Помоги проекту - поделись книгой:
– Андрюша, я забыл сказать… слышал такую чушь про тебя, – никак не могу поверить. Говорят: ты производишь в офицеры по своему усмотрению, помимо ставки. Правда ли это? – спросил Май-Маевский. – Отец, а что если – не чушь, а действительность? Как ты на это смотришь? – засмеялся Шкуро. – Я считаю, что такое явление в армии недопустимо. Представь картину, если комкоры начнут производить самостоятельно в своих частях. Получится такая неразбериха, всякие награды и чины потеряют значение! – уже зло объяснил Май-Маевский. – Отец, какое имеет право Деникин производить? Я хуже его, что ли? Я так же могу производить, как и он. И в этом не вижу ничего плохого. Цель оправдывает средства, – сказал Шкуро.
– Но позволь! Почему же ты настаиваешь на своем производстве через ставку? Ты мог бы надеть погоны, какие тебе нравятся, и все дело. – Нет, отец, ты меня не понимаешь. Мы в трех соснах заблудились. Старшинство необходимо. Я же не произвожу в генералы, – это дело ставки. Но произвести в хорунжие и есаулы – это другое дело. Тут уже ничего не поделаешь: нужно, и делу конец, – твердо сказал Шкуро. – Нет, нет! Я с тобой не согласен. Ты меня прости, это – произвол. Зачем нужны формальности твоего производства? – раздражался все больше Май-Маевский. – Ха-ха-ха, я не хочу разговорчиков: «Шкуро произвел себя в генералы». Когда по моему положению мне нужно было быть полковником и генералом, я, будучи на Кубани, сказал раде: произвести меня! И моментально был генерал-майором. Хотя и артачились немного, но это не важно.
Никто не может сказать, что я сам себя произвел. Меня произвела рада.
– Другими словами, ты, пользуясь давлением на раду, сам себя произвел, – засмеялся Май-Маевский, Шкуро встал с кресла, самодовольно улыбаясь:
– Оставим эти ненужные разговорчики. Повторяю: цель оправдывает средства. Лучше скажи, где думаешь провести сегодня время? Не поедешь ли ты к добрым армянам? (крупные богачи в Ростове), – сказал Шкуро. – А тебя, что, приглашали? – иронически спросил Май-Маевский. – На что! – смеясь, ответил Шкуро. – Чудишь ты, отец. Те времена прошли. А на что у меня Федька? Встал я сегодня утром и думаю, где бы хорошо время провести? Крикнул: «Федька, бери машину, поезжай к армянам и скажи, что генерал Шкуро в три часа приедет в гости». Вот и дело. А ты думаешь, отец, не приготовят ликерчики? О, все на ять будет: музыка, девочки. Что то особенное! – С удовольствием бы, Андрюша, поехал, но у меня много оперативных дел. Шкуро перебил: – Брось, отец! У тебя вечно операция и операция. Не торопись: в Москву всегда сумеем попасть. Ты знаешь, отец, если хочешь, я сразу буду в Москве. Твой Мамонтов против меня ничего не стоит. – Что ты, Андрюша, шутки, что ли, шутишь?! Ну, прорвешь фронт, я в этом не сомневаюсь, пойдешь вперед, даже славируешь, так что попадешь в Москву, ну а потом? – А потом три дня попьянствую, повешу кого надо, и пулю в лоб. – Но ведь это безумие! Сам погибнешь и корпус погубишь.
– А для чего мы живем?! За такие минуты удовольствия я всегда готов жизнь отдать. Но мы с тобой заговорились долго. Если хочешь, то я Федьку пришлю. Он тебя отвезет на вечер. – Нет уж, Андрюша, поезжай ты. А я, сказал тебе, очень занят. В следующий раз с удовольствием. Выйдя из кабинета, Шкуро крикнул: – Федька, машина готова? – Есть!
Я посмотрел в окно. Кубанцы подняли шашки на подвес. Шкуро садился в автомобиль и наказывал своему адъютанту: – Федька, ты такой же караул ставь всегда и везде, где я остановлюсь. Машина тронулась. Шкуро полулежал на мягких подушках авто, шинель распахнулась, бандит выставлял напоказ красную подкладку. После ухода Шкуро, Май-Маевский впал в раздумье, выкуривая папиросу за папиросой. Встав, прошелся по комнате, обернулся ко мне: – Скажите машину подать и позовите ко мне Прокопова. Мы сейчас поедем в штаб. В штабе Май-Маевский подошел к прямому проводу. Здравия желаю, ваше превосходительство. Я только что говорил со Шкуро: его необходимо по телеграфу произвести в генерал лейтенанты. Я ему сказал, что он с Покровским представлен одновременно. Я думаю, Антон Иванович, производство роли не играет. Вы поймете меня. Дела на киевском направлении очень успешны. Падение Киева – вопрос ближайших дней, необходимо поторопиться с обмундированием. По взятии Киева, я выеду туда. – Владимир Зенонович, вам направляется обмундирование. Я твердо уверен: с падением Киева последует падение и ряда других городов. Относительно Шкуро, я сейчас же отдам распоряжение произвести его в генерал-лейтенанты. Велю передать это распоряжение по телеграфу. Желаю вам полнейшего успеха. Спустя несколько часов штаб армии получил телеграмму Деникина о производстве генерала Шкуро в генерал-лейтенанты.
Пир во время чумы. Банкет в гостинице «Метрополь». 1919 год.
Эта телеграмма была немедленно передана Шкуро. Самовластный бандит надел приготовленные заранее погоны с тремя звездочками и отдал распоряжение своему корпусу праздновать три дня. Алъютант Федька объехал кое-кого из генералов, приглашая на «торжество по случаю назначения». В гостинице «Метрополь» собрались все артистические знаменитости, и с приездом генерала Май-Маевского открылся банкет. Раскаты нескольких оркестров духовой музыки сливались с пьяными выкриками, шумом моторов и резкими рожками автомобильных сирен в фантастический концерт, от которого уставали барабанные перепонки. Шкуро сидел на большом диване. На его коленях уютно устроились две молодые женщины с бокалами в руках. Шею бандита обвили руки известной певицы Плевицкой. Шкуро, полупьяный, сказал: Надюша, легче! Задушишь… Плевицкая, смеясь, отвечала: – Я тебя люблю больше всех! И осыпала Шкуро горячими поцелуями.
Надежда Плевицкая и её муж генерал Скоблин (агенты ОГПУ).
В разгаре этого «пира во время чумы», на улице против «Метрополя» собралась большая толпа граждан. В атмосфере, насыщенной алкоголем, на балконе второго этажа гостиницы появился генерал Май-Маевский. Он произнес короткую речь, кончив ее словами: – Россия создается кровью Добровольческой армии и будет опять великая, неделимая. Ура! Вышел и Шкуро. Покачиваясь, крикнул: – За великую Россию! Ура!
После его речи стали выступать по очереди пьяные ораторы. Толпа харьковской буржуазии, не давая окончить речь оратору, кричала беспрерывно в неописуемом энтузиазме: – Ура! Ура! Ура!
А в это время корпус терцев и кубанцев генерала Шкуро пьянствовал и дебоширил. Начальство не обращало никакого внимания на их безобразие. Пьяные терцы и кубанцы с гордостью заявляли:
– Мы обмываем третью звездочку нашего батько Шкуро!
В «освобождённом» Киеве
Через три дня прибывший в Ростов Май-Маевский поехал на скачки. Здесь собралась вся ростовская буржуазия, которая устроила шумную овацию генералу. В этот момент Май-Маевский получил телеграмму о взятии Киева. Обращаясь к буржуазии, он сказал: – Граждане, Киев взят. Да здравствует единая великая Россия! Прогремело в ответ многотысячное, несмолкаемое «ура». В ложу, где сидел Май Маевский, принесли несколько роскошных букетов. В Киеве буржуазия устроила Май-Маевскому бурную встречу. На параде генерал произнес длинную речь, закончив словами: – На груде развалин строится новая великая Россия. После парада мы поехали в Киево Печерскую лавру. Нас встретили монахи и повели в пещеры лавры. В узких подземных коридорах, в боковых стенных выемках, в дорогих парчевых тканях хранились мощи. Здесь почивали Варфоломий, Илья-Муромец и двенадцать братьев под стеклом в небольшом ящике… Все они были чудотворные! Май-Маевский остановился и спросил: – Когда были большевики, неужели они оставили все в порядке и не трогали мощей?
Митрополит, указывая на мощи, сказал: – Ваше превосходительство, мощи по закону нельзя раскрывать, но вы являетесь правителем России. И его императорское величество, посещая лавру, тоже поинтересовался мощами.
Вот перед нами мощи, – при этом монах показал на один из великолепных гробов, где лежало нечто человекоподобное, в светлых пеленах. Когда прибыли большевики, то в пещеру вошли два матроса и хотели вскрыть мощи. Едва они коснулись святыни – случилось чудо: руки у них парализовались, уста онемели. Мы перевезли грешников в общежитие монахов, где, после двух недель мучения, они умерли. Мы похоронили несчастных за оградой у входа на кладбище. Май-Маевский внимательно слушал, и чуть заметная улыбка играла на его губах. А монах разливался соловьем: – Под воскресенье Христово приходит сюда отец Абрамий и говорит: «Христос воскресе», а ему в ответ отвечают: «Воистину воскресе».
Май-Маевский попросил вскрыть мощи. Монах долго молился, прося всевышнего отпустить ему грех, который сейчас совершит, потом взял ножницы и осторожно снял покрывало. Взорам присутствующих представился почерневший череп, как бы обтянутый кожей или выкрашенный черной краской. Черны были и руки; кисти руки мне показались очень тонкими и неодинаковыми.
В узком проходе монах обратил наше внимание на углубление в медной плите. В углублении дрожала вода, а возле стояла небольшая миска, тоже наполненная водою. Митрополит зачерпнул серебряной ложечкой и поднес Май-Маевскому: – Это целительная вода от всех болезней. Выпейте одну ложечку, ваше превосходительство. Генерал, не желая компрометировать монахов своим отказом, раскрыл рот и выпил жидкость, как противное лекарство. Митрополит рассказывал о происхождении «святой водички», а Май-Маевский незаметно отвернулся и выплюнул остаток воды на мощи.
Обход продолжался около часа, после чего нас всех пригласили к митрополиту на «скромную трапезу». По обыкновению полились рекою вина всех сортов, кончая шампанским и ликерами. Не умолкали тосты в честь великой России. За красивыми словами скрывалась личная заинтересованность. После обеда Май-Маевский принял у себя генерала Бредова, который высказал свой взгляд на петлюровцев и большевиков:
– Они нам не страшны, поскольку мы имеем общую цель борьбы с красной заразой. Но повадки петлюровцам не следует давать, так как они нарушают принципы строительства единой России. С большевиками я борюсь решительно, пощады не даю. С падением ближайших к Киеву городов, большевики сами по себе утихомирятся. Май-Маевский предупредил: – Гвардейские части поют открыто гимн; что считаю преждевременным. Необходимо пресечь это пение в целях приближения победы. – Понимаю, ваше превосходительство, постараюсь предпринять меры в этом направлении. А теперь, не желаете ли поехать в государственный театр? Ставят «Фауста». Театр был переполнен. Появление Май-Маевского в ложе, где когда-то сидел Николай II, вызвало бурю восторгов. Буржуазия и военщина не уставала посылать в ложу генерала цветы. Май-Маевский крикнул; – Граждане города Киева! Приветствую вас с освобождением Киева от красной нечисти. Недалек тот день, когда многострадалица Россия опять будет великой и неделимой. Раздался взрыв рукоплесканий и загремело «ура». Когда возбуждение несколько стихло, Май-Маевский приказал начинать представление. Артисты почтительно поклонились Май-Маевскому; так же они кланялись когда-то Николаю II. Май-Маевский рассеянно слушал оперу; он с генералом Ефимовым вспоминал убийство Столыпина, указывая при этом на кресло, где сидел министр, и направление выстрела Богрова. Когда разговор коснулся жертв чрезвычайной комиссии, Май-Маевский распорядился:
– Отдайте распоряжение «Освагу» путем широкой агитации оповестить население о зверствах большевиков. Можно разукрасить события. Это необходимо сделать как можно скорее, потому что вызовет озлобление населения против красных. – Я завтра утром все сделаю, – ответил генерал Ефимов. На следующий день Май-Маевский принимал представителей дворянства. После приема был дан блестящий банкет.
Установление связи со своими
По возвращении в Харьков, я нашел письмо на мое имя от старшего брата Владимира из Севастополя. Военные действия надолго прервали нашу переписку.
Крейсер «Гебен» на рейде Севастополя. 2 мая 1918 года.
Я несказанно обрадовался письму и, забыв все окружающее, углубился в чтение. Брат убедительно просил приехать к нему на несколько дней по очень важному, неотложному делу. Брат состоял членом РКП (б), и я не сомневался в серьезности дела. Не теряя времени, я отпросился у генерала на две недели, под предлогом болезни матери. Через сутки я радостно здоровался с братом. Владимир с удивлением посмотрел на мой мундир. Насмешливо улыбнувшись, поинтересовался: – Каким образом ты – капитан? Я, смеясь, ответил: – Это надо уметь: из газетчика сделаться прапорщиком. Быть организатором Красной армии, попасть в плен к белым и стать капитаном и адъютантом Май-Маевского. – Я рассказал мои похождения и о том, как тщетны были мои усилия связаться с ростовскими большевиками. Брат облегченно вздохнул: – Павлуша, а я думал вначале, что ты изменил нашему делу; продался за блеск «мишуры». Я счастлив, что ошибся. Тебе необходимо установить связь с нашими. Тогда можно работать. Ты не догадываешься, зачем я вызвал тебя? – Ясное дело! Знаю хорошо, что приехал к тебе не для одних радостей свидания. Брат рассказал, что ему не удалось уехать с отступающими товарищами из-за поломки машины на шоссе, в 15 верстах от Севастополя. Нельзя было идти ни вперед ни назад; пришлось несколько дней скрываться в пещерах инкерманских скал. Возвратясь в город, он заметил, что за ним началась слежка; два раза немцы делали у него безрезультатный обыск. – Положение создалось критическое, – продолжал брат, – я не могу работать, потому что каждый мой шаг известен. И не могу бездействовать, когда так нужна наша работа. Я должен ехать с тобой в Харьков. Ты устроишь меня в штаб, и мы будем вместе работать. После долгой беседы, наметив план действий, мы поехали в Харьков. На харьковском вокзале я увидел Май-Маевского. Он, по обыкновению, участвовал в каком-то торжестве. – Капитан, как здоровье вашей мамаши? – Поправляется, ваше превосходительство. На лице Май-Маевского отражалось плохое настроение. Нужно было выбрать удачный момент. Вечером брат отдыхал, а мы с генералом поехали в гости к известным харьковским богачам Жмудским. На следующий день, разобрав оперативные сводки, я вышел в приемную Май-Маевского. Меня обступили золотопогонники и штатские. Почтительно, наперебой, просители сообщали свое звание, фамилию, дело, просьбы доложить командующему армией. Не глядя на все эти заискивающие, ожидающие лица, я бросил привычное: – Подождите, доложу! Прошел в кабинет Май-Маевского. Генерал сидел, развалившись в кожаном кресле. Он опирался на левую руку и бессмысленно глядел на папки с докладами. – Капитан, скажите всем, что сегодня приема нет: я занят оперативными делами. – Ваше превосходительство, среди ожидающих – губернатор Щетинин. Просит принять по неотложным делам, – отрапортовал я. Генерал сделал кислую гримасу и с досадой сказал: – Ну его к чёрту! У него вечно «неспокойно в губернии». Дрожит за свою шкуру. Начнет пискливым голосом: «то там, то тут назревает опасность». А сам мер принять не может. Пусть придет завтра. – Слушаюсь, ваше превосходительство. Еще просит принять по личному делу княгиня Осланова. – Пусть войдет. После этого я буду завтракать. Осланова пришла просить о переводе мужа в другую часть. Генерал очень любезно ее принял, а меня попросил выйти. Спустя полчаса раскрасневшаяся княгиня с опущенной головой вышла из кабинета. Я спросил ее: – Генерал сделал для вас что-нибудь? Она прошептала: – Да, я очень благодарна, – и ушла. В это время раздался звонок. Генерала в кабинете не было, через открытую дверь я увидел его в спальне, он сидел за маленьким столиком и пил водку. – Принесите и прочтите сводки, – приказал генерал. – «За одни сутки белые потеряли шесть тысяч людей». Генерал буркнул: – Не важно, пополнятся! Я продолжал читать: – «Корниловцы успешно продвигаются в орловском направлении. Занят ряд селений. Красные не выдерживают натиска, поспешно отступают, но местами оказывают упорное сопротивление…» Генерал, как бы не слыша, углубился в размышления, устремив свой взор на постель и допивая водку. – Довольно читать, – оборвал он меня: – я и без сводок знаю все, что делается… А вы заметили, капитан?.. Аня во мне души не чает… Я сильно был пьян и совсем не помню, как уехал. Благополучно все? – Так точно, ваше превосходительство. Князь Адамов и сам Жмудский помогли усадить вас в автомобиль. А Анна Петровна, по-моему, вас очень любит. Доказательство – целый ряд примеров. Она ревнует к каждой женщине. Когда вы уезжали, просила передать: сегодня вечером быть у нее. – Хорошо, вечером поедем. Я сейчас лягу спать. Если придет начальник штаба, скажи ему: пусть придет завтра. – Слушаюсь.
Генерал позвонил, вошедший ординарец Франчук стал раздевать и укладывать генерала в постель. В приемной дежурный офицер по штаб-квартире доложил, что меня ожидает брат. Мы с братом заперлись в моей комнате и долго совещались о наших планах. Играть роль поручика Владимир наотрез отказался, ссылаясь на незнание офицерской среды. Тогда я предложил ему числиться младшим унтер-офицером из вольноопределяющихся, на что брат согласился. Мы прошли в оперативную комнату и по карте, усеянной разноцветными флажками, долго рассматривали общее положение фронта. Задребезжал телефон: – Квартира генерала Май-Маевского. Адъютант командующего слушает.
– Павел Васильевич, говорит начальник штаба. Генерал может меня принять? – Ваше превосходительство, генералу нездоровится. У вас что-нибудь важное? – Да… Когда генерал проснется, скажите ему, что я разработал новую операцию. Необходимо ехать сегодня в киевском направлении. – Слушаюсь, доложу. О результате сообщу по телефону.
Повесив трубку, я вызвал по городскому телефону квартиру Жмудских. К телефону подошла Катя Жмудская. Эта немного легкомысленная девушка относилась ко мне благосклонно. А Май-Маевский ухаживал за Анной Петровной, приемной дочерью Жмудских. Через Катю Жмудскую я имел большое влияние на Анну Петровну, а последняя заставляла Май-Маевского исполнять все ее прихоти. Мы условились с Катей, чтобы Анна Петровна пригласила Май-Маевского по телефону вечером к себе. Кончив разговор, я напомнил брату; При появлении Май-Маевского вытянись по-военному, отвечай: «так точно», «никак нет». Не проговорись: «да», «хорошо».
Генерал сидел у стола за Диккенсом, когда я почтительно вошел в кабинет: – Как ваше самочувствие, ваше превосходительство? – Немного голова болит. Настроение паршивое. – Ваше превосходительство, ко мне приехал мой брат Владимир. Он не успел кончить военное училище вследствие революции, так и остался младшим унтер-офицером из вольноопределяющихся. Разрешите зачислить его на службу в конвой или охранную роту. – Чудак вы этакий! Скажите дежурному генералу, чтобы он его зачислил в ординарцы для личного моего сопровождения. Где ваш брат? Позовите его. – Благодарю, слушаюсь. Генерал протянул руку Владимиру и пригласил его сесть. Расспрашивал, отчего он до сих пор не офицер. Брат, подготовленный мною, рассказал генералу свои похождения из тысячи одной ночи. Телефон прервал приятную беседу. – А, это ты, проказница… так, так… конечно… обязательно… даю слово… в шесть обязательно…
Генерал, улыбаясь, повесил трубку. – Ваше превосходительство! Начальник штаба передавал по прямому проводу о новом плане операций. Вам нужно выехать на фронт киевского направления сегодня же. – Скажите ему, капитан, что я сам знаю, когда проводить новую операцию и когда выезжать. Пусть придет с докладом завтра. Позовите Франчука и прикажите через полчаса подать машину. Затем Май-Маевский приветливо сказал брату: – Вы сегодня зачисляетесь моим личным ординарцем. Приступите к исполнению своих обязанностей. Инструкции не сложны, спросите у брата. Вставая, добавил: – Капитан, возьмите брата с собой к Жмудской.
Генерал в компании и на работе
Спустя десять минут мы приехали к Жмудской. Навстречу вышли: сам Жмудский, Катя, Анна Петровна и молодой инженер, муж одной из дочерей. Стол был уже накрыт. Май-Маевский не любил долго засиживаться за пустыми разговорами. Он жмурился, неохотно и несвязно отвечал на вопросы, а за едой был весел, любезен, остроумен, неизменно овладевая вниманием всего общества. Жмудские хорошо знали эту манеру генерала. Не успел Май-Маевский раздеться, – к нему подошел хозяин и, взяв под руку, повел к столу. Зазвенели бокалы, завязался легкий разговор, смех. Бесконечно чокались, много раз сменялись кушанья, вина. Часы летели незаметно, и, когда часовая стрелка показала два, генерал был уже сильно пьян. Он сидел, покачиваясь, в кресле и весело смотрел на свою «обожаемую Аню». Заметив, что генерал начинает терять рассудок, я предложил князю Адамову и брату увезти генерала. С большим трудом мы втиснули грузное тело в автомобиль. Генерал проснулся в 11 утра. Приемная была переполнена важными персонами. Я вошел к генералу. Он сидел одетый на постели. Подойдя к зеркалу, генерал пробурчал: – Ну и вид же у меня, точно я десять ночей не спал! – Так точно, ваше превосходительство. Вам необходимо выпить стаканчик, тогда вы придете в нормальное состояние. – Ты прав, скажи Прокопчику, чтобы принес стаканчик водки и чего-нибудь острого. Много ли народу меня ожидает? – Так точно, много, но все по ерундовским делам. – Ох, как они мне надоели! Пошли их ко всем чертям! Начальник штаба здесь? – Так точно. Прокопчик принес водку, маслины и сыр. Генерал выпил несколько глотков, закусил маслиной. – Проси начальника штаба. Генерал Ефимов доложил о положении на фронте и сообщил, что в Харьков едет глава великобританской миссии по делам России, генерал Брикс. Май-Маевский отдал распоряжение выставить для встречи Брикса почетный караул из корниловцев. Об операции Ефимова Май-Маевский не хотел слушать. – Это не так важно. Можно потом, а сейчас будем встречать Брикса. Что-то он нам скажет хорошего? По уходе начальника штаба, я доложил: – Просят принять: губернатор Щетинин и полковник Щукин. – Щетинину скажи, что главноначальствующий приказал городу быть в образцовом порядке в виду приезда генерала Брикса. Полковника Щукина проси. Для остальных приема нет. Я вышел в приемную; графы, князья и привилегированная аристократия кинулись навстречу, прося доложить генералу. Я не мог отказать себе в удовольствии окинуть их небрежным взглядом и вызывающе сказать: – Генерал занят, приема не будет, за исключением губернатора Щетинина и полковника Щукина. Щетинину я передал приказание генерала в одной из смежных комнат, а полковника Щукина провел в кабинет. – Здравия желаю, ваше превосходительство, я к вам по важному делу. – Щукин мигнул на меня Май-Маевскому, но генерал сказал: – Ничего, можете говорить при адъютанте. – Разрешите доложить, у нас в штабе армии, по-видимому, несмотря на все принятые меры, работают коммунисты. Об этом говорят почти на всех перекрестках Харькова! Исчезают оперативные сводки, распускаются разнообразные слухи, ведется усиленная агитация. Кто-то старается подорвать ваш авторитет.
Генерал, молча выслушав полковника Щукина, твердо сказал: – Полковник, о моем авторитете вы меньше всего беспокойтесь. Больше уделяйте внимания войсковым частям. Да будет вам известно, в настоящее время армия на восемьдесят процентов состоит из пленных, что является постоянной угрозой: при малейшей неудаче армия может лопнуть, как мыльный пузырь. Вот там-то ищите, искореняйте заразу разложения. Остальное ерунда! – Ваше превосходительство, подпишите смертные приговоры уличенным в большевизме. Генерал, не рассматривая, подписал: «Утверждаю. Май-Маевский». Я возмутился. Когда полковник Щукин ушел, я не сдержался: – Ваше превосходительство! Как же вы подписываете, не читая? Ведь из-за личных счетов могут подсунуть любой смертный приговор. О Щукине ходят плохие слухи. – Что вы мне ересь говорите, капитан! Я ему верю, а красной сволочи пощады быть не может. Позовите лучше Франчука. Я позавтракаю, а потом поедем встречать Брикса. Я успел перемолвиться с братом о сообщениях Щукина. Оперативные сводки мы в то время еще не уничтожали; по-видимому, в штабе кто-то, кроме нас, работал подпольно.
Подали машину, и на Сумской мы встретили четыре автомобиля с англичанами. Май-Маевский встретил Брикса и повел по фронту выстроенных войск. Англичанин шел впереди, а Май-Маевский, как подчиненный, сзади. Брикс на ломаном русском языке крикнул: «Здравствуйте, герои-корниловцы!» – Здравия желаем, ваше превосходительство, – ответили войска, а буржуазия неистовствовала: – Ура! Ура-а! Брикс разговаривал с Май-Маевским по-французски, с его длинного лица не сползала самодовольная улыбка. После церемониального марша, Брикс с Май-Маевским уехали в штаб армии (в гостиницу Гранд-отель), на банкет. Сюда собрались высшие чины штаба, духовенство и особо привилегированная аристократия. Все внимание было сосредоточено на Бриксе, точно он был правителем России. Шампанское лилось рекой, произносились бесконечные тосты. Музыка играла английский гимн, кричали «ура» королевскому правительству. Брикс пил очень мало; выражение лица говорило о том, что он чувствовал себя хозяином, а присутствующих милостиво соглашается считать своими слугами. Но дикая пляска джигитов с кинжалами расшевелила даже высокомерного англичанина. Он пришел в восторг. После банкета высокого гостя повезли в государственный драматический театр. Опять овации и цветы от буржуазии. Во время действия я шепнул генералу: – Ваше превосходительство. Вероятно, генерал Брикс любит цыган, а в «Буффе» имеется сейчас хороший хор. Май-Маевский обрадовался: цыгане были его любимым развлечением. Мы уехали в «Буфф» со второго действия. Князь Адамов, посланный раньше, приготовил генералам встречу. Мы подкатили к ресторану, и оркестр грянул патриотический марш. Прохожие останавливались и озлобленно смотрели на пьяную ватагу. Брикс с Май-Маевским разошлись и полураздетым женщинам за восточные танцы бросали большие деньги. В пьяном угаре и пляске офицерьё орало вместе с цыганами: «еще раз, еще раз, еще много, много раз…». В это время на фронте рекою лилась кровь.
Май-Маевского и Брикса уложили в автомобиль в невменяемом состоянии и развезли по квартирам. На другой день в саду, в здании коммерческого клуба, собрались все гражданские власти и представители буржуазного общества. Генерал Брикс произнес приветственную речь на английском языке. Слушатели осыпали Брикса вопросами о положении на юге России; переводчик еле справлялся. Брикс спросил: «Есть ли у вас сырье и в каком количестве?..», – больше он ничем не интересовался. Из клуба генерал Брикс пригласил Май-Маевского к себе на интимный вечер. За столом Брикс торжественно сказал: – Владимир Зенонович, от имени своего правительства поздравляю вас со званием «лорда». За вашу доблесть и новую стратегию вы награждаетесь орденами св. Михаила и Георгия. Ваш вензель будет отныне красоваться в церкви св. Михаила в Лондоне.
Подняв стакан с виски, Май-Маевский в сильно возбужденном состоянии засвидетельствовал свою преданность английскому королю Георгу в лице ген. Брикса. Брикс пообещал выслать ордена в ближайшем времени. Разговор генералов принял совсем дружественный характер. А мы с адъютантом англичанина беседовали о способах борьбы белых и красных. На другой день я спросил генерала: – Ваше превосходительство, как видно, Брикс остался доволен. О чем вы говорили? Май-Маевский был в хорошем расположении и с улыбкой ответил: – Они Россией интересуются постольку, поскольку имеют личные выгоды. Англичане – народ хитрый! Заменить гарнизонную службу цветными войсками Брикс категорически отказался, ссылаясь на одесский случай. Англичан интересует исключительно экспортный вопрос.
Брикс уехал, а Май Маевский отбыл на фронт орловского направления. Вблизи станции Глазуновка стояли колонны корниловцев. После оглушительного «ура» и торжественной встречи генерал громко спросил: – Доблестные корниловцы сколько верст до Москвы? – Четыреста. – Четыреста двадцать. – А сколько корниловских переходов? – Двадцать! – Восемнадцать! Май-Маевский громко крикнул: – За восемнадцать – ура!
– Ура, ура, ура! – прогремело в ответ.
На обратном пути в Харьков Май-Маевский разговаривал с генералом Ефимовым. – Подъем у корниловцев есть. Продвигаемся быстро. Если красные не учтут момент, – успех обеспечен. Судя по газетам, Каменев все силы бросил на Колчака. Меня пугает, как бы эти силы не обрушились на нас. – Владимир Зенонович, я предполагаю, Деникин учитывает положение на колчаковском фронте. Еще ряд ударов вызовет у красных панику, и они безусловно будут принимать меры к приостановке нашего движения. – Плохо, что у нас нет резервов, которые можно было бы бросить, в случае нажима, – сказал Май Маевский.
– В этой войне нужно иметь сноровку. Бои идут исключительно по линиям железных дорог, и резервы необходимы. Скажите, Владимир Зенонович, ваше мнение о Брусилове? Мне кажется, он играет большую роль у красных? – Помимо Брусилова, у красных служат Гутор, Клембовский, Поливанов, Заиончковский и много других генералов. Все они, по занятии нами Москвы, будут оправдываться невозможностью перехода. Несомненно, Брусилов помогает Троцкому. Я удивляюсь, почему Деникин церемонится с ген. Болховитиным? Такого мерзавца давно нужно было повесить. Он послужил бы хорошим примером для тех, кто находится в Совдепии и служит красным. – Я также не понимаю Деникина. Колчак просил офицеров. Почему не послать? Небольшой ущерб для нас. – Конечно, хорошо занять Москву прежде Колчака, – раздумчиво сказал Май-Маевский: – я с этим согласен. Но представьте картину, если нам не удастся. Ведь вся вина ляжет на Деникина и Романовского. – Да, Владимир Зенонович, я с вами согласен. Вероятно, Деникин уверен в успехе. – Ваше превосходительство, прибыла делегация от горнопромышленников, желающих поднести вам шашку, – доложил я Май-Маевскому. В садике штаб-квартиры тотчас же выстроилась почетная рота с оркестром. Май-Маевский вышел в садик. Через несколько минут появилась делегация, возглавляемая капиталистом Рябушинским. Оркестр заиграл марш, и Май-Маевскому была вручена шашка. После церемонии состоялся роскошный обед из личных сумм Май-Маевского (в его распоряжении было двадцать миллионов). После обеда генерал долго любовался шашкой. А на этой шашке была выгравирована надпись: «Генералу Май-Маевскому, Владимиру Зеноновичу, от горнопромышленников юга России». «Георгий Победоносец когда-то ударом меча сразил змея, мы твердо верим, что Вы так же, как и св. Георгий, покончите с большевизмом. «От героической борьбы в Донецком бассейне – к быстрому продвижению к нашей матушке России – Москве», История этой шашки началась в бытность Май-Маевского в Ростове. На банкете в Европейской гостинице ко мне обратился известный миллионер Рябушинский со словами: – Скажите, капитан, что если мы преподнесем ген. Май-Маевскому какой-либо подарок? Как он на это посмотрит? Случай был подходящий, и я, не задумываясь, ответил: – Ему необходимо поднести золотую шашку. Я обещал подготовить почву. Выбрав минуту, я сказал Май-Маевскому. – Ваше превосходительство, вас очень любят горнопромышленники и в знак солидарности, а также за борьбу в Донецком бассейне хотят преподнести вам шашку. Клинок ее имеет большую давность: он, кажется, принадлежал раньше какому-то видному мусульманскому вождю. Май-Маевский изъявил свое согласие. На другой день я передал Рябушинскому, что рукоятку и ножные кольца шашки необходимо вылить из золота, а клинок достать старинный. – Если такого не окажется, – добавил я смеясь; – надо сделать его старинным! После поднесения Май-Маевскому шашки Владимир начал распространять слухи, что Май Маевский под видом подарков собирает золото. Подобный подарок ему преподнесли «Белозерцы»: золотой портсигар, усыпанный дорогими камнями. В беседах с братом я предлагал уничтожить несколько генералов, в том числе и Май-Маевского путем взрыва или отравления. Это было бы не трудно организовать. Владимир был против террора: – Такие меры никуда не годятся: вместо Деникина и Май-Маевского будут другие, не лучше их. Нет, нужно подрывать их авторитет, чтобы внести дезорганизацию, чтобы рядовое офицерство и обманутые солдаты потеряли веру в своих вождей. Чем больше оргий будет в высших сферах, тем скорее наступит крах. Одновременно с этим нужно уничтожать оперативные сводки. Эту работу я беру на себя. Через несколько дней, в период интенсивного наступления белых по всему фронту, стало необходимым отвлечь Май-Маевского от оперативной работы. Вечера у Жмудских уже не давали результатов. Я решил использовать для этой цели офицерство. Поехал в гостиницу к полковнику Туркул, который регулярно приезжал с фронта на два-три дня «отдохнуть». Я рассказал Туркулу, что командующий за последнее время очень грустен: его необходимо развлечь.
– А придет ли командующий к нам в ресторан? – Об этом можете не беспокоиться, – уверенно ответил я и условился с ним, как нужно действовать. Полковник Туркул послал со мной группу офицеров. Я бодро вошел в кабинет генерала: – Ваше превосходительство! Вы не можете себе представить, как уважает вас офицерство. Оно скоро будет носить вас на руках. Недаром они называют вас вторым Кутузовым. Сейчас прибыли представители Дроздовского полка и очень просят вас пожаловать на скромный обед. По лицу Май-Маевского пробежала довольная улыбка. – А удобно ли мне ехать к ним и куда? – Обед будет в Гранд-отеле, внизу, где наш штаб. Ваш приезд для них будет большой радостью. Ваше отношение к офицерству – для них все. В ваше распоряжение они сознательно вверяют свою жизнь. Май Маевский приказал офицерам войти. Приветливо встал с кресла, поочередно пожимал руки, а офицеры робко пригласили командующего обедать. Для виду Май-Маевский сослался на неотложную работу, но после вторичной просьбы, – согласился. Через два часа началось кабацкое веселье. Когда Май-Маевский нагрузился, я спросил: – Ваше превосходительство, не пригласить ли начальника штаба? Генерал пьяным голосом ответил: – Да, да, нужно… Хорошо, что напомнили… это необходимо… позовите его… Вскоре явился генерал Ефимов. Май-Маевский предложил ему садиться, тот, поблагодарив, отказался, ссылаясь на работу. Май-Маевский махнул рукой: – Не бойтесь. На фронте все благополучно. Начальник штаба пробовал было заговорить, но Май-Маевский, взяв его за руку, усадил его в кресло и потянул стакан с водкой. Спустя час Ефимов был пьян. Шатаясь, он попрощался с Май-Маевским, а генерал остался пировать до поздней ночи. Как всегда, пьяного генерала вынесли на руках и отвезли на квартиру. Пьянство самое дикое и разнузданное господствовало в офицерской среде. Под пьянку проходили безнаказанно многие преступления. Случалось, банкет обходился до полумиллиона.
Штаб-квартирные интриги
Обычным явлением, наблюдавшимся в отношениях между генералами, командующими частями, было соревнование: каждый старался опередить в чинах и положении другого. На вид они жили мирно, но это была лишь маска, за которой плелась густая сеть интриг. Учитывая их настроение, я решил с большим риском для себя вносить разлад между видными генералами – Кутеповым, Юзефовичем. Однажды в приемную Май-Маевского является генерал Кутепов, командир 1-го Добр. корпуса (корниловцев, марковцев, алексеевцев и дроздовцев). Здоровается со мной. Я отзываю его в сторону, к оперативной карте, и говорю: – Ваше превосходительство, я вас знаю, как одного из выдающихся генералов. Вы командуете лучшими частями Добровольческой армии, к тому же я и сам Дроздовского полка и мне было очень неприятно слышать, что говорил командующему генерал Юзефович, – надеюсь, вы меня не подведете. Кутепов двумя руками взял мою руку, крепко пожимая ее со словами: – Что вы, что вы, я никогда вас не выдам, я очень рад, вы можете на меня рассчитывать, пожалуйста скажите. Зная хорошо, что Кутепов был тонким дипломатом, интриганом и ценил свою белогвардейскую честь, я, не сомневаясь в искренности его слов, начал осторожно информировать генерала, говоря: – Ваше превосходительство, не так давно генерал Юзефович делал доклад о состоянии своего корпуса, и в частности коснулся и вашего; он говорил, что ваш корпус никуда не годится; наблюдаются грабежи, пьянка, неподчинение, среди офицеров полнейшая вакханалия. Глаза генерала Кутепова загорелись злобой. Я еще раз предупредил генерала, чтобы он меня не выдавал, обещая в будущем информировать его обо всем. Кутепов крепко пожал мне руку и дал честное слово. Я направился в кабинет и доложил Май-Маевскому о прибытии генерала Кутепова.
Вошел генерал Кутепов со словами: – Здравия желаю, ваше высокопревосходительство. Все генералы титуловали Май-Маевского ваше высокопревосходительство, хотя он был в чине только лишь генерал-лейтенанта. И когда я ему однажды сделал намек, почему он не полный генерал, Май-Маевский сказал: – Меня может произвести только государь император, но не Деникин, а если они меня называют с добавлением «Высоко», это их дело, я на них не обижаюсь. Май-Маевский встал, протянул через стол руку генералу Кутепову, поздоровался и жестом пригласил садиться в кресло. Кутепов делал доклад о состоянии своего корпуса. Во время доклада с лица Кутепова не сходила ироническая улыбка. Я очень боялся, что он может коснуться Юзефовича, но Кутепов оказался достаточно выдержанным – сдержал свое слово. Ушел Кутепов, а через несколько дней является Юзефович. Точно такой же подход с моей стороны был и к Юзефовичу, как и к Кутепову, но Юзефович оказался невыдержанным. Оставаясь у Май-Маевского после доклада о состоянии своего корпуса, Юзефович, прощаясь с Май-Маевским, сказал: – Ваше высокопревосходительство, если у меня есть какие-нибудь недочеты в корпусе, я их постараюсь исправить, но о других корпусах говорить не буду.
Май-Маевский был в хорошем расположении духа, не вникнул в смысл его слов и, смеясь, ответил: – Полно, дорогой, беспокоиться. Ваш корпус один из лучших, у вас все благополучно. Юзефович ушел, а результат таков; на стыке между Донской и Добровольческой армиями, кавалерия красных произвела прорыв. Конница появилась южнее Купянска. Корпус Кутепова выдержал ряд яростных атак противника. Май Маевский поражался неудачливому медлительному маневрированию корпуса Юзефовича, и когда Юзефович явился к нему, докладывая о невозможности преградить путь кавалерии красных, приведя ряд доводов, Май-Маевский согласился с ним. При выходе, я спросил Юзефовича: – Ваше превосходительство, почему вы не поддержали корпуса Кутепова? На что он, смеясь, мне ответил – Пусть его потреплют, у него очень хороший корпус.
Хитрая механика
Красноармейцы, попавшие в плен, прежде всего подвергались тщательному осмотру «опытных» командиров, в роде Туркула или Манштейна («безрукий чёрт»). Пленных выстраивали рядами, подавалась команда «смирно!» Белый командир, проходя по фронту, здоровался с пленными и требовал выдачи комиссаров и комсостава. Если пленные отказывались – командир приступал к «осмотру». Комиссарство определялось по лицу. Отобранных выводили из строя. Они приводили ряд оправданий, доказывали свою непричастность к комиссарству. Эти оправдания вызывали только усмешки белых офицеров. – Вы все люди темные и ничего не знаете, а комиссарить, небось, умеете. Мнимых уличенных расстреливали. Остальных пленных отправляли в глубокий тыл на формирование, или, как белые выражались, «профильтроваться». Пленные попадали в города, помещались в казармы, как бы на военную подготовку. На самом деле, это было продолжение «осмотра». Контрразведчики, симулируя недовольство действиями Добрармии, устанавливали настроение пленных. Смерть грозила за малейшее проявление симпатии к советской власти. Пленные жили в тылу одной мыслью, что их пошлют на фронт, где они могут свободно перейти к своим. Белые прекрасно учитывали настроение красноармейцев и принимали свои меры. Перед отправкой на фронт пленным выдавалось английское обмундирование с вышитыми эмблемами на рукавах – череп и крестообразные кости с надписью: «корниловцы». Погоны были крепко вшиты.
Когда докладывали Май-Маевскому, что полк готов, он, смеясь, спрашивал: – Настоящие корниловцы? – Так точно, можно отправлять, – рапортовали начальники «фильтра», после чего пленных распределяли по частям, вперемежку с добровольцами. На фронте мнимых «корниловцев» заставляли идти вперед, а сзади шли верные сыны «Единой Неделимой» с пулеметами: при малейшем отступлении передовые части расстреливались пулеметным огнем. Вот почему пленные в форме корниловцев, марковцев, дроздовцев шли вперед, ведя борьбу со своими. Еще до наступления белые распустили слухи, что красные не берут в плен корниловцев, марковцев и дроздовцев, расстреливая их на месте. За срыв эмблемы (хотя это трудно было сделать) грозила смерть.
Май-Маевский недоволен
– Ваше превосходительство! Полковник Щукин просит принять. Полковник Щукин доложил, что генерал Деев изобличен в темных сделках по заключению договоров о снабжении армии. – Если есть хищение, следует обратить внимание на лиц, в ведении коих находятся склады, – сказал Май-Маевский: – что касается невыгодных договоров, вы мне представите ваши данные; тогда я Деева устраню и предам суду. Пока что назначу ревизию.
Путем тонкого подхода выясните срочно, где куплены Деевым крупные брильянты. А теперь скажите, как обстоит дело на заводах и фабриках? – Ваше превосходительство, на заводах полное успокоение. Замечается лишь небольшой ропот рабочих из-за заработной платы и часов работы. Этому способствуют агитаторы. Я принимаю решительные меры. Надеюсь в скором времени ликвидировать. – Хорошо. Оставшись один, генерал долго ходил из угла а угол, потом, остановившись, сказал – Чёрт знает, что такое! От Деева я никак не ожидал. Под влиянием бабы идет на преступление! Капитан, вы видели у жены Деева брильянты? – Так точно, ваше превосходительство. Ожерелье и на руках дорогие кольца. Но, может быть, они им раньше приобретены. Вероятно, у Щукина личные счеты с Деевым. – Проверю. Все выяснится, – проговорил Май-Маевский. Дверь полуоткрылась, и командир кавалерийского корпуса, генерал Юзефович, остановился на пороге: – Разрешите, Владимир Зенонович? – Пожалуйста, пожалуйста, дорогой! А я вас хотел вызвать. Хорошо, что приехали. Садитесь, рассказывайте. – Положение моего корпуса очень тяжелое, – начал командир: – обмундирования нет, наступили холода, много больных, участились грабежи. Крестьянство настроено враждебно, фураж приходится доставать под угрозой нежелательных репрессий… последнее время усилилось дезертирство…Май-Маевский перебил: – Сейчас же преобразовать части! Успокоить негодный элемент примерной казнью. Обмундирование, какое имеется – в наличии, прикажу выдать. Главный вопрос – это крестьянство. Я уже говорил с Деникиным и настаиваю на земельной реформе. По-видимому, особое совещание не учитывает, что наш успех зависит от скорейшей реформы. Я еще раз буду говорить сегодня со ставкой. Могу вас порадовать, молодая гвардия стоит у ворот Орла; падение его приближается, оно будет в ближайшее время. Еще несколько хороших нажимов, – восстанут Тула и Брянск, и наша цель будет достигнута. – Владимир Зенонович, все это хорошо. Что же касается моего корпуса, то положение, повторяю, серьезное. Прежде чем быть у вас, я видел Деева. Справлялся, сколько он может выдать обмундирования. Деев наотрез отказался; говорит, что всего имеется небольшое количество. Может быть, вы мне разрешите с корпусом стать на небольшой отдых? – Нет, нет! Об этом ни слова слушать не хочу. Отдыхать все будем в Москве… Теперь не время даже думать об этом. Я сейчас буду говорить со ставкой. Капитан, поезжайте в штаб. От моего имени вызовите на два часа дня к прямому проводу главнокомандующего. Несколько позже я увидел генерала Юзефовича у начальника штаба: генерал был сильно расстроен. – У аппарата Деникин. – У аппарата Май-Маевский. – Антон Иванович, для успешности операции поторопите прислать обмундирование. Корпус Юзефовича почти раздет. Морозы захватили врасплох. Много больных с отмороженными конечностями. Наблюдается рост дезертирства. Крестьянство враждебно настроено. Еще раз настаиваю на разрешении аграрного вопроса. – Владимир Зенонович, обмундирование выслано. Как обстоит дело в орловском направлении? Как ведет себя Шкуро? – Падение Орла – вопрос ближайших дней. Шкуро устраивает оргии и угрожает ставке. Его необходимо отозвать в ставку, под каким-нибудь предлогом дать ему повышение, но только в тылу. – Я уверен, Владимир Зенонович, в успехе ваших героических частей. Заблаговременно поздравляю вас со взятием Орла. Шкуро я скоро отзову. Что касается крестьянства, – этот вопрос разрешится в Москве. – Антон Иванович, я снимаю ответственность за массовые беспорядки среди крестьян: они ждут и интересуются земельной реформой. Обещания потеряли свое значение, фураж приходится брать под угрозой казни. Необходимо это учесть в интересах скорейшего завершения нашего дела.
– Я не придаю этому большого значения. С крестьянством надо меньше считаться. Принимать меры к предупреждению беспорядков и не допускать ослабления власти. Остаюсь при своем мнении по этому вопросу и желаю полного успеха. Во все время разговора Май-Маевский был мрачен, по его лицу катился пот. Вернувшись в штаб-квартиру, генерал выпил два стакана водки и сел за стол в тяжелом раздумье. Пришел генерал Ефимов. Май-Маевский дал ему ленту разговора с Деникиным. Когда Ефимов кончил читать, Май-Маевский глубоко вздохнул: – Лукомские, Романовские губят Россию. Интриганы высшей марки, а Деникин – слабохарактерный человек, поддался их влиянию. Сегодняшний разговор с Деникиным не пройдет так; от них можно ожидать всякой пакости. Ефимов молчал, а Май-Маевский перешел на другую тему: – Как там донцы? Надо смотреть, дабы не повторилась история, подобная Купянской – Они враждебно относятся к Добрармии и не симпатизируют Деникину. – Если бы не Африкан Богаевский, они давно бы образовали демократическую республику. – Да, он держит их в руках. Нам особенно бояться их не следует, по мере продвижения вперед самостийность у них отпадет, – сказал Ефимов. – Пока там отпадет, а сейчас нужно присматривать за ними. Да, я забыл вам сказать, назначьте ревизию генералу Дееву, о результатах доложите. Спустя несколько дней был взят Орел. Ликованию Добрармии не было конца. – Орел – орлам! – воскликнул Май-Маевский. Пресса рисовала события в самых радужных красках, подчеркивая, что население Орла вышло с иконами и на коленях пело «Христос воскресе». Радость была беспредельна! Один Май-Маевский не терял головы. – Орел пойман только за хвост. У него сильные крылья; как бы он от нас не улетел, – сказал генерал начальник штаба. – Я тоже так думаю. Судя по сводкам, красные пpидают большое значение Орлу. Недаром они несколько раз переходили в контратаку. Посмотрим, что будет дальше, – согласился Ефимов, рассматривая оперативную карту. – Да, надо ожидать решительных боев. Колчака осадили. Я никак не пойму тактики Деникина. Зачем держать под Царицыном такие силы, терять людей, ради одного только соединения с Колчаком, тогда как главный удар должен развиваться на орловском направлении. Генерал оказался прав…
Начало конца
Орел был первой ласточкой полного разгрома Добрармии. Командир корпуса генерал Кутепов доносил: «Корниловцы выдержали в течение дня семь яростных штыковых атак красных. Появились новые части, преимущественно латыши и китайцы. Численность появившегося противника установить не удалось. Потери с нашей стороны достигают восьмидесяти процентов».
Вслед за этим донесением последовал ряд оперативных сводок самого катастрофического содержания: «Под натиском превосходных сил противника наши части отходят во всех направлениях. В некоторых полках корниловской и дроздовской дивизий осталось по двести штыков. Остатки корниловской дивизии сосредоточились севернее Курска. Крестьяне относятся враждебно. В тылу происходят восстания». – Да, положение тяжелое, – сказал Май-Маевский: – выкроить нечего, красные жмут по всему фронту. Стучали аппараты, шли беспрерывные разговоры со ставкой. Деникин приказал остановить наступление. Май-Маевский сознавал, что восстановить положение невозможно; От армии, в состав которой входили корпуса Кутепова, Шкуро, Юзефовича, Бредова и других генералов, остались жалкие остатки, разбросанные на большом пространстве. – Отец, о чем думаешь? Как положение на фронте? – спросил с усмешкой генерал Шкуро, войдя в комнату и здороваясь с Май-Маевским. – Положение неважное. Надвигается лава: трудно удержать части, опьяненные победой на фронте Колчака, – сказал Май-Маевский. – Брось, отец, эту лавочку! Поедем в Италию. Все равно не спасешь положения. Скажи, денежки у тебя есть? – иронически посмеивался Шкуро и хлопал по плечу Май-Маевского. – А то я тебе дам, у меня двадцать миллиончиков есть. На жизнь хватит. – Оставь, Андрюша, глупости говорить, – серьезно сказал Май-Маевский, углубляясь в карту. – Я смотрю, как бы выровнять фронт, задержать временно наступление красных. – Теперь уже поздно, – перебил Шкуро: – надо бы пораньше выравнивать. Ну, я тебя не буду отвлекать от работы. Еду в ставку, а оттуда прямо в Италию. До свиданья, отец, не поминай лихом, мы с тобой еще увидимся. Май-Маевский, сделав гримасу, распрощался со Шкуро. Каждый день поступали сводки, извещавшие о критическом положении фронта. Май-Маевский не ездил к Жмудским и пил стаканчиками водку. Как-то я спросил генерала, угрожает ли опасность Харькову. Май-Маевский ответил: – Не только Харькову, но придется отдать и всю занятую территорию юга. Я намекнул ему, что, благодаря иностранным орденам, и за границей будет хорошо. – Все эти награды не имеют значения: когда будешь без армии и родины, ордена вызовут лишь скрытые насмешки наших союзников. Я этого не перенесу, – твердо сказал генерал, помолчал и добавил: – Я лучше предпочту кольт…
В то время, как на фронте происходило беспорядочное отступление белых, мой брат Владимир уничтожал часть сводок. Не получая их, Май-Маевский решил, что части отходят, не имея связи. Генерал поражался, когда получал периодически сводки в которых указывалось: «сосредоточились там-то…», ругался, что не получил их раньше. Но, учитывая общее отступление, не задумывался о причинах. Брат пробовал связаться с харьковской подпольной организацией, но это ему не удавалось. Зная хорошо, что отступление будет продолжаться, он решил действовав в тылу. Заготовив необходимые документы, Владимир поехал в Севастополь в отпуск, с целью организовать подпольный комитет и провести в Крыму восстание.
Май-Маевский в опале
Однажды рано утром из ставки главнокомандующего прибыл капитан с секретным пакетом и просил разбудить ген. Май-Маевского. Вспыхнула мысль, что брата арестовали. Сдерживая волнение, ощупывая в кармане револьвер, я сказал: – Я – личный адъютант командующего. Давайте пакет, Офицер категорически отказался, ссылаясь на приказание Деникина передать пакет только в собственные руки Май-Маевского. Генерал уже проснулся и, уставившись в потолок, курил папиросу. Капитан передал пакет и вышел. По приказанию Май-Маевского я сорвал сургучные печати и застыл на месте, в большом внутреннем смятении. По мере того, как Май-Маевский читал письмо, выражение его лица становилось все печальнее и злее. Я сразу понял, что дело идет не об аресте брата. – Капитан, прочтите мое новое назначение и возьмите бумагу. Я вам продиктую. «Дорогой Владимир Зенонович, – писал Деникин, – мне грустно писать это письмо, переживая памятью вашу героическую борьбу по удержанию Донецкого бассейна и взятие городов: Екатеринослава, Полтавы, Харькова, Киева, Курска, Орла. «Последние события показали: в этой войне играет главную роль конница. Поэтому я решил: части барона Врангеля перебросить на ваш фронт, подчинив ему Добровольческую армию, вас же отозвать в мое распоряжение. Я твердо уверен, от этого будет полный успех в дальнейшей нашей борьбе с красными. Родина требует этого, и я надеюсь, что вы не пойдете против нее. С искренним уважением к вам – Антон Деникин». – Я этого давно ждал, – с горечью сказал генерал: – писать не нужно; я раньше буду, чем дойдет ответ. Прикажите из состава поезда выделить мой вагон и приготовить паровоз.
Только-что Май-Маевский условился с начальником штаба о заместительстве до прибытия нового командующего, как из ставки уже пришла телеграмма, сообщавшая о выезде Врангеля в Харьков. – Я отлично знал, что вслед за письмом должен выехать Врангель, – сказал Май-Маевский. Начальник штаба просил генерала обождать в Харькове барона, но Май-Маевский наотрез отказался. Кажется, в тот же день нас навестила Анна Петровна и Катя Жмудская. Обе – грустные-прегрустные. Анна Петровна прошла в кабинет генерала, а Катя осталась со мной в «интимной комнате». Она умоляла меня ехать за границу. Намекала на то, что у них крупный капитал вложен в иностранные банки, что сестра замужем за англичанином-миллионером. – Из Харькова мы захватили массу ценностей, – убеждала Катя: – Павлик, ты отказался на мне жениться, ссылаясь на военное время. Но, ведь, за границей нам никто не помешает. Купим великолепную виллу и будем жить, где нам понравится. Я наотрез отказался. Губы женщины дрогнули от горькой иронии:
Поделиться книгой: