Помоги проекту - поделись книгой:
Сергей Каменев
ЛЮБОВЬ К ИСТОРИИ ПИТАЯ
Художник Валерий ЗАВЬЯЛОВ
© Издательство «Молодая гвардия».
Библиотека журнала ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия»,
1989 г. № 6 (369).
Выпуск произведений в Библиотеке журнала ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» приравнивается к журнальной публикации.
Имя писателя Валентина Пикуля обрело известность не только в нашей стране, но и за рубежом. Книги его вызывают противоречивые споры, но все же увлекают как людей старшего поколения, так и молодежь, которая все более пристально обращается к истории нашего Отечества.
Книга Сергея Каменева вводит нас в творческую мастерскую Валентина Пикуля. Мы присутствуем при размышлениях писателя о назначении литературы, о воспитании чувства любви к Родине, об истоках патриотизма и преданности своему делу.
Дружеское общение автора с семьей писателя, лично с Валентином Пикулем в течение нескольких лет позволило Сергею Каменеву подметить и выделить те увлекательные детали жизни и творчества писателя-историка, которые помогают нам более ясно представить широту и смысл его работы.
Каждая встреча с новым романом Валентина Пикуля — это радостное открытие. Встреча же с самим писателем — эта та самая счастливая случайность, которая искренне радует и вдохновляет на свершение добрых дел.
Хочется пожелать читателям по-настоящему праздничной встречи с Валентином Пикулем в книге С. Каменева.
Глава 1
НА ВАХТЕ ВЕКОВ
Пикуль Вал Саввич (р 1928), рус сов писатель Романы на исторические сюжеты. «Пером и шпагой» (1972), «Слово и дело» (1974–1975)
Сохранилась фотография пятидесятых годов, случайно снятая Владимиром Михайловичем Станкевичем, бывшим юнгой, знавшим Валю Пикуля. Вот как он сам вспоминает об этой встрече…
«…Все это случилось в 1958 году в Ленинграде, где-то в конце июня. Я был на сессии заочников ЛИКИ. Была у меня мысль стать звукооператором, но после 3-го курса оборвалась. Так вот, в выходной от занятий день я с родственниками (жившими тогда в Ленинграде) поехал на Кировские острова. Со мной был фотоаппарат. Прогуливаемся, и вдруг вижу объявление: «В летнем читальном зале встреча с писателем Пикулем». По времени — встреча уже идет. «Океанский патруль» я уже прочел. Родственники побоку, ищу читальный зал. Успел к самому окончанию. Когда все разошлись, я подошел к Валентину и представился, он был рад такой встрече. Пошли мы к Казанскому собору. Вот здесь-то я, видно, вспомнил о фотоаппарате. (И почему не вспомнил о нем, когда были у памятника «Стерегущему»?) Снимок сделан на углу Невского. Из разговоров с Валентином помню его жалобы на большие мытарства с изданием «Океанского патруля». Вернувшись домой, сделал и выслал фотографии и получил в ответ «Океанский патруль»…»
«Дорогой мой друг! Посылаю Тебе свой роман «Океанский патруль», только извини, пожалуйста, что дарственный экземпляр в таком виде — заклеен титул и прочее: другого, пойми, не было. Мне было очень приятно встретиться с Тобой, таким же юнгой, как и Твой покорный слуга, и я буду рад, если мой скромный подарок придется Тебе по душе. Желаю Тебе и Твоему семейству интересной и богатой жизни, здоровья и покоя. Остаюсь Твой Валентин Пикуль. 21.07.58 г.».
Первое впечатление при знакомстве с писателем необычное. Сразу же начинаешь чувствовать, что оторвал ты его от какого-то важного занятия, которое несло ему удивление и восторг. В этот момент Пикуль кажется замкнутым. Однако взгляд его открыт и устремлен на вас, словно он спрашивает, насколько пришедший человек будет искренен и интересен.
К Валентину Пикулю приходят многие. И у каждого из них своя боль, своя тревога, но каждый уверен, что ПИКУЛЬ поможет. И когда писатель проникает в суть дела, когда он сам пропитывается волнением рассказчика, он раскрепощается, его увлекает одержимость, и можно с уверенностью сказать, что мысли его в этот миг унеслись в иные времена, откуда никогда бы не донесся спасительный крик, но откуда им можно проложить тропу.
И у меня с писателем были беседы, когда вдруг я чувствовал, что Валентин Саввич открывал свои раны, о которых не говорил, может быть, и своим близким. И брала горькая досада, что лишен ты возможности помочь. Писатель сам успокаивался, говоря, что покой и терпение его могут спасти. Он слишком много пережил и слишком мало находил успокоения.
В одном из отзывов критики на творчество Валентина Пикуля говорится: «…в соленой купели Баренцева и Карского морей… под содрогание корабельной артиллерии… в тряске штормов и взрывах глубинных бомб рождался не только командир боевого гиропоста, но и будущий автор «Океанского патруля»…»
Это слишком красиво и неправдоподобно романтично. Было все строже и гораздо проще. В те далекие годы не о романах мечтал штурманский электрик Пикуль. Вся жизнь представлялась ему как сплошная вахта. На эсминце «Грозный» будущий писатель занимал самое «низкое» место, в отсеке ниже ватерлинии, у жужжащего от земного магнетизма гирокомпаса системы «Сперри». Здесь его охватывала гордость за высокое доверие нести вахту у «сердца» эсминца. Теперь от его показателей зависел ход судна, курс, стрельба торпедных аппаратов и орудий. В 15 лет он ощутил важность дела, в нем рождалось мнимое бесстрашие, часто даже неосмысленное. Только повзрослев, он стал понимать, что тогда он нес вахту на слишком хрупком месте. Ведь всего лишь тонкая обшивка корабля охраняла его от пучины океана.
Страха не было — юность, что ли, такова или школа юнг, воспитывавшая из обыкновенных мальчишек храбрецов?
— Если вспомнить школу юнг, там мы закалялись, как спартанцы… Да и характер наш — оттуда. Жизнь это доказала. Посудите сами: из юнг большинство стали известными людьми. Героями Социалистического Труда стали бывшие юнги Виктор Бабасов, Михаил Балуев, Лев Павловский, народный артист СССР Борис Штоколов.
Конечно, здесь В. Пикуль явно пристрастен к «своим». Но ведь справедливо, что ни одно человеческое достижение, ни одна победа, ни один трудовой подвиг немыслимы без таких свойств, как храбрость, упорство, мужество.
О мужестве у Валентина Саввича особое мнение: он не считает его врожденным свойством. По его мнению, это качество вырабатывается всей жизнью, воспитанием, кропотливым настойчивым трудом.
— Мужество взращивается в человеке.
Мужество — это то свойство, которое заряжает человека на осуществление своего жизненного дела, которое заполняет собой весь отпущенный тебе на земле путь. Давайте на минуту вспомним, сколько уже написал Валентин Пикуль: великолепная серия исторических романов, романы о нашей дальней и ближней современности, исторические миниатюры…
Пикуль удовлетворяет колоссальный читательский спрос, не сетуя на то, что все приходится делать ему одному, прекрасно отдавая себе отчет в том, что насытить общественный голод на знание отечественной истории под силу пока всего лишь некоторым.
Откуда у писателя такая выносливость? Почему его хватает на этот многолетний, поистине каторжный труд — в условиях, не всегда благоприятствовавших этому духовному подвигу?
С юмором отвечает Валентин Пикуль на этот вопрос. Валентин Саввич имеет характерную привычку — открыто смотреть в глаза своему собеседнику. Иногда в его глазах блеснет эдакая лукавинка, он прищурит озорно глаза, и сразу же подумается, что вот сейчас писатель и выдаст какую-нибудь сногсшибательную идею, которая или вызовет восторг, или поставит в тупик. В этом уж сомневаться не стоит.
— А ведь я же мог стать продавцом пива. Вы представляете меня в этой роли?! Да, да, не удивляйтесь. Демобилизовавшись, я с увлечением, вместе со своими двумя друзьями, нас тогда называли «неразлучными мушкетерами», забегал в одну, расположенную на углу, пивнушку. Заведующий почему-то приметил меня и как-то говорит: «Знаешь, Валя, парень ты битый, тертый во всем. Давай я тебя немного подучу, и станешь ты продавцом пива. Денег будет куча!» Не соблазнился. Да и не по духу было такое занятие.
Темно-серые проницательные глаза писателя — в них можно увидеть все прожитые годы, они все тут: и мальчишеское неутолимое любопытство к близким, таинственным, влекущим к действию и поражающим воображение реалиям мира, и дерзкое, победительное озорство красавца моряка, которому распахивает объятия фортуна, и волшебный свет мудрости, впитанный из книжного древнего царства отечественной культуры, и волевая непреклонность, отважное сопротивление невзгодам, обидам, угрозам, потерям, непониманию, и — доброта, доверчивость к людям родной души, а таковыми для писателя стали не только лично близкие ему люди, друзья, но и все его читатели. Самый читаемый писатель страны — шутка сказать!
В манере поведения, бытовых привычках Валентин Пикуль сохранил тот, может быть, кажущийся для нас слишком странным образ, ритм жизни, который навевает воспоминания о воинской службе, военном положении, равно как и об отшельнической аскетичности подвижника-интеллигента, не заботящегося о житейских благах. Есть в его привычках и яркие черты жизни артиста, свободного художника (отнюдь не богемы), подчинившего свою внешнюю жизнь законам творчества… Одного нет в характере и поведении Пикуля — оригинальничанья. Как он сам любит повторять, все проще и строже. Он легко, с вдохновеньем работает ночами — так как именно ночи были свободными у начинающего литератора, демобилизованного юнги, не получавшего никакой материальной помощи от родных. Он ест ливерную колбасу — это после блокадного Ленинграда, когда его, эвакуированного, впервые угостили кусочком необычайного лакомства. Он спит на топчане, сколоченном из досок им самим, пишет за огромным деревянным столом, также самодельного производства — тут прямо-таки и видится образ умельца, который ни в каких житейских передрягах не пропадет, все может — и стол сколотить, и роман написать, и о судьбах государства подумать. Был такой эпизод: В. Пикуль получил квартиру в Риге. Его стол пришлось заносить на кране через окно. Из толпы наблюдающих послышалось: министр приехал… Может быть, именно таким «народным министром» и видит себя В. Пикуль — обладатель глубоко народной, демократичной черты. Она-то и помогла ему замыслить и осуществить свое писательское дело. Она — и море.
На протяжении всей писательской работы Пикуль вновь и вновь обращается к морской теме: «Океанский патруль», «Реквием каравану PQ-17», «Моонзунд», «Крейсера»…
Русская история и море… Первое упоминание в греческих источниках — русские служат в греческом флоте. 902 год.
В наших источниках не сохранено никаких сведений о первых русских мореходах. А поморы в незапамятные времена плавали в Америку: Северный морской путь был проложен на карбасах…
Россия — страна вроде бы изначально сухопутная: нет, это не так. Издревле она дышала памятью, пропитанной морским соленым воздухом. Величие государства Российского, его исторические победы свершались на пути к морю. Наша история — это ВЫХОД К МОРЮ. Именно это остро почувствовал юнга Пикуль: вместе с любовью, преданностью морю возникала, проступала в нем любовь к истории.
— Верите ли, за всю войну я прочел только две книги. Зато хорошо их запомнил. Это «Дорога на океан» Леонова и «Севастопольская страда» Сергеева-Ценского. Времени тогда читать не было. Я был сед, и я хотел спать. Не удивляйтесь, у меня уже тогда появились первые седые волосы. Я в пятнадцать лет освоил флотскую специальность. В звании юнги — наравне со взрослыми — делал все то, что требовали война и условия корабельной жизни. Сначала плавал рулевым, потом работал с гирокомпасами. Удивляться тут нечему: война — время большого доверия к юности. О том, что все виденное мной было историей, я понял, к сожалению, гораздо позже… Море есть море… Оно слабостей никому не прощает. Море может нас удивить, научить жить, страдать, любить и работать. Море только неспособно заставить его ненавидеть. Всему оно учит без спешки, суеты. В море лихостью ничего не добьешься.
Добавим, да и в литературе тоже. Но и о лихости говорится не случайно…
Вот таков он, Валентин Пикуль, фигура в нашей литературе несколько таинственная и загадочная, будто бы стоящая даже как-то особняком.
А уединенность его, вызванная несправедливостью критики, да и прямыми враждебными выходками со стороны недоброжелателей, улетучивается, когда он вдруг видит, что к нему обращаются единомышленники.
Все это в характере моряка. Лишь строже он почувствовал свою необходимость сберечь доблесть веков, охранить ее от поругания и вдохнуть в нее собственную ратную душу. Юнга Пикуль. Мудрый провидец былых веков. Увлекающий самозабвенно своим и только своим воссозданием их. Патриот. Ратоборец — несет вахту охраны и возвеличивания богатств отечественной истории.
Глава 2
МОРСКАЯ БИОГРАФИЯ
Все же образно сказано: море — великая простота, наполненная тайной. Так и жизнь писателя…
Валентин Пикуль предполагает, что род его идет от славных потомков гайдаматчины. Да и кто сейчас хорошо знает историю своих предков? А по рождению писатель справедливо считает себя ленинградцем.
Детство он провел на Обводном канале, под опекой бабушки — Василисы Минаевны Карениной, псковской крестьянки. В памяти детства — стены еще петербургских заводов и видение рождающегося «чуда нового века»: строительство Фрунзенского универмага.
Помнит он горьковатый запах первого асфальта, мелодичные гудки утренних трамваев, степенный наплыв белых ночей и тумана…
Пройдет много лет, прежде чем Валентин Саввич захочет узнать происхождение своей фамилии. Просмотрит каталог Публичной библиотеки: очень мало людей с небезызвестной в веках фамилией Пикуль: профессор-технолог, женщина-врач, ученый-изобретатель, строитель метрополитена и он, писатель. Любопытно было то, что все Пикули, какие проживают в нашей стране, ведут свое происхождение из украинского села Кагарлык (бывшее имение графов Браницких), в котором когда-то навсегда осели потомки буйной гайдаматчины, побратимы-сечевики Ивана Гонты и Максима Железняка…
Книг в доме Пикулей было немного. Стояли на полке «Краткий курс ВКП(б)», к которому часто обращался отец Савва Михайлович, томик стихов Тараса Шевченко на украинском языке, сборник стихов М. Ю. Лермонтова и целый ряд тоненьких детских книжечек с полосными иллюстрациями. Почти каждый вечер отец раскрывал какую-нибудь и начинал читать сказки о богатырях, былины и легенды. Потом отца призвали служить матросом на Балтику.
Валя Пикуль успел закончить лишь 5-й класс, когда началась война. Блокада застала его в Ленинграде. Вместе со своими сверстниками он дежурил на чердаках, гасил брызжущие ядовитым фосфором сброшенные немецкие зажигалки, переживал вместе со всеми глад и хлад. Из черной тарелки репродуктора раздавался сухой голос диктора, читавшего сводки Информбюро и приказы Верховного Главнокомандующего. Слышался взволнованный женский голос:
Став взрослым, Валентин Пикуль узнает, что стихи читала сама Ольга Берггольц.
Весной сорок второго года он вместе с матерью эвакуируется в Архангельск, где тогда служил отец. Как и все ребята, он, естественно, мечтал о море, о флоте.
…Как-то днем Валя Пикуль стоял на берегу Северной Двины и наблюдал, как мальчишка, торопливо забросив в воду удочку и не дав даже вздрогнуть поплавку, тут же выдергивает удилище. Заревел гудок пароходика, и мальчуган, свернув удочку, зашагал дальше.
— Ишь, нетерпеливый, — неожиданно услышал Валя старческий голос. Обернулся. Рядом, на бревне, сидел неслышно подошедший старичок в соломенной шляпе.
— Не утерпел твой дружок, — с сочувствием в голосе произнес он, — дальше пошагал.
— Не-ет, я его не знаю, — ответил Валя. — Я из эвакуированных.
— Ох ты, знать, в город, что всему морю ворот, прибыли. Небось музеи закрыты, а знать много хочешь?! Тогда слушай. — И как своему знакомому, неторопливо рассказал старец дивную историю, подобную той, что читал отец: о том, как молодой царь Петр прибыл в Архангельск. Остановился на Мосеевом острове.
— Глянь-ка вон туда, вишь островок, это и есть царево место. Построили там ему небольшой домик, а из окошек все видно: и как ползут по реке баржи с зерном, пенькой, поташом, смолою, ягодами, икрою, медом, шкурами морских зверей, рыбкою. А на рейде молочно-белыми волнами оплескиваются борта кораблей голландских, немецких, датских. А матушка-царица Наталья Кирилловна из далекой Москвы шлет своему «паче живота возлюбленному драгому» сыну письма:
«Сотвори, свет мой, надо мною милость, приезжай к нам, батюшка мой, не замешкав… Писал ты, радость моя, ко мне, что хочешь всех кораблей дожидаться, и ты, свет мой, видал, которые прежде пришли: чего тебе, радость моя, тех дожидаться? Писал ты, радость моя, ко мне, что был в море, — и ты, свет мой, обещал мне, что было не ходить…»
Об этом случайном знакомце мы еще вспомним. Валентин Пикуль рассказывал, что, когда они с матерью прибыли в Архангельск, он часто бегал к реке, где всегда было полным-полно рыбаков. Каких только разговоров не услышал тогда мальчишка. Но особенно оживленно и весело было вокруг низенького крепкого старичка с окладистой белой бородой. Говорили, что он был когда-то сказочником на баркасах, уходящих в океан, — была такая профессия.
На другой день Валя, конечно же, вновь пришел на берег. И вдруг увидел идущий в сопровождении матросов строй ребят, чуть постарше его.
— Куда? — громко спросил Валя.
— В школу юнг! — выкрикнули из строя.
Благо, что дом рядом. Рванулся Валентин, схватил со стола тетрадку по морскому делу, куда вклеивал и перерисовывал различные рисунки кораблей, вырезки из газет о флоте, и, догнав, пристроился к строю счастливчиков, направленных в школу юнг по путевкам комсомола. Такой путевки у Вали Пикуля не было. И вот он оказался перед отборочной комиссией. На вопросы отвечал четко. С любопытством просмотрели его тетрадь. И вернее всего, отказали бы, так как было ему всего 14 лет. Но вспомнил он своего отца и выпалил:
— У меня отец — флотский комиссар!
Так Валя был зачислен в школу юнг. Этот день он считает днем своего гражданского рождения.
Быть может, не единожды вскидывал вихрастую голову Валя Пикуль, всматриваясь, как на сверкающем шпиле Адмиралтейства маленький кораблик под парусами ловко обходит ураганные волны туч. Более двухсот лет волнует этот кораблик ленинградских мальчишек и зовет к морю — туда, на Север, за Полярный круг…
Вспомним былину о Садко:
Нужда влекла русский народ на Север, в края, где «мхи зыбучие, горы толкучие, озера свирепые стоят спокон веку. В лесах витают звери съедучие, змеи клевучие. На водах бушует подора — погода непомерная».
Сказочная «Биармия», так звали Север скандинавы, несмотря ни на что, манила сокровищами. В края студеные добирались даже посланцы стран полуденных и обменивались товарами с гонцами полуночных стран-краев.
Знаменитый норвежец, выдающийся полярный исследователь Фритьоф Нансен, сказал: «…Здесь, на Севере, будущее земли, здесь красота…»
Писатель Михаил Пришвин, бывая в этих краях, чувствовал себя слабым, ничтожным комочком перед беспощадной, равнодушной северной природой. Думая о будущем, он сказал: «Вот если бы нашелся теперь гигантский человек, который восстал бы, зажег пустыню по-новому, по-своему».
Среди певцов Севера имена М. Ломоносова, Б. Шергина, М. Горького, К. Паустовского, И. Соколова-Микитова, исследователя Севера А. Жилинского, сказительницы М. Голубковой.
В «Сказании о Софии Новгородской» писано так: «По слову Великого Новгорода, шли промышленные лодьи во все концы Студеного моря-океана. Лодьи Гостева сына Ивана ушли дальше всех. Иван оследил Нехоженный берег. Тут поставил крест, избу и амбар. Тут, кряду, и ход урочный морской…»
Устное слово и письменная память Севера свидетельствуют, что уже в XII–XV веках русские люди своим умом-разумом строили суда «сообразно натуре моря Ледовитого». На этих судах из Белого моря ходили на Новую Землю, на Грумант, в Скандинавию. Уже в XIII веке по берегам и островам Северного Ледовитого океана стояли русские опознавательные знаки — исполинские осьмиконечные кресты, поперечины которых астрономически указывали направление стран света.
Новгородцы и дети их, ставшие поморами, науку мореплавания называли «морское знание», а судостроение дополняли словом «художественное». И бродили суда по древнесеверным рукописным лоциям, что не только зрительно преподносили береговые попутные приметы, но даже дно ощупывали морское, с подводными коргами, поливными лудами да играми.
Белые непостижимые края с северным сиянием, скрываемые морозами, ветрами, замерцали в своей таинственности перед юным его новожителем. В сознании всплывали молчаливые поморы, умеющие по ведомым только им предугадам сказать о природе ветра, о времени прилива и отлива. Но… мало было доверия к этим людям со стороны господ, которые брезгливо отворачивались и советовали карбасное-то художество не казать, а в рундуки попрятать. Не оттого ли те петербургские картографы, скопировав неверные голландские карты, писали вместо «Канин Нос» — «Кандинес», вместо «Святой Нос» — «Светинес». Не потому ли русский генерал Ф. Литке по таким картам блуждал у Новой Земли в поисках Маточкина Пролива, предпочитая не «оконфузить себя услугами мужиков», досконально знавших далекие земли и верную лоцию к ним.
Русские люди во все времена старались напоминать, что у народа есть славное прошлое. Не оттого ли оставлено такое послание: «Полунощное море, от зачала мира безвестное и человеку непостижимое, отцов наших отцы мужественно постигают и мрачность леденовидных стран светло изъясняют. Чтобы то многоснискательное морское научное и многоиспытанное умение не безпамятно явилось, оное сами те мореходы художно и чертеж прилагают и сказательным писанием укрепляют…»
Не случайно самые богатые хранилища древних рукописей сохранились именно на Севере.
Когда Ричард Чеслер впервые, при молодом Иване Грозном, случайно попал на наш Север, он в каждом доме видел чистоту, порядок, здоровье, держал в руках книги древнего благочестия, обернутые в холщовые полотенца. Для него, англичанина (а Англия тогда была страной отсталой), это было открытием…
Второе открытие Севера сделал для себя и Валентин Пикуль.
Так описал М. В. Ломоносов увиденный им с моря Соловецкий кремль. Волнение охватывает в момент встречи с диковинным градом средь моря.
«Великолепие Соловецкого монастыря достаточно, чтобы поразить глаза видевшего много хорошего на свете. Далеко в море выказываются его грозные башни, сделанные из огромных гранитных камней», — сохранилось в описании русского путешественника в 1828 году.
Соловецкая тюрьма была самой древней и самой суровой. Первое упоминание о ней относится еще к середине XVI века, когда сюда по приговору церковного соборного суда 1554 года был прислан для заключения в «келью молчательную» бывший игумен Троице-Сергиева монастыря Артемий, обвиненный в ереси…
Крупнейшим событием второй половины XVII века было соловецкое восстание 1668–1676 годов. Оно происходило в эпоху церковного раскола и началось как «книжный бунт», как выступление монахов против предпринятой патриархом Никоном церковной реформы и исправления богослужебных книг. Соловецкое восстание переросло свою религиозную форму и приобрело масштабы и характер широкого народного движения. Укрепленный монастырь собрал в стенах своих многие сотни поморских крестьян, активно участвовавших в движении. Правительство Царя Алексея Михайловича предприняло чрезвычайные меры для подавления мятежа…
Сохранились сведения, что в темницы Соловков были брошены некоторые сподвижники Степана Разина, заключен любимец Петра I, сенатор и начальник тайной канцелярии граф Петр Андреевич Толстой вместе с сыном, а также князь Василий Долгорукий. Весной 1826 года, в разгар следствия по делу декабристов, Николай I приказал осмотреть соловецкую монастырскую тюрьму и «составить предположение, сколько можно будет в этом монастыре поместить арестантов офицерского звания».
Лишь в 1903 году соловецкая тюрьма была упразднена.
С 1923 по 1940 год на Соловках было расположено Управление лагерей особого назначения. Мрачную славу снискали они у жертв в годы культа личности Сталина. Многое повидали, многое помнят Соловки.
Сюда и прибыли летом 1942 года более тысячи мальчишек, которых встречал начальник школы юнг капитан первого ранга Николай Юрьевич Авраамов.
В существующих энциклопедиях добросовестно перечисляются все имеющиеся в нашей стране школы, но почему-то ни в одной нет «Школы юнг ВМФ». А ведь она была! Жила своей боевой жизнью, и отбор в нее был жестким — годен или нет. Их готовили к самому трудному испытанию — войне.
— Жили мы на Соловках в землянках, нами же самими вырытых и оборудованных. Комаров там уйма, спать же нас заставляли нагишом. Утром, по холодку, построят всех в колонну в чем мать родила — и пробежка километров пять-шесть. Потом к озеру: первая четверка — в воду, вторая — в воду, третья — в воду. Доходит очередь и до тебя. В воду! А по берегу старшины ходят и смотрят, чтобы никто к берегу не приближался. Умеешь плавать, не умеешь — барахтайся, как можешь! Я, например, не умел. Но деваться некуда — научился. От стыда.
Или ходьба на шлюпках, в которой Авраамов был великолепным специалистом. Поставим паруса и идем. Шлюпка дает крен на левый борт, а он приказывает всей команде: «Ложись на левый борт!» Ляжем и, почти касаясь ухом воды, идем дальше. Берег уже еле-еле виднеется. Вода в Белом море прозрачная, дно видно. Авраамов приказывает спустить паруса. Лодка замирает, и тут раздается новая команда: «В воду!» Нырять надо было до дна. А в доказательство принести со дна камешек или обрывок водорослей. И что ж, ныряли, доставали. Да… Прекрасная, настоящая была школа воспитания.
В Мурманском морском музее есть небольшой стенд, посвященный юнгам соловецкой школы. На фотографиях запечатлены наголо остриженные мальчишки, с любопытством смотрящие в объектив фотоаппарата. Там же я увидел и документ: «СВИДЕТЕЛЬСТВО. Школа юнг СФ (Северного флота. — С. К.) настоящим свидетельствует, что Пикуль Валентин Саввич окончил полный теоретический курс школы по специальности «рулевой» и выпущен по I разряду, выполнив все требования, предъявляемые программой по нижеследующим предметам, с оценками: кораблевождение — 5, мореходные инструменты — 5, служба погоды — 5, повороты корабля — 5, устройство рулей — 5, сигнальное дело — 5…» и еще десяток общеобразовательных предметов, тоже сданных на «отлично».
Поделиться книгой: