Помоги проекту - поделись книгой:
Но дело заключалось не только в этом. Его не приняли в ГИТИС прежде всего потому, что он не подходил под колодку типажей, которые тогда были в моде. Герой-любовник? Нет. Простак? Что-то как будто есть – умеет быть естественным, даже смешным. Но этот нос, это удлиненное бледное лицо… нет, какой там простак. Неврастеник? Пожалуй. Но это амплуа изжило себя.
Да и глаза… Запавшие какие-то. Без сомнения, способен, но нам не подойдет.
Примерно по такой схеме шла оценка абитуриента Солоницына, и его не приняли в ГИТИС и в первый, и во второй раз.
Почему-то поступал он именно в ГИТИС: считал, что здесь и только здесь должен учиться. Каждый раз он доходил до третьего, последнего тура творческого конкурса, и, когда ему говорили «нет», он считал, что жизнь кончена. Но постепенно оттаивал…
Наговорившись о театральных делах, он стал рассказывать о заводе. Показал мне несколько стенгазет. Особенно он гордился сатирическим отделом «Шайба», который придумал сам.
Показал грамоту – на республиканском смотре он читал «Облако в штанах» и получил первую премию. Но разве это могло успокоить его?
Внешне он был энергичен, деятелен, а в глазах появилась печаль. Казалось, они спрашивали: почему меня не пускают к делу, которому я хочу отдать жизнь? Разве я бездарен?
Прощались как-то грустно.
Летом 57-го, снова приехав на каникулы домой, я застал Анатолия за неожиданным занятием – он готовил городской молодежный праздник. Оказалось, что его выдвинули на комсомольскую работу, что он инструктор райкома и вот-вот его переведут в горком.
Праздник молодежи удался. Мы посмотрели концерт художественной самодеятельности, потом был фейерверк, и Толе надо бы радоваться, что дело он организовал как следует, но лицо его было печальным.
Мы шли из «Звездочки» по тихим зеленым улицам. Было слышно, как трещали цикады.
– Знаешь, – сказал он, – комсомол хочет послать меня на учебу.
– А ты?
– А я решил попробовать поступить в ГИТИС еще раз… в последний. Если опять провалюсь…
– Ты не провалишься. Тебя обязательно примут. Но, если что-то случится, хотя я не верю, что случится, приезжай в Свердловск.
– Зачем?
– Там хороший театр. И в этом году при театре открывается студия. Остановишься у моего друга, он свердловчанин. Но все это я говорю на всякий случай…
В ГИТИС его не приняли и в третий раз. И вот мы встречаемся в Свердловске.
…Опять третий тур творческого конкурса. Толя вышел из репетиционного зала, где проходил экзамен. Я бросился к нему:
– Ну как?
– Погоди. Пойдем покурим.
Я видел, что он не может унять нервную дрожь. Мы стояли на лестничной клетке и жадно курили.
– Сейчас скажут… Предупредили, чтобы никто не уходил.
Принять в студию должны были двадцать человек, а до третьего тура было допущено втрое больше. Нервные смешки, предположения, домыслы звучали отрывисто, напряженно.
Вот стоит парень из Сочи – с роскошной цыганистой шевелюрой, с карими продолговатыми глазами – точь-в-точь как Толя описал в письме из Москвы. В светлом костюме, шарф переброшен через плечо. А на улице – ветер, дождь, слякоть.
Вот стоит белобрысый парень из Новосибирска. Похож на вопросительный знак. Толя прозвал его Гамлетом. Он ни капельки не волнуется, убежден, что его примут. И вдруг:
– Солоницын!
Толя вздрогнул и пошел к двери.
Я стоял ни жив ни мертв. Почему вызвали именно его? Что им надо? Неужели не примут? Нет…
А за дверью, как я узнал потом, происходило вот что.
Мнения по приему Анатолия разделились. В приемной комиссии сидели ведущие актеры театра, руководство. Это были разные люди. С одной стороны – Б. Ф. Ильин, народный артист СССР, гордость и слава Свердловского театра, К. П. Максимов, А. А. Ильин, ряд других великолепных актеров «школы переживания», традиционной для русского театра. С другой стороны, были в приемной комиссии и актеры, и руководители театра, которые держались иной позиции в искусстве – «школы представления». Им-то как раз Анатолий и не нравился.
– Мы решили попросить вас сделать еще один этюд, – сказал Борис Федорович Ильин. – Представьте, что вы в разведке. Вы тяжело ранены, а до заграждения из колючей проволоки осталось всего несколько метров. У вас есть кусачки и граната. Вам надо выполнить задание – сделать проход в заграждении. Понимаете?
Анатолий кивнул, снял пиджак, бросил его на стул и лег на паркет.
– Я подумал: зима, – рассказывал вечером Толя. – Ранена у меня не только рука, но и нога. На животе я уже не могу ползти, только на спине… Шарят прожекторы – замри. Во рту запеклось. Возьми снег и ешь его. Так. Вытри лицо. Тебе стало немного легче. Вперед, вперед… Врете, я буду актером. Я сейчас взорву эту проклятую проволоку, взорву раз и навсегда!
Анатолий подполз к самому столу, за которым сидели члены приемной комиссии. Им пришлось встать.
Кусачки не подчинялись разведчику, и он выронил их. Его ослепил свет ракеты, и он закрыл глаза. Скорчившись, придерживая гранату коленом, ослабевшей рукой он медленно подтягивал ее ко рту. И вот он ухватил кольцо зубами и, отчаянно дернувшись, рванул гранату.
– Впечатление было такое, как будто раздался взрыв, – рассказывал потом Константин Петрович Максимов, ставший учителем Анатолия. – Большинством голосов решили его принять…
Уральские зимы
В каждом русском городе, где есть драматический театр с традициями, историей, обязательно есть и артисты, особенно любимые зрителем. О них из поколения в поколение передаются предания, легенды. Такие актеры своим талантом освещают нашу юность, заставляют нас любить театр, искусство.
Сколько раз мне приходилось слышать: «Вот в наше время были актеры!» Лицо собеседника преображается, глаза начинают молодо блестеть, и ты с удивлением и радостью слышишь, как какой-нибудь актер N потрясал зал или актриса N ошеломляла красотой и грацией.
Актерами, о которых при жизни ходили в Свердловске легенды, были Борис Федорович Ильин и Константин Петрович Максимов. Разумеется, на свердловскую сцену выходили и другие замечательные актеры, но для нашего рассказа важны названные.
Ильин – трагик, социальный герой. Сирано, Паратов в «Бесприданнице», князь Валковский в «Униженных и оскорбленных».
Максимов был ближе, роднее – он играл людей, которых часто встречаешь в жизни. Даже в маленьком человеке, таком, как Карандышев в «Бесприданнице», он умел обнаруживать страдающую душу и боль.
Этому он учил и своего любимого ученика.
Уроки трагедийности Анатолий брал у Бориса Федоровича.
Почти каждый спектакль, в котором играл Ильин, Толя смотрел, стоя в портале сцены.
Борис Федорович был актером крупного социального масштаба. Роли он вел как будто бы ровно и скуповато, но обязательно к какой-то ключевой точке – страсть вскипала такой силы, что зал замирал в изумлении.
Именно так, на внутреннем переживании, без всякой показной внешней техники, готовясь к высшему моменту роли, учился играть Анатолий.
Многому его научил Адольф Алексеевич Ильин (однофамилец Бориса Федоровича) – актер самобытный, коренной уралец, и по стати, и по таланту. Может быть, потому они и подружились, что у них были общие черты характера – основательный подход к делу, трудолюбие, скромность.
Кроме того, Адольф Алексеевич Ильин – человек большой доброты и обаяния. Говорят, что крупные, сильные люди не могут быть злыми, и это, наверное, справедливо – по крайней мере в случае с Адольфом Алексеевичем.
Работая со студентами, он любил рассказывать реальные истории из жизни – у него и тогда был немалый опыт, в том числе и военный.
Анатолий учился не только в театре. Все свободное время он был или с нами, студентами университета, или с консерваторскими – они дружили курсами. Вот он и оказался в среде, где жили и бредили литературой, театром, музыкой.
Мы стали часто ходить на симфонические концерты. Каждый день перед сном, как «Отче наш», Толя учил полюбившиеся стихи. Память у него всегда была прекрасная, но он вытренировал ее до совершенства.
Однажды его пригласили на вечер в Политехнический институт модные тогда «физики» – ультрасовременные интеллектуалы. Они прослышали, что какой-то студиец неплохо читает стихи.
Каково же было их изумление, когда Анатолий, выйдя на сцену, сказал:
– Вечер построим так: я буду читать стихи, которые вы хотите услышать. То есть я готов выполнить любую вашу заявку.
Сначала это показалось бахвальством, но, когда Анатолий действительно стал читать стихи по просьбам собравшихся в зале, отношение к нему стало совсем иным…
Он, конечно, знал, какие стихи наиболее в ходу, что читает молодежь, и потому так уверенно вел себя – при его-то вечной стеснительности…
С необычайной серьезностью и нежностью читал он тогда «Некрасивую девочку» Николая Заболоцкого:
Интеллектуалы были покорены.
Анатолий очень серьезно относился к каждой мелочи в своей профессии. Часами занимался гримом, каждое утро начинал с речевой гимнастики. Эти «бди-бде-бдо», скороговорки и сейчас у меня в ушах звенят:
Мы жили на частной квартире в маленьком деревянном домике. Во дворе действительно росла трава, а на траве – поленница дров. У студии своего общежития не было. У нас, в университете, было, но очень маленькое, новое только начали строить. Вот и приходилось одной из двух наших стипендий платить за квартиру, на вторую – жить. Как раз во время нашей учебы на долю отца выпали нелегкие испытания, и помощь от родителей была небольшой. Поэтому, когда приходилось особенно трудно, шли на Товарную – грузить. Или сколачивали ящики на кондитерской фабрике, или малярили, выполняли и другую работу. Выходили, например, с копьями в «Аиде», намазанные морилкой.
Особо удачными считались заказы с мясокомбината – там за работу давали не только деньги, но и колбасу. А однажды в коридоре университета ко мне подошла приветливая, симпатичная девушка из комитета комсомола, которую я запомнил навсегда.
Звали ее Нелли Крендель. Она сказала:
– Мы знаем, что тебе трудно. Хотим помочь. Есть работа. Пойдешь экскурсоводом в зоопарк?
Я вытаращил глаза.
– Не бойся, справишься. Главное, там работа после обеда – будешь успевать ходить на лекции.
Экскурсовод из меня получился неважный, потому что я в основном рассказывал про зверей то, что было написано на табличках, прикрепленных к клеткам. Тогда меня сделали руководителем кружка юннатов, и тут дело пошло. Мы повеселели, а тут еще брата стали приглашать на телевидение…
Об одном из этих суровых дней я расскажу особо.
А сейчас, поскольку речь зашла о телевидении, надо рассказать о Владимире Шамшурине, который потом стал кинорежиссером, лауреатом премии Ленинского комсомола. Он трижды снимал Анатолия в своих картинах.
Вот рассказ Владимира Шамшурина, который я записал во время работы над этой книгой.
«Я был рабочим на телевидении в Свердловске. Носил декорационные вставки, сколачивал их, разбирал. Смотрел, что делается вокруг.
А вокруг было много интересного: телевидение обретало силу, и каждый из режиссеров пытался что-то изобрести. Неважно, что иногда получались «велосипеды», зато ветер творческих поисков витал в тесном павильоне студии, где все – от режиссера и до меня, рабочего, – мечтали создать «нечто необыкновенное».
Я мечтал о ВГИКе, режиссуре в кино и усердно готовился к экзаменам, хотя работать приходилось и днем, и вечером. Но «в молодые наши лета», как известно, все успеваешь.
В один из зимних дней, составляя по заданию режиссера и оператора какие-то кубы из картона, я обратил внимание, что в сторонке стоит молодой человек в строгом черном костюме, с ясным, открытым лицом и внимательным взглядом голубых глаз.
У него были ранние залысины, и оттого лоб казался, может быть, слишком большим.
Увидев, что я на него смотрю, он улыбнулся мне приветливо, как давнему знакомому.
– Что за передачка? – спросил я у напарника, которого, как правило, нельзя было разыскать в павильоне – вечно он куда-то исчезал «на минуточку».
– А, очередная бодяга. Стишки. Эй, двери закрывай, тут вам не Черноморское побережье Кавказа!
В павильоне был «колотун», но вот включились осветительные приборы, стало повеселее.
– Толя, вы готовы? – спросила по трансляции режиссер передачи. – Можем начинать.
Молодой человек кивнул и вышел на освещенное пространство.
Почему-то он встал к камере спиной… Почему-то, широко расставив ноги, стал раскачиваться…
Он как будто раскачивал язык колокола. Взмахи становились все шире, все размашистей… И вот язык громадного колокола ударил о металл:
Актер теперь как будто держал в руках нити от колоколов поменьше, которые звучат переливчато. Это он подчеркнул и голосом:
И тут опять заговорил главный колокол:
Актер повернулся к камере. Лица его как будто коснулось крыло вдохновения… Голубые глаза стали темными, глубокими.
Они как будто излучали свет.
Обычной возни в павильоне, шушуканья – как не бывало.
Забыли про все – слушали.
Я обратил внимание на заставку, которую держала в руках девочка-помреж. На картонке было написано: «Андрей Вознесенский. “Мастера”». И чуть ниже: «Читает Анатолий Солоницын».
Когда трактовая репетиция закончилась, я подошел к Анатолию и протянул ему руку:
– Большое спасибо, вы отлично читали.
Он смущенно улыбнулся.
Поделиться книгой: