Особо писателистый писатель Эрнест Хемингуэй

Александр Владимирович Бурьяк

Особо писателистый писатель Эрнест Хемингуэй

Эрнест Хемингуэй

Эрнест Миллер Хемингуэй (1899–1961) — американский свихнутый писатель, стиль которого якобы «значительно повлиял на литературу XX века». Разумеется, его проблемы с мозгами п(р)оявились не сразу, а до того он даже успел (в 1955 г.) получить Нобелевскую премию по литературе.

Англоязычная Википедия:

«Hemingway’s legacy to American literature is his style: writers who came after him emulated it or avoided it.»

Это можно понять так: читать от Хемингуэя теперь особо нечего, зато от него остался СТИЛЬ. Замечание на самом деле очень забавное, потому что как ни пиши, всегда можно неопровержимо заявить, что ты стараешься скопировать хемингуэев стиль, только не совсем удачно, или что стараешься отличиться от хемингуэева стиля, и у тебя это даже чуть-чуть получается.

Ещё из англоязычной Википедии:

«He became the spokesperson for the post-World War I generation.»

То есть, что бы кто из «post-World War I generation» ни говорил, всё было мимо, впустую, не привлекало внимания, а когда открывал свою варежку Хемингуэй, все почтительно замирали, потому что это высказывалось ПОКОЛЕНИЕ.

Кстати, мой собственный опыт speak-ания со своим поколением убедил меня в том, что понравиться поколению (ну, значительной части его) можно единственно при условии что будешь выдавать только малоспорные, а лучше бесспорные вещи, то есть, лишь плоское, не выражающее ничего концептуально нового и претендующего на повышенную полезность. Значит, чтобы стать spokesman-ом поколения, надо не шибко превосходить мозгами его средний уровень или по крайней мере говорить не то, что думаешь и что хоть кто-то позарез должен сказать, а то, что легче распихивается по умишкам. Другими словами, любимец публики — это либо такой же дурак, как его публика, либо лживый манипулятор, фигурально вытирающий о публику ноги. В лучшем случае это индивид, у которого нет прямого контакта с человеческой массой, зато есть посредники, перетолковывающие его этой массе: фильтрующие и комментирующие его высказывания и восторженно приписывающие ему те качества, которые масса желает у него находить. Простым недоговариванием неудобных вещей эффект глубокого проникновения в народные душонки обычно не достигается. Исключения бывают? Думаю, таки да — но очень редко. И Хемингуэй — не исключение отнюдь: никакого второго концептуального слоя у него не обнаружили.

Если совсем уж уточнять, то бывает такое: в молодости креативный индивид, ещё не особо умный по простой возрастной причине, рано пробивается во всеобщие любимцы благодаря отсутствию интеллектуального превосходства, а потом, когда превосходство появляется, он всего лишь пользуется достижениями молодости, которые располагают к благоговейному восприятию его недопонимаемых позднейших, более толковых, более сложных, более спорных вещей. Такая модель приложима, например, к Александру Блоку.

* * *

Я обожаю порыться в букинистических залежах, поэтому могу утверждать довольно уверенно, что Хемингуэй сошёл давно и почти подчистую. Зато выжили, скажем, Дэшил Хэммет (1894–1961), Эрл Стэнли Гарднер (1889–1970) и Джеймс Хедли Чейз (1906–1985), против которых сказать ничего не имею, потому как люблю их. Рекс Стаут (1886–1975) тоже выжил, хоть он мне и не нравится. Прекрасные и отнюдь не простенькие Роберт Хайнлайн (1907–1988) и Клиффорд Саймак (1904–1988) ещё вполне пользуются спросом. Можно указать и чуть более поздних, вроде Роберта Ладлэма (1927–2001), перед которыми Хемингуэй таки имел фору. А ещё как-то не хочется забывать блистательных англичан, вроде Джона Толкина (1892–1973), которого в 1961 г. обошли с Нобелевской премией, Алистера Маклина (1922–1987) и Фредерика Форсайта (1938). Наверное, про это можно сказать, что время расставило точки над «i». А по поводу Нобелевской премии… если, к примеру, Артур Конан Дойль (1859–1930) и Герберт Уэллс (1866–1946) её не получили, то, мягко говоря, просится вывод, что читать книжки нобелевского лауреата психически нормальному образованному человеку, скорее всего, будет скучно (если, конечно, предварительно не «впарить» ему, что это — приобщение к великому, посильному только для действительных интеллектуалов и тонких эстетов).

Хемингуэи обычно исчезают со сцены, потому что их с неё сталкивают другие хемингуэи. Чтобы один хемингуэй перетянул на себя внимание от другого хемингуэя, не обязательно подвизаться на том же самом узком поприще. Перетягивание идёт скорее не индивидуальное, а групповое: сходит одно поколение модных «медийных персон», притаскивается другое. Через поколение уже трудно вспомнить, кто предшествовал предшественникам текущих мелькучих любимцев народа. В культуре «сухой остаток» от слинявших почти никакой, и только удивляешься, как можно было много лет восхищаться такими пустышками.

* * *

Из статьи И. А. Михайлова «Тайны болезни и гибели Эрнеста Хемингуэя» (сайт greylib.align.ru):

«СЕГОДНЯ рассекречено только досье на писателя в ФБР, где множество цензурных помарок и вырезок. Но оно даёт общее представление о деятельности спецслужбы США в отношении всемирно известного писателя. Справедливости ради необходимо отметить, что подобные досье были заведены на всех лауреатов Нобелевской премии в области литературы, современников Хемингуэя: Синклера Льюиса, Джона Стейнбека и Уильяма Фолкнера. Но никого из них это не привело к трагической смерти.»

Ну, следят за тобой спецслужбы — и что?! Может, выручат при случае — если нет установки на то, чтобы дать тебе убиться. Если не делаешь ничего противозаконного, существенно враждебного, аморального, то проблем из-за слежки не возникает никаких, а следящим надоедает следить. Да наверняка и не следят они за каждым шагом, а скорее посматривают время от времени. И собирают материалы из открытых источников. Следить — это довольно дорого и должно оправдываться.

Иное дело, что тебе, может быть, ХОЧЕТСЯ, чтобы за тобой следили: это ведь означает, что ты важен и опасен и с твоими мнениями, действиями, намерениями считаются. Как правило, для интеллектуала это большая проблема — донести своё мнение до властей, а тут они сами им интересуются. Потом, благодаря слежке ты получаешь повод публично снисходительно жаловаться время от времени на то, как тебя «достали». Если в обществе нет атмосферы государственного террора, это всего лишь привлекает к тебе внимание и прибавляет тебе общественного веса.

Среди прочего, слежка дисциплинирует «следомого»: заставляет его самого следить за своей речью, за своими действиями, за порядком в своих вещах, даже за состоянием грязного белья и пространства за шкафами и под диванами — чтобы не было стыдно перед секретными агентами и чтобы через них однажды не всплыло, какая ты свинья в бытовом отношении. Можно сказать, слежка помогает человеку шлифовать его манеры, стиль, образ жизни. Короче, она РАЗВИВАЕТ, повышает человеческое качество.

(Если судить по пыли под моими диванами, я-то уж точно не считаю, что за мной следят. А они ж, может быть, как раз и следят, сволочи!)

Из Википедии:

«Когда архивное дело Э. Хемингуэя в ФБР было рассекречено, факт слежки за писателем подтвердился — за последние пять лет жизни писателя в дело были добавлены два новых донесения.»

Два донесения за пять лет — тоже рехнуться можно: от горя, что серьёзная контора тебя давно раскусила как безобидного пустого позёра и концептуальное ничтожество с политическим весом близким к нулевому.

* * *

Об уморении Хемингуэя ФБР-ом через посредство психиатров. Если не вылечили, то как бы ни лечили, можно убедительно утверждать, что лечили неправильно. А вылечить старую развалину было проблематично, потому что, как известно, здоровый дух бывает только в здоровом теле, тогда как в больном он может только КАЗАТЬСЯ здоровым. Согласно англоязычной Википедии, Хемингуэй «suffered from severe headaches, high blood pressure, weight problems, and eventually diabetes—much of which was the result of previous accidents and many years of heavy drinking» («страдал сильными головными болями, высоким кровяным давлением, избыточным весом и предположительно диабетом — в основном вследствие предшествующих несчастных случаев и многих лет сильного злоупотребления алкоголем»). Вдобавок у Хемингуэя было много абсурдистского мусора в голове, что затрудняло воздействие на этого человека рациональными доводами. У ФБР попросту не было мотивов для пачкания себя убийством: Хемингуэй и без того был близок к концу. Списавшийся, спившийся, ослабевший во всех отношениях, он не представлял опасности даже для своих литературных конкурентов. И он не мог напоследок наболтать лишнего — по той простенькой причине, что никаких секретов не знал, поскольку никто их ему — алкоголику — и не доверил бы, а самому раскопать — это было не в его манере и не в его силах.

* * *

Бывают женщины, которые, если их раздеть, освободить от разных накладок и прицепок, помыть, заставить молчать в неподвижности, не представляют собой ничего особо возбуждающего, а то и оказываются ниже среднего уровня (кусочек дряблой плоти с не вполне чистой кожей), но если позволить им одеться и накраситься, как они хотят, навешать на себя всякого, подать голос, подвигаться, повертеть некоторыми частями тела, то впечатление разительно изменится. У подобных женщин — дар быть женственными за счёт всяких трюков. Аналогично у Хемингуэя имелся дар быть ПИСАТЕЛИСТЫМ за счёт всяких поз, одёжек, тримминга волосяной растительности на голове, прибамбасов, знакомств, тусований, появлений, исчезновений, поездок в особые места и прочих уловок. Значительная часть душевных сил у него уходила, надо думать, именно на это, а не на творчество.

* * *

После своих репортажей из Испании времён тамошней гражданской войны Хемингуэй попал в СССР в обойму «прогрессивных», и соответственно его начали пропихивать в советское культурное пространство и поддерживать за границей.

* * *

Говорят, в 1960-е в СССР было модно среди особо рафинированных интеллигентов цеплять фото Хемингуэя у себя на стену. Как я понимаю, наиболее ценилось то изображение, которое в свитере: там он он наиболее хемингуэист. В среде культурно продвинутых он фигурировал как просто Хэм (в английском это слово, правда, означает «ляжка» и «ветчина», но рафинированные обычно не отличаются знанием языков). На этом фото «Хэм» смотрится как обветренный, просоленный и солнцем обработанный морской волк или полярный путешественик, хотя на самом деле это у него, наверное, всего лишь некоторая испитость, раннее старение кожи плюс обретённый на террасе загар.

В СССР интеллигентский культик Хемингуэя был частью «низкопоклонства перед Западом» — искреннего и страстного. Плюс проявление тоски по недосягаемым дальним далям.

Кстати, почему у особо рафинированных интеллигентов бывает туго с иностранными языками. Потому что нет ни способностей, ни стимулов, да и не нужны они: нехудшее место в социуме обеспечивается в основном родителями, а интеллигентская версия культуры (список великих людей типа Хемингуэя, «истинные ценности» и набор поверхностных афоризмов типа хемингуэевских) усваивается в процессе повседневного общения.

* * *

За счёт чего обычно писатели выдвигаются из ряда конкурентов. Факторы в основном такие:

— занимательные качественные тексты (Александр Беляев);

— этническая солидарность (братья Стругацкие);

— пропагандистская востребованность у государства (Николай Шпанов);

— обличительство, пропагандистская востребованность у противников существующей власти (Максим Горький);

— военные впечатления (Лев Толстой, Всеволод Гаршин);

— впечатления с невоенных «фронтов» (Джек Лондон, Олег Куваев);

— тюремно-лагерные впечатления (Александр Солженицын);

— путешествия в экзотические места (Константин Станюкович);

— нарочито заковыристая показушная биография (Эдуард Лимонов);

— извращения, асоциальное поведение (маркиз де Сад);

— паясничество (Роман Трахтенберг);

— редкая или специфическая профессия, которая не каждому по силам или на которую не каждый решится, но которая даёт знания или возможности, вызывающие интерес (…);

— тусование в литературной среде (Илья Эренбург);

— должность в редакции, в писательской организации;

— партийная или государственная должность;

— работа в газете (Антон Чехов, Марк Твен);

— родовитость — настоящая или кажущаяся (Алексей Толстой).

У Хемингуэя из перечисленного имело место следующее:

— работа в газете;

— военные впечатления;

— нарочито заковыристая показушная биография;

— путешествия в экзотические места;

— тусование в литературной среде.

Возможное содержание текстов, вызывающее повышенный интерес:

— исследование важных социальных вопросов;

— исследование будущего;

— ублажение патриотического или националистического чувства через картинки истории;

— раскрытие страшных или постыдных тайн власти;

— показ социального дна;

— описание военных ужасов;

— повествование о «золушках», внушающее надежду на крутое изменение личных обстоятельств к лучшему, не потребовавшее больших усилий;

— показ героев, на месте которых приятно себя представлять;

— порнография.

У Хемингуэя из этого списка присутствовали:

— описание военных ужасов;

— показ героев, на месте которых приятно себя представлять.

* * *

Вот помыслилось мне однажды вдруг, к примеру, такое: «Многие блондинки стареют некрасиво: кожа у них на лице становится цвета слоновой кости, и кажется, что это череп уже просвечивает.» Если бы я был писателем хемингуэева типа, я бы это куда-нибудь вставил, и наверняка сошло бы за тонкое наблюдение или меткое замечание. Но мне так делать не хочется, потому что…

— не так уж это и кажется;

— статистики у меня всё равно нету;

— брюнетки и шатенки тоже с годами не радуют, но по-своему;

— не всё ли равно?

А хемингуэистые ж лепят сплошь и рядом подобную чушь, и пиплу это нравится: ему кажется, что он от такого становится информированнее, умудрённее, наблюдательнее, нюансистее (на самом же деле он только охмуряется, абсурдизируется и приобщается к кругу особо интеллигентнутых никчемушников).

Есть тьма тьмущая как бы соображений, которые бесполезны, но неопровержимы и производят впечатление изысков проницательного ума. Чтобы производить такие «перлы» в изобилии, надо стахановски настроиться на генерацию и отключить в себе критическое мышление и острое желание быть полезным для общества. Тогда дивная белибердовая проза, может, тоже забьёт из вас струёй.

То, про что только что было сказано, — между прочим, важный компонент в рецепте популярной литературы. Во-первых, этот компонент обеспечивает писателю производительность (если будете много ломать голову над тем, что пишете, плодовитым автором не станете). А во-вторых, он придаёт писательскому продукту охмурительную силу (если в вашем опусе всё будет чётко и по делу, он не будет годиться для достижения приятной одури и чувства обретаемой просветлённости). Успешная литература не всегда бывает толковой, толковая — успешной. Если толковость у вас не получается, попробуйте писать, как Хемингуэй.

Кстати, бывает трёп заумный и бывает квазиумный. То и другое — трёп, имитация сложной работы мысли. Но в заумном — претензия на масштабность мысли, а в квазиумном — только на «умение подмечать» и всё такое.

* * *

Когда Хемингуэй заявлял, что «Париж — это праздник, который всегда с тобой», он наверняка имел в виду не свою карманную модельку Парижа, которая рвала ему карман пиджака Эйфелевой башенкой, а то, что он рано подсёк, насколько падки на мутные бесполезные афоризмы всякие там абсурдизированные интеллигенты и примыкающие к ним умственно недоразвившиеся образованцы. А если я скажу, что Париж — это далеко не в последнюю очередь кладбище средневековой архитектуры, уничтоженной всякими там Османнами, дегенератский гадюшник и место проигрываемой битвы за белую расу, то на меня зашипят волосатые недобритки: «фашшшист! фашшшист!». Но я скажу всё равно. Уже вот сказал, сволочи.

* * *

Двадцать пять хемингуэевских цитат, наверное, наиболее любимых его поклонниками (взяты с greylib.align.ru, комментарии — мои):

1. «Все люди на свете делятся на две категории. С первыми легко, как легко и без них. Со вторыми очень сложно, но жить без них невозможно совсем».

Откровение (садо)мазохиста.

2. «Писать на самом деле очень просто. Ты всего лишь садишься перед пишущей машинкой и начинаешь истекать кровью».

Согласно сайту quoteinvestigator.com, этот дурацкий афоризм был приписан Хемингуэю в 1973 году, а напрямую у него в текстах не просматривается. В авторстве подозреваются ещё несколько людей: есть варианты с каплями крови, без капель крови, с порезанными венами, без порезанных вен. А вот наш, к примеру, Василий Шукшин макал перо всего лишь в правду, и получалось не хуже.

3. «Реже всего в жизни я встречал умных людей, которые были бы еще и счастливы».