Помоги проекту - поделись книгой:
Пойдемте, господа офицеры, ко мне пить кофе. Полк расположился на отдых, а мы, группой в пять человек, пошли за управляющим. Я интересовался, как работает молочная ферма, куда поступает доход, сколько имеется в запасе молочных продуктов, сколько рабочих и на каких условиях они работают.
– У меня тоже имение, и я очень интересуюсь производством. Выслушав подробный отчет о состоянии хозяйства, я приказал открыть несгораемую кассу. – Почему, зачем? – растерялся управляющий. – Не будем играть в прятки. Мы краснозеленые, а я тот самый Макаров, о котором вы говорили при встрече с нами. Эти слова разразились над управляющим как гром среди ясного неба. Он смешно вытаращил глаза и медленно вытащил часы из бокового кармана. Дрожащими руками он положил часы на стол. – Что вы делаете? Вы нас, действительно, принимаете за бандитов! Кому принадлежат эти часы? Управляющий пролепетал: – Часы мои. – Так возьмите их обратно. Откройте кассу, я вам говорю! Управляющий подошел к несгораемой кассе, но от страха ключ долго не попадал в замочную скважину.
Мы терпеливо ждали. В кассе оказался один миллион врангелевских денег. Деньги предназначались для отправки Юсупову. Управляющий заодно предложил осмотреть его комнаты. Он серьезно думал, что мы возьмем его «барахло». Я повторил, что мы возьмем только необходимое, что принадлежит трудовому народу. Управляющий, наконец, поверил нам и очень обрадовался. Он раскопал нам на чердаке шесть штук хороших седел военного образца. Помимо денег и седел, мы взяли восемнадцать пудов сливочного масла, до двадцати ведер сметаны и девять лошадей. Расписку по всей форме, за полковой печатью, посоветовали переслать, как оправдательный документ, в Италию, Юсупову. Растроганный управляющий не мог выразить словами благодарность за наше отношение. Он прямо поражался такой постановкой дела. Долго стоял на крыльце дома и махал платком, прощаясь с неожиданными гостями.
Военком конного полка Григорьев решил преподнести «подарок» советской власти – взять Гурзуф. Не сообщая об этом командующему армией, военком привел полк к Красному Камню. Осматривая местность и разрабатывая план захвата Гурзуфа, полк заметил на Ялтинской Яйле движение пехоты и кавалерии. Григорьев ждал меня с полком по этой дороге, но конная разведка ввела его в заблуждение. У меня перед выступлением в поход не было ни одного всадника. Рассудив, что несвоевременно вступать в бой с белыми, военком снялся и с горечью донес Мокроусову о своем неудавшемся плане и о встрече с противником. Командующий от души хохотал над моим и григорьевским донесениями. Вот уже воистину «своя своих не познаша»! Отдохнув несколько дней в лагере, мой полк двинулся в деревню Аратук, в девяти верстах от Симферополя. Мне дано было секретное поручение очистить ближние деревни от банд. Партизаны сосредоточенно всматривались в лица комсостава, как бы стараясь разгадать, куда их ведут. Некоторые, смеясь, спрашивали: «Наступать будем на Симферополь, что ли?» – «Еще не время с нашими силами наступать на такие города, как Симферополь», – также смеясь, отвечал идущий рядом со мной Александр Иванов. Военком Африканец шутил всю дорогу: «Подождите немного. Скоро займем Симферополь!» Африканец служил в русском корпусе, переброшенном во Францию. За агитацию в войсках был сослан в Африку, где пробыл два года, из них один год в одиночном заключении. Его уважали все партизаны. В Аратуке мы обезоружили стражников и часовых.
Есаул Сычев
В это время из города прибыли т. Дутов и три офицера: полковник Шулькевич, есаул Сычев и капитан Осипов. Офицеры бежали с гауптвахты, куда их засадили за разные преступления: Сычев убил в Ялте жену и ее любовника, Шулькевич сидел за агитацию в пользу красных, Осипов – также за пропаганду. Возврата в ряды белых офицерам не было. Есаула Сычева я знал по Харькову. Он являлся главным представителем по отправке и продаже на Кубань эшелонов с сахаром. Участник первого похода Корнилова, боевой офицер генерала Шкуро, Сычев имел георгиевский крест за империалистическую войну, был ранен девять раз. Сычев абсолютно не интересовался политикой; он просто любил войну, как любят основную свою профессию. – Здорово, Сычев, каким образом попал к нам, рассказывай, – обратился я к есаулу. Офицер чистосердечно рассказал свои похождения. – Для меня не существует никаких партий, – закончил он: – вся моя жизнь – война, сопряженная со множеством приключений. В них я нахожу суть жизни.
– Но, подумай хорошенько, закончится война, будет мирная обстановка. Что же ты тогда будешь делать? Сычев, не задумываясь, твердо заметил:
– Красные победят, я в этом уверен. Когда будет не с кем воевать, то поеду в Персию или в Америку. Буду драться против индейцев, арабов и негров, или за них. Для меня безразлично, с кем бы ни воевать. А теперь ты мне дай небольшой отряд, и я покажу тебе свою работу. – Нет, Сычев, я тебе охотно верю, что ты будешь полезен для повстанческой армии, но не могу тебя назначить хотя бы командиром роты. Лучше пошлю тебя к товарищу Мокроусову, – он вас всех использует. Сычев перебил: – Нет, товарищ Макаров, лучше расстреляй меня здесь! Зачем ты меня будешь посылать? Лишь для формальности! С большим трудом Сычев согласился передать Мокроусову мое письмо. Я давал о Сычеве характеристику, как о крупном спекулянте по продаже сахара для составления капитала генералу Шкуро. Указал, что он очень храбрый офицер, хороший спец, что его можно использовать. Характерен разговор Сычева с Мокроусовым о военных действиях под Батайской (станица вблизи Ростова). Сычев напоминал командующему: – Помнишь, как твои матросы бегали по камышам, это я их гонял; и жара им тогда была! – А как мы вас разбили, ты забыл? – спрашивал Мокроусов. – Помню, помню, нам тоже доставалось от тебя. Тебя все знали и боялись. Я даже не хотел к тебе идти. Думаю, «шлепнешь» за прошлое. Но теперь я убедился, какой ты человек. Дай мне приказ! Любую задачу выполню! Мокроусов назначил есаула командиром конного полка, под контролем опытного партизана Григорьева. Действительно, Сычев через некоторое время проявил себя как спец военного дела, а своею храбростью служил примером для остальных.
В Аратуке стояли офицеры. Начальник разведки Якушев и еще несколько опытных партизан постучали в дверь офицерского общежития. – Идет размещение марковского батальона по квартирам, откройте дверь, – сказали партизаны. – Здесь находятся офицеры. Помещения нет, – послышался грубый ответ. Партизан Поцелуев громко крикнул: – Господин полковник, здесь находятся офицеры и говорят, что помещение небольшое. Как прикажете поступить? Я важно бросил: – Поручик, что за разговоры? Вам приказано размещать людей. Осматривайте помещение, по мере возможности размещайте людей на «ночлег». Ничего не подозревая, офицеры открыли дверь. – Осмотрите, у нас очень мало места. – Руки вверх! – скомандовали партизаны. – А-а, вы зеленые, зеленые! – заговорили офицеры все враз. Мы захватили трех офицеров, изъявивших, как и стражники, желание служить в повстанческой армии.
Моя мать в контрразведке
По возвращении на прежнюю стоянку, мы нашли у себя гостей: партизан Сапожников привел из Симферополя двух матросов – Чернова и Костина. Их прислали на подпольную работу из Николаева. Товарищи долго искали связи, познакомились с т. Зальцманом, который держал в Симферополе конспиративную квартиру, работал в боевой группе комсомола и имел постоянные сношения с лесом. Прощаясь с матросами, я попросил их зайти к моей матери и потихоньку передать письмо и деньги. Я подчеркивал необходимость быть осторожным. После моего побега мать познакомилась с тюрьмой: ее держали недолго и, после допроса о моем происхождении, отпустили. Чернов благополучно прибыл в Севастополь и вручил матери деньги и письмо. Но среди турок, с которыми подпольщики начали сговариваться о поездке в Николаев, оказался контрразведчик. Товарищей арестовали. При обыске нашли мандаты и записку матери ко мне. Контрразведка арестовала мать. Ее привели под конвоем в кабинет начальника контрразведки. Здесь мать увидела за большим столом около двенадцати офицеров, среди них были и генералы. – Садитесь, м-м Макарова, – любезно обратился начальник: – мы с вами хотим посоветоваться; для вас будет хорошо, если ваш сын вернется со своим отрядом и сдаст оружие. Мы дадим ему хорошую должность, восстановим его положение, и все, что он сделал, ему простится. Вы должны, мамаша, на автомобиле поехать в лес к сыну.
Берите из нас трех-четырех человек, кого хотите, и поедемте на переговоры. Но только предупреждаем, если ваш сын оставит вас у себя, а наших расстреляет, – тогда мы повесим всех ваших родственников, от малого до большого, а имущество конфискуем. Что вы на это скажете, мамаша? Моя мать ответила: – Вы интересуетесь моим сыном? Выйти он выйдет ко мне, за это я ручаюсь. Но как он поступит, – я не знаю. Сын-то мой, но разум у него свой. Он, наверное, читает газеты и знает, как его стараются поймать. Те, к кому он заходил, ничего для него не сделали, и то все сидят в тюрьме. А за его голову вы ведь назначили большую сумму денег. Чем же вы можете гарантировать ему жизнь? – Если нужно, Врангель напишет бумагу к сыну, а слово генерала – закон, как слово государя. Так вот, мамаша, решайте. Мы вас наградим; не будете в такой лачуге жить. Мать схитрила: – Хорошо, я согласна, но я же не знаю, где он находится. Они перебили: – Мамаша, об этом вы не беспокойтесь. Мы отлично знаем, где он сейчас. Привезем вас к месту расположения его отряда. Вы, вероятно, знаете, сколько у него людей в отряде? Мать ответила: – Около двух тысяч, а может быть и больше, не знаю. Слышала, что очень много. При последних словах матери благородное общество злорадно переглянулось. – Так, мамаша, значит, решено ехать? Вы поймите, какую неоценимую услугу вы нам окажете! Нам хорошо известно, вы веруете в бога, а большевики – это антихристы. Они надругались над святыней, они топчут ее грязными ногами. Ваш сын со своим отрядом оттягивает на себя большие силы с фронта. Но он вас любит и для вас все сделает. Вы ручаетесь, что он нас не тронет? – Я повторяю, что он ко мне выйдет, но не ручаюсь, согласится ли он вернуться. В этом уверять вас не буду, и что будет – не знаю. Один из генералитета, по-видимому, старший, сказал:
– Ну, хорошо, мы решим, а вы, сударыня, идите домой и будьте покойны. Мы вас известим заблаговременно. В коридоре мать обступили офицеры, каждый просился на переговоры. Мать отвечала: – Хорошо, хорошо, с удовольствием всех вас возьму! В то же время отпустили из-под ареста жену моего замученного брата Владимира. Переговоры не состоялись; по всей вероятности, белые пришли к твердому убеждению в бесцельности своей поездки в лес. Они ограничились лишь выпуском очередного воззвания к своим лесным «братьям». Но все-таки контрразведка долго изводила мою мать. Около окна ее хибарочки стоял точно почетный караул, тротуары гранило несколько шпиков. На базар, к соседке, – мать шла под охраной нескольких молодчиков. Самый опытный познакомился через соседей с матушкой и вел «политические» разговоры. – Вот, мамаша, когда я скрывался, – как трудно было моей матери! Бывало, пришлешь ей письмо, а она, бедная, плачет, плачет! Как ей тяжело было… Мать притворялась внимательной. – А вам сынок пишет что-нибудь? – ласково заглядывал в лицо шпик. – Нет, никаких сведений о нем не имею. Такая же слежка была установлена за домом, где жила вдова Владимира. Мало того, в соседней комнате поселился служащий «с убеждением против белых». После ареста Чернова, к невестке пришли два «крестьянина», якобы из леса от меня, и просили провести их в городской подпольный комитет. Мать невестки ответила, что ничего не знает, и попросила о выходе. Спустя несколько минут вернулось уже не два, а пять человек, и заявили о производстве обыска. Тогда мать невестки попросила соседа быть понятым. – Какие-то неизвестные, приходившие будто бы из леса, теперь хотят произвести у нас обыск. Сосед отказался, но, когда двое из пришедших сказали через дверь несколько слов, служащий «с убеждением против белых» открыл дверь и дружески с ними поздоровался. Во время производства обыска жилец разговаривал со старшим из группы на французском языке. После выяснилось, что жилец служил в особом отделе морской контрразведки.
Наступление на деревню Тавель
Разработав план наступления на деревню Тавель, мы в одно утро подошли к экономии, где находился отряд белых. Храбрые партизаны, начальник разведки Лука Гой и командир 1-й роты Николай, ворвались в здание с криком:
– Руки вверх! Белые не растерялись, – открыли стрельбу из револьверов; начальник разведки и комроты были убиты сразу на месте. Завязался бой. Пулеметы белых стояли под прикрытием, на цементных площадках. Нас прямо засыпали пули. Партизаны стреляли залпами. Наши пулеметчики, Штурин и Мельников, сбили пулемет белых и убили пулеметчика, но положение не улучшилось. Бесцельно наступать на каменное здание, жертвовать лучшими партизанами, не имея достаточно взрывчатых веществ. К тому же белые бросили силы из других деревень, с целью отрезать нас от леса. Резерв в двадцать партизан, конечно, не мог принять бой. В общем, операция оказалась неудачной, вроде сартонской. Правда, всякий нажим на белых имел большую моральную ценность, агитируя лучше всякого митинга в пользу нашей боеспособности и сплоченности. Но мы потеряли четырех (Луку Гоя, Николая, пулеметчика и санитара) храбрых и идейных борцов. Двое из наших, Юра Шумхайский и Миркин, были ранены. Миркин, стоя на боевом посту, не давал возможности выглядывать белым; был тяжело ранен, находясь в сфере сильного пулеметного огня. Уважая его храбрость, партизаны, рискуя жизнью, вынесли Миркина из поля боя. Характерно отметить – в полку были евреи: Вульфсон, Бродский, Гриневич, Меломедов, Хаевский Муля, Шницер, Зеликман, Гриша и много еще активных работников-евреев. Все они были храбры подобно Миркину. Своим героизмом они служили примером для всех краснозеленых. Белые потеряли несколько убитых и раненых. Белые долго издевались над трупами наших товарищей. По глубоким балкам, в полном порядке, двигался полк, неся на плечах, на самодельных носилках из шинелей, двух тяжело раненых партизан. Они страдали молча, кровь сочилась через серое сукно на горные камни. Лица партизан были хмуры, сердца разгорались еще больше злобой к белым.
Борьба с антипартизанской агитацией
Партизаны 1-го конного полка Сережка Захарченко и Антон Кубанец повели усиленную агитацию против продолжения операций. Надо вырыть землянки, запастись продовольствием и ждать освобождения Крыма Красной армией. Военком Григорьев просил наш полк задержать бежавшего Антона Кубанца. Одновременно мы решили вопрос о заподозренном в провокации Иване Сером. Дело было так. Отряд полковника Козинцева, оперировавший против нас, сообразил, что, пожалуй, Крым скоро падет. Надо было обеспечить себе отступление, и Козинцев письменно предложил мне начать секретные переговоры для передачи пулеметов и оружия. Мокроусов приказал использовать Козинцева, и за ним послали партизана Серого, знавшего полковника в лицо. Серый вернулся один; Козинцев был-де с отрядом, в Серого стреляли. Я отнесся к сообщению крайне недоверчиво. После выяснилось, что Козинцев пришел в условленное место совершенно один, а Серый выстрелил в него с провокаторской целью. Таким образом, переговоры не состоялись. Вообще, Серый был у нас на подозрении, как досрочно освобожденный из тюрьмы, где в то же время сидели т. Донцов (он же Шандель), Донской Марк, Умеров, Апазов и другие; им было известно, что Серый освобожден с целью провокации. После долгих колебаний и споров мы решили расстрелять Серого, но он успел скрыться. По взятии Крыма, Серый выдавал себя на Украине за начальника снабжения. Провокатора разоблачили лишь в 1926 г. и приговорили к десяти годам строгой изоляции с поражением в правах на пять лет. Григорьев с полком перешел к штабу т. Мокроусова, оттуда получил директиву занять дер. Зуи. В Зуях стоял конный ремонтный полк, состоявший в большинстве из пленных жлобинцев (командир жлобинской группы Ипатов успел убежать из плена к нам). Среди наших конников замечалась усталость, желание избежать новых боев. Григорьев, учитывая упадок настроения, вернулся на прежнюю стоянку. Здесь пришлось расстрелять одного из своих же, агитировавшего за мирное выжидание.
Тов. Мокроусов назначил командиром полка есаула Сычева.
После отдыха полк вновь выступил выполнять задание. Подойдя ночью к садам деревни, полк спешился и открыл пулеметную и ружейную стрельбу по Зуям. Белый полк, пристава и стражники разбежались. Наши захватили в Зуях много оружия и провианта. Как-то, недалеко от Карасубазара, конники увидали три кареты. Григорьев отдал полку распоряжение принять вид отдыхающей части. В следующую минуту партизаны усердно начищали лошадей, бегали с ведрами, ставили заплаты. Все в погонах, все дисциплинированы. Три кареты, мчавшиеся в Шабулды, и не подозревали, что деревня занята краснозелеными. Экипажи поравнялись с конниками и замедлили свой бег. Высунулся серьезный матерый генерал в ярких погонах. – Какая часть? – одобрительно спросил он, любуясь образцовым порядком. Григорьев и Ипатов наставили на генерала револьверы. Скомандовали: «Руки вверх!» – а партизаны разоружили конвой. – Я генерал Сахаров, что вам нужно? – не теряясь, спросил старик. – Вы нам нужны! – засмеялись партизаны, разоружив генерала и его офицеров. Сознание, что он попался в руки своих лютых врагов, все-таки сломило гордость генерала. Он стал таким же жалким, как и все наши пленники. Сахарова и четырех из его спутников наши расстреляли, остальных приняли в свои ряды. В деревне Чоты бой с белыми длился полтора часа. Конники захватили приставство, расстреляли двух белогвардейцев, захватили около тридцати винтовок, четыре ящика патронов и множество продуктов. В районе Нового и Старого Аблеша, Моная и Ветуна находился отряд белых в двести человек, при трех пулеметах. Наша кавалерия завязала с ними бой, длившийся два часа. Белые потеряли много раненых и убитых.
В Тугае десять белогвардейцев охраняли имение. В ответ на предложение сдаться, они открыли огонь. Партизаны захватили четверых, а имение сгорело от брошенных бомб. Из Тугая полк прошел окраиной Карасубазара, наведя в городе панику, и в Сартанах расположился на отдых в том самом здании, откуда в недавнем бою стреляли белогвардейцы. После отдыха в Сартанах партизаны заняли Ени-Салу и Ворон.
2-й Карасубазарский полк
Главную роль в организации этого полка играл т. Надолинский. В г. Старом Крыму стояла 9-я кавалерийская дивизия, под командой генерала Драгомирова, и его штаб. Дивизия сорганизовалась из остатков войск киевского направления и в конце марта 1920 г. должна была выступить на Перекоп. Большинство в ней составляли пленные красноармейцы, а кадр – исключительно офицеры и добровольцы из аристократии и крупных землевладельцев. Генерал Драгомиров прославился оргиями и кутежами, на которых он лично производил добровольцев в офицеры. Жители Старого Крыма отлично помнят, как генерал приказывал ставить столы на городской площади. Выкатывались бочки вина и спирта, на огромных вертелах жарились барашки. Под оркестры музыки начиналась повальная пьянка. Провозглашали бесконечные тосты. Генерал Драгомиров, пошатываясь, поднимался и пьяно говорил: – Господа офицеры! Солдаты! Мы убедились в наших ошибках. Части войск, наступавших по московской дороге, занимались грабежами и плохо относились к населению. Нам дан хороший урок! Теперь этого не будет! Я твердо уверен, что скоро наступит время, когда мы с вами услышим гул московских колоколов и освободим святую Русь от насилия большевиков, которые несут русскому народу нищету и разорение. Я поднимаю высоко бокал и пью за нашу победу! Ура! – Ура, ура! – подхватили офицеры, а солдаты, вместо «ура», протяжно кричали: – Д-у-рак, д-у-рак!
После пьянки, вся дивизия, от генерала до кашевара, пускалась в пляс. Бывшие красноармейцы возмущались строителями «Единой Неделимой». А офицеры, размякнув от выпивки, всенародно жаловались: – Чего большевикам нужно? Захватили почти всю Россию и лезут еще в Крым. Хоть бы тут оставили нас в покое! Недоверие к такому командованию было всеобщее и не только среди населения и солдат: англичане самолично раздавали обмундирование 9-й кавалерийской дивизии, во избежание спекуляции и произвола. Среди кавалеристов росло недовольство. Они услыхали, что в Феодосии готовится большевистское восстание, и возлагали на него большие надежды, но восстание не состоялось.
Три красноармейца: сидельник Тимофей Надолинский, бежавший из джанкойской тюрьмы, слесарь Игнатов и столяр Федоров, разагитировали 80 пленных красноармейцев и захватили городской арсенал. Перегруженный пулеметами, винтовками и патронами, маленький отряд двинулся в район Кизильташского монастыря. Здесь повстанцы связались с феодосийской организацией: тт. Николаем Краснобаевым, Алешей Цвалевым, Москатовым и Ганай. После многих злоключений, наиболее слабые отстали от отряда и сдались на милость наступавших белогвардейцев. По распоряжению полковника Грещенко, все «раскаявшиеся» были расстреляны на глазах населения. Этот расстрел отрезвляюще подействовал на отряд: самые малодушные подтянулись, поняв, что возврата нет. Изувеченный белыми труп партизана Ромашко, найденный в лесу, его лицо, искаженное нечеловеческими муками, произвели сильное впечатление. Это немало способствовало сплочению отряда в боевую единицу. В десяти верстах от Судака краснозеленые устроили засаду и захватили белый отряд. То ехал граф Капнист, отправлявшийся за границу для переговоров о дальнейшем снабжении армии. Краснозеленые расстреляли всех захваченных, в том числе двух сотрудников Освага.
С прибытием Мокроусова партизаны охотно ему подчинились; отряд получил наименование 2-го Карасубазарского полка и встал под команду т. Бородина, а впоследствии – Шулькевича. В районе Шах-Мурза Карасубазарский полк принял бой со 2-м конным полком белых. Красно-зеленые захватили много оружия, восемь лошадей, обмундирование и пленных. Часть пленных влили в полк. Спустя некоторое время, полк, по заданию командующего, взял без выстрела кордон Якорной Бухты, в четырех верстах от Феодосии, и взорвал акмелесскую водокачку, но при наступлении на шубашскую водокачку партизан постигла неудача. Белые заставили отойти красно-зеленых; один партизан был захвачен в плен и расстрелян.
Отцы-пустынники
Как-то в Кизильташский монастырь пришел за продуктами комрот т. Надолинский с десятью партизанами. В соборе шло служение, и монахи предложили партизанам самим поймать пару быков. Партизаны принялись за дело. А монахи бросили службу и сменили кресты на винтовки. Предательский ружейный огонь залпами заставил партизан бросить быков и рассыпаться в цепь. После перестрелки партизаны, не солоно хлебавши, вернулись в лагерь. Против святых отцов озлобился весь полк. Сильно подмывало осадить и взять монастырь по всем правилам военного искусства. Но специальное совещание полка разъяснило партизанам, что надо считаться с религиозным настроением крестьянства и разгромом монастыря не давать в руки Врангеля опасного оружия против самих себя. Монахи избегли наказания. Здесь к месту упомянуть об епископе Вениамине. При Врангеле он пользовался большой популярностью среди духовенства и офицерства. В период полного разгула контрразведки и неудавшейся попытки Врангеля расширить пределы своей территории епископ Вениамин проповедовал «братство и любовь к ближнему»: – Потоки невинной крови текут по Руси! Их надо остановить.
Люди гибнут в нищете. Сколько калек, вдов и сирот! Покуда епископ объяснялся в пламенной любви к нищете, крымская контрразведка чинила суд и расправу над пролетариатом и его друзьями. Жены некоторых захваченных контрразведкой были так наивны, что искали у Вениамина заступничества. И епископ обещал помощь, при условии… полной откровенной исповеди всех дел и помышлений своих и мужниных. Многие женщины, в религиозном порыве, открывали ему все тайны. Они уходили домой умиленными, обнадеженными; каково же было их отчаяние, когда иногда выяснялось, что «тайное стало явным» и любимого ждет не заключение, как предполагалось до исповеди, а расстрел. Случалось, что некоторые женщины возбуждали в Вениамине «земные» желания. Епископ очень «ухаживал» за женой т. Левченко, но даже эта темная женщина не поддалась «святости» епископа. Тогда он раздраженно отказался хлопотать за мужа. – Чего тебе жалеть мужа?
Сама еще молода. Скоро выйдешь замуж! Вениамин держал тесную связь с особым отделом морской контрразведки; к нему не раз приезжал князь Туманов, а в епископской приемной всегда торчали агенты контрразведки. Они выслеживали приходящих и «помогали» писать прошения к епископу. Вениамин жил на широкую ногу в Херсонесском монастыре. Заветной мечтой пастыря было устроить крестовый поход в Москву с иконами и хоругвями. Он живо представлял себе форму крестов, которые должны были освящать грудь и руки каждого бойца, наподобие рыцарей-крестоносцев. Но население отказалось от крестов. Обходя на фронте цепи лежавших белогвардейцев, Вениамин приговаривал: – Большевики – антихристы! Да воскреснет Русь!
Подняв глаза к небу, пастырь благословлял орду на великие подвиги.
Конец белых
Наступил сентябрь. Пехотная и кавалерийская разведка врангелевцев не решалась проникнуть к нашей стоянке. «Здесь каждый куст стреляет», – жаловались белые солдаты. Иногда в воздухе парили аэропланы. Моментально отдавалась команда: «Погасить костры». Краснозеленые прятались за вековые деревья. Вместо оживленного лагеря, разведчики видели лишь пустую поляну. Аэропланы убирались, не солоно хлебавши. Пришли и зимние стужи. В горах выпал снег. Денно и нощно горели большие костры. Чтобы не замерзнуть, приходилось спать меж двух костров. Все партизаны ходили с обгоревшими рукавами, фалдами й пр. Белые находились на Перекопе у Чонгарского моста. Врангель уже не думал о наступлении и расширении своей территории, а из последних сил сдерживал красных у входа в Крым. Белогвардейская пресса доказывала, что Крым – неприступная крепость. Начальник штаба внутреннего фронта белых писал, что зеленых в горах не больше шестисот человек; всеми ими командуют террорист-матрос Мокроусов и известный Макаров. Борьба затруднительна вследствие природных условий Крыма; легче найти иголку, чем поймать зеленого… Начальнику внутреннего фронта, ген. Носовичу, поручалось и формирование тыловой армии. Против нас стали появляться все новые и новые части, но не их мы боялись. Нас страшила суровая зима. Настроение партизан резко упало. Я уже упоминал об Антоне Кубанце. Этот парень был склонен к бандитизму и разлагал некоторых неустойчивых партизан. Он нашептывал о Мокроусове и его командирах: – У них есть деньги, золото. Они могут уехать в Советскую Россию и бросить нас на произвол судьбы. Против нас появляются большие части белых. Нас легко разобьют, а кому удастся бежать, тот погибнет от холодов. Не будем подчиняться приказам и разойдемся, кто куда. Поодиночке скрываться будет легче. Мы собрали обличающий материал и препроводили его в штаб командующего. Смутьяна Кубанца расстреляли, и в полку восстановилось полное спокойствие. В это время Мокроусов прислал приказ перейти с полком в Малые Казанлы, оставив в лагере небольшую часть партизан, которая бы скрыла от белых перегруппировку нашей армии. Я оставил восемнадцать бойцов с опытным командиром Енкиным, всех раненых под присмотром старшей сестры милосердия (моей жены) и сестры Груни Гой. В Казанлах я встретил Мокроусова. По сосредоточенному выражению его лица было видно, что командующий наметил серьезную операцию. Действительно, Мокроусов предполагал собрать все тачанки и двинуться в район Евпатории и там, в зависимости от обстановки, нанести удар в тыл Перекопа, с целью открыть фронт. При неудаче мы рисковали потерять 80 %. У партизан чувствовался большой подъем духа в особенности, когда они разместились по халупам. – Мокроусов недаром нас собрал сюда. Лучше идти на верную смерть, чем лазать в стужу по горам и сугробам. 11 ноября полк занял деревню Боксан. От крестьян мы узнали о движении обозов белых в разных направлениях. Что бы это могло быть? – недоумевал командующий, и выслал 1-й конный полк в деревню Розенталь. Вскоре Сычев донес: взятые им в плен офицеры сказали, что идет отступление от Перекопа. Мокроусов отдал распоряжение произвести немедленную мобилизацию всех подвод в деревнях; затем мы двинулись по шоссе Симферополь – Карасубазар. В стороне Перекопа слышалась орудийная канонада. От четырех пленных казаков мы узнали, что фронт белых прорван и на Карасубазар двигаются части 1-го Кубанского и 2-го Донского корпусов. Когда мы выехали к шоссе, в сером тумане сплошной черной тучей отступала кавалерия ген. Барбовича. – С повозок в цепь! – раздалась команда, и партизаны дружными цепями перешли в наступление. Наш 1-й конный полк находился на левом фланге. Он схватился с кавалерией противника. Завязалась сильная пулеметная и ружейная стрельба. Белые крыли огнем из тридцати пулеметов, у нас же работало только четыре. Но нам помогли неожиданность нападения и туман.
Через полчаса белая конница в панике бежала на Карасубазар. Мы захватили много пленных; кого брали в нашу семью, кого расстреливали. Среди пленных т. Платов узнал тех, кто над ним издевался в дни его плена. Кроме живой силы, партизаны захватили пятнадцать пулеметов, часть обоза и двуколки с боевыми патронами. В разных местах на шоссе стояла оставленная артиллерия со снарядами. Всюду валялись погоны. Стало ясно, что Крым пал! – По повозкам садись, рысью м-а-а-р-ш! – Та, та, та, та, – трещали пулеметы, сливаясь с грохотом колес. Наш конный полк бросался с одного фланга на другой, нервируя противника. Барбович выслал эскадрон с белым флагом выяснить, с кем имеет дело. – Кто вы такие? – кричали белые. – Красные буденовцы, вперед! – отвечали из нашего полка, и кавалерия белых бежала, бросая по пути лошадей, пулеметы, артиллерию, обозы, сдаваясь группами в плен. К вечеру был занят с боем Карасубазар. От начальника связи первого корпуса мы узнали, что в другом направлении на Карасубазар двигается кавалерия белых, в составе двух тысяч сабель. Наш 3-й полк устроил засаду на дороге у окраины города и встретил кавалерию пулеметным огнем. Конница помчалась по проселочным грязным дорогам, бросая по пути все. Пробыв несколько часов в Карасубазаре, мы продолжали преследование конницы Барбовича. Наконец, генерал пробовал задержаться в Бахчи-Эли и дать нам отпор. Но было слишком поздно. Наши полки выросли с шестисот человек при 4-х пулеметах до двух тысяч штыков при тридцати пулеметах. В результате трехчасового боя партизаны захватили множество белых, в том числе личный конвой Барбовича, который всегда мужественно сопротивлялся. С каждым продвижением повстанческая армия обогащалась новыми трофеями. От конницы Барбовича осталась жалкая группа, которая стала разбегаться по лесам. Часть кавалерии бежала в Феодосию, где не было транспорта и уже образовался городской Ревком, и здесь сдалась. В деревне Салы наши конники захватили пять кавалеристов. Они оказались красными. Их послали на разведку выявить, что это за части перед ними. Проходя по карасубазарскому шоссе, конница красных всюду наблюдала картину разгрома. Таким образом, мы связались с регулярной Красной армией, которая шла вслед за нами. В дер. Акмолез восемьдесят три белых сняли погоны и объявили себя зелеными. По распоряжению Мокроусова, конный полк отправил их «к Колчаку». Затем повстанческая армия заняла Старый Крым и, пробыв там сутки, двинулась на Феодосию. На одной из возвышенностей Феодосии я, осматривая в бинокль местность, заметил лаву кавалерии. Это двигалась на Керчь конница Буденного, а по всем дорогам к Феодосии тянулись вереницею обозы.
На море появился французский крейсер. Мы после узнали, что на нем находился Врангель; он объезжал побережье, наблюдая за ходом эвакуации, и, по-видимому, имел намерение подойти к Феодосии, чтобы забрать на крейсер не успевших эвакуироваться генералов. Повстанческая армия привлекла внимание крейсера; его орудия открыли по нас огонь. Но снаряды его делали то недолет, то перелет. Снаряды красной артиллерии тоже рвалилсь вблизи крейсера, но положительных результатов не давали. Крейсер дал полный ход назад и скоро скрылся за горизонтом.
По приказанию командующего, всех пленных, ранее по ходу нашего наступления влитых в полки, разоружили; красноармейцев, попавших в плен белым, сдали для регистрации и проверки в особый отдел Феодосии. Вредный элемент был расстрелян, а девятьсот семьдесят три человека, исключительно красноармейцев, сданы коменданту города. Буржуазия и белогвардейцы, не успевшие эвакуироваться за неимением транспорта, впали прямо в отчаяние. – Красные еще ничего, – наивно говорили белые: – а зеленые – это звери. Действительно, годичное пребывание в горах Крыма, потеря лучших борцов, погибших в борьбе с белыми, обострили классовую ненависть партизан. Кто не был в горах и не вел беспрерывную борьбу в невероятных крымских условиях, кто не испытал жизнь в лесах, сопряженную с мучительными опасностями и лишениями (тыла – нет, кругом фронт), тот никогда не поймет нравственное состояние повстанцев после взятия Крыма.
Десант Т. Папанина
Тов. Мокроусов, приняв командование от Бабахана, задался целью во что бы то ни стало раздробленные, разбитые отряды объединить в единый отряд, чтобы можно было с чем выступить. За короткое время создали отряд в 300 штыков, который принял боевой вид, а также ожила работа подпольных комитетов. С приездом Мокроусова в горы Врангелевскому командованию пришлось считаться с партизанами, что видно из его печати. Наши действия выходили за пределы гор, и для борьбы с «красными бандитами» пришлось создать специальный штаб, так как не проходило дня, чтобы мы не делали налета, чего-нибудь не разрушили. Так, за короткое время были взорваны Бишуйские угольные копи, был совершен налет на Судак, на Алушту, в особенности бесил Врангеля взрыв Бишуйских копей – это главное питание углем всего Крыма. После всех наших налетов белые зашевелились; крымские горы, леса никогда в жизни не видели, чтобы целые дивизии Корниловские, Дроздовские шагали по их заросшим тропинкам. Но мы все с каждым днем крепли и крепли за счет дезертиров, скрывавшихся от мобилизации, а также и от бежавших из тюрем. 1 сентября перед Крымской повстанческой армией встал вопрос жизненной необходимости во что бы то ни стало получить новое подкрепление. Пулеметы, а также деньги были на исходе. Тов. Мокроусов, как командующий армией, вызвал к себе Папанина и говорит ему: «Ну, Ваня! придется тебе поехать в Советскую Россию с докладом в Харьков в Закордонный отдел и РВС Южфронта – поставить в известность красное командование о наших действиях. Мокроусов быстро набросал доклад. Тов. Мулеренок зашифровал его, написали мандат Папанину на полотне, и он стал собираться выезжать. Выехать не так было легко, так как в день его отъезда мы были со всех сторон окружены белыми отрядами, но нашли выход. Как только стали подходить к краю леса, татарин партиец Дерен Ай-Ярлы, организатор татарского полка, достал линейку, посадил Папанина в мешок, обсыпал соломою и сел верхом вместо козел, и таким путем подъехали к дер. Туак через заградительные отряды контрразведки. Деревня была окружена со всех сторон. Оказалось – провал подпольного комитета. Развязали мешок. Дерен Ай-Ярлы говорит Папанину: «Ну, Ванка, попался, окружены», а Папанин, посидевши в мешке, не может ног разогнуть. «Наверно, – говорит Дерен Ай-Ярлы, – провокаторка здесь есть». Исход был один: необходимо было бежать. К счастью, у двора была большая горная канава, и по ней они пошли в горы, чтобы перебраться в следующую деревню Олузень. С большим трудом выбрались на гору к лесу; разведка белых их заметила, но они были уже далеко. Обстреляли, но в лес не пошли. К вечеру пришли в Олузень, – как выяснилось, за полчаса до их прихода был бой – татары дрались с контрразведчиками, не подчинялись мобилизации. Вся молодежь ушла в лес, татары посадили Папанина в курятник до ночи, а ночью должна была подойти лайба контрабандистов, которая закупает муку у татар. (Они охотнее продают контрабандистам, так как Врангель реквизирует ее.) В 12 час. ночи подошла лайба; началась погрузка муки. Дерен Ай-Ярлы сумел договориться с капитаном лайбы – за 1000 рублей романовских денег перебросить Папанина в Турцию – Трапезунд. Снова посадили Папанина в мешок, засыпали мукою; Дерен Ай-Ярлы взял груз на плечо и понес на лайбу, – это делал для того, чтобы окружающие татары не знали, куда делся Папанин, чтобы никто нигде не проговорился. В 2 часа ночи лайба отвалила от берега – вышла в море, держа курс по направлению к Турции. Мешок с живой контрабандой на лайбе развязали и выпустили Папанина как зверя на палубу. Капитан кричит помощнику: «Покажи большевика» – и, увидев его, разочарованно заметил; «Сказали, что большевик, а оказалось, что маленький». Дерен договорился с капитаном, чтобы Папанина перебросили в Трапезунд, но оказалось, что им невыгодно везти муку в Трапезунд, так как цены на нее там были низкие. Повезли прямо в гор. Синоп. С большими трудностями Папанину пришлось пробираться пешком к Трапезунду, – пришлось пройти города Вона, Кересунда, Триполи и Трапезунд. Некоторые работники узнали Папанина и то, что ему срочно нужно выехать в Советскую Россию. Отправили его на буксирном катере, который только вчера удрал из Босфора. (Греческий капитан с турецкой командой удирал в Советскую Россию и по пути захватил с собой т. Папанина.) Прибыв в Новороссийск, его срочно отправили в Харьков. С приездом Папанина в Харьков Закордонный отдел ЦККП (б) У и РВС Южфронта расшифровали доклад Мокроусова и после доклада Папанина, который поставил вопрос о немедленной помощи как оружием, так и десантом, начатым делом заинтересовались, приняли все меры. Срочно помогли Папанину сформировать отряд моряков, и на 5-й день отправились в Новороссийск. В Новороссийске РВС 9-й Кубанской армии заинтересовался экспедицией Папанина и решил выделить боевой полк для переправы в тыл Врангеля совместно с десантом Папанина. Наступил день отправки десанта. РВС 9-й Кубанской армии решил: отправить свой десант под отдельным командованием, а Папанин командует своим десантом. К несчастью, в день выхода в море в Новороссийске был сильный шторм, так что операция была сопряжена с чрезвычайно большим риском; несмотря на это, 7 ноября десанты ночью вышли в море. Папанин на истребителе с матросами шел впереди, а на транспорте был посажен полк красноармейцев. С выходом в море катер «Рион» в виду сильного шторма был затоплен, и экспедиция десанта 9-й Кубанской армии была вынуждена вернуться обратно, но Папанин с моряками на истребителе, несмотря на шторм, прошел в тыл Врангеля и высадился под деревней Коппсихор. Командование 9-й армией, узнав о неудаче своего десанта, считало погибшим и десант Папанина с его истребителем, а Папанин в это время срочно формировал в дополнение своему отряду, вооружал дилижансы пулеметами и стал наступать на Алушту. В это время пал Перекоп, и все отступающие части белых попали в ловушку к краснозеленым.
Тов. Мокроусов отдал распоряжение слить все полки, кроме конного, в один. Сам командующий уехал в Симферополь, оставив меня с частями в Феодосии. По предписанию начальника гарнизона города и с ведома Реввоенсовета, части повстанческой армии перешли в район Карасубазара и Старого Крыма.
Здесь меня назначили начальником гарнизона. Нас посетили члены Реввоенсовета 4-й армии тт. Анучин, Шубин и командующий армией т. Лазаревич. Они взяли у меня все интересующие их сведения о повстанческой армии и уехали в Симферополь. По распоряжению Реввоенсовета Югзапфронта, наши части влились в 3-ю дивизию 4-й армии.
На первом параде в Феодосии начальник 3-й дивизии К. И. Калнин повторял с восторгом: – С такими молодцами можно было воевать с Врангелем! Все, как один! Наш конный полк на параде прошел рысью, шашки наголо, с партизанским визгом. Многие из партизан были назначены на командные и ответственные должности, а я отбыл в распоряжение Реввоенсовета 4-й армии. Реввоенсоветом был командирован в Особый Отдел 4-й армии Крыма и был назначен уполномоченным упомянутого отдела. В Симферополе, проезжая по Пушкинской улице, я услышал окрик: – Павлуша! Оглянувшись, я увидел своего друга Ваню Цаккера. Какая радостная была встреча!.. Он находился в рядах Красной армии с того времени, как мы с ним расстались. У нас была одна цель, но разные дороги. Мы встретились на вершине перевала. Невольно вспомнили прошлое.
Конец бандитизма
По взятии Крыма, многие удалые головушки, склонные к бандитизму, никак не могли найти себе места в рядах Красной армии. Нам приходилось строить армию и бороться с бандитизмом. Сергей Захарченко, о котором много упоминается в этих записках, как о храбром, но беспринципном партизане, после взятия Крыма ушел в горы. За короткое время Захарченко собрал банду в шестьдесят человек и занялся грабежами. Из-за личных счетов с начальником особого отдела V армии, Михельсоном, Сережка возненавидел всех коммунистов и ответственных работников. Он их ловил и расстреливал с садистическим наслаждением. В те дни с гор стали спускаться банды Мамуладзе, Глазаря, Спаи. Всем бандитам объявлялась амнистия. Только Захарченко не сдался, а пригласил меня к себе в лес. С Донцовым, Шатовым (нач. разведки), Пионтковским (уполн. агент.), Тимошенко и Золотаревым (сотрудн. поручения) мы выехали на машине в деревню Магнуши, откуда на повозках поехали в лес. У родника адъютант Захарченки ткнул пальцем на одну из возвышенностей и буркнул: – За этой горкой Сережка с отрядом. На горке мы увидели человек шестьдесят. Среди них выделялся ростом и гордой осанкой Сергей Захарченко. Он стоял, опершись руками в бока. За поясом торчали два револьвера и бомба. Я крикнул: – Эй, бандит! Командуй, – смирно! Разве не видишь Макарова? Он, повернувшись к своим, заорал: – Банда, смирно! Равнение на Макарова! Ха-ха-ха! – Здорово, Сережка! – Здорово, Макаров! Мы пожали друг другу руки. – Ну, садитесь, дорогие гости. – Эй, тащи сюда барашка и вина. Я пробовал было заговорить с ним о цели моей поездки, но Сережка перебил. – Об этом после, а сейчас давайте выпьем и закусим. Прикатили двухведерную бочку с вином и на больших сковородках подали жареную баранину. Захарченко налил чарки и чокнулся с нами. Опрокинув чарочку, я стал уговаривать Захарченко: – Мы приехали на машине, оставив ее в Мангушах. Поедем сейчас с нами в Симферополь. Твой отряд придет завтра. Сережка хлопнул себя по груди: – Что ты порешь?! Я здесь чекист и солдат: казню и амнистирую. Ты думаешь, что мне ничего не будет за то, что я расстрелял коммунистов? Сегодня я сдался, а вы меня завтра направите в Харьков, а там шлепнете! Нет, я никогда не сдамся! Банда окружила нас кольцом, лица у всех суровые. Глаза горели бешеными огоньками. Обросшие волосами, полуоборванные, вооруженные с ног до головы, они молча смотрели на атамана, а он, истерически заливаясь смехом, повторял: – Нет, нет! Я не поеду! – Так зачем же ты меня звал? – спросил я Сережку. – Давно я с тобой не виделся, – пояснил бандит, – и слышал, что ты назначаешься командиром отрядов по ликвидации бандитизма. Правда ли это? – Да! – Так, значит, ты будешь бороться против меня? – удивился Сережка. – Да! – И будешь тикать от меня? – уже смеясь проговорил он. – Я еще не знаю, кто от кого побежит. Я думаю, что ты от меня: у меня будет пятьсот человек, а у тебя шестьдесят. – Но это неважно. С тобой может случиться, как с летотрядом… Я встал и прервал беседу: – Вижу, что мне делать здесь нечего. Пойдемте, друзья, – обратился я к товарищам, которые уговаривали Захарченко поехать с нами.
Сережка категорически отказался, а мне предложил: – Подожди, успеешь. Давай, выпьем на прощанье, – и протянул чарку вина. – Давай! И мы выпили. Банда расступилась, пропуская нас вперед. Мы стали усаживаться на подводу. Ко мне подошел Сережка и, давая большую сумму денег, дружески проговорил: – На тебе, Макаров. Ты все равно на пайке живешь! Я отказался: – Брось, Сережка, дурака валять! Подумай хорошенько. Завтра я тебя с отрядом жду в Симферополе. – Я в своих словах тверд: что сказал, то и будет, громко ответил Захарченко. – До свиданья! Едва мы тронулись в путь, как он грубым серьезным голосом скомандовал: – Банда, пальба!. Все взяли винтовки наизготовку и направили на нас, а Сережка, выждав паузу, крикнул: – Вверх пли! – раздался залп. – Вверх пли! – продолжал он. И мы нетвердыми руками вытащили свои револьверы и стали ответно салютовать. Но тут же, нагнувшись, поторопили извозчика. – Скорей, скорей езжай. Может раздумать!
Спустя некоторое время, мне пришлось выдержать с недавним товарищем пять боев. В результате банда его была разбита захвачено почти все ими награбленное. Сам же Сережка с тремя бандитами скрылся. По слухам, он был убит своими же, а по другой версии – во время ночлега, у костра взорвалась бомба и погубила Сережку. Кончилась лесная жизнь Сергея Захарченко. Кончались тяжелые и светлые приключения партизан. Начался новый этап революции – мирное строительство.
Литература
1) «Адъютант Май-Маевского» П.В. Макаров 1929 г. Изд. «Прибой».
2) «Очерки истории российской внешней разведки.» Н. Ермаков Т.2. 1917–1933. М., 1996.
3) С. Сергеев. «Адъютант выходит из подполья.» Известия. 14.07.2009
Поделиться книгой: