Старухи

Мужик протестующе замахал руками, жестами попросил вернуть ему альбом и карандаши.

Матрёна, нехотя, уже сама вручила ему то, что он требовал, и села рядом на край кровати. А рыжий писал. Матрёна читала сразу, как появлялись предложения:

— Я не дурак. Вам этого не понять…

— Куда уж нам, мы ж не дураки, — не вытерпела Олюшка.

Матрёна махнула на неё рукой и продолжила:

— Я не помню ничего. Но я почти чуть не умер. Поэтому я говорю вам по-простому, в вашем лесу орудует убийца. И сейчас, пока вас не было, кто-то подходил сюда к окну и смотрел на нас с вашим внуком. Поэтому внук такой напуганный.

— А кто ж был-то? Димасик только чужих боится! — с досадой спросила Матрёна.

Рыжий опустил голову. А через некоторое время продолжил писать. Матрёна снова озвучила:

— Это был не человек.

— Тьфу ты, — вздохнула Олюшка. — А чего это за пустота. Чего это такое? И кто приходил? Тётка или дядька?

Старухи уставились на мужика.

Тот стыдливо опустил глаза.

— Пиши давай, — скребя по полу лопатой, угрожающе прикрикнула Матрёна.

«Не могу сказать я, кто там был. Я сейчас разное вижу. Словно бы я привидение увидел. Женщину. Я грибы ел в лесу, выжить-то как-то надо было! Наверное, они действуют?» — написал рыжий.

— Грибы ел, — повторила, недоумевая, Матрёна. — И что?

Рыжий развёл руками.

— Мы тут все грибы едим, — снова прикрикнула Матрёна.

Мужик вздохнул.

— Да дурак он, — сказала Олюшка.

— Но что-то Димку ведь напугало? — ответила ей Анисья.

— Да дурак этот и напугал, — нашлась Олюшка.

Бабки переглянулись и захихикали. Матрёна строго глянула на них, и они умолкли.

— Димка, поди сюда, — скомандовала она внуку.

Бабки, шелестя подолами, вышли из комнаты. Убедившись, что рыжий их не услышит, зашептали.

— А Иринушку-то кто убил, до сих пор не знаем, — грозно зашипела Олюшка. — Мобыть, и правда, маньяк в лесу?

— Так, может, он сам и есть маньяк! — в том же тоне ответила Матрёна.

— Что делать-то будем? Милиция с врачами только завтра приедут. Мужиков-от нет у нас, — испуганно затараторила Анисья.

— Нам бы до утра продержаться, а там его в райцентр увезут…

Старухи порешили дежурить в доме Матрёны, не спать. Летом ночи короткие. Легко перетерпеть.

Дверь в комнату к рыжему закрыли и заложили, чем смогли, пень приволокли, на котором дрова рубить, из сараю, грабли приставили и стол придвинули. Сами за стол сели чай пить, чтоб не спать.

Где-то к полуночи ближе случились чудеса. Натерпелись в ту ночь бабы страху, что и говорить. Ближе к двенадцати, хотя и не темно вроде было, а так, только затягивалась ночная густота, Димка бросился к двери и закричал:

— Мамка! Мамка!

А какая ему, глупому, мамка, если она в это время на конфетной фабрике в соседнем районе сладости упаковывает?

Мила, его мама, работала вахтой. Раз в несколько дней уезжали они с Иринушкой, пока та жива была, в райцентр, а оттуда их маршрутка фабричная везла на упаковку. Пару суток там, потом обратно до райцентра. А с райцентра на попутках до деревни. Димасик-дурачок мамку по запаху узнавал, от неё всегда шоколадом пахло или ванилью. Как собачёныш чуял: тихо, бывало, всё в доме, а он всполошится — и к двери. Мамка, стало быть. С конфетами со смены домой приехала. Ну, или с Иринушкой, бывало, перепутает, та тоже с этаким флёром ходила. И в этот раз подскочил и кричит: «Мамка!». А в воздухе, и правда, как бы сладостями запахло.

И старухи всполошились. А что, ведь и такое могло быть, что Милка, наслушавшись Матрёниных россказней, домой рванула, шутка ли, такие дела происходят. Рассудив так, Матрёна пошла к дверям, дочку встречать. Да только тихо там, за дверьми, и на дворе никого. Да и машины никакой ведь не слышно было, не пошла же Милка из райцентра в ночь домой пешком…

Поспешила Матрёна со двора в дом обратно. А в доме и того странней. Сидят все старухи рот корытом, в окно смотрят. А за окном… Вроде как в саване белом кто-то мечется. Не темно на дворе, а так, сумерки, лето ж, где темноты набраться, а от них ещё хуже видно. В ночи-то белое хорошо видно, а в такой серости густой не пойми, что происходит. Вроде как девка какая мечется у окна, да что-то жестами кажет. А по всему дому и вокруг — запах конфет…

— Иринушка, — тихо прошептала Олюшка. — Сама пришла…

Сидят бабки, не шелохнувшись, как в телевизор, в окно смотрят. А за окном чудеса: пляшет саван, да что-то бабкам пытается вроде как объяснить…

— Впустить что ль? — спросила подруг Олюшка.

— Ты что?! Ты что?! — зашипела Анисья. — Дух это, кто его знает, что у него. Вдруг чёрт какой из лесу прётся, мы ж у лешего вроде как добычку отобрали, мужика-то этого отбили. Морок он навёл, будто Иринушка, а это — кикимора покойницей обернулась и под окном сейчас плачет.

— Вот дела! — вскрикнула Матрёна, побледнев. В это же мгновение привидение исчезло, словно бы Матрёна его спугнула своим голосом.

Матрёна и Олюшка засеменили к тому месту, где только что явилось видение, однако там было пусто. Походили под окном, потоптались. Нет, ничего. Вернулись в дом.

— Что ж это Иринушка всполошилась. Не лежится ей спокойно, — завела тему Анисья.

— А как тут лежать спокойно, пока душегуб по свету ходит, — вздохнула Олюшка.

— Так может тот мужик-от душегуб и есть? — заключила Матрёна. — Иринушка нам что-то показывала ведь, может, на него? Вот она и пришла нам показать, что он убийца-то?

Старухи переглянулись.

— А кто ж его-то самого тогда избил? — после паузы продолжила Олюшка.

— Тоже верно. Не Иринушка же, прости, Господи, — мелко закрестилась и захихикала Анисья.

До утра оставалось недолго. Едва успеть старухам наговориться о произошедшем.

Вот вскоре раздался звук мотора, и бабки высыпали на двор.

— А милиция где? — спросила Анисья Милку, торопившуюся в дом.

— Только фельдшер, занята твоя милиция, не убили ж никого, — резко ответила Мила.

— Мамка! — с криками бросился ей на шею Димасик.

Тонкоусый нервный фельдшер с чемоданчиком подошёл вплотную к Матрёне:

— Ну? Где ваш леший? Показывайте.

Старухи ринулись разгребать хлам от дверей, чтобы пропустить к рыжему врача.

Фельдшер прошёл, уселся на край кровати и, как и тогда с Иринушкой, начал свой нервный осмотр. Старухи сгрудились за дверью, любопытно разглядывая происходящее.

— Фелшер, чойта, в тетрадке своей не пишет ничего? — зашептала Анисья.

— Так это он, когда про мёртвого, тогда пишет. Человек, пока живой, кому он нужен. А как помрёт, то про него и в газетах, и в учебниках напишут. Будто подвиг какой совершил. А про живых чего писать, кому они интересны?.. — рассудила Олюшка.

Долго фелшер с рыжим толковали. Всё врач о чем-то спрашивал. А рыжий всё что-то писал ему в ответ. И то, фелшер иного человека всего ощупает, язык велит показать, а тут всё больше разговоров у них вышло. Все листочки, что рыжий исписал, доктор себе в чемоданчик аккуратно сложил.

После осмотра «фелшера» к столу позвали. Тот, на удивление, легко согласился. Сколько ведь раз бывал на деревне, всегда отказывался, словно брезговал. А тут старухам и потрафил.

Приятно. Вот сразу видно, что хороший человек, не дичится. Тут ему на стол и варенье малиновое, и самогоночки с погребу. Хорошему человеку да разве жалко. А он и то, и другое — уважил бабок-то, те и разомлели. Да и то сказать, приехал-то он как демон суровый, словно огнём из глаз всех пожжёт сейчас, а после осмотра размяк, будто б подменили, совсем другой человек: балагур и добряк.

— Ну, что же с нашим-то? С рыжим-то? — спросила Матрёна, подливая фелшеру кипяточку.

— А ничего, отойдёт. Разговорчивее, правда, не станет, — рассмеялся он в ответ.

— А что он нам писал про пустоту какую-то? — озабоченно спросила Анисья.

— Наркоман ваш этот рыжий, бабушки, — грустно сказал фельдшер.

— Как это? Настоящий? Поди ж ты! — часто закрестилась Анисья.

— А что? В городах — это дело обычное. Сейчас сезон. Многие собирают грибы и особым способом их вываривают, чтобы получить наслаждение. Ваш этот такой же. Только у него помутнение в сознании случилось, он забыл, кто он и где живёт, — обстоятельно рассказывал старухам тонкоусый.

Старухи и разнежились от такой уваги. Когда б ещё такое было, чтобы врачи старухам что-то объясняли? А тут толкует молодой человек, старается для них.

— Чудны дела твои, Господи, — вновь запричитала Анисья. — Вот и до нас наркоманы дошли. Раньше-то такого и быть не могло.

Бабки согласно закивали.

— Делать-то теперь чего? — не выдержала Олюшка.

— А ничего, — ответил фельдшер. — Он не опасен. В больницу я его не заберу, у меня мест там нет. А вот у вас пусть пока живёт, я за ним приглядывать буду. Стану наезжать временами.

Бабки замолчали.

— Матрён, может, давай расскажем ему? — тихо попросила Анисья.

Матрёна после небольшого раздумья кивнула.

— Мы сомневаемся, — решилась она на откровенный разговор. — Тут такое дело было. Ночью к нам покойница приходила, Иринушка, вроде как на него показывала. Будто б сказать хотела, что это он её убил…

Глаза у фельдшера округлились, лицо вытянулось, и вскоре широкая улыбка осветила всё лицо. Выражение стало таким, будто бы он сделал какое-то неожиданное открытие в медицине или нашёл то, что давно искал.

— Послушайте! — почти закричал врач. — А ведь это оч-чень может быть!

Бабки переглянулись. Не такой реакции они ожидали от образованного человека. Что и говорить, до приезда фельдшера старухи сговорились не рассказывать никому о ночной гостье, «не смешить народ». Тут уж просто душа не выдержала, ведь таким хорошим человеком доктор оказался. Сел с бабками за одним столом и на равных с ними, с тёмными, о делах больших толкует. Так их эта ласка подкупила. Иначе б ни за что б не проговорились. Да и всё равно, ждали они, что он позорить их начнёт, мол, какие привидения в наше-то время, это в старину… А он, смотри-ка, вроде и поверил им, и тоже думает, что такое возможно…

Тут, понятно, плотину прорвало. Минут за десять бабки наперебив скроили ему историю почище гоголевской. Увязали все события в одно, вывели заключение и даже мораль нашли. Оказывается, не врала Олеська-криворотая, когда говорила, что леший озорничать стал. Только одного она не знала, что это не леший её в жены тогда брал, а наркоман заезжий, рыжий, вот которого бабки споймали. У того, видать, крыша поехала, он начал за девками бегать. Олеська-то убежала, а Иринушку он споймал. Да замучил как котёнка, видали, ж, какой здоровый. А милиция что? Милиция такие дела и расследовать не будет, вот поэтому Иринушка в ночь эту из гроба встала, чтобы на мучителя бабкам указать.

Фельдшер выслушал всё это со вниманием, даже с каким-то, можно сказать, воодушевлением, но после добавил, вроде даже как бы с досадой:

— Осматривал же я вашу Иринушку. У неё не было следов изнасилования… Да и отчёт я уже отправил, теперь не вернёшь…

— Ну, значит, так замучил, просто так, живодёр, — рассудила Матрёна, проговаривая слова медленно, словно учительница классу.

— Ну, может и так, — согласился фельдшер. — Тогда вам его у себя держать опасно.

Старухи всполошились.

— Может, милиция его заберёт? — спросила Анисья.

— Нет, милиции это дело не надо, — осадила её Матрёна. — Было б нужно, давно б уже искали везде его. А ты видела, чтоб милиция кого искала? Милиция, сами понимаете, занята. Тут бы надо подумать… Осмотреть, что ль, его ещё разок?..

— Вот что! — хлопнул фельдшер рукой после паузы по столу. — Я его сейчас хорошенько осмотрю, и вам точно скажу, опасен он или нет.

— Спасибо! Спасибо Вам! — закудахтали старухи.

Фельдшер снова подошёл к рыжему и в этот раз щупал его с ног до головы, стучал по коленкам, заглядывал в бесстыжие глаза, щекотал подмышками, слушал дыхание и дул в уши. Такого досконального осмотра бабки в жизни не видели.

— Как космонавта! — резюмировала Олюшка.

Через некоторое время все они снова собрались за столом. Молча хлопнули по рюмашке.

— Бабушки, он не опасен! — чётко выпалил фельдшер. — Я его осмотрел, сами видели, с головы до ног, но он теперь не опасен. Действие наркотиков прошло. И он будет постепенно приходить в сознание. Трезветь, так сказать. Наркотиков ему достать негде, значит, больше он не опасен. А я вам завтра порошков привезу, будете его два раза в день поить, из него так дурь быстрее выйдет.

Анисья встала со своего места, подошла к фельдшеру, обняла его за голову и торжественно-звонко поцеловала в губы.

Матрёна и Олюшка последовали её примеру. Фельдшер, расчувствовавшись и окончательно обмякнув, продолжил:

— К вечеру пришлю к вам своего знакомого милиционера. Настоящего ищейку. Не такого, как в райцентре. Он все данные возьмет, будет личность устанавливать. А то наших пока дождёшься, так и помереть не долго.

Фельдшер шагнул уже к дверям да вдруг обернулся и тихо сказал суетившейся рядом Милке, принесшей его чемоданчик:

— Говорить не будет, языка нет…

Позже, уже когда и дверь за «фелшером» захлопнулась, Олюшка спросила Матрёну: