Помоги проекту - поделись книгой:
А вот и наша остановка… Мы пересекли улицу и очутились в тесном чистеньком дворе перед двухэтажным деревянным домом. Около него раскинула во все стороны зеленые ветви акация, посажены цветы, стоят скамейки. Рядом — приземистый флигель. В него-то и повели нас наши новые друзья.
Толя распахнул дверь, и, миновав темный тамбур, мы переступили порог небольшой, в одно оконце, комнаты. Три топчана да узкий столик — вот и все ее более чем скромное убранство. Зато стены почти сплошь заклеены цветастыми открытками.
В окно настойчиво стучался прижатый к самой стене куст сирени. Мы распахнули створки, и он ворвался в комнату вместе со свежим воздухом.
Наконец-то мы дома!
В тот же день нас познакомили с обитателями всего двора. Рабочие семьи и братья-коммунары жили очень дружно, и нас приняли с открытым сердцем. Особенно не терпелось ребятам познакомить нас с дядей Ваней.
— Наш Иван Елистратович — рабочий человек, но если бы его учить, с его смекалкой, мог бы стать ученым, профессором!
— Так уж сразу и профессором… Вот загнул Николка, — снисходительно улыбнулся горячности друга Анатолий.
А тот лишь махнул рукой.
— Он что хошь смастерит, и человек хороший, и тетя Галя, его жена, — тоже!
Так Николка готовил нас к встрече с мастером-каменщиком, о котором коммунары говорили восторженно. Мы познакомились с ним, как только он пришел с работы.
— С прибытием вас, ребята, и с прибавлением семейства. Вижу огонек, ну, думаю, приехали наши орлы…
Иван Елистратович напоминает дядю Михася, хотя внешне нисколько на него не похож: невысокий, поджарый, волосы черные, с проседью. Оглядев все наше «семейство», он молча задвинул под топчан мой чемоданишко, как бы давая понять, что в доме каждая вещь должна иметь свое место. Нас ни о чем расспрашивать не стал. Хотел видно, чтобы мы к нему присмотрелись, малость попривыкли. Присев на табурет, поинтересовался, чему новому научились ребята на практике. Те принялись наперебой рассказывать, он терпеливо слушал. Нечаянно перехватив его взгляд, я вдруг догадалась, что именно роднит этого человека с дядей Михасем: он любил этих ребят, принимал близко к сердцу все, что их касалось. Вот он заговорил низким, густым, с хрипотцой голосом:
— Понял я, что и ты, Анатолий, и Николка окончательно стали заготовщиками. Вообще-то работа стоящая. Все равно что разметчик на заводе, который шаблоны делает, слышали о таких? Дело это тонкое. Надо так разумно раскроить лист, чтобы и материал сэкономить, и вещь получить хорошую. Вот и вам надо раскроить кожу, чтобы красивые заготовки вышли, и кожа зря не расходовалась, ее сейчас у нас нехватка. Старайтесь и будете такими, как наш Петро. К нему хоть старый мастер, хоть сам директор, — с уважением…
Числится столяром на заводе, он этому сызмальства учился и все умеет, любую деревянную модель сделает. Вышла из строя червячная пара в помольном цехе, а запасной шестерни нет. Стоим, а потом и горячие цехи станут, кирпича не будет. Вызвал директор в кабинет Петра:
«Сможешь, говорит, сделать модель вот такой шестерни, — видишь, зубья фасонные, ни размеров, ни чертежа нет, а точность нужна большая, иначе — червяк или шестерня не будет вращаться — работают они в паре, понятно?»
«Чего ж не понимать, все понятно. Попробую…»
— И что же вы думаете. Смог-таки шельмец. Точную сделал модель. Отлили по этой модели, обработали шестерню и пошел работать помольный цех. Все говорили, чародей Петро, а он только усмехался: «Какой я там чародей, просто любо мне мое дело, и что ни труднее, то больше стараюсь, а оно и получается». Вот что верно, то верно, любить надо свое дело.
И Иван Елистратович повел обстоятельный разговор о качестве кожи и дратвы, о гвоздях деревянных и железных, об инструменте. Взглянув на возбужденного, разрумянившегося Сергея, пошутил:
— А ты, Серега, небось, скоро и хрустальные башмачки смастеришь. Отец мой, каменщик, бывало, говорил: «Ежели подмастерье, когда ты ему что толкуешь, смотрит на тебя пустыми глазами, ничего путного из него не выйдет, а коли паренек берет в руки кирпич и при этом глаза у него светятся, тот мастером будет. Такой, когда ты ему что покажешь, глазами тебя ест, все сразу хочет схватить». Вот, Серега, и ты такой же, станешь мастером, верю! А дед мой, тоже каменщик, говорил: «Только руками работать — дела не сделаешь, а ежели голову да глаза подключишь — чудо получишь».
От деда и отца унаследовал Иван Елистратович и мастерство, и любовь к своей профессии. Вот уж и сам не молод, а до сих пор повторяет в назидание молодым отцовы слова: «Помни, Иван, кирпич, хотя и молчит, но язык свой имеет: плохо положишь — развалится, быстро — сгорит; а ежели ты к нему с пониманием — он твоим рукам послушен и верную службу сослужит; его любить надо…»
И полюбил Иван Елистратович свою специальность, скоро двадцать пять лет работает каменщиком — добрый мастер!
Утро в нашей рабочей семье начинается с привычных сборов на работу. Обитатели двора заботятся друг о друге, как бы кто не проспал, помогают, если кто-то заболел и не с кем оставить ребенка. На работу выходят почти одновременно.
— Вставай, Оленька, — будит меня жена Ивана Елистратовича, тетя Галя.
В первый же вечер она забрала меня к себе, устроила место для ночлега: «Не стесняйся, девонька, будь, как дома». И все сокрушалась, что я такая худющая, старалась получше накормить. Иван жил вместе с ребятами.
Как только все уходят, принимаемся за работу и мы, два «студента», как сразу же начали величать нас во дворе. Мы тоже трудимся полный рабочий день. Наша работа — подготовка к экзаменам. Предметов много — все надо повторить, а времени в обрез.
Зная, что в математике все важно — от два плюс два до дифференциального и интегрального исчислений, — каждый предмет повторяем с «азов». Сегодня очередь геометрии. «Из всякой точки, лежащей вне прямой, можно опустить на эту прямую только один перпендикуляр…» Теорему знаем назубок, но теперь мы задумываемся о том, что прежде и в голову не приходило: а нельзя ли применить эту теорему на практике, в строительстве? Ведь Иван Елистратович вечером, выслушав наш «отчет», обязательно спросит: «А как это использовать, скажем, в кладке печей?»
Теорема о пропорциональных отрезках наводит на мысль, что и наша подготовка должна быть пропорциональна той громадной заботе о нас, которую проявляют все близкие нам люди. От геометрических понятий переносимся к жизненным и приходим к заключению, что у нас тоже только одна возможность из всех, один «перпендикуляр», — сдать экзамены, выдержать конкурс, оправдать доверие друзей.
Кажется, совсем немного времени прошло после окончания школы, но занимаемся мы уже по-другому, более вдумчиво и серьезно. Рабочая среда, как всегда, помогает нам острее ощущать, как тесно сплетена повседневная жизнь с тем, что заложено в отвлеченных теоретических положениях.
День пролетает быстро. Вот уже и сумерки сгустились над нашим двором, возвращаются рабочие и, перед тем как разойтись по домам, присаживаются на скамейки, закуривают, перебрасываются новостями.
Первым, как правило, вбегает в нашу комнату Толя и обязательно с какой-нибудь песенкой вроде:
Это значит, что он очень голоден, но нас врасплох не застанешь. Я уже освоила примус, «шамовка» на столе, и вкусно или невкусно, а миски вылизываются до блеска.
Я снова берусь за книжку, но Толя кладет на нее свою широкую ладонь.
— Хватит, давай отдохнем. Это тоже дело, верно, дядя Ваня? — обращается он за поддержкой к появившемуся на пороге Ивану Елистратовичу.
Не проходит дня, чтобы тот не заглянул к нам на огонек, не поинтересовался нашими успехами.
— Верно, Толя, верно, — кивает головой Иван Елистратович. — Но ведь на инженеров люди готовятся, а оно дело сурьезное, и еще вопрос — на каких? Мы вот, к примеру, кладем мартеновскую печь, как деды наши клали, а может, можно лучше, по-научному? Значит, нужен и здесь инженер, человек с головой, со свежими мыслями. Ведь нам всех капиталистов надо догнать и обогнать. Учитесь, ребята, старайтесь, нам во как, — Иван Елистратович провел ребром ладони по горлу, — собственные инженеры нужны, а то вишь, как вражьи «спецы» портят дело. Затопляют шахты, и остаются детишки без матери, а страна без угля. — И он оборачивается к двери: — Расскажи им, Коля, они лучше и злее учиться будут.
Прислонившись к притолоке, дымит самокруткой брат тети Гали, шахтер Коля. Он приехал проведать своих детишек, мы знаем, что шахту, где он работает, залило водой. Коля рассказывает о том страшном дне:
— Попался мне больно хороший пласт. Рубал обушком, и рубал почти две смены кряду, еле успевали уголь отвозить. Под конец притомился, а сменщик не пришел, у меня кровь пошла носом, так и хлещет. Позвали бригадира, тот усадил меня в клеть и отправил на-гора́. А спустя несколько часов услышал я тревожные гудки, побежал к шахте. Крик, плач: «Шахту затопило, людей спасайте!» А там и моя Наталка…
Слушаем, чувствуя себя так, вроде и мы тоже что-то недоделали… Опять классовый враг орудует! Из газет мы знали о «шахтинском деле» — судебном процессе над вредителями, о том, что среди иностранных специалистов оказались враги, которые не только саботировали, но и уничтожали людей. Но читать — это одно, а сейчас перед нами — очевидцы, живые люди: Коля и его дети, трехлетняя Марийка и пятилетний Павлик, которые лишились матери. А сколько еще таких!..
Переглядываемся, и в посерьезневших глазах товарищей читаем собственные мысли: да, да, прав Иван Елистратович, мы должны учиться лучше и злее, раз стране нужны свои, преданные делу специалисты. А Коля между тем продолжает:
— Спасибо, Галя взяла малышей. Только без них тоска разбирает, а от шахты не оторваться. Иной раз думаешь: провались пропадом эта работа, намахаешься обушком, рук не чуешь, рубаешь в темноте, как крот, и пласт не дается… Но вот смекнешь, как его лучше одолеть, обойдешь с разных сторон, подрубаешь, а потом пошел, пошел — и посыпался уголек, что звезды в ночном небе… Усталости как не бывало!
Коля объясняет, как действуют при посредстве воздуха только что появившиеся отбойные молотки. «А скоро, — говорят, — машиной будем уголь добывать».
— Нет, — твердо заключает он, — заказаны мне дорожки из шахты. С этой самим избранной судьбой я уже не расстанусь. Никогда.
Вот бы и нам так же — на всю жизнь! И в который раз встает все тот же вопрос: а какую выбрать специальность, чтобы так же беззаветно ее полюбить, как любит Коля шахтерское дело, а Иван Елистратович — кирпич и сложенные его руками мартеновские печи.
Естественно, разговор снова переходит на подготовку к экзаменам — этим живут все наши, — и мы в отчаянии твердим, что ничего не знаем. Действительно, чем больше учим, тем, кажется, меньше знаем. Как утопающий хватается за соломинку, так и мы ищем ободряющего взгляда Ивана Елистратовича, а он словно не замечает нашего смятения и будто ни к селу ни к городу принимается рассказывать, как пришел после гражданской войны в цех и что там застал:
— Стоит наш цех мертвый, печи обшарпанные, холодные, жалкие. Завалочные окна развалены, в поде печи ямы, полные застывшего металла и шлака. Стоишь и думаешь: с чего начать?.. Собрали кирпичи, глину, инструмент и в холоде и голоде отремонтировали-таки печь! Начальник цеха похвалил нас. «А теперь, говорит, когда полдела сделано, надо браться за вторую половину…»
Иван Елистратович вынимает из отвисшего нагрудного карманчика видавшего виды пиджака тупо чиненный огрызок карандаша и на земляном полу рисует контуры агрегата, название которого с непривычки и не выговорить — рекуператор, — предназначенного, как он разъяснил нам, для подогрева поступающего в печь воздуха отходящими при плавке металла газами. Вот эти-то рекуператоры и предстояло не только восстановить, но вдобавок и реконструировать, чтобы с той же печи за счет лучшего нагрева газа и воздуха получать больше металла.
— Сложная работа — рекуператоры реконструировать, а надо! — Иван Елистратович пробасил это «надо» во всю силу своих могучих голосовых связок и приосанился, раздвинул плечи, в глазах молодой задор. — Заглянул я в рекуператор, а там — мать честная! — уголь тлеет и что-то шевелится. Посветил, смотрю, ребятишки, чисто черти, только глаза блестят: оказывается, беспризорники забрались погреться. Вот так оказия! Мы их на свет божий, а они дрожат, самому меньшому лет девять-десять, глаза что два фонаря. Стоит, зуб на зуб не попадает. «Как звать тебя?» — спрашиваю. «Николай», — говорит. «А родители где?» — «Не знаю, второй год блужу». Так и сказал «блужу»! Меня аж за сердце взяло. Отвел его к себе домой: Галя искупала, накормила, пригрела его… А рекуператорам все же реконструкцию сделали, словом, экзамен сдали. Когда пустили печь и увидели кипящий металл, нас сталевары на руках качали, обнимали друг дружку, целовались — ведь жизнь в завод вернулась! А вначале думалось: нипочем такое не сделать…
Иван Елистратович бросил в нашу сторону свой цепкий взгляд, и мы поняли: специально для нас рассказал, чтоб дошло — надо работать, не страшиться, и тогда все получится.
Через несколько дней Иван Елистратович пришел к нам чрезвычайно радостный и возбужденный:
— Собрание у нас сегодня было, обсуждали первый пятилетний план. Теперь, ребята, только жить и жить! Выполним план, подведем фундамент социалистической экономики, как сказал секретарь партячейки, — наша победа! Я так понимаю: фундамент, ежели он хорошо уложен, каждой стройке основа, и стройке этой всю жизнь стоять.
Вот и нам, обществу, значит, нужен крепкий фундамент, чтобы служил он не только для нас, но и для всего мирового пролетариата… Так что, ребята, быстрее учитесь, я и сам на курсы подался, такое, понимаешь, дело, нужна теперь грамота!..
Все газеты публиковали материалы XVI партийной конференции, мы наперебой рассказываем, что поняли из этих материалов, а Иван Елистратович так и впивается в нас глазами, допытывается:
— Нет, ты своими словами поясни, что такое социализм и какая разница между социализмом и коммунизмом…
Ну и жизнь пошла! Не пошла — понеслась на невиданной прежде скорости. И маленький харьковский рабочий двор был захвачен этим стремительным движением жизни.
На стройках, заводах — повсюду возникали молодежные ударные бригады, и, ко всеобщей радости обитателей двора, Толя стал бригадиром такой бригады у себя на фабрике.
— Теперь держись, Европа, такие чудеса покажем, что буржуи ахнут!
— В красивое время начинаете учиться, братва, даже завидую вам, — говорит Коля. Он уезжает на свою шахту, всем нам грустно, и ему тоже трудно расставаться с нами.
В этот июльский теплый вечер в нашем дворе долго не ложились спать: сидели на завалинках, на лавочках, лузгали семечки, вели неторопливые разговоры о настоящем и будущем, пели песни, а прощальную — в честь Коли:
Хорошо проводил двор Колю, видно было, что шахтер тронут до глубины души и полон решимости «действовать, не отставать», как любил он говорить, когда заходила речь о его родном Донбассе, который будет прославлен и его, Колиными, делами.
Нельзя было больше и нам с Иваном сидеть без работы, мы не могли, не хотели жить на деньги Толи, Николки и Сергея. Но поступать на завод Иван Елистратович отсоветовал.
— Надо что-нибудь полегче, чтобы не сорвать экзамены.
Толя заявил, что сведет нас к своему знакомому в ЦК комсомола Украины. Мы сначала категорически воспротивились:
— Ничего-то толком еще в жизни не сделали и вдруг пойдем в ЦК, где решаются дела молодежи всей Украины!
Толя убеждал изо всех сил своей пылкой души:
— Петя — свой парень, понимаете? Он и нас к делу привлек, дружит с нами. Мы пойдем к нему просто как к моему другу…
Все же, приблизившись к высокому серому зданию, мы невольно замедлили шаг. Но не поворачивать же назад! И вот, поднявшись но лестнице, миновав длинный коридор, мы остановились у высокой двери. Толя решительно взялся за ручку.
— Смелее, ребята, заходите!.. Вот, товарищ Лобода, ребята на учебу приехали, жить негде да и не на что. Надо как-то помочь, — одним духом выпалил он.
Петро, как назвал себя Лобода, усадил нас и начал расспрашивать, откуда приехали, куда собираемся поступать. За разговором мы осмелели: Петро оказался очень приветливым, общительным и внешне приятным, с густой шапкой вьющихся золотистых волос.
— Поселим вас пока что на Толкачевке, а с работой…
Он не успел договорить: дверь распахнулась, и в кабинет ввалился какой-то парень в изжеванных, заляпанных глиной брюках.
— Бюрократизм разводишь! — тонким, сиплым голосом закричал он. — Час торчу под твоей дверью, а ты, оказывается, чистеньких обрабатываешь.
— Здравствуй, Огоньков, что у тебя стряслось?
— Еще спрашивает! Нашел, куда меня приспособить, тачки с грузом возить… Спасибочко! Это пусть буржуи груз тащат, а я уж как-нибудь подожду, вот так, товарищ ЦЕКА! — И вдруг осекся: на него в упор смотрел Толя.
— Давненько, Рыжий, тебя не слышал!
Ни разу не видела я Толю таким: кулаки его сжались, и без того темные глаза потемнели еще больше и вспыхнули, казалось, вот-вот прожгут насквозь Рыжего. А тот сразу вроде бы ростом меньше стал, потерял дар речи.
— Это, товарищ Лобода, Колька-Рыжий. Он в коммуне у завхоза пять фуфаек стащил, да у своих ребят одежку уворовал и смылся. Из коммуны мы его исключили, а комсомольцем он никогда и не был. — Толя отчетливо выговаривал каждое слово, и каждое звонкой пощечиной било по Рыжему. — Отыскался, значит!
А Огоньков вдруг попятился, спиной толкнул дверь — и драла! Толя бросился вдогонку. Петро снял телефонную трубку.
— Толя, конечно, и сам с ним справится, но… на всякий случай! — И позвонил в милицию.
— Ну и проходимец же этот Рыжий! — вырвалось у меня.
— Обиднее всего, — с сердцем отозвался Петро, — что такие проходимцы своим поведением позорят гордое имя коммунара…
Он вышел из-за стола, уселся на стул рядом с нами и, решительно тряхнув головой, словно бы отгоняя, неприятные мысли, вернулся к прерванному разговору: куда бы пристроить нас на работу, чтобы мы могли и время для занятий выкраивать — до экзаменов оставалось два месяца! — и чтоб деньжата хоть самые малые были.
Мы воспрянули духом. До чего же здорово, что мир полон хороших людей!
Вечером Толя выразительно описывал, как настиг Кольку-Рыжего и «деликатно, под локоток» довел до милиции: ворюгу, оказывается, давно уже разыскивали.
Рассказывая о чем-нибудь, Толя весь был в движении, природа наделила его такой богатой мимикой, что она придавала необыкновенную сочность и красочность каждому его слову. С Рыжего разговор перекинулся на коммуну — родной Толин дом, и тут мы узнали многие подробности жизни наших друзей, а это еще теснее сблизило нас.
Внешне — крепкая подвижная фигура, черные жгучие глаза, копна каштановых волос, на удивление ровный, шоколадный загар — Толя был типичным южанином. Да и по характеру тоже — живой, общительный… А вообще-то из донских казаков.
— Отец на войне погиб, — рассказывал Толя о себе: — Мать не намного пережила его, в гражданскую померла с голода… А я вот выжил… Взяла меня к себе тетка. Злая была — страсть! Драла почем зря — за дело и без дела. Так я и не мог понять, каким надо быть, чтобы не быть битым. В конце концов удрал от нее, куда глаза глядят, ушел в «большой свет».
С беспризорниками Толя встретился первый раз в Ростове. «Лицом в грязь не ударял»: ему двинут — он отвечает тем же, ему кто скажет слово, он в ответ — пять:
— Нашелся один такой фраер, хотел из меня карманного вора сделать. «Руки твои, говорит, что хошь слизнуть смогут и никто не учует». — Когда Толя злился, глаза его сощуривались. Черты лица заострялись. — Вором быть не хотел. Пойду, бывало, на базар с такими же пацанами, как сам, пляшу до упаду, а кореш поет, потом собираем мелочь, лишь бы прохарчиться. Конечно, не без того, у торговок тащили кое-что, иначе не проживешь…
Потом прослышал, будто в Бериславе, около Херсона, организуется коммуна по обработке земли и что в эту коммуну принимают беспризорных. Толя сговорился с двумя приятелями, и они махнули туда — в Берислав. Ехали, конечно, «зайцами», перебирались с поезда на поезд, а по Днепру — на катерочке. Наконец добрались, и тут оказалось — нет никакой коммуны. Не было и не предвидится.
Толя решил податься в Одессу. В Херсоне отыскал пристань, глянул и замер: у причала, будто, бы специально его дожидаясь, дымил громадный пароход. Люди говорили — вечером отойдет в Одессу. Да, но как на него попасть?!
Долго ходил вокруг да около. Чуть ли не вся жизнь прошла, пока солнце наконец село и пассажиры с вещами начали подниматься по деревянному тралу на палубу. Бочком, бочком, хоронясь за тюками и чемоданами, Толя подобрался к трапу, проскользнул между пассажирами на палубу и юркнул, словно в трубу, в свернутый кольцами толстый канат. Ночью матросы обнаружили его. Толя спал стоя, да так крепко, что далее не почувствовал, как матросы, пожалевшие парнишку, отнесли его в кочегарку. Так он и доехал до Одессы.
— А Одесса, ребята, город что надо!..
Первым делом он разыскал базар. Чего только нет на базаре! Но и таких «гастролеров», как он, немало, а тетки здесь «ученые» — смотрят в оба. А есть хочется: под ложечкой сосет. И вдруг видит Толя: перед ним на земле лежит кошелек, а впереди шагает не слишком хорошо одетый мужчина. Кошелек лежит, мужчина удаляется, и кругом — никого.
Мальчишку как жаром охватило. Оглянулся, нагнулся, поднял кошелек и… стремглав кинулся за мужчиной. «Дяденька, дяденька, вы потеряли!»… Мужчина даже спасибо не сказал. Взял кошелек, положил в карман и пошел своей дорогой.
— Нет, что ни говори, воровать — самое распоследнее дело! — заключил Толя и вдруг сорвался с места, крутанулся на одной ноге. — А ну, Серега, давай!
Поделиться книгой: