Мыльный пузырь американского превосходства

Финансовый капитал имеет преимущества перед капиталом, вложенным в основные средства. Первый способен свободно перемещаться и обходить те страны, где существуют обременительные налоги и регулирование. Второй, из-за того, что лишен возможности свободно перемещаться, становится заложником любых ограничений в той стране, куда он попал. Можно возразить, что транснациональным корпорациям доступна гибкость трансфертного ценообразования и рычаги воздействия на национальные правительства через решения о будущих инвестициях, но их преимущества не идут ни в какое сравнение со свободой выбора, которой пользуются международные финансовые инвесторы.

Инвестиционные возможности, открытые для последних, расширяются еще и потому, что они находятся в центре глобальной экономики, а не на периферии глобальной капиталистической системы. Капитал устремляется к основным центрам финансовой активности и распределяется оттуда. Именно поэтому международные финансовые рынки играют главенствующую роль в современном мире, именно поэтому их влияние растет так стремительно.

Глобальные финансовые рынки работают как гигантская система кровообращения, всасывая капитал в финансовые институты и рынки в центре, а затем перегоняя их на периферию прямо, в форме кредитов и портфельных инвестиций, или опосредованно – через транснациональные корпорации. Пока эта система исправно функционирует, она подминает под себя все локальные рынки. Большинство из них постепенно превращается в международные. Но время от времени в ней происходят кризисы. Влияние финансовых кризисов на центр и периферию неодинаково. При возникновении угрозы кризиса международной финансовой системы предпринимаются меры для ее защиты. Наиболее защищенными оказываются страны, находящиеся в центре. Для тех же, кому не посчастливилось попасть туда, последствия могут быть катастрофическими.

Исторический аспект

Глобализация, в том виде, как мы ее здесь определили, относительно новый феномен, которому насчитывается не более 50 или даже 25 лет. После Второй мировой войны экономика носила в основном национальный характер, большинство валют было неконвертируемыми, международная торговля была очень вялой, а международные прямые инвестиции в основные средства и прочие финансовые операции практически отсутствовали. Бреттон-Вудские институты – Международный валютный фонд (МВФ) и Всемирный банк – были созданы для содействия международной торговле в мире, где отсутствовало свободное перемещение международного капитала. С целью устранения дисбаланса в торговле Всемирный банк должен был компенсировать отсутствие прямых инвестиций, а МВФ – отсутствие кредитов. В то время международный капитал в слаборазвитых странах вкладывался главным образом в добычу полезных ископаемых, а многие из этих стран находились в колониальной зависимости. Те, кто добивался независимости, чаще экспроприировали международный капитал, находящийся в пределах их досягаемости, а не привлекали иностранные инвестиции из-за рубежа. Так, в 1951 году была национализирована Англо-иранская нефтяная компания, а 1973 году прошла новая волна национализации и появилась Организация стран – экспортеров нефти (ОПЕК). Национализация стратегических отраслей стала модной и в Европе.

После Второй мировой войны сначала восстановилась международная торговля, а затем наступила очередь прямых инвестиций. Американские фирмы пришли в Европу, а потом и в другие части света. Не отставали от них и компании из других стран, которые также стали превращаться в международные. Во многих отраслях – автомобильной, химической, средств вычислительной техники – начали доминировать транснациональные корпорации. Международные финансовые рынки развивались медленнее из-за того, что многие валюты не были полностью конвертируемыми, а немало стран сохраняли жесткий контроль над капитальными операциями. Контроль за движением капитала ослабевал очень медленно: в Великобритании, например, он был официально снят только в 1979 году.

Когда я в 1953 году начал заниматься бизнесом в Лондоне, финансовые рынки и банки жестко регулировались на национальной основе, господствовала система с фиксированными валютными курсами и многочисленными ограничениями на перемещение капитала. Существовал рынок «свитч стерлингов» и «премиум долларов» – специальных обменных курсов для капитальных счетов. После 1956 года, когда я переехал в США, начался процесс постепенной либерализации международной торговли ценными бумагами. С появлением европейского Общего рынка американские инвесторы стали покупать европейские ценные бумаги, однако бухгалтерский учет в выпускающих их компаниях и условия расчета оставляли желать лучшего; ситуация не сильно отличалась от той, что существует сегодня на некоторых развивающихся рынках, разве что аналитики и трейдеры были не такими опытными. Так начиналась моя финансовая карьера: я был тем самым одноглазым, который становится королем среди слепых. В 1963 году президент Джон Ф. Кеннеди ввел так называемый уравнительный налог на процентный доход американских инвесторов, покупающих иностранные акции, который практически лишил меня бизнеса.

Глобальные финансовые рынки стали появляться в 70-х годах. ОПЕК после своего появления подняла цены на нефть; доходы экспортеров нефти резко повысились, а странам-импортерам пришлось финансировать значительный дефицит торгового баланса. На коммерческие банки при негласной поддержке со стороны западных правительств была возложена задача возврата на рынок валютных средств, полученных экспортерами. Появились евродоллары и крупные офшорные рынки. Правительства стали делать налоговые послабления и другие уступки международному финансовому капиталу, пытаясь вернуть его к себе. По иронии судьбы эти меры дали офшорному капиталу еще большую возможность для маневра. Бум в международном кредитовании завершился крахом 1982 года, однако к этому времени свободное перемещение финансового капитала прочно вошло в практику.

В сфере глобализации произошел мощный скачок в начале 80-х, когда к власти пришли Маргарет Тэтчер и Рональд Рейган с их программами отлучения государства от экономики и предоставления полной свободы рыночным механизмам. Это предполагало строгую денежно-кредитную дисциплину, которая поначалу привела к мировому экономическому спаду и приблизила наступление кредитного кризиса, который произошел в 1982 году. На восстановление мировой экономики потребовалось несколько лет – в Латинской Америке говорят о потерянном десятилетии. Но с тех пор вплоть до 1997 года глобальная экономика развивалась практически без эксцессов.

Затем отмена привязки национальной валюты к доллару в Таиланде вызвала финансовый кризис, который эхом прокатился по всему миру. Финансовые рынки превратились в снежный ком, который подминал одну экономику за другой. Непосредственно пострадали только так называемые развивающиеся страны на периферии глобальной капиталистической системы. Когда в России дефолт стал угрожать существованию самой системы, финансовые власти своим вмешательством эффективно предотвратили крах. Страны в центре капиталистической системы – в Северной Америке и Европе – едва ощутили сотрясение, а международные финансовые рынки вышли из переделки практически невредимыми.

Это не первый случай в истории, когда международные финансовые рынки играют столь важную роль. Корни международного капитализма уходят в далекое прошлое – к итальянским городам-государствам и Ганзейскому союзу, где различные политические единицы были связаны друг с другом коммерческими и финансовыми узами. Капитализм стал господствующей формацией в XIX веке и оставался ею до Первой мировой войны. Глобальный режим, существующий сегодня, характеризуется новыми чертами, которые выделяют его на фоне его прежних проявлений. Одна из них – это скорость коммуникаций, хотя насчет ее новизны можно и поспорить: появление железных дорог, телеграфа и телефона знаменовало не менее революционное ускорение в XIX веке, чем электронные каналы связи в наше время. Информационная революция уникальна, но такой же была и транспортная революция XIX века. В целом нынешний режим во многом сходен с тем, который существовал 100 лет назад, хотя и отличается коренным образом от того, что было 50 лет назад.

Когда началась современная фаза глобального капитализма? В 70-х годах прошлого века с появлением офшорного рынка евродолларов? В 80-х с приходом к власти Тэтчер и Рейгана? Или в 1989 году, когда распалась Советская империя и капитализм стал воистину глобальным? Я предпочитаю 80-е годы, поскольку глобализация – это дело рук рыночных фундаменталистов. Цель администрации Рейгана в США и правительства Тэтчер в Великобритании заключалась в ограничении возможности государства вмешиваться в экономику, и глобализация очень хорошо отвечала ей. Другие страны должны были следовать их примеру, если хотели привлечь или сохранить капитал. Инициаторы же получали конкурентное преимущество. Преимущество усиливалось и тем, что главные финансовые центры мира находились в Нью-Йорке и Лондоне. С точки зрения рыночного фундаментализма глобализация представляла собой чрезвычайно успешный проект.

Она была желательной по многим причинам. Международная торговля выгодна всем участникам: победители могли возместить проигравшим убыток и при этом остаться с прибылью. Частные предприятия эффективнее создают богатство, чем государство. Кроме того, государства нередко злоупотребляют властью; глобализация предоставляет личности такую свободу, какую ни одно государство не в состоянии обеспечить. Свободная конкуренция в глобальном масштабе дала простор изобретательскому и предпринимательскому таланту, ускорила появление технологических нововведений. Хотя это и трудно подтвердить фактами, глобализация, по всей видимости, ускорила глобальный экономический рост. Однако сумма валовых национальных продуктов не может в полной мере служить измерителем благосостояния человечества.

Рыночные фундаменталисты признают преимущества глобальных финансовых рынков, но игнорируют недостатки. Они полагают, что финансовые рынки стремятся к равновесию и обеспечивают оптимальное распределение ресурсов. Действительно, считается, что лучше оставить распределение ресурсов рынкам, даже если они и не идеальны, а не вмешиваться в процесс через национальное или международное регулирование.

Но было бы опасным чрезмерно полагаться на рыночные механизмы. Рынки нужны для того, чтобы обеспечивать свободный обмен товарами и услугами между их участниками, однако они не способны сами по себе заботиться о коллективных потребностях. Не могут они обеспечить и социальную справедливость. Такие «общественные блага» обеспечивает только политический процесс.

Глобализация существенно ограничивает возможности государства по предоставлению общественных благ своим гражданам, поскольку посягает на наиболее удобный и обильный источник доходов – налог на доходы и прибыли, кроме того, толкает к снижению или отмене таможенных пошлин. В результате «государство всеобщего благосостояния» не может существовать в той форме, которая была определена после Второй мировой войны. Те страны, которые перестроили свои системы социальной защиты и обеспечения занятости (прежде всего Соединенные Штаты и Великобритания), добились экономического процветания, ну а те, которые пытались сохранить их неизменными (например, Франция и Германия), остались позади.

Демонтаж «государства всеобщего благосостояния» – относительно новое явление, последствие которого в полной мере пока не ясны. После Второй мировой войны доля государства в валовом национальном продукте в группе промышленно развитых стран почти удвоилась.[42] Лишь после 1980 года тенденция изменилась. Интересно отметить, что с тех пор эта доля снизилась очень незначительно. Произошло следующее: налог на капитал и отчисления в фонд страхования по безработице стали снижаться, тогда как другие налоги (особенно на потребление) продолжали расти. Иными словами, тяжесть налогообложения была перенесена с владельцев капитала на потребителей, с богатых на бедных и средний класс. Это было не совсем то, что обещали, но и непредвиденным результатом такое не назовешь, поскольку именно к нему и стремились рыночные фундаменталисты.

Финансовый капитал получил такие преимущества, что пошли разговоры об уничтожении суверенитета государства транснациональными корпорациями и международными финансовыми рынками. Но это не так. Государства сохраняют свой суверенитет и имеют легальную власть и способность к принуждению, которыми ни один человек или корпорация обладать не могут. В то время как рынки становятся глобальными, политическое устройство продолжает твердо стоять на суверенитете государств. Да, у нас есть международные институты, но им не позволено вмешиваться во внутренние дела государств, ну разве что в тех пределах, на которые согласны сами государства.

Сочетание глобальных финансовых рынков и национальной политики привело к появлению несимметричной системы, ориентированной, главным образом, на производство и обмен частными благами. Коллективным потребностям и социальной справедливости уделяется крайне мало внимания, поскольку международные институты, которые необходимы для этого, не поспевают за развитием рынков.

Делегирование суверенных прав в экономике и финансах развито несравненно больше, чем в других сферах. Так, в Европейском союзе существует общий рынок, в пределах которого страны-члены делегировали немало полномочий Европейской комиссии, а Европейский центральный банк обладает правами, которые всегда были важнейшими прерогативами государства, – эмиссия валюты и контроль над процентными ставками играют центральную роль в управлении экономикой. При этом страны-члены сохраняют суверенные права на проведение внешней политики, оборону и многое другое. Однако с увеличением числа членов Европейского союза до 25 дальнейшее делегирование суверенных прав становится неизбежным. Несоответствие, существующее внутри Европейского союза, прослеживается и на уровне более широких международных институтов. В целом такие международные финансовые и торговые институты, как МФВ, Всемирный банк и Всемирная торговая организация (ВТО), имеют более широкие полномочия и ресурсы, чем международные политические институты, в частности ООН. Это полностью соответствует асимметрии глобальной капиталистической системы. Глобализация приносит общественные блага в жертву прибыли и накоплению частного богатства.

Неравенство между частными и общественными благами имеет разные проявления. Во-первых, это все более увеличивающийся разрыв между богатыми и бедными как внутри стран, так и среди стран. По общему признанию, глобализация – не игра с нулевой суммой: выгоды от нее превосходят затраты, иначе говоря, прирост богатства не просто достаточен для компенсации неравенства и прочих негативных эффектов глобализации, он выше этих затрат. Проблема в том, что победители не собираются выплачивать какие-либо компенсации проигравшим ни внутри стран, ни на уровне межгосударственных отношений. «Государство всеобщего благосостояния», как мы уже говорили, перестало существовать, а международное перераспределение доходов практически отсутствует. В 2002 году сумма международной помощи достигла 56,5 млрд долл.[43] Это составляет всего 0,18% глобального ВВП.[44] В результате разрыв между богатыми и бедными странами продолжает расти. На Земле 1% населения, составляющего группу богатейших, получает столько же, сколько приходится на 57% населения, относящегося к группе беднейших. Около 1,2 млрд людей живет менее чем на один доллар в день; 2,8 млрд – менее чем на два доллара[45]; более 1 млрд не имеет доступа к чистой воде[46]; 827 млн страдают от недоедания.[47] Нельзя сказать, что все это результат глобализации, но она практически ничего не сделала для исправления ситуации.

Во-вторых, страны в центре глобальной капиталистической системы имеют слишком много преимуществ перед теми, кто находится на ее периферии. Пожалуй, самое большое преимущество состоит в том, что они могут осуществлять заимствования в собственных валютах. Это позволяет им проводить противоциклическую политику, то есть они могут понижать процентные ставки, увеличивать государственные расходы и тем самым защищаться от экономических спадов. Страны, находящиеся в центре, кроме того, контролируют МВФ и международную финансовую систему. Эти два фактора, взятые вместе, позволяют им в значительно большей мере влиять на собственную судьбу, чем странам на периферии, которые находятся в более зависимом положении.

Вопреки убеждениям рыночных фундаменталистов финансовые рынки не стремятся к равновесию, они подвержены кризисам. С 1980 года произошел целый ряд разрушительных финансовых кризисов, однако всякий раз, когда возникала угроза центру, власти предпринимали решительные действия для защиты системы. В результате опустошение – удел периферии. Это делает страны в центре не только более богатыми, но и более стабильными. Это заставляет капиталистов из стран на периферии держать накопленное богатство в центре. Производственные активы в странах на периферии, с свою очередь, в значительной мере принадлежат иностранцам. Вывоз капитала местными капиталистами и влияние транснациональных корпораций уменьшают возможности стран на периферии управлять собственной судьбой и тормозят развитие демократических институтов. Отрицательные моменты накапливаются, и у некоторых стран на периферии потери от глобализации могут быть больше, чем выгоды.

И в третьих, есть неравенство между странами с хорошими правительствами и исправно функционирующими демократическими институтами с одной стороны и странами с коррумпированными или репрессивными режимами – с другой. Экономический прогресс обычно оценивают в совокупности, однако в пределах этой совокупности существуют победители и проигравшие, и различия между ними становятся все более и более существенными. В то время как одни страны идут вперед, другие движутся в противоположном направлении. К сожалению, кризисы развиваются намного стремительнее, чем позитивные изменения, и могут одним махом свести на нет результаты многих лет развития. Положение ухудшается еще и тем, что за одним потрясением нередко следует другое. Вооруженные конфликты, репрессивные режимы и финансовые кризисы подпитывают сами себя и друг друга. Некоторые страны, похоже, глубоко сидят в этой ловушке – они образуют низший слой в глобальной капиталистической системе.[48] Остановить движение под уклон – одна из важнейших задач современного мира. В сложившейся ситуации право суверенитета не позволяет вмешиваться во внутренние дела государств. Существующие международные институты не годятся для решения задач, связанных с поддержанием мира, предотвращением гражданских волнений и устранением непокорных диктаторов.

В книге «Джордж Сорос о глобализации» я представил анализ недостатков существующего мирового порядка, но ограничился лишь экономическими и финансовыми аспектами. Меня занимала проблема совершенствования имеющихся международных финансовых и торговых институтов (МФТИ), и, помимо прочего, я показал, что всем им не хватает одного компонента – более эффективных способов предоставления международной помощи.

Для такой позиции были веские основания. Меня беспокоило то, что нечаянный альянс между рыночными фундаменталистами справа и антиглобалистами слева вполне мог подорвать, а то и вовсе уничтожить наши МФТИ. Озабоченность вызвали лозунги вроде «ВТО, засохни или сгинь», с одной стороны, и отрицательное отношение Конгресса США к международным договорам и институтам – с другой. Я чувствовал, что обладаю определенными познаниями в сфере финансовых рынков, кроме того, у меня имелись практические предложения. Но не прошло и двух лет, как назрела необходимость расширить анализ и распространить его, в дополнение к экономике и финансам, еще и на вопросы политики и безопасности.

К этой мысли меня подтолкнула реакция администрации Буша на террористическую атаку 11 сентября. Если прежде главным объектом моего внимания были крайности рыночных фудаменталистов, то теперь на первый план вышла обеспокоенность крайностями сторонников идеи американского превосходства. Я не собираюсь преуменьшать террористическую угрозу: и то и другое тесно взаимосвязано. События 11 сентября предоставили сторонникам идеи американского превосходства возможность «позволить себе крайности» и потащить за собой всю страну. Администрация Буша заявила, что события 11 сентября навсегда изменили мир. А Соединенные Штаты навязали такой подход всему миру.

Чтобы раскрыть тему должным образом, мне нужно рассмотреть под разными углами три основных проявления неравенства, которые присущи глобальной капиталистической системе, – неравенство между общественными и частными благами, между центром и периферией и между хорошими и плохими правительствами. Я не буду ограничиваться одними МФТИ, как это было прежде, а сосредоточу внимание на роли государств, особенно Соединенных Штатов.

В сегодняшнем мире все взаимосвязано намного сильнее, чем когда-либо, но наш политический порядок все еще строится на суверенитете государств. То, что происходит в каждой отдельно взятой стране, касается всех без исключения. Это было истиной и до событий 11 сентября, террористическая атака лишь подтвердила ее. Но принцип суверенитета не позволяет вмешиваться во внутренние дела других государств. Именно здесь кроется величайшая неразрешенная проблема существующего мирового порядка. Вторжение в Ирак – неправильный подход к ее решению. Но каким он должен быть? На этот вопрос я попытаюсь дать ответ в следующих главах.

Глава 7

Суверенитет и вмешательство

Понятие «суверенитет» появилось давно, в эпоху, когда общество состояло из правителей и подданных, а не из граждан. Оно стало краеугольным камнем международных отношений со времен Вестфальского мирного договора 1648 года. После тридцати лет религиозных войн было установлено, что правитель вправе определять религию своих подданных: Cuius regio eius religio (чья власть, того и вера). Во время французской революции король был свергнут, а суверенитет перешел к народу. С той поры ему бы и принадлежать народу, но на практике он попал к государству в лице правительства. На смену династической концепции суверенитета пришла национальная. Одни государства являются демократическими, другие – нет. Сложившееся положение не под силу изменить никому, ибо суверенитет защищает репрессивные режимы от вмешательства извне.

Анахронизм ли это или нет, но суверенитет остается основой существующего мирового порядка. И думать иначе не может ни один здравомыслящий человек. Как уже отмечалось, мы живем в несимметричном мире: экономика глобализована, а политическая власть по-прежнему опирается на суверенитет государств.

Это ставит перед нами два вопроса: как безболезненно вмешаться во внутренние дела суверенного государства и как добиться того, чтобы вмешательство служило общему интересу? Большинство существующих международных институтов, и в первую очередь ООН, представляют собой ассоциации суверенных государств, которые ставят национальные интересы выше общих. Кто же тогда имеет право на вмешательство и на каких основаниях?

Конструктивное вмешательство

Первый вопрос решается довольно просто. Оказание помощи не является нарушением суверенитета государств: они либо принимают ее, либо отвергают. Иностранная экономическая поддержка, другие формы помощи могут служить эффективным инструментом в деле улучшения внутреннего положения без какого-либо посягательства на суверенитет.

Глобальный капитализм привел к появлению глобальных рынков, а международная помощь, в любой ее форме, противоречит рыночным законам. В результате в существующей структуре международных отношений возник дисбаланс между конструктивными и карательными мерами. Это существенный недостаток глобальной капиталистической системы. Конструктивные, позитивные действия должны иметь значительно большее значение. Они не нарушают суверенитета государства-реципиента, а прекращение поддержки вполне может служить наказанием, которое также не наносит ущерба суверенитету страны.

Однако иностранная помощь – это лишь частичное решение. Оно возможно только в тех странах, которые согласны принять помощь. Намного сложнее обстоят дела в странах с репрессивными и коррумпированными правительствами, которые противятся вмешательству. Вмешательство извне необходимо им еще больше, чем странам, стремящимся получить иностранную помощь. Как в этом случае совместить вмешательство и суверенитет?

Суверенитет народа

Принцип суверенитета необходимо пересмотреть. Суверенитет принадлежит народу; считается, что граждане делегируют его правительству через избирательный процесс. Но, во-первых, не все правительства избираются демократическим путем, а во-вторых, даже демократическое правительство может злоупотреблять вверенной ему властью. Если злоупотребления властью серьезны, а люди лишены возможности исправить положение, вмешательство извне вполне оправданно. Международное вмешательство нередко единственная надежда для притесняемых.

Суверенитет народа – действенный принцип. Его легко понять и принять. Он вытекает из философии просветителей, которая подвигла архитекторов французской революции на передачу суверенитета от короля народу.[49] На практике можно немало выиграть от возврата к исходной (революционной) идее.[50] Существующий мировой порядок построен на суверенитете, доставшемся государству и его правительству. Установив, что суверенитет принадлежит народу, мы можем проникнуть в национальное государство и защитить права людей.

Нельзя сказать, что с концепцией суверенитета народа все легко и просто. Как, например, решить, кто именно достоин права на самоопределение в обществе, где имеются этнические меньшинства или группы, объединенные разными идеями? Этот вопрос вызвал немало проблем в процессе мирного урегулирования после Первой мировой войны. Ярким примером является и Ирак. Вместе с тем, как общий принцип, концепция представляет несомненную ценность.

Обязанность защищать

Правители суверенного государства обязаны защищать своих граждан. Если они этого не делают, обязанность по защите должна переходить к международному сообществу. Международному сообществу необходимо положить этот принцип в основу своей политики. Одна из основных причин моего несогласия с американским вторжением в Ирак заключается в том, что Америка скомпрометировала этот принцип, подменив международную законность своей мощью.

Положение об «обязанности защищать» было разработано комиссией, подчиняющейся Кофи Аннану, генеральному секретарю ООН.[51] Основные его моменты заслуживают детального рассмотрения. Особое внимание я хочу уделить всеобъемлющим принципам, разъяснению того, каким должно быть гуманитарное вмешательство, чтобы оно служило интересам местного населения и оправданию военного вмешательства как последнего средства.

Обязанность защищать: основополагающие принципы

1. Исходные положения

А. Государственный суверенитет подразумевает определенные обязанности, и основная ответственность за защиту населения страны возлагается на само государство.

В. Если населению страны причиняется тяжкий вред в результате внутренних военных конфликтов, волнений, репрессий или недееспособности государственной власти, а соответствующее государство не желает или неспособно предотвратить этот вред, то принцип невмешательства уступает место международной обязанности защищать…

2. Составные элементы обязанности защищать людей

Обязанность защищать людей включает в себя три конкретных типа обязательств:

A. Обязательство предотвращать вред: бороться как с глубинными, так и с непосредственными причинами внутренних конфликтов и иных кризисов, создающих угрозу для населения страны.

B. Обязательство реагировать на причинение вреда: в ситуациях настоятельной необходимости принимать соответствующие меры, в том числе меры принуждения, такие как санкции и международное уголовное преследование, а в самых крайних ситуациях – идти на военное вмешательство.

C. Обязательство устранять причиненный вред: предоставлять, особенно после военного вмешательства, всю необходимую помощь для ликвидации последствий кризиса и вмешательства, для восстановления разрушенных объектов, примирения враждующих сторон, устранения причин того вреда, который вмешательство было призвано предотвратить или остановить.

3. Приоритеты

А. Самым важным отдельно взятым аспектом обязанности защищать людей является обязанность предотвращать нанесение вреда: вопрос о вмешательстве должен рассматриваться только после исчерпания всех других возможностей и ресурсов.

В. При исполнении обязанности предотвращать вред и обязанности реагировать всегда следует в первую очередь рассматривать меры, предполагающие по возможности меньшую степень вмешательства и принуждения.

Обязанность защищать: принципы военного вмешательства

1. Порог справедливости

Военное вмешательство с целью защиты жизни и безопасности людей представляет собой исключительную и чрезвычайную меру. Оправдать ее могут лишь причиняемый людям серьезный и непоправимый вред или непосредственная и неотвратимая угроза причинения такого вреда, а именно:

A. Фактическая или ожидаемая массовая гибель людей в связи с геноцидом или другими причинами, которые возникают в результате намеренных действий государства, его неспособности или нежелания действовать, а также распада самой государственной власти в стране.

B. Фактически происходящие или ожидаемые крупномасштабные «этнические чистки» путем убийства, принудительного выселения, актов террора или массового изнасилования.

2. Принципы предосторожности

А. Добросовестность намерений: главной целью вмешательства, чем бы ни руководствовались страны, осуществляющие его, должно быть прекращение или предотвращение страданий людей. Добросовестное намерение надежнее обеспечивается в случае многосторонних операций, опирающихся на поддержку самих жертв и общественного мнения в регионе.

В. Принцип последнего средства: военное вмешательство может быть оправдано лишь в том случае, если испробованы все невоенные способы предотвращения кризиса или его мирного разрешения и имеются серьезные основания полагать, что меры меньшего масштаба не дадут результата.

C. Соразмерность средств: масштаб, продолжительность и интенсивность планируемого военного вмешательства не должны превышать минимально необходимого для достижения конкретных целей защиты людей.

D. Разумные шансы на успех: необходима достаточная вероятность успешного достижения оправдывающей вмешательство цели прекращения или предотвращения страданий, а вероятные последствия вмешательства не должны быть более тяжелыми, чем вероятные последствия невмешательства.

3. Законные полномочия на вмешательство

А. Наиболее подходящим органом для санкционирования военного вмешательства с целью защиты людей является Совет Безопасности ООН. Задача заключается не в том, чтобы найти альтернативу Совету Безопасности, а в том, чтобы сделать его работу более эффективной, чем сегодня.

B. Во всех случаях необходимо получать санкцию Совета Безопасности до начала военного вмешательства…

C. Совет Безопасности должен безотлагательно рассматривать вопрос о санкционировании вмешательства в случае обвинений в массовых убийствах и широкомасштабных этнических чистках…

D. Пять постоянных членов Совета Безопасности должны договориться не применять право вето в тех случаях, когда не затрагиваются их жизненно важные национальные интересы…

E. Если Совет Безопасности отклоняет запрос на санкцию или не принимает никакого решения в разумный срок, возможны следующие альтернативные действия:

i) вынесение вопроса на рассмотрение чрезвычайной специальной сессии Генеральной Ассамблеи ООН;

ii) принятие мер со стороны региональных организаций в соответствии с главой VIII Устава ООН с последующим их утверждением Советом Безопасности.

F. Совет Безопасности со своей стороны должен учитывать, что, если он в ситуации, требующей немедленных действий, не выполнит свою обязанность защищать людей, те государства, которых это касается, могут посчитать возможным для себя использовать другие меры, соответствующие серьезности и неотложности положения, а это нанесет урон престижу ООН и доверию к ней.[52]

Этот документ предлагает ясные критерии допустимости военного вмешательства, намного более ясные и приемлемые, чем доктрина Буша, однако принцип предупреждения, который представляет собой наиболее важный аспект обязанности защищать, требует отдельного рассмотрения.

Предупреждение конфликтов

Предупреждение конфликтов никогда не бывает преждевременным. Чем раньше начинается этот процесс, тем меньше его цена и больше возможностей избежать кровопролития. В бывшей Югославии внешнее давление на Милошевича в тот момент, когда он упразднил автономию Косово в 1990 году, или годом позже, когда приказал югославским военно-морским силам обстрелять Дубровник, могло бы предотвратить целый ряд трагедий, потрясавших регион на протяжении следующего десятилетия.

Прибалтийские государства, в частности Латвия и Эстония, являют собой яркий пример возможностей предупреждения конфликтов. В 1940 году эти государства против их воли заставили войти в состав Советского Союза. При советской власти значительная часть местного населения была депортирована, а его место заняли другие народности. После восстановления независимости в 1991 году прибалтийские государства попытались лишить гражданства представителей других национальностей. Такое несправедливое отношение к весьма многочисленной русскоязычной общине вполне могло стать веским основанием для вооруженного вмешательства со стороны России. Налицо были все предпосылки вооруженного конфликта, однако под давлением Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) и Европейского союза прибалтийские государства предоставили национальным меньшинствам законные права и защиту. Мои фонды, призванные способствовать развитию открытых обществ, активно участвовали среди прочих в этом процессе, помогая наладить изучение языков и поддерживая другие формы национального примирения. Кризисную обстановку удалось разрядить, и прибалтийские государства избежали участи стран Балканского полуострова.

Раннее предупреждение кризисов, увы, не приносит сенсаций. Если к балканскому кризису внимание было приковано, то процессы в прибалтийских государствах протекали незаметно. При нынешнем положении дел ситуация должна ухудшиться до определенного предела, прежде чем правительства решатся занять твердую позицию. О достижении этого предела обычно сигнализирует серьезная обеспокоенность общественности, вызванная страшными картинами, которые демонстрируются телевидением, но к этому моменту уже слишком поздно думать о предупреждении кризиса. К тому же с ростом числа кризисов реакция общественности притупляется, и требуется намного больше времени, чтобы возникла мысль о необходимости внешнего вмешательства. Медлительность США с вмешательством в Либерии как раз тот самый случай.

Поскольку на ранних стадиях крайне трудно предугадать, какой именно конфликт обернется кровопролитием, наиболее эффективной формой предупреждения является сокращение возможностей для возникновения кризиса. Это требует системных реформ. Такие реформы не устранят смертоносных конфликтов, однако снизят вероятность их возникновения.

Мы уже говорили о неравенстве, связанном с глобальным капитализмом: неравенстве между центром и периферией, неравенстве между частными и общественными благами и, что важнее всего, о неравенстве между хорошими и плохими правительствами. Как выразился экономист Джеффри Сакс, два основных источника бедности и нищеты – это неудачное место расположения и плохое правительство.[53] Под плохим правительством я понимаю репрессивные, коррумпированные и абсурдные режимы, недееспособные государства и государства, раздираемые внутренними конфликтами. Конечно, с неудачным местом расположения вряд ли что-нибудь можно сделать, а вот случаи с плохим правительством не так безнадежны. С моей точки, зрения наиболее эффективный путь предупреждения конфликтов – создание условий для развития открытых обществ по всему миру. Это основополагающий принцип для моих фондов после распада советской империи, его практически можно считать доктриной Сороса. Для Соединенных Штатов было бы неплохо заменить доктрину Буша – доктрину упреждающих акций военного характера – на доктрину предупредительных акций, конструктивных по своей природе.

Варшавская декларация

Если говорить честно, то я не вправе называть идею поддержки развития отрытых обществ доктриной Сороса. Она сформулирована в таком малоизвестном документе, как Варшавская декларация. Декларация провозглашает, что в интересах всех демократических государств, взятых как единая группа, обеспечить развитие демократии во всех остальных странах.[54]

Ее подписали 107 государств (это больше, чем число демократических стран в мире), включая США, на конференции, состоявшейся в Варшаве в 2000 году. Конференцию финансировал Государственный департамент США, возглавляемый Мадлен Олбрайт. Варшавская декларация осталась на бумаге и, наверное, даже не попала бы в газеты, если бы Франция не отказалась подписать ее из-за того, что та была предложена Соединенными Штатами.

Вместе с тем Декларация заслуживает большего внимания, поскольку она подводит реальную основу под вмешательство во внутренние дела суверенных государств. Есть два веских аргумента в ее пользу. Один – это народы, суверенитетом которых злоупотребляют, они нуждаются во внешней поддержке. Нередко внешняя помощь – их единственная надежда. Это вдохновляющий аргумент для таких людей, как я, но он совершенно не трогает причастные правительства с их национальными интересами. Другой аргумент – безопасность и благополучие народов, живущих в открытых обществах, а вот это уже должно в равной мере волновать и правительства, и граждан. Мир становится все более взаимозависимым. То, что происходит внутри отдельно взятой страны, даже такой небольшой и изолированной, как Афганистан, вполне способно повлиять на безопасность всего остального мира. Так было до событий 11 сентября, а с тех пор стало лишь более очевидным. Поскольку недееспособные государства, репрессивные, коррумпированные и неподходящие режимы, а также внутренние конфликты таят в себе угрозу для окружающих, общим интересом всех демократических, открытых обществ является обеспечение развития открытых обществ по всему миру.

Распространение демократии тесно связано с экономическим развитием, а то и другое вместе – с национальной безопасностью. Утверждения о том, что мы должны бороться с терроризмом, поощряя развитие открытых обществ, могут показаться странными, тем не менее в них есть логика. Мы, несомненно, должны защищаться от терроризма, повышая бдительность, принимая защитные меры и совершенствуя сбор разведывательных данных, однако нам также необходимо устранять первопричины враждебного отношения. Конечно, в открытых обществах тоже случаются террористические акты (пример тому – взрыв в Оклахома-Сити), но они не дают терроризму разрастись до таких масштабов, какие он имеет в недееспособных государствах или государствах-изгоях.

Терроризм не следует воспринимать как единственную или даже главную причину, по которой нужно стремиться к устранению пороков существующего мирового порядка. Экономическое развитие и формирование открытых обществ – сами по себе достойные задачи. Должно быть, что-то не так с нашими ценностями, если нам нужен терроризм для напоминания об этом. В действительности изъян кроется в самой глобальной капиталистической системе: она слишком уж полагается на рыночный механизм. Как мы уже видели, рынки очень эффективны при распределении ресурсов, необходимых для удовлетворения конкурирующих частных потребностей, но совершенно не обеспечивают удовлетворения таких коллективных потребностей, как поддержание мира, защита окружающей среды, социальная справедливость и даже обеспечение функционирования самого рыночного механизма. До начала глобализации национальные государства лучше выполняли функцию предоставления общественных благ, теперь же мы все больше нуждаемся в международном сотрудничестве. Соединенные Штаты не могут быть ни мировым полицейским, ни крестным отцом. Америке нужно работать вместе с другими странами. Это подводит нас ко второму серьезнейшему нерешенному вопросу существующего мирового порядка: как добиться того, чтобы внешнее вмешательство служило общим интересам в мире, состоящем из суверенных государств?

Организация Объединенных Наций

На мой взгляд, документ под названием «Обязанность защищать» возлагает слишком большие надежды на ООН. Это неудивительно, если учесть, что он был подготовлен по запросу Генерального секретаря. Поскольку ООН представляет собой ассоциацию суверенных государств, которые руководствуются тем, что они считают своими национальными интересами, она не всегда способна исполнить обязанность защищать.

Организация Объединенных Наций – главный международный институт, принимающий решения по вопросам безопасности, но, увы, крайне несовершенный. Она поставила перед собой кучу благороднейших целей, но не всегда способна выполнить их. Благородные устремления перечислены в преамбуле Устава ООН, при этом устав ничего не говорит о средствах и властных полномочиях, которые позволили бы превратить их в реальность. Причина в том, что преамбула оперирует терминами типа «мы, народы», а сам устав исходит из суверенитета стран-членов. Интересы государств вовсе не обязательно совпадают с интересами живущих в них народов. Многие страны не являются демократическими, многие жители не имеют статуса граждан. В результате ООН может делать только то, что позволяют страны-члены. Это полезный институт, который вполне может стать еще более полезным, но с точки зрения достижения целей, сформулированных в преамбуле, он не оправдывает надежд. Надежды, связанные с Организацией Объединенных Наций, необходимо умерить с учетом ограничений, заложенных в ее устав.

Наиболее эффективным структурным элементом ООН является Совет Безопасности, поскольку он может не принимать во внимание суверенитет стран-членов. Пять постоянных членов Совета Безопасности имеют право вето, при достижении согласия и получении поддержки необходимого большинства Совета они способны навязать свою волю всему миру. Это теоретически делает Совет Безопасности самым влиятельным институтом на земле. Его решения имеют силу закона, хотя у Совета зачастую нет возможности принудительно обеспечить выполнение своих решений. На практике постоянные члены редко приходят к согласию по наиболее важным вопросам.

Это слабое место проявилось в первые же дни существования ООН. Сразу же после учреждения организации холодная война превратила единодушие среди постоянных членов в нечто недостижимое. После распада Советского Союза был такой момент, когда Совет Безопасности мог функционировать именно так, как это задумывалось изначально, но западным державам не удалось воспользоваться ситуацией. По кризису в Боснии они не смогли прийти к единому решению, а в случае кризиса в Руанде вообще ничего не предприняли. Позднее, однако, сторонники идеи американского превосходства стали испытывать антипатию к Совету Безопасности из-за того, что он предоставляет одинаковые права всем постоянным членам.

Совет Безопасности можно реорганизовать и пересмотреть право членства и право голоса, но на это вряд ли стоит рассчитывать, поскольку такое решение требует согласия всех заинтересованных стран. Почему Франция должна обладать таким же правом вето, как и Соединенные Штаты? Способна ли Франция уступить свое место в Совете Безопасности? Предложений по реформированию ООН было бесчисленное множество, но все они наталкивались на нежелание суверенных государств пожертвовать своими национальными интересами ради общего интереса.

Существует резкий контраст между Советом Безопасности и другими составными частями ООН. Теоретически Совет Безопасности может действовать невзирая на суверенитет всех государств, за исключением тех, которые имеют право вето; другие же структурные единицы ООН находятся в полной зависимости от стран-членов, поскольку любое действие требует их согласия. Это превращает организацию в неэффективную, громоздкую и дорогостоящую структуру. Генеральная Ассамблея – «говорильня», а агентства стреножены необходимостью приспосабливаться к запросам стран-членов. Агентства служат также своего рода заповедником для лишних дипломатов и оставшихся не у дел политиков.

В последние годы ООН столкнулась с отрицательным отношением к себе со стороны крупнейших и наиболее влиятельных членов. В 90-х годах Соединенные Штаты не раз задерживали выплату взносов, обходили организацию или принижали ее значение. После событий 11 сентября США явно предпочитают действовать без оглядки на ООН. Конечно, у организации есть определенные ограничения, но она могла бы стать намного эффективнее при поддержке США. Администрация Буша смотрит на ООН как на нечто неэффективное, но именно такое отношение и лишает ее эффективности. Никогда еще не было столь очевидного «самореализующегося предсказания»!

Многосторонность

Настаивая на многостороннем подходе, я вовсе не хочу сказать, что Соединенные Штаты должны действовать исключительно через ООН. Учитывая, что эта организация несовершенна и не идет на реформирование, неизбежны ситуации, в которых уместен выход за рамки ООН. Я уверен, наше вмешательство в Косово было бы оправдано и без санкции ООН, а наши действия в Боснии принесли бы больший эффект, если бы мы опирались на НАТО, а не на ООН. Однако односторонняя акция, идущая вразрез с международным общественным мнением, не может быть оправдана, более того, она несет угрозу нашей безопасности, ибо настраивает против нас весь мир. Именно этого и добилась администрация Буша своей оголтелой односторонностью. Для наших акций необходим прочный фундамент законности. Нам нужно было заручиться широкой поддержкой, прежде чем планировать войну в Ираке. Причем в число сторонников следовало бы привлечь не только Европу, но и ряд менее развитых стран, включая исламские.

Сообщество демократий