Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона - Игорь Сергеевич Дмитриев на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Бэкон просил Бёрли не менять своего хорошего к нему отношения и помочь «вернуть благосклонность Ее Величества», которая для него (Бэкона) «дороже жизни (is to me dearer than my life[241].

Фрэнсис, конечно, понимал, что его выступления в парламентских дебатах сильно и, может быть, надолго застопорили его придворную карьеру, тем более что Эссекс не стал его защищать перед Елизаветой (возможно, убедившись в бесплодности такой защиты на примере Антона). В какой-то момент Бэкон был готов отказаться от активной политической деятельности и обратиться к философским и научным изысканиям. Однако, подумав, решил, как выразились его биографы, «to give his fragile political career one last chance»[242], сделав ставку на Эссекса, который в начале 1593 года стал-таки членом Тайного совета.

Карьерные поиски

Перед Бэконом, которого никак не устраивала карьера private lawyer, стояли две главные задачи – восстановить благорасположение королевы и получить должность генерального атторнея[243]. Именно эти задачи должен был решить Эссекс как патрон Бэкона.

В организованной графом кампании по служебному продвижению Бэкона последний надеялся вернуть хорошее отношение к себе дяди, барона Бёрли, воспользовавшись услугами его секретаря М. Хикса (Michael Hicks; 1543–1612) и своих племянников – Томаса и Роберта Сесилов.

С сэром Томасом (Thomas Cecil, 1st Earl of Exeter; 1542–1623) проблем не было. Он сразу обратился к отцу с просьбой посодействовать тому, кто был «почти родственником нашему дому, и чьи таланты и умственные способности ваше сиятельство, как мне известно, не считает неподходящими для той должности, которой он добивается»[244]. Сложнее было с сэром Робертом. Тот был поумнее, более брата вовлечен в государственные интриги и потому дал уклончивый ответ: во-первых, он не посвящен в «reshuffle plans» Ее Величества, а во-вторых, было бы лучше, если бы Бэкон смог «склонить графа [Эссекса] к участию в этом деле, ибо граф питает к Вам подлинную любовь и владеет надежнейшими и сильнейшими средствами преодолеть неудовольствие Ее Величества по отношению к вам»[245].

Хотя сэр Роберт в этой ситуации решил умыть руки, Бэкон понимал, что его совет обратиться к графу вполне резонный. Но Эссекс отвечал на настойчивые просьбы своего друга помочь восстановить расположение королевы, что Ее Величество уже «совсем смягчилась (thoroughly appeased)» и единственное препятствие для его (Бэкона) дальнейшего продвижения по службе состоит в «the exception of his year», т. е. – молод еще быть генеральным атторнеем. Но Эссекс уверен, что Бэкон «вскоре сможет преодолеть эту трудность»[246].

В июле 1593 года граф посетил Энтони Бэкона и заверил того, что непременно все устроит, надо только немного подождать, потому как сейчас Ее Величество «должна сначала встретиться с французскими и шотландскими послами и уладить свои зарубежные дела, а потом уже она сможет думать о делах внутренних»[247]. Ободренный этими словами, Энтони немедленно сообщил об уверениях графа матери. Если Эссексу и вправду удастся получить для Фрэнсиса доходную должность, то они больше не будут зависеть от дядюшки Уильяма: «мне не нужно будет беспокоить лорда-казначея, прося его помощи, занимая у него некие суммы для оплаты моих долгов… И чем более я буду свободен, тем тверже я смогу быть в разговорах с его сиятельством по поводу моего брата, чье благополучие и продвижение я рассматриваю как свое собственное»[248].

Однако в действительности все оказалось сложнее. Граф явно недооценил Елизавету, полагая, что, если она пускает его в свою постель, то без труда допустит его или его протеже на высшие государственные должности[249]. 22 августа 1593 года, когда Эссекс пытался заговорить с королевой о Бэконе, она быстро прекратила беседу, сославшись на то, что торопится на ужин. Правда, на следующий день Елизавета удостоила Эссекса «полной аудиенции, но с успехом, ненамного большим, чем ранее». Граф просил об «абсолютной amnestia» для Бэкона «и [его] доступе (т. е. возможности получать аудиенции Ее Величества. – И. Д.), как в прежние времена». В ответ Елизавета возразила, что Фрэнсис был «виноват больше, чем кто-либо другой из членов парламента, и когда она их (парламентариев. – И. Д.) простит и вновь явит свою милость к тем, кто ее тогда обидел, то она это сделает по отношению ко многим, кто был менее виновен, но также и в отношении» Бэкона.

«И еще она сказала, – писал Эссекс далее, разъясняя Фрэнсису позицию Ее Величества, – что доступ [к ней] вы имеете такой, какой просите. Если бы дело было во времена ее отца (Генриха VIII. – И. Д.), то тогда за гораздо меньший проступок человеку было бы отказано находиться в присутствии короля навсегда. Вы же можете приходить ко двору, когда захотите; но с ее стороны было бы слишком опрометчиво, будучи столь сильно недовольной вами, позволить вам близкий доступ (near access), который она разрешает только тем, к кому исключительно благоволит»[250].

Пока Эссекс хлопотал о Бэконе перед королевой, леди Анна (мать Фрэнсиса) решила использовать семейные связи. Она обратилась по поводу своих сыновей к мужу своей сестры, лорду Бёрли. Однако лорд-казначей, в самых высоких словах отозвавшись о братьях Бэконах (если им есть что пожелать, то только здоровья), заметил: «Хотя у меня меньше возможности делать добро моим друзьям, чем полагают, они не будут испытывать недостатка в [моем] намерении сделать им добро»[251]. Откровенней всех выразился Роберт Сесил: «Вряд ли королева согласится предложить вам место (an office), если она воздерживается от разговора с вами»[252].

Между тем лорд Бёрли в сентябре 1593 года включил Фрэнсиса в список кандидатов на должность генерального атторнея, который представил королеве. Но Елизавета попросила лорда-хранителя Джона Пакеринга[253] подобрать другие кандидатуры. Пакеринг обратился за советом к Бёрли, и тот вновь назвал Фрэнсиса в качестве «подходящего человека». Лорд-хранитель согласился включить Фрэнсиса в свой список в память о сэре Николасе, но заметил, что считает других юристов, в частности сэра Джона Брогрейва (J. Brograve; 1538–1613), атторнея герцогства Ланкастер, более достойными.

В октябре Эссекс снова в разговоре с королевой поднял вопрос о Бэконе. На этот раз Елизавета была настроена мягче, похвалив графа за его хлопоты о Фрэнсисе, но заметила, что он слишком усердствует в этом деле, тогда как даже дядя Бэкона поставил его в списке кандидатов вторым после Кока, по сравнению с которым Фрэнсис имеет важный недостаток – молодость (Бэкону в 1593 году исполнилось 32 года, Коку – 41). На это Эссекс ответил, что, хотя «голова и борода мистера Кока поседели с возрастом, это не компенсировало его другие недостатки»[254].

10 ноября 1593 года Фрэнсис пишет Эссексу загадочное письмо. Послание доставил Эссексу в Виндзор Энтони Станден[255]. В этом письме Бэкон поделился с графом своими подозрениями:

«Я полагаю нет ничего дурного в том, что я сообщу вашему сиятельству то, к чему я пришел отчасти по догадке, а отчасти благодаря сообщению одного недавно выздоровевшего – во многом благодаря молитвам вашего сиятельства – человека, и исходя из чего я имею веские основания думать, что некто плетет тайные интриги.

И хотя это может показаться странным, учитывая, сколь много для него значит быть непосредственно связанным с вашим сиятельством (принимая во внимание и его врагов, и его цели), однако я менее всего опираюсь в этом на какие-либо фантазии, поскольку он – человек настолько полагающийся на свою искусность и ловкость (подобно превосходному лодочнику, который, как вы знаете, подгребая к Вестминстеру, поглядывает на мост), что надеется добиться своей цели и при этом сохранить доброе расположения вашего сиятельства». В постскриптуме Бэкон просил Эссекса сжечь это письмо по прочтении.

Граф внимательно прочитал послание и уничтожил его, однако набросок письма (или его копия) сохранился[256]. Кого Бэкон заподозрил в тайных интригах? Кока, Ролстона, Р. Сесила? И кто был его информатором? Бёрли, Пакеринг? Многие исследователи склоняются к тому, что в интригах Бэкон обвинял Кока, а информацию получил от Пакеринга или Р. Сесила[257].

Спустя неделю Эссекс внезапно исчез из Виндзора, где тогда находился двор. 25 ноября Станден сообщал, что граф «отсутствовал три дня и вернулся сегодня утром около шести часов: это было началом его странной, воровской манеры поведения, сильно смущавшей его приверженцев и доброжелателей. Он специально приезжал поздно, чтобы быть в постели до полудня и ни с кем не разговаривать до обеденного времени».

7 декабря Эссекс снова исчез и новостей о нем не было до шести часов вечера 11 декабря. «Столь длительное отсутствие, – писал Станден, – которого не было все эти годы, явилось причиной сплетен при дворе… и даже когда граф появился, все были в большом возбуждении… По моему мнению, дело м-ра Фрэнсиса [Бэкона] могло быть тому причиной»[258].

Враги Эссекса воспользовались его отсутствием, чтобы распространить сплетню, будто он отправился в Дувр, намекая на возможное бегство за границу. Встревоженная и возмущенная королева приказала послать за ним, если той же самой ночью он не вернется. Но он вернулся, и Елизавета его тепло встретила[259].

Возможно, вся эта загадочная история действительно как-то связана с Ф. Бэконом, хотя, скорее всего, внезапные исчезновения Эссекса обусловлены иными причинами.

Но как бы то ни было, к началу весны 1594 года Эссекс понял, что место генерального атторнея Бэкону не достанется, королева явно склонялась к кандидатуре Э. Кока. 28 марта граф с сожалением пишет своему протеже: «она [Елизавета] сказала, что никто, кроме милорда казначея и меня, не думает, что вы подходите на эту должность»[260]. Однако если Кок будет назначен генеральным атторнеем (что и произошло 10 апреля 1594 года), то освобождается занимавшаяся им с 11 июня 1592 года должность генерального королевского солиситора. Сам Эссекс полагал, что Бэкон заслуживает большего, но выхода не было, и теперь надо было добиваться solicitorship, тем более что серьезных соперников у Фрэнсиса в борьбе за это место не просматривалось. Однако из этого не следовало, что для королевы не было серьезных причин отказывать ему в этой должности. Главными минусами Бэкона (даже если забыть про его выступления в парламенте, вызвавшие гнев Елизаветы) были отсутствие юридического опыта и молодость, в январе 1594 года ему исполнилось «только» 33 года. Высшим елизаветинским чиновникам в день их назначения на главные государственные посты было за сорок, а то и за пятьдесят, и они уже имели большой опыт государственной службы, «after serving an arduous apprenticeship», как выразился Джулиан Мартин[261]. К примеру, Томас Эджертон (Thomas Egerton, 1st Baron Ellesmere; ок. 1540–1617) стал генеральным солиситором в 1581 году, когда ему было за или под сорок, спустя без малого год – генеральным атторнеем, в 1594 году его назначили хранителем свитков (Master of the Rolls), а в 1596-м – лордом-хранителем и в 1603-м – лордом-канцлером[262]. Коку в день назначения генеральным солиситором было сорок лет, а генеральным атторнеем он стал в сорок два года. Исключения весьма редки, скажем – У. Сесил, который стал в тридцать лет госсекретарем при Эдуарде VI[263] и в тридцать восемь – вновь назначен на эту же должность при Елизавете I.

Бэкон был не только сравнительно молод для высоких постов, но он не участвовал в, как бы мы сегодня сказали, громких судебных процессах, он, по словам его противников, «никогда не выступал на поле брани (he had never entered the place of battle[264]. Первое значительное выступление Фрэнсиса в суде королевской скамьи состоялось в конце января 1594 года. Впрочем, начало оказалось весьма удачным, и лорд Бёрли поздравил племянника с «first-fruits of his public practice»[265]. Удачными оказались его выступления и в двух других сложных и важных судебных процессах (один из молодых юристов заметил даже, что «Бэкон может оказаться для Кока слишком твердым орешком»[266]). Все это было замечательно, но совершенно недостаточно, чтобы Елизавета решила назначить Фрэнсиса на высокий пост. Тем более что 13 февраля 1594 года начались пасхальные каникулы, продлившиеся до 17 апреля, и суд королевской скамьи не работал.

Итак, к началу апреля 1594 года образовались следующие вакансии на высшие государственные посты:

– хранителя свитков (место освободилось 4 февраля 1593 года, после смерти сэра Джилберта Джерарда (Gilbert Gerard;?–1593), и на него прочили Т. Эджертона, который в итоге и занял этот пост), и

– две вакансии государственных секретарей (одна образовалась еще в апреле 1590 года после смерти Ф. Уолсингема, другая должность официально значилась за Уильямом Дэвисоном (William Davison; 1541–1608), но тот с февраля 1587 по сентябрь 1588 года находился в тюрьме[267], а после выхода из Тауэра был отстранен от государственных дел). Фактически с июля 1590 по июль 1596 года обязанности госсекретаря – в качестве Acting-Secretary – исполнял лорд Бёрли, который с начала 1594 года (если не раньше) начал начтойчиво уговаривать королеву сделать соответствующие назначения. Бёрли предлагал переместить Т. Эджертона с должности хранителя свитков на пост генерального атторнея, Э. Кока – с поста генерального солиситора на освобожденную должность атторнея, Ф. Бэкона назначить солиситором, а госсекретарями сделать сэра Роберта Сесила (сына Бёрли) и сэра Эдуарда Стаффорда[268]. Эссекс решительно воспротивился этим предложениям. Он прямо заявил Роберту Сесилу, что будет добиваться для Фрэнсиса Бэкона места атторнея.

Елизавета же, изрядно разочаровавшаяся в Эссексе, и не допускавшая, чтобы кто-либо вмешивался в то, что являлось ее прерогативой, решила сделать так, как считала нужным, отчасти, но только отчасти, приняв план лорда Бёрли. 10 апреля 1594 года Т. Эджертон стал Master of the Rolls, Э. Кок – генеральным атторнеем, тогда как должности генерального солиситора и госсекретарей остались вакантными.

Однако к этому времени в Лондоне появилась новая talking point: арест личного врача Елизаветы Родриго Лопеса (Rodrigo Lopez; ок. 1525–1594), заподозренного в участии в заговоре с целью убийства королевы.

Дело Лопеса

Братьям Бэкон, особенно Энтони, Лопес был фигурой знакомой. Португальский еврей, обращенный в христианство, он сначала стал личным врачом графа Лестера, затем сэра Фрэнсиса Уолсингема и графа Эссекса, а с 1581 года – королевы, которая предоставила ему монополию на ввоз аниса и сумаха. Кембриджский ученый Габриель Харвей считал его неучем, но признавал умение Лопеса создавать себе репутацию: «он очень хорошо рассказывал о себе как о лучшем [враче] и, используя какую-то еврейскую практику [лечения], сколотил хорошее состояние, приобрел некоторую репутацию как у королевы, так и у лордов и их жен»[269].

Лопес знал пять языков, был в контакте с еврейским сообществом Антверпена, а также с претендентом на португальский трон Доном Антонио, чьим агентом в Лондоне был брат жены Лопеса[270]. Разумеется, Лопес был вовлечен в шпионскую сеть Уолсингема, под контролем которого поддерживал связь с испанскими властями и португальскими националистами. Но, как и многие, занимавшиеся разведкой, Лопес ухитрялся состоять на жалованьи двух противоборствующих сторон, в данном случае – и Англии, и Испании. Эссекс, после смерти Уолсингема, предложил португальцу работать на него, на что тот ответил: «Милорд, это очень серьезное и опасное дело, сейчас вы в фаворе, но как долго это будет продолжаться – неизвестно. Вы можете умереть и тогда меня обвинят в измене»[271]. Однако королева одобрила идею Эссекса привлечь ее врача к разведывательным операциям и обещала Лопесу вознаграждение за службу. В итоге, Лопес согласился.

Но вскоре граф разочаровался в новом агенте, поскольку выяснилось, что тот сообщал информацию Эссексу лишь во вторую, а то и в третью очередь, предпочитая сначала делиться ею с лордом Бёрли или с королевой. Поэтому Эссекс выглядел глупо, когда приносил Елизавете сведения, ей уже известные. А когда граф узнал, что Лопес в подпитии рассказал Дону Антонио и еще одному испанцу, агенту Эссекса, как намедни вылечил графа от венерической болезни, последний поклялся отомстить врачу. Вскоре такой случай Эссексу представился.

В середине октября 1593 года по подозрению в продаже английских секретов Испании был арестован португалец Феррера де Гама (Ferrera da Gama). Эссекс стал перехватывать всю корреспонденцию португальских подданных, находящихся в Англии. Из полученных документов он вскоре узнал, что Лопес является участником какого-то заговора. На допросе Феррера признался, что он и его сообщники хотели добиться мира с Испанией, и Лопес был участником тайных переговоров.

В пятницу 21 января 1594 года врач был арестован и допрошен в Бёрли-хаусе. Пока лорд Бёрли, Эссекс и Р. Сесил вели допрос, в доме Лопеса проводился обыск. Однако никаких компрометирующих врача бумаг там не нашли. В конце дня Р. Сесил отправился в Кэмптон-корт к королеве, чтобы сообщить ей, что «свидетельств преступных намерений» со стороны Лопеса найдено не было. И когда Эссекс в тот же вечер встретился с Елизаветой, уже вернувшейся в Лондон, он понял, что Сесилы «успели все ему испортить, поскольку королева, обращаясь к нему, назвала его безрассудным и легкомысленным юнцом, начавшем дело против бедняги, вину которого он не в силах доказать» и в невиновности которого она вполне уверена[272]. После этого Эссекс, любивший театральные жесты, на два дня заперся в своем доме.

Прибыв в Эссекс-хаус, он сразу прошел в кабинет, не заметив ожидавшего его в гостиной Стандена. Спустя час Эссекс вышел из уединения и, увидев гостя, спросил, почему тот так плохо выглядит. Станден сообщил, что уже давно был бы в постели, если бы Энтони Бэкон не попросил его срочно передать графу полученные из придворных кругов хорошие новости относительно Фрэнсиса Бэкона. В чем именно состояли эти новости – неизвестно, но наверняка речь шла о перспективах служебного продвижения Фрэнсиса. Эссекс воспринял информацию весьма благожелательно и пообещал завтра же, в субботу, поговорить с королевой.

Но к ней он отправился только в воскресенье, 23 января. После аудиенции Эссекс признался Стандену, что королева «очень непостоянна в этом деле, она говорит то да, то нет», причину чего граф усматривал в происках его «могущественных врагов»[273].

29 января Лопес, до того содержавшийся в Эссекс-хаусе, был переведен в Тауэр и на следующее утро, допрошенный Эссексом и Р. Сесилом, признался, по словам Стандена, «более чем достаточно»[274]. Эссекс и Сесил вместе отправились ко двору в одной карете, и по дороге поссорились из-за назначения Фрэнсиса Бекона, который в то время весьма успешно выступал в суде королевской скамьи по ряду сложных дел, что не прошло мимо внимания королевы и ее окружения.

Между тем на 28 февраля 1594 года был назначен суд над Лопесом. К началу процесса нужно было подготовить массу бумаг, изучить перехваченные документы, некоторые из которых были зашифрованы. Бэкон активно помогал Эссексу, в частности, в расшифровке испанской корреспонденции, используя знания и навыки, полученные в годы работы в посольстве Полета. Кроме того, Эссекс поручил Бэкону составить обоснование процесса для правительства. Фрэнсис, неоднократно писавший для графа политические сочинения, представил весьма мрачный очерк о предательских намерениях Лопеса и других заговорщиков, явно предназначенный для публикации. В этом сочинении он утверждал, что испанский король действует против «христианской веры, вопреки природе и законам наций, военным и гражданским, против правил морали и политики»[275]. Однако Бёрли счел этот памфлет чрезмерно резким и труд Бэкона не был напечатан. Другая брошюра, написанная по заказу Бёрли, по-видимому, Уильямом Уэйдом (Sir William Wade (or Waad); 1546–1623) и Р. Сесилом, имела более сдержанный характер[276].

В итоге, по результатам судебного разбирательства, в котором тон задавали Э. Кок и Эссекс, Лопес был приговорен к смертной казни. Граф хвастливо уверял всех, что «обнаружил самую опасную и гнусную измену»[277]. Но королева, даже после вынесения приговора, продолжала сомневаться в виновности своего врача и откладывала экзекуцию до начала июня.

Вернемся, однако, к служебной карьере Фрэнсиса. Итак, Т. Эджертон в начале апреля 1594 года стал хранителем свитков (Master of the Rolls), а Э. Кок генеральным атторнеем, что в принципе давало возможность Ф. Бэкону, если на то будет воля Ее Величества, занять пост генерального солиситора. Р. Сесил, Т. Эджертон и, разумеется, Эссекс поддерживали такое назначение. Однако королева медлила с решением, и Эссекс продолжал при каждом удобном, с его точки зрения, случае напоминать ей о должности для своего protégé. Замечу, для графа, как, впрочем, и для Елизаветы, речь шла не только о продвижении креатуры Эссекса, но об отношениях между властной королевой и ее строптивым фаворитом, ибо если она упорно отказывается пойти навстречу настойчивой просьбе графа (ведь он же рекомендовал ей отнюдь не случайного человека и не на такую уж, по его меркам, высокую должность), то в его глазах это означало, что она игнорирует его просьбы и ее доверие к нему тает, а следовательно, времена, когда Эссекс, по выражению Стандена, «мог уладить все (he hath managed all[278], уже прошли.

В ответ на речи графа по поводу должности Бэкона Елизавета игриво ответила, что захотела встретиться с Эссексом не по этому делу, а вопрос о назначении Фрэнсиса она будет обсуждать, когда граф придет к ней, а не она к нему. Когда же Эссекс стал возражать, она закрыла ему рот.

Во время следующей встречи королева прямо заявила графу, что он просит за Бэкона слишком горячо и, если бы он был более «гибким (yielding)», она скорее бы пошла ему навстречу[279].

Вместе с тем сдержанное отношение королевы к Ф. Бэкону (она даже вернула ему, правда, со словами глубокой благодарности, ювелирное украшение, которое он послал ей в подарок), не мешало Ее Величеству активно использовать его знания и таланты, когда речь заходила о раскрытии заговоров и других государственных преступлений. А услышав, что Фрэнсис выразил желание отправиться в путешествие на континент, королева с раздражением обратилась к своим советникам: «Почему? Ведь у меня еще нет солиситора. Может, у кого-то есть кандидатура?» И добавила, что, если Бэкон будет так себя вести, она «скорее перероет всю Англию в поисках солиситора, нежели назначит его». И далее последовал перечень ее благодеяний по отношению к Бэкону, правда, весьма короткий и неопределенный, типа «I have used him in my greatest causes»[280].

Надо сказать, что на Бэкона елизаветинские тирады особого впечатления не произвели, он знал – ее слова обращены не столько к нему, сколько к Эссексу. «Она больше сердится на него, чем на меня. Я же в собственном деле играю самую незначительную роль», – прозорливо заметил кандидат на должность секретаря Звездной палаты. В письме Р. Сесилу он выразил надежду, что королева «не обидится, если, не будучи в состоянии выдерживать свет Солнца, он уйдет в тень»[281]. И удалился в Твикнем-парк, где вдали от двора сумел поправить свое здоровье.

«Говоря откровенно (plainly), – писал он Бёрли, – хотя, быть может, напрасно (vainly), я не думаю, что обычная юридическая практика, а не служба королеве в какой-либо должности, принесет много пользы скромному таланту, которым наградил меня Господь»[282]. Причину своих неудач он видел в тайных происках Р. Сесила, поддержку которого считал показной, что, возможно, в какой-то степени соответствовало истине. Во всяком случае, отношения братьев Бэконов, особенно Энтони, с Сесилами в середине 1590-х годах сильно испортились. Фрэнсис высказал Р. Сесилу свое недовольство, а также сообщил тому ходившие при дворе слухи, будто он, сэр Роберт, был подкуплен «мистером Ковентри». Однако вскоре Бэкон понял, что зашел слишком далеко и может потерять расположение старшего Сесила. Чтобы смягчить ситуацию, Фрэнсис написал лорду Бёрли примирительное письмо от 21 марта 1594 года, фрагмент которого я процитировал выше. В нем он, кроме жалобы на то, что так и не занял должности, отвечающей его талантам, просил прощение у лорда-казначея за «чрезмерную доверчивость к пустым слухам» по поводу его сына и высказал надежду, что его сиятельство припишет это не его, Бэкона, «предрасположенности (inclination)» (Фрэнсис обошелся без прилагательного), но незавидному положению «просителя, утомленного морской болезнью»[283], в котором оказался.

Елизавета продолжала тянуть время и не допускала, чтобы до принятия ею окончательного решения по должности солиситора кто-то из претендентов сходил с дистанции. Все соперники должны были продолжать борьбу за место. Она умела и любила играть подданными. Тем более что с Эссексом это было несложно в силу полной предсказуемости его поведения: сначала он делал глупость, затем получал нагоняй от королевы с бурным объяснением, после чего граф дулся, покидал двор и запирался у себя дома или в имении, симулируя болезнь, а потом писал жалостливые письма Ее Величеству. Бэкон же был устроен не столь просто, а потому был не столь предсказуем. Может быть, поэтому Елизавета сдерживала его, как бы сейчас сказали, карьерный рост. С недалеким графом ей было проще, а когда требовался умный совет, ей достаточно было обратиться к лорду Бёрли.

Но и фавориты, зная ее слабости, играли с ней. К примеру, Уолтер Рэли в 1591 году имел неосторожность тайно, без разрешения королевы, жениться. Это могло стать и со временем стало поводом для скандала. Но Рэли не просто женился, он заключил брак с фрейлиной Елизаветы Элизабет Трокмортон. Причины просты: любовь Уолтера и беременность Элизабет. В 1592 году ревнивая стареющая королева обо всем узнала и отправила Рэли сначала под домашний арест, а в июне этого года в Тауэр. Рэли обращается за помощью в Р. Сесилу, умоляет королеву простить его, но все бесполезно. Он пишет ей стихи (бандит… простите, моряк и путешественник Рэли был еще замечательным поэтом и писателем):

Я знать не знал, что делать мне с собой,Как лучше угодить моей богине:Идти в атаку иль трубить отбой,У ног томиться или на чужбине,Неведомые земли открывать,Скитаться ради славы или злата…Но память разворачивала вспять —Грозней, чем буря, – паруса фрегата[284].

Все это прекрасно, но обиженную королеву складным поэтическим словом не прошибешь, нужно средство посильнее. И Рэли повезло. Выяснилось, что английские корабли, среди которых были и принадлежавшие сэру Уолтеру, захватили богатую добычу – португальскую карраку «Madre de Dios», груженную пряностями, золотом, черным деревом, драгоценными камнями и шелками. И Рэли, и королева были пайщиками этой корсарской флотилии. Соответственно, Ее Величеству полагалась доля от полученной добычи. Королеве сообщили, что ее доля составляет примерно 10 000 фунтов. Это была явно заниженная сумма. И тогда Рэли из Тауэра пишет ей письмо, в котором предлагает 100 тысяч фунтов, причем, по его уверениям, исключительно из «искреннего желания услужить ей»[285]. Правда, в итоге он ей отдал 80 тысяч, но все равно «это более, чем когда-либо случалось кому-то преподнести Ее Величеству в дар»[286]. Дар был оценен, Рэли вышел из Тауэра и стал членом парламента[287].

Ф. Бэкону так не везло, он не был пиратом. 5 ноября 1595 года королева вручила патент на должность генерального солиситора сэру Томасу Флемингу (Sir Thomas Fleming; 1544–1613).

«В страду грешна пустая сил растрата»[288]

Когда граф Эссекс узнал, что должность генерального солиситора Ф. Бэкону не светит, он немедленно отправился к своему protégé. Эссекс чувствовал себя виноватым, что не сделал для Фрэнсиса все, что мог. «Я умру, – сказал граф в отчаянии, – если не сделаю хоть что-то для вашего благополучия (fortune). Не отказывайтесь принять от меня кусок земли, который я вам дарю»[289]. Речь шла о Твикнем-парк (Twickenham-Park).

Немного подумав, Бэкон ответил Эссексу: «Что касается моего благополучия, то это не главный вопрос, но предложение вашего сиятельства напомнило мне, что говорили, когда я был во Франции, о герцоге Гизе – он был самый большой ростовщик во Франции, потому что превратил все свои земли в облигации; имея в виду, что он не оставил себе ничего, кроме нескольких верных ему людей. Сейчас милорд, я не дам вам возможность повторить его поступок, не превращайте столь большими подарками ваше состояние в облигации, ибо тогда вы обнаружите вокруг себя много плохих должников»[290].

Однако Эссекс не внял этому мудрому предостережению и продолжал настаивать. В итоге Бэкон согласился, но заметил: «Милорд, я вижу, что должен-таки стать вашим вассалом (homager) и взять землю, которую вы мне дарите. Но знаете ли вы порядок вассальной присяги (homage) согласно закону? Она подразумевает сохранение верности королю и другим лордам, а потому, милорд, я не смогу быть вашим в большей степени, чем я был ранее… и если я стану богатым человеком, вы позволите мне возвратить ваш дар некоторым вашим последователям, не получившим награды»[291].

Подарок Эссекса, который Бэкон потом продал за 1800 фунтов, позволил последнему чувствовать себя в материальном отношении много уверенней, чем раньше. Кроме того, у Фрэнсиса появилось время спокойно оценить сложившуюся ситуацию. Неполучение должности он сравнил с удалением больного зуба («я был рад, когда [в детстве] это было сделано»[292]). Единственное, о чем он жалел, так это о потере уймы времени, которое «можно было посвятить лучшим целям»[293].

Вместе с тем эта история, по крайней мере в том виде, как она была рассказана самим Бэконом, показывает, что он всегда – вежливо, но твердо – держал дистанцию между собой и графом, понимая, что чрезмерное сближение с Эссексом может стать политически опасным.

И действительно, дела его патрона шли не лучшим образом. В ноябре 1595 года в Нидерландах была опубликована посвященная графу книга, затрагивавшая запретную в Англии тему престолонаследования после смерти Елизаветы. «Книга была неприятна Елизавете по многим причинам: потому что напоминала ей о возрасте и скорой смерти, потому что автор называл законной претенденткой на английскую корону испанскую инфанту и не в последнюю очередь потому, что вредная книга оказалась официально посвящена графу Роберту Эссексу. Он и сам был поражен этим неожиданным посвящением и считал это происками иезуитов, решивших скомпрометировать его в глазах королевы»[294]. Елизавета так рассердилась на Эссекса, что тому пришлось срочно впасть в меланхолию и долго не выходить из дома. Но в итоге она поверила в его невиновность.

В 1596 году Эссекс, объединившись с адмиралом Чарльзом Ховардом и Уолтером Рэли, предпринял экспедицию с целью захвата Кадиса. План был смелый и в случае удачи сулил богатую добычу. Однако Елизавета отнеслась к этой затее весьма прохладно. Она, как всегда, думала о расходах и не собиралась давать ни пенни. Но фавориты убедили королеву, и она, хоть и неохотно, согласилась пожертвовать из казны пятьдесят тысяч фунтов стерлингов на реализацию их плана. Этих денег было мало, и тогда Эссекс добавил свои. В июне 1596 года эскадра, направляемая Ховардом и Рэли, с большим десантом, которым командовал Эссекс, двинулась к берегам Испании. Кадис взяли без труда, но желанной добычи там не оказалось, еле-еле хватило на выплаты солдатам и матросам. Кончилось тем, что главари экспедиции перессорились и отправились восвояси. (Задержись они еще ненадолго, и огромная добыча сама приплыла бы к ним в руки в виде испанского флота с серебряными слитками.) Эссекса в Лондоне встречали с триумфом. Все, кроме Елизаветы. А чему, собственно, ей радоваться? Королеву обуревали не великодержавные эмоции, а забота о государственной казне, тогда как привезенная добыча – меньше, чем на 13 тысяч фунтов – не покрывала ее расходов на экспедицию. Все нагрели руки на этом походе, кроме нее. По Лондону ходили слухи о привезенных золотых цепях, ящиках с ртутью, дорогих тканях, португальских винах, да и сами испанцы утверждали, что потеряли несколько миллионов. И где все это?

Не меньшее неудовольствие королевы вызывали бурные восторги, щедро расточавшиеся Эссексу в народе. Слава подданного, даже фаворита, не должна затмевать славу монарха.

Уже в Плимуте граф получил письмо королевы, в котором она описывала его миссию как «подвиг чести и победу над врагом, принесшую бо́льшую добычу армии, чем нам (т. е. госказне. – И. Д.[295]. Чуя неладное, Эссекс помчался в Лондон. Там на приеме у Елизаветы его ждали не горячие восторги, но холодная отповедь. Елизавета запретила печатать отчет о победе под Кадисом, хотя пропагандистский памфлет был уже готов. Эссекс, как человек недалекого ума и весьма поверхностных чувств (в том числе и патриотических), никак не мог понять, что происходит.

Но кое-что он оценил сразу. Во время его отсутствия Сесилы многого добились. После многолетних проволочек королева назначила Роберта Сесила государственным секретарем, а его друга – сэра Джона Стэнхоупа (John Stanhope; ок. 1549–1621), – казначеем королевской палаты. Однако, чтобы утешить Эссекса, Елизавета сделала его дядю сэра Уильяма Ноллиса (William Knollis; ок. 1545–1632) членом Тайного совета и контролером финансов королевского хаусхолда. По мнению Энтони Бэкона, последние назначения должны были уравновесить политическое усиление Сесилов.

Понадобились трезвый взгляд и красноречие Ф. Бэкона, чтобы объяснить графу ситуацию. По мнению Фрэнсиса, «склонить королеву на свою сторону» можно, но добиваясь ее «благосклонности или приязни». В данной ситуации необходимо использовать «иное соответствие и покладистость»[296]. Ведь кто такой Эссекс в ее глазах? «Неуправляемая натура, человек, который пользуется ее привязанностью к нему и осознает это; человек с состоянием, не соответствующим его величию, популярный, имеющий в своем подчинении множество военных… Я спрашиваю, может ли возникнуть более опасная картина в воображении любого монарха, а тем более женщины на троне?»[297] И пока королева будет видеть его (Эссекса) именно в таком образе, его сиятельство не найдет у Ее Величества «ничего, кроме стремления держать такого подданного в состоянии подавленности и униженности, пресекая все его действия и выражая недовольство ими, умаляя и подрывая его заслуги, с презрением отмечая его недостатки и придираясь к его манере поведения; хорошие манеры, воспитанность и мужество – все это будет оборачиваться против него… [она будет стараться] подчинить его и отвлечь от него тех, кто колеблется; навязать ему постылые службы и обязанности, подорвать его репутацию, оскорбить его и накормить пустыми разговорами и демонстрациями, отстранить от участия в серьезных делах… и рисковать его головой в опасных и безнадежных предприятиях… Такие инструменты никогда не подводят государей»[298].

Отвечая на главный вопрос графа – «так что же ему делать?», – Бэкон советовал Эссексу не давать повод думать о себе как о человеке неуправляемом, своенравном и безрассудном упрямце (совет совершенно неподходящий, ведь именно таким Эссекс и был!). Бэкон настоятельно советовал ему перестать «избегать сходства» с Лестером или сэром Кристофером Хаттоном[299]. «В ваших отношениях с королевой, – уговаривал графа Бэкон, – вам принесет больше пользы, если вы будете при каждом удобном случае ссылаться на них как на примеры и образцы»[300].

В разговорах с королевой Эссексу, по мнению Бэкона, следует избрать более доверительный тон и говорить с ней в более «правдивой манере (oratione fida[301]. Что же касается его военных успехов, то всякие восторги по этому поводу следовало бы оставить в Плимуте. Слава сама его найдет. Королева предпочитает мир и спокойствие, ненавидит перемены, поэтому не надо демонстрировать ей свое рвение и стремление к подвигам.

И не надо бороться за высокие посты графа-маршала и смотрителя артиллерии (которые Эссекс таки получил в 1597 году). Вполне достаточно должности лорда-хранителя личной печати – «прекрасные почести, спокойное место и тысяча фунтов в год жалованья», и кому как не фавориту королевы, несущему ее образ в своем сердце, хранить оный и на ее личной печати. И тогда у Ее Величества никогда не возникнут подозрения, будто ее избранник, мало того, что неуправляем в своих поступках, так еще и жаждет воинского величия (martial greatness)[302].

Конечно, популярность Эссекса сама по себе куда как хороша, но обращаться с ней следует крайне осторожно («tenderly», как выразился Бэкон), она не должна затмевать популярность Ее Величества, а потому чрезмерно вспыхнувшую «popular reputation» надо гасить, но, разумеется, «verbis and not rebus» – только на словах, тогда как на деле следует активно пожинать плоды народной любви[303].

«Используйте в разговорах с королевой все возможности, чтобы горячо и с негодованием высказаться против [собственной] популярности и стремления к ней, порицайте в этом всех остальных; но при этом спокойно идите вашей дорогой славы к общему благу, что вы и делаете. По этой причине я не советую вам влезать в монополии или обременять себя какой-либо иной зависимостью. Разве что в парламенте ваше сиятельство будет высказываться за выделение денег на войны, что станет для вас благом»[304].

«И наконец, – буду откровенен с вашим сиятельством, – ничто не сможет заставить королеву или весь мир думать, будто вы приходите к ней, предусмотрительно заботясь о вашем благосостоянии, если вы перемените некоторых ваших служащих»[305], поведение которых многим кажется подозрительным.

И последнее, что посоветовал проницательный и циничный Бэкон своему патрону в этом очень откровенном письме: «уступить дорогу какому-нибудь другому фавориту», убедившись, что «он не испытывает ничего дурного или опасного по отношению к вам»[306].

Фактически Бэкон предложил своему патрону заняться полезным государственным делом, перестав играть в войну, наивно полагая, что он сможет, как потом скажет герой Бена Джонсона, «уничтожить всех испанцев одной своей дворянской персоной». Иными словами, Бэкон предложил Эссексу сделать то, на что тот был совершенно не способен. Прежде всего граф не мог взглянуть на себя и на ситуацию, в которой оказался, глазами Елизаветы. А уж о том, чтобы уступить место фаворита кому-нибудь другому – и речи быть не могло. Поэтому советы Бэкона были мудрыми, но бесполезными, и он это понимал.

Разумеется, Бэкон прекрасно разбирался в механизмах власти и психологии властителей, в частности Елизаветы, тогда как та всегда «тонко чувствовала ту меру унижений и обид, которую были способны вынести ее фавориты»[307]. Она вернула графа ко двору. Но тут начались новые испытания.

Штурм Кадиса больно ударил по самолюбию испанского монарха. Зимой 1596/97 года пошли слухи, что Филипп II готовит морские силы против Англии. В свою очередь Елизавета планировала нанести два удара по испанскому флоту. Участие Эссекса в планируемой операции было под вопросом. В процессе подготовки флота королева имя Эссекса не упоминала. В итоге она предложила ему разделить командование с Томасом Ховардом и Уолтером Рэли. Эссекс, как и следовало ожидать, отказался, за что получил нагоняй от королевы, после чего, как водится, заперся в своем дворце и просидел там две недели.

Как раз в это время граф получил неожиданный подарок от Бэкона – только что отпечатанный экземпляр первой книги Фрэнсиса «Опыты, или Наставления нравственные и политические». До того «Опыты» ходили в рукописных копиях, и возникла угроза появления пиратской версии. Бэкон поторопился с изданием, и 7 февраля 1597 года его сочинение было выставлено на продажу по цене 20 пенсов.

«Опыты» быстро обрели популярность. Казалось, было естественным посвятить их Эссексу, многолетнему патрону автора, тем более что мудрость бэконовских изречений могла бы пригодиться графу в его выступлениях и в беседах с королевой. Однако Бэкон был слишком хорошо информирован о шаткой позиции графа при дворе, чтобы делать тому подарок на глазах у всей придворной публики. «Опыты» были посвящены Энтони, «верному и любимому брату» Фрэнсиса, с трогательным предисловием:

«Любезный брат мой! Я поступаю ныне подобно тем владельцам садов, которые, имея плохих соседей, собирают плоды, прежде чем они созреют, опасаясь, чтобы их не разворовали. Эти плоды моих размышлений готовы были выйти в свет. Задержать их выход было бы хлопотно и могло подать повод к толкам; пустить их на волю судеб значило бы подвергнуть их опасности искажения или приукрашивания, как вздумалось бы любому их издателю. Вот почему я почел за лучшее издать их самому так, как они некогда вышли из-под моего пера, что не грозит никакими неприятностями, разве что автора их упрекнут в слабости. Я всегда был того мнения, что изъятие своих произведений из обращения (за исключением особых случаев) может быть поступком столь же тщеславным, как и навязывание их читателю. Так что я в этом случае сам явился себе цензором и не нашел их ни в чем противными религии или же вредными для нравов, но, скорее, как кажется мне, целительными. Единственно, почему я выпускаю их неохотно, это потому, что они будут подобны новым полупенсовым монетам: серебро в них полноценно, но монеты очень уж мелки. Но раз уж они не остались со своим создателем, а хотят гулять по свету, я представляю их тебе, как ближайшему мне по крови, посвящая их, каковы они есть, нашей любви; она во мне так сильна (уверяю тебя), что я иной раз желаю себе твои недуги, дабы ум твой, столь деятельный и сильный, мог служить Ее Величеству, а я имел возможность посвятить себя всецело созерцанию и занятиям, которые всего более мне по душе»[308].

Все акценты расставлены умно и точно: Энтони представлен фигурой социально беспомощной, но желающей активно служить королеве, Фрэнсис же позиционирован как человек, мечтающий проводить время в созерцательных занятиях. Но это для публики, и в основном придворной.

Посылая Эссексу экземпляр книги брата, Энтони пишет в сопроводительном письме от 8 февраля 1597 года: «В силу нераздельной и почтительной любви к вам со стороны как моей, так и моего родного брата, кои связанны с вашим сиятельством бесконечным числом уз, я осмелюсь представить вашему взгляду и вкусу те плоды, которые мой брат вынужден был поторопиться собрать еще не созревшими, чтобы предотвратить их воровство. И потому я, как и мой брат, смиренно просим ваше сиятельство принять в знак нашей взаимной неколебимой братской привязанности сочинение, украшенное посвящением мне, с тем, что ваше сиятельство, в чьем распоряжении и повелении я полностью и ненарушимо поклялся пребывать и с которым я связан по принадлежности и по праву, позволит, по вашей благородной и исключительной доброте по отношению к нам обоим, сначала перенести посвящение мне на ваше сиятельство, а затем смиренно просить вашего благородного принятия сего дара и самого достойного покровительства»[309].

Таким образом, Энтони призывает Эссекса любить обоих братьев, но одновременно распространяет посвящение «Опытов» и на графа, в распоряжении которого он всецело находится. Кстати, не исключено, что оба текста – посвящение «Опытов» Энтони и письмо последнего Эссексу – вышли из-под одного пера.

25 февраля 1597 года Эссекс помирился с королевой, но 4 марта рассорился с Робертом Сесилом, после чего, пользуясь испытанным приемом, покинул двор, правда, на этот раз граф удалился не в свой тихий Уонстед, что на восточных подступах к Лондону, а в Уэльс. Два дня спустя умер лорд Кобэм (Sir William Brooke, 10th Baron Cobham; 1527–1597), что спровоцировало новую ссору, на этот раз по поводу назначения губернатора Пяти портов (группы портов в юго-восточной Англии, с особыми привилегиями: Дувр, Сандвич, Ромни, Гастинс, Хайт). На это место претендовал сын покойного, Генри, но Эссекс хотел, чтобы должность досталась сэру Роберту Сидни. Когда же королева твердо заявила о своей поддержке младшего Кобэма, граф ответил, что у него есть причины ненавидеть Кобэма, поскольку тот его оскорблял, и «если Ее Величество окажет ему [Кобэму мл.] эту честь, у меня будет право думать, что она мало расположена ко мне»[310]. Елизавета на такой шантаж не поддалась и назначила Г. Кобэма. Эссекс уже готов был по обыкновению покинуть двор, но по дороге встретил лорда Бёрли, который убедил его поговорить с королевой наедине. Мудрый совет опытного придворного дал хороший результат: Эссексу была предложена должность Смотрителя артиллерии (Master of the Ordnance), которую он с удовольствием принял.

Тем временем Ф. Бэкон активно искал новых патронов. В частности, он написал лорду Бёрли, что готов служить Ее Величеству секретарем Звездной палаты безвозмездно. Но из-за болезни Бёрли и по другим причинам предложение Бэкона не было принято.

Когда указ о новом назначении Эссекса был подписан (18 апреля 1597 года), Фрэнсис решил напомнить графу, что, поскольку тот своего добился, теперь самое время позаботиться и о своих сторонниках. Но графу в тот момент было не до Бэкона. Он задумал экспедицию к Азорским островам, чтобы подстеречь там испанские корабли с золотом. Однако его затея провалилась. Экспедиция не принесла ему ни чести, ни славы, ни добычи, только тяжелые обвинения со стороны казначейства и самой Елизаветы.

Мало того что Эссексу пришлось пережить неприятный разговор с королевой, смириться с производством адмирала Ховарда в графы и назначением Роберта Сесила канцлером герцогства Ланкастер (оба были врагами Эссекса), да еще Ф. Бэкон изволил сказать ему колкость: «Милорд, когда я впервые пришел к вам, я обратился к вам как к врачу, который желает вылечить болезни государства; но сейчас я убеждаюсь, что вы подобны тем врачам, которые предпочитают держать своих пациентов в неудовлетворительном состоянии, чтобы всегда быть нужными»[311].

От фиаско, которое Эссекс потерпел во время экспедиции к Азорским островам, граф так и не оправился: его психологическая связь с реальностью начала ослабевать, он становился все более подозрительным и грубым, участились резкие перепады настроения – от головокружительных приступов необоснованного оптимизма к спазмам черной депрессии.

Пока Эссекс отсутствовал (осень 1597 года) Бэкон нашел неплохой, как ему казалось, способ улучшить свои дела. Выше уже упоминалось, что Фрэнсис был первым кандидатом на должность секретаря Звездной палаты. Тогдашний секретарь Уильям Милл (W. Mill) попал под подозрение в коррупции и вот-вот мог лишиться должности. В принципе, назначение в палату было бы неплохим шагом для дальнейшей карьеры, но, как заметил Фрэнсис, эта должность «могла улучшить мои перспективы, но не заполнить мой амбар»[312], а «амбар» у него был, хоть и пустой, но обширный.

И тогда Бэкон предложил Т. Эджертону, который с 1596 года совмещал должности хранителя свитков и лорда-хранителя, сделку: Эджертон передает ему должность хранителя свитков, а Бэкон откажется от места секретаря Звездной палаты в пользу сына Эджертона Джона. Конечно, надо еще, чтобы такую «рокировку» одобрила королева, но почему не попробовать. Однако этот замечательный проект реализовать не удалось, поскольку, во-первых, Эджертона назначили судьей в деле Милла, а во-вторых, в ходе разбирательства было решено, что последний невиновен.

Когда рассмотрение дела Милла еще только готовилось, Елизавета спросила у Бэкона, – который накануне выступал в парламенте против депопуляции страны и огораживаний, – что он думает о кандидатурах судей и советников для ведения этого дела. На что Бэкон ответил: «Мадам, мое мнение хорошо известно. Я против всяких огораживаний, и особенно против огораживания правосудия»[313]. Красиво сказано!

В октябре 1597 года собрался очередной парламент. В отличие от предыдущего, он проходил спокойно. Не было попытки лордов диктовать решения нижней палате, не было давления на коммонеров со стороны королевы. 24 октября лорд-хранитель выступил с речью, которая была близка сердцу Бэкона – необходимо сократить число законов, многие из которых уже устарели, а некоторые были малопонятны и противоречивы.

Он активно участвовал в заседаниях, но память о его неудачном выступлении в 1593 году была еще жива, поэтому в этот раз Бэкон решил не нагнетать страсти и выступил в поддержку субсидий.

Между тем Эссекс по возвращении из безрезультатной экспедиции к Азорам не появлялся ни в парламенте, ни при дворе почти два месяца, сказавшись очень больным. Впрочем, как только он узнал, что Елизавета сделала его графом-маршалом, его самочувствие внезапно улучшилось, и в конце декабря он показался на публике.

«Со временем шалун стал грубоват»[314]

Среди обилия проблем, занимавших королеву в середине 1590-х годов, пожалуй, более всего ее волновала ситуация в Ирландии, где уже три года продолжалось восстание. Внезапная смерть Томаса Бурга (Thomas Burgh, 3rd Baron Burgh; ок. 1558–1597) в октябре 1597 года оставила армию в Ирландии без командующего. Бэкон считал Эссекса вполне подходящей кандидатурой на эту должность, что несколько странно, поскольку Фрэнсис отнюдь не преувеличивал полководческих талантов своего благодетеля. Но, возможно, он решил рискнуть: а вдруг миссия Эссекса окажется успешной. Тогда положение графа – если он не наделает глупостей – укрепится, а следовательно, заметно возрастут шансы Бэкона занять какую-либо придворную или государственную должность.

Сам же граф колебался. С одной стороны, он желал возглавить армию и покорить Ирландию, но с другой, наученный печальным опытом, не желал оставлять двор, где его противники смогут укрепить свое положение за время его отсутствия. В ходе одного из споров о лорде-депутате Ирландии, проходившем в присутствии королевы, раздраженный Эссекс повернулся к ней спиной и пробормотал что-то непочтительное в адрес Ее Величества. Елизавета, услышав его слова, немедленно наградила графа оплеухой. Тот непроизвольно схватился за шпагу, но тут между ним и королевой встал лорд-адмирал Ноттингем (Чарльз Ховард). Эссекс удалился, сказав, что не стерпел бы такого даже от самого Генриха VIII. Когда именно произошел этот инцидент, точно неизвестно. Скорее всего, в июне или июле 1598 года. Около пяти месяцев королева ждала от Эссекса извинений, но безуспешно. Т. Эджертон пытался образумить графа, но получил в ответ резкую отповедь: «пусть тот, кто в своей близости к властителям ищет презренной пользы, не замечает оскорблений» и т. д.[315], он же, граф Эссекс, которому нанесли незаслуженную обиду, не смирится.

А что, собственно, произошло? Эссекс нагрубил старухе-королеве, та влепила ему затрещину. Граф, вместо того чтобы извиниться, обиделся и занял позу поборника рыцарского достоинства и противника притеснений со стороны властителей[316].

4 августа 1598 года умер лорд Бёрли, верой и правдой служивший Елизавете более сорока лет. Она тяжело переживала его кончину. Эссекс с унылым выражением на лице появился на похоронах, но примирение с королевой произошло позднее, примерно месяц спустя, по случаю чего Бэкон написал графу: «Я убежден, что из всех ваших затмений, это было самое длинное и оно станет последним»[317].

Что касается событий в Ирландии, то Фрэнсис всячески подчеркивая, что находится «в стороне от этого дела»[318], тем не менее заметил при случае, что действовать там можно не только силой, но и переговорами, а также путем сокращения злоупотреблений. Однако мирно уладить конфликт не удалось.

В августе 1598 года английские войска потерпели серьезное поражение в сражении при Йеллоу-форде (2 000 убитых). Нужно было принимать срочные меры. И Елизавета решает-таки назначить Эссекса главнокомандующим.

27 марта 1599 года граф во главе 17-тысячной армии (16 000 пехотинцев и 1300 всадников) вышел из Лондона под ликующие крики толпы. У. Шекспир включил в пьесу «Генрих V», над которой тогда работал, несколько строк, предвкушая победное возвращение Эссекса из Ирландии:

Когда бы полководец королевыВернулся из похода в добрый час —И чем скорее, тем нам всем отрадней! —Мятеж ирландский поразив мечом.Какие толпы, город покидая,Его встречали б!..[319]

Однако при дворе многие отнеслись к назначению Эссекса лордом-лейтенантом Ирландии с опасением. Один из придворных наставлял Джона Хэрингтона (Sir John Harington; 1561–1612), известного в свое время литератора и крестника королевы[320], сопровождавшего графа в походе: «он (граф) идет впереди не для того, чтобы служить королеве, но для удовлетворения своего чувства мести»[321].



Поделиться книгой:

На главную
Назад