КАК УБИТЬ ДРАКОНА: Пособие для начинающих революционеров

Коротко подводя итог, скажу, в чем я вижу смысл левого поворота на нынешнем этапе развития российской государственности. Он нужен для того, чтобы устранить политические факторы, способствующие взрывному росту социального неравенства, и начать проводить последовательный курс, направленный на его сокращение. Разумеется, самым главным фактором, который должен быть устранен, является, на мой взгляд, сама путинская система с ее «силовым рейдерством», которое позволяет перераспределять национальное богатство внеэкономическим путем между лояльными режиму группами населения и в конечном счете сосредоточивать его в руках небольшой клики, контролирующей государство.

Немедленно после того, как это первое условие будет выполнено, правительство переходного периода должно будет решить вопрос о восстановлении общественного контроля над природной рентой. Как я описал выше, самый разумный и эффективный, на мой взгляд, способ сделать это — создание пожизненных накопительных страховых счетов граждан, на которые сырьевые сверхдоходы должны зачисляться напрямую в равных долях. Решение этого вопроса равнозначно по своей важности решению вопроса о собственности в ходе социальной революции в России начала XX века. Однако на этот раз он должен быть решен действительно в интересах всего народа, а не только его «передового отряда». Только это обеспечит временному правительству настоящую общенародную поддержку и создаст ту политическую подушку безопасности, под защитой которой можно провести все остальные назревшие экономические и политические реформы.

Глава 11. Как добиться экономической справедливости:

национализация или честная приватизация?

Восстановление социальной справедливости в полном объеме невозможно без восстановления справедливости экономической.

Экономическая справедливость в широком смысле слова — важнейший элемент социальной справедливости. Но в более узком смысле слова она означает равенство не столько в распределении национального богатства, сколько в доступе к основным средствам его производства. То есть экономическая справедливость — это то, что уравнивает шансы людей стать богатыми.

Логика здесь простая: тот, у кого сосредоточены основные инструменты производства богатства, естественным образом получает такие мощные преимущества в их распределении, которые не могут быть компенсированы никакими последующими коррекционными мерами (налоги, субсидии и так далее).

Поэтому вопрос о собственности, то есть о том, в чьих руках и на каком основании находятся основные средства производства национального богатства, всегда имел, имеет и будет иметь самое существенное значение для общества. Его не удастся проигнорировать ни одному правительству, пришедшему на смену путинскому режиму.

Нет нужды объяснять, что приватизация, которая началась в России в 1990-е годы и на самом деле не прекращается по сегодняшний день, привела к нарушению экономической справедливости, одномоментно создав глубокое и трудно устранимое неравенство в доступе к основным средствам производства для разных слоев общества. Это, во-первых, объективный фактор, с которым придется считаться любому будущему правительству (да и нынешнему тоже), а во-вторых, вызов, с которым ему придется бороться.

Добавлю, что, по моим наблюдениям, приватизация была и, видимо, остается для нескольких постсоветских поколений серьезной психологической травмой, которая оставила глубокий след в общественном сознании. Поэтому в любой кризисной ситуации вопрос о том, кому принадлежит основная часть национального богатства России и почему она принадлежит этим людям, будет обязательно всплывать на поверхность, и увернуться от ответа на него будет невозможно, да и незачем.

Глядя на события более чем четвертьвековой давности с высоты сегодняшнего опыта, я могу сказать, что считаю приватизацию — точнее, разгосударствление — советской экономики неизбежной и оправданной мерой, но полагаю, что она была осуществлена в неприемлемой для общества, экономически несправедливой и вредной для экономического и исторического развития страны форме.

Постсоветская приватизация де-факто предоставила преимущества в доступе к активам очень узкому кругу лиц, по разным причинам находившемуся в выигрышной позиции (наличие административного ресурса, доступ к свободным деньгам, образование, возраст и так далее). И наоборот: основная масса населения никакого реального участия в распределении этих активов принять заведомо не могла. Роль обычного человека была сведена к роли временного держателя ваучера, который он мог либо продать по предельно низкой и не отражающей экономических реалий цене спекулянтам-скупщикам, либо просто потерять как ценность, оставив на память внукам как артефакт эпохи. Индивидуальные вложения в паевые инвестиционные фонды оказались мифом, который был развеян кризисом 1998 года.

При этом альтернатива выбранному методу приватизации была: это доказывает опыт гораздо более успешных приватизаций в Восточной Европе. Но решение, принятое тогда в России, было не столько ошибкой, сколько осознанным идеологическим выбором. Правительство ставило перед собой в качестве приоритета решение политических, а не социальных или экономических задач. Цель виделась в том, чтобы выбить почву из-под ног коммунистов, опорой которых были так называемые «красные директора», и сделать это за счет ускоренного создания нового «класса собственников».

Полагаю, что тогдашним российским руководством вполне осознанно был избран метод приватизации, который более всего соответствовал этим приоритетам. А то, что в итоге была нарушена экономическая и, как следствие, социальная справедливость, а также были созданы предпосылки для возникновения криминальной экономики и мафиозного государства, в тот момент мало кого интересовало. Все эти плоды поспели чуть позже, спустя полтора десятилетия, в основном уже при Путине.

Задолго до него власть умело дирижировала процессом приватизации, используя ее как инструмент для укрепления своего влияния на общество. А приватизация стратегически важных объектов априори была предметом политического торга, в рамках которого правительство решало свои собственные задачи, часто далекие от экономики. Не являлись исключением и залоговые аукционы, которые стали разменной монетой избирательной кампании 1996 года.

Уже к началу нулевых мне, как человеку, прямо и непосредственно участвовавшему в этой игре с государством на стороне бизнеса, стало понятно, что страна зашла в социальный и политический тупик, из которого надо выбираться, скорректировав результаты стихийной приватизации. Я стал говорить о том, что необходимо предпринимать срочные и неординарные меры по восстановлению экономической справедливости.

Вскоре после прихода Путина к власти я обратился с предложением к тогдашнему руководству страны вернуться к вопросу о приватизации — в первую очередь, конечно, к вопросу о залоговых аукционах. Тогда я полагал, что проблему можно решить, введя разовый компенсационный налог для основных бенефициаров приватизационного процесса. Это могли быть взносы в специальный фонд экономического развития, измеряемые десятками миллиардов долларов.

К сожалению, моя инициатива не только не была поддержана, но и в числе других факторов поспособствовала моему аресту. Позднее мне, как и другим, стало понятно, что режим Путина не собирался корректировать итоги приватизации, а, напротив, планировал воспользоваться ими в своих интересах. Это укрепило меня в предчувствиях и в конечном счете привело к выводам, изложенным в статье «Левый поворот», написанной уже в заключении.

За более чем 15 лет, прошедших с момента публикации «Левого поворота», ситуация в России качественно изменилась, и то, что началось с политической ошибки, закончилось полноценной политической и социально-экономической катастрофой. Поэтому меры, предлагавшиеся мной в начале нулевых, сегодня представляются недостаточными. Нужны жесткие нетривиальные решения, а для проведения их в жизнь потребуются политическая воля и смелость.

По итогам двадцати лет своего правления главным бенефициаром запущенного в начале 1990-х годов процесса приватизации оказался Путин. Придя к власти, он и узкий круг приближенных к нему лиц, часть из которых была прямо связана с криминалом, приватизировали не отдельные объекты и даже не экономику, а само государство. Они превратили его в орудие личного обогащения, находящееся в коллективном пользовании.

Сегодня государство в точном, строгом смысле этого слова перестало в России существовать. Оно выродилось в гигантскую частную военизированную корпорацию, решающую проблемы своих главных акционеров. Известная теперь всему миру ЧВК Пригожина не что иное, как точный слепок путинского государства в целом, его микромодель. Государство в России не защищает общенациональные интересы, а обслуживает интересы управляющего им клана.

С первых же дней своего существования эта напоминающая государство корпорация занялась самым важным для себя делом — перераспределением собственности в пользу своих основных дольщиков. Этот процесс, растянувшийся на два с небольшим десятилетия, привел к тому, что основные национальные богатства России оказались под фактическим контролем очень небольшой группы лиц (не более нескольких сотен семей), являющихся стержнем знаменитой путинской вертикали власти.

За считаные годы Россия оказалась страной с самой большой концентрацией капитала. При этом капитал здесь неотделим от власти, а потеря доступа к власти неизбежно приводит к потере экономического влияния. Поэтому каждая околовластная бизнес-группа в России вертикально интегрирована во все структурные подразделения власти, особенно ее силовой блок. И наоборот: каждый бюрократический анклав выращивает под себя свою собственную бизнес-инфраструктуру. Деньги — это при путинском режиме всего лишь функция власти.

При этом можно с уверенностью говорить о коллективной собственности правящего клана на контролируемое им имущество. Современная экономика России управляется по принципу воровского «общака» — неважно, на кого записано имущество, важно, чьим оно считается «по понятиям». Красивой иллюстрацией этой схемы стала история со злосчастным дворцом в Геленджике, который по мере необходимости переходит из рук одного путинского приближенного в руки другого, но все прекрасно знают, что ни одному из них он не принадлежит.

Путин и его команда провели в России негласную дополнительную приватизацию, осуществив вторичное изъятие активов в свою пользу. Этой цели они достигли двумя путями. Во-первых, Путин «перевербовал» подавляющее большинство старых «бояр», лидеров старой элиты — основных акционеров финансово-промышленных групп, возникших в 1990-е, — превратив их в зависимых от власти простых держателей активов, которые либо исполняют указания Путина, либо лишаются своего имущества. Во-вторых, Путин создал новое «дворянство» из своих денщиков вроде Сечина, Миллера, Ротенбергов или Ковальчуков, под непосредственный контроль которых была передана часть активов государства и активов, отобранных у строптивых «бояр».

Со временем разница между «боярами» и «дворянами» практически исчезла и имеет исключительно декоративное значение. Сегодня почти все, кто владеет крупными состояниями в России, находятся в полной и прямой зависимости от правящего политического клана, являются его неотъемлемой частью и де-факто лишь держателями имущества, принадлежащего клану в целом.

Эта мафиозная структура собственности несовместима с любыми претензиями на строительство в России какой-либо нормальной государственности, в основании которой лежал бы принцип справедливости. Она будет препятствовать такому строительству и сведет на нет усилия любого правительства, даже если эти усилия будут совершенно искренними.

Чем дальше, тем больше паразитическая коллективная собственность правящего клана превращается в непосильный груз для общества. В интересах российского общества, в интересах будущего России — устранить этот паразитический нарост, который мешает дальнейшему развитию. Это сегодня понимают многие, об этом говорят на кухнях и в курилках университетов. Это очевидный, хотя и временно скрытый политический императив эпохи.

Уничтожение собственности преступного сообщества, контролирующего российское государство, — вот чего потребует от любого переходного правительства народ в первую очередь, как только общество проснется. И правительство будет вынуждено это сделать, хочет оно того или нет. Но как это сделать, не повторив ошибок приватизаторов 1990-х, которые тоже, может быть, хотели как лучше?

Самый обсуждаемый и вроде бы самый очевидный путь — национализация. Казалось бы, простое решение — отобрать и отдать государству. Но куда мы в итоге попадем? Туда, откуда пришли, — в СССР середины прошлого века (в лучшем случае). Мы снова получим огромную неподъемную экономику, управляемую неповоротливым аппаратом чиновников, которые будут выбивать для себя привилегии.

После национализации чиновники снова станут номенклатурными олигархами, разве что формально не считаясь собственниками того имущества, которым управляют. Кончиться это может только одним — таким же кризисом, каким закончилась эпоха Советского Союза.

Существуют лучшие решения, которые просто не были опробованы. России нужна не национализация, а честная и справедливая новая приватизация. Задача переходного правительства состоит в том, чтобы создать платформу для такой будущей приватизации.

Все имущество преступного сообщества, называющего себя в России властью, при новом режиме должно быть экспроприировано. Альтернативы такому жесткому решению я лично не вижу. Пределы и основания такой экспроприации можно и нужно обсудить в будущем подробно, но они будут значительны. Все это имущество должно быть временно сосредоточено в фонде, находящемся под общественным контролем.

Туда же должно уйти «выморочное» имущество — предприятия, находящиеся под контролем зависимых от государства кланов и давно являющиеся на самом деле банкротами, которые остаются на плаву только за счет прямых и косвенных дотаций из государственного бюджета. По моим оценкам, и того, и другого наберется немало — до половины от объема совокупного национального богатства на сегодняшний день.

Самое сложное — не отобрать, а грамотно распорядиться отобранным. Полагаю, все конфискованное имущество надо не передать напрямую государству, то есть под управление чиновников, а сосредоточить в независимых паевых фондах, находящихся под непосредственным контролем общества. Этих фондов, по-видимому, должно быть несколько — около десятка. Какие-то из них могут быть организованы по отраслевому принципу. Главным критерием должна быть экономическая целесообразность. Пайщиками этих фондов станут все совершеннолетние граждане страны.

Создание общенациональных паевых фондов из конфискованных активов — мера чрезвычайная и временная. Это разовый акт восстановления экономической справедливости. Поэтому бенефициарами этой меры должны стать ныне живущие поколения. Каждый гражданин должен получить свою долю во всех фондах (аналог ваучера). А вот распорядиться своей долей сразу гражданин не сможет — нужно будет объявить мораторий на отчуждение, чтобы стабилизировать ситуацию и, соответственно, стоимость долей. Нельзя допустить повторения истории тридцатилетней давности.

По истечении какого-то времени мораторий будет снят, и люди получат возможность продать паи и получить равную и достойную компенсацию. Те, кто не доживет до этого дня, должны иметь возможность передать права на свои паи по наследству — таким образом принцип справедливости не будет нарушен и для них. Продажа пая в период действия моратория должна допускаться только в особо исключительных случаях и на условиях, установленных специальным законом (как правило, при наступлении форс-мажорных обстоятельств).

До снятия моратория такие фонды будут работать как нормальные коммерческие предприятия, цель которых состоит в извлечении прибыли. Полученная прибыль должна будет реинвестироваться в фонды. Но часть ее может использоваться как дополнительное социальное страхование для пайщиков. Страховые случаи и размеры выплат в случае их наступления нужно будет устанавливать в законодательном порядке ежегодно, исходя в том числе из финансового состояния фондов. Скорее всего, речь будет идти о таких расходах, как дорогостоящее лечение, на которое сегодня государство и общество собирают деньги по принципу «с мира по нитке», хотя для дворцов и ракет средства всегда находятся.

Структура управления фондами должна быть двухуровневой. У каждого фонда должен быть наблюдательный совет, члены которого назначаются непосредственно парламентом. Функции наблюдательного совета будут ограничены, сводясь к назначению управляющей компании и принятию решений о приобретении или отчуждении основных активов. Продажа активов на каком-то этапе станет важным источником пополнения бюджета фондов, но это произойдет только тогда, когда для этого сложатся нормальные экономические условия.

Все оперативное управление должно быть сосредоточено в руках управляющих компаний, назначаемых по результатам тендеров, которые должны проводиться в соответствии со специальным законом. Цель управляющих компаний одна — эффективное управление и максимизация прибыли, из которой пайщикам выплачиваются дивиденды. Также они должны готовить при необходимости имущество фондов к будущей нормальной, экономически обоснованной, прозрачной и одобренной обществом приватизации.

Немедленная распродажа фондами экспроприированных активов нежелательна и нецелесообразна, так как распродажа имущества в условиях кризиса переходного времени может быть произведена только по неадекватно низким ценам, свидетелями чему мы все были в 1990-е годы. Поэтому имущество паевых фондов должно быть заморожено, а выход из них с компенсацией будет допустим только в исключительных случаях при крайних обстоятельствах. В дальнейшем, не ранее чем через 5–10 лет, должна быть проведена новая честная приватизация тех активов, приватизация которых будет признана целесообразной. Она и должна поставить точку в длительном споре о судьбе приватизации 1990-х.

Задача же переходного правительства состоит в том, чтобы вернуть прямой непосредственный контроль общества над его национальным богатством и уничтожить паразитическую собственность преступного сообщества. Если оно не справится с этой задачей, то вряд ли получит мандат доверия от общества на все остальное.

ЧАСТЬ II. КАК НЕ ЗАВЕСТИ СЕБЕ НОВОГО ДРАКОНА?

Если вдуматься, то дракон — это вовсе не зловредная личность, а аллегория на государство. Такое государство, где три его головы — законодательная, исполнительная и судебная — приделаны намертво к одному жирному коррумпированному туловищу всесильной бюрократической машины, которая благодаря единству своих голов может помыкать раздробленным обществом. Чтобы установить контроль общества над государством, необходимо, с одной стороны, объединить общество идеей гражданственности (то есть создать из толпы гражданское общество), а с другой — оторвать от бюрократического туловища все три властные головы и заставить их жить раздельно. Сделать это не просто, потому что за много веков русского самодержавия головы так приросли к абсолютистскому туловищу, что ни они сами, ни кто-то вокруг не представляет, как сделать их независимыми. Переходный период как раз и дан для того, чтобы понять, как это сделать. Иначе это будет не переходный период, а операция по трансплантации голов дракона. Он ее переживет и после короткого реабилитационного периода вернется к исполнению своих обязанностей. Для того чтобы этого не случилось, обществу придется взять на себя ответственность за выбор при решении сложнейших дилемм, которые поставила перед ним русская история.

Глава 12. Цивилизационный выбор:

империя или нация-государство?

Последние полтысячи лет — еще со времен царя Ивана Грозного — Россия существует как империя, то есть страна, состоящая из частей, разных по своей культуре и социально-политическому устройству, объединенных между собой отнюдь не желанием жить вместе, а лишь вооруженной силой.

Все ныне живущие поколения и десятки поколений до них ничего иного, кроме империи, не видели и ни о какой иной форме политического существования не задумывались. А если империя вдруг ослабевала, обычно случались смута, разруха и гражданская война, приносившие больше бед, чем все изъяны империи вместе взятые.

Смуты каждый раз заканчивались созданием новых, еще более амбициозных и воинственных империй. На смену Московскому царству Рюриковичей пришла империя Романовых, а ее, в свою очередь, сменила империя большевиков. Между ними пролегли две страшные гражданские войны. Люди в России привыкли к империи, они доверяют ей, они видят в ней спасение от разрухи и неустройства общественной жизни.

А еще они не верят в себя, в свою способность жить без «царя» (неважно, как его зовут — император, генсек или президент) с его железной рукой, с его полицейскими, с его армией, с его чиновниками. Они не верят обещаниям тех, кто призывает их к свободе и демократии, потому что помнят на генетическом уровне: альтернатива империи — это смута, разруха и хаос.

Но пока Россия строила и ломала империи, снова строила еще более могущественные империи и снова их ломала, мир вокруг нее сильно изменился. Империи как форма организации народов стали уходить в прошлое, а им на смену пришли нации-государства, проще — национальные государства, то есть страны, где главенствует общая культура (язык, литература и бытовые привычки) и желание людей жить по одним законам и на одной территории (о не вполне успешных идеях последних лет типа мультикультурализма — позже).

Неожиданно Россия осталась чуть ли не единственной империей на планете, этаким «последним из Могикан» Средневековья.

Россия сегодня окружена народами, которые организуют свою жизнь на совершенно иных принципах, чем империя, но не только не гибнут, а процветают. Хотя и у этих национальных государств хватает своих проблем, разрыв между ними и «последней империей» в экономическом и технологическом развитии, в уровнях образования и здравоохранения, просто в продолжительности и качестве жизни людей растет гигантскими темпами. С каждым днем эта пропасть увеличивается, и недалек тот день, когда разрыв станет катастрофическим, непреодолимым для одного или даже двух поколений.

Те, кому довелось родиться и жить на нынешнем «краю русской цивилизации» и на ком лежит ответственность за ее будущее, предстоит в ближайшие годы сделать эпохальный выбор между империей и национальным государством. Им предстоит ответить на вопрос: хотят они придерживаться традиции и будут поэтому пытаться любой ценой отстраивать свою умирающую империю или они готовы отказаться от традиции, выбросить империю на ту самую «свалку истории» и попытаться построить на ее месте собственное национальное государство?

Это воистину «гамлетовский вопрос», ведь речь идет о выборе между пусть и несовершенным, обреченным на смерть, но до малейшей детали известным старым миром и манящей, многообещающей и одновременно пугающей неизвестностью. Проблема нынешних поколений России не в том, что им не нравится такой выбор (это естественно: делать выбор в пользу гибели или изменений никому не нравится), а в том, что у них нет возможности его отсрочить и переложить ответственность за судьбу нашей, русской цивилизации на плечи детей и внуков.

Россия находится на цивилизационном перекрестке. Выбор между империей и национальным государством — это фундаментальный, цивилизационный выбор, который предвосхищает ответы на десятки других, тоже непростых, но менее глобальных вопросов, стоящих перед российским обществом на входе в XXI век. Если этот выбор не сделать сейчас или сделать неправильно, то детям и внукам уже не из чего будет выбирать.

Мой выбор для России — выбор в пользу национального государства, в пользу будущего, а не прошлого.

Россия моей мечты — это сплоченное внутренним цивилизационным единством объединение людей (различных по этническому происхождению), для которых общее важнее различий, а не империя, скованная снаружи стальным военно-бюрократическим обручем, как старая треснувшая бочка. Не исключаю, что Россия наших детей еще сможет со скрипом просуществовать в имперской оболочке. Но если мы хотим увидеть Россию внуков, то нам необходимо другое — государство, в основе которого реальное, а не нарисованное желание людей жить вместе внутри общего для них языкового, культурного, правового и политического пространства.

Я отвергаю ностальгию по империи, открытую или замаскированную под псевдодемократический и псевдолиберальный антураж. Создание российского государства-нации — величайшая историческая задача, которую русский и другие народы России настойчиво, но непоследовательно решали уже не одно столетие и которую необходимо окончательно решить усилиями ныне живущих поколений. Мы поставлены в такие исторические рамки, когда откладывать это решение на потом больше не получится — сейчас или никогда. Или мы, или никто.

России нужно нечто большее, чем империя, удерживающая население в повиновении за счет внешней по отношению к обществу силы — армии, полиции и бюрократии, с помощью которых на ее территории создается видимость порядка.

Чем сильнее империя, тем она универсальнее, тем однороднее ее политическое пространство. Чем слабее — тем больше исключений из общих правил: одни законы для Москвы, другие — для Чечни, третьи — для Крыма и так далее. Единство империи иллюзорно и лишь символически воплощено в фигуре ее верховного правителя, неизбежно приобретающей сакральное значение: «есть Путин — есть Россия», и наоборот.

На смену символическому единству «политической народности», представленной «по доверенности» несменяемым «национальным лидером», должно прийти реальное единство нации, не нуждающейся в «царе-главжандарме» для безраздельного контроля над «подданными». Единство политической (гражданской) нации обеспечивается не снаружи, а изнутри, не при помощи армии чиновников, жандармов и просто армии, а за счет прямых политических связей, возникающих в свободном от диктата обществе.

Единство политической нации, в отличие от единства «политической народности», первично: оно не создается государством, а создает государство, конституирует его. Именно поэтому государство, созданное нацией (в отличие от государства, контролирующего народ), становится реально конституционным. Чтобы такое государство возникло, нужен консенсус (согласие) большинства в вопросе о базовых ценностях и принципах общественного устройства. Человек, согласившийся принять как свои собственные убеждения основные принципы конституции и готовый защищать их при необходимости с оружием в руках, становится гражданином, а народ, состоящий из граждан, становится нацией.

Народы России находятся на пути формирования российской нации, но еще не стали ею. СССР силился создать новый субъект истории — советский народ. Однако, поскольку этот проект был частью тоталитарного коммунистического проекта, отрицавшего те базовые конституционные нормы, вокруг которых только и может сформироваться нация, он оказался провальным. Люди попросту отказались считать принципы коммунистического тоталитаризма своими.

Сегодня эту задачу предстоит решать заново, но уже в рамках конституционного поля, а не при помощи террора.

Нация-государство может возникнуть только вследствие свободного самоопределения народов России. Людям надо дать не бутафорскую, как в 1993 году, и не издевательскую, как в последующие годы, а реальную возможность принять осознанное и основанное на всесторонней информированности решение — готовы ли они жить в едином государстве по правилам, установленным общей конституцией, или же они захотят дальше делать историю самостоятельно, принимая на себя все связанные с этим выгоды и тяготы. Это серьезное испытание и большой политический стресс, но через него надо пройти: крепкий дом нельзя построить без фундамента.

Таким образом, создание национального государства в России требует последовательно совершить три исторически важных шага.

Шаг первый: решительный отказ от имперской парадигмы и создание условий для свободного выбора народов России.

Шаг второй: собственно акт учреждения новой России — принятие того решения, которое сто лет назад не смогло принять разогнанное большевиками Учредительное собрание. Возможно, для этого придется созвать новое Учредительное собрание, задействовав «спящую норму» действующей Конституции.

Шаг третий: проведение радикальной конституционной и судебной реформы с целью создания политической и правовой инфраструктуры для русского (или российского) национального государства.

Нация-государство — это государство всех народов России, которые выразят желание и волю стать его соучредителями. Оно не имеет ничего общего с государством, предоставляющим привилегии по крови или по вероисповеданию. Но оно не может игнорировать тот простой факт, что политическое пространство, на котором оно возникло, было сформировано при деятельном участии русского народа и на базе его культуры.

Стыдливое замалчивание этого «исторического обстоятельства» так же ошибочно и неприемлемо, как и попытки извлечь из него некую политическую прибыль и получить неправовые привилегии для «титульной нации».

Почти полвека в Европе подобного рода проблемы решались под лозунгом мультикультурализма. Эта практика сыграла большую роль в деле борьбы с ксенофобией и общего смягчения нравов. Но, как показывают события последних лет (особенно иммиграционный кризис), политика мультикультурализма не панацея. Ибо она зачастую игнорирует то объективное обстоятельство, что современные общества развиваются не в культурном вакууме, а в рамках определенных культурных традиций, возникших исторически. Эти традиции, цементирующие все остальные культурные элементы, заслуживают уважительного к себе отношения. Поэтому для России важно добавить в философию мультикультурализма принцип культурной интеграции, позволяющий гармонизировать отношения этносов и конфессий на базе их гибкой включенности в общее пространство русской культуры.

Свободное владение русским языком и знание основ российской истории и культуры, как и владение минимумом экономических, политических и правовых знаний, готовность на практике следовать действующим в российском обществе правовым нормам и традициям должны оставаться обязательными условиями получения российского гражданства.

Такие требования ничуть не ущемляют достоинство и интересы других народов России, каждому из которых будут предоставлены гарантии и условия для свободного развития языка их предков, этнической культуры и самоуправления на местном уровне.

Школа, да и вся образовательная система, обязана в качестве одной из своих важнейших функций иметь воспитание гражданина. Именно гражданина, а не послушного подданного очередного «самодержца».

Национальное государство в равной мере удалено как от империи с ее преданностью верховному правителю, обеспеченной кнутом и пряником, так и от «казацкой вольницы», так называемого несостоятельного государства, где каждый сам себе закон. Оно в первую очередь обеспечивает порядок и гарантии безопасности личности на более высоком уровне, чем это делает империя, где за фасадом законности скрывается произвол, часто мотивированный коррупцией.

В настоящем национальном государстве гражданин с гордостью идентифицирует себя сначала со своей страной, а уж потом — со своим этносом, родом, регионом, профессией.

Я провел месяц в одной камере с полковником Квачковым — профессиональным военным разведчиком, ветераном войны в Афганистане, прославившимся на всю страну после приписываемых ему попыток покушения на Анатолия Чубайса и даже военного переворота.

Мы — люди разных миров и разных взглядов, жесткие оппоненты, чтобы не сказать сильнее, но, когда мы обсуждали вопрос, почему наша власть и общество так боятся своего спецназа, а американцы — нет, он произнес слова, которые я помню и спустя полтора десятилетия: «Американский спецназовец рассматривает себя прежде всего как гражданина США и лишь потом как спецназовца. И это естественно: случись с ним что, он получит защиту именно как американский гражданин. А российский уверен в обратном: случись что — и от государства помощи не дождешься, в лучшем случае помогут друзья и сослуживцы. Поэтому наш офицер сначала спецназовец и лишь потом гражданин, а американец — наоборот».

Россию моей мечты переучредят граждане, желающие сами, вместе организовывать свою жизнь. Люди, для которых национальные интересы важнее их сословных, корпоративных или родоплеменных. Люди, которым вместе удобнее, чем врозь.

Глава 13. Геополитический выбор:

сверхдержавие или национальные интересы?

Выезжая за пределы московской кольцевой дороги (МКАД), как правило, очень быстро попадаешь в совершенно другую страну. Если Москва по благоустройству и сервису может поспорить с любой современной европейской столицей, то эта, другая Россия, где живут сто двадцать миллионов россиян, выглядит как иллюстрация к фильмам о послевоенной нищей и разрушенной Европе. Трудно поверить, что перед тобой страна-победитель в войне, самой страшной и кровавой в истории человечества.

Как мы к этому пришли? Почему через тридцать лет после «победы» над коммунизмом и через двадцать лет бессменного нахождения у власти новой «элиты» с «холодными головами и чистыми руками», лет непрерывного и совершенно невообразимого нефтяного изобилия (цены превышали среднесоветские и раннероссийские втрое!) эта другая Россия лежит в руинах? Ведь потерпевшая поражение в войне Германия (ФРГ) уже к 1965 году, несмотря на оккупацию «страшными» американцами, превзошла по уровню жизни большую часть Европы, а ее промышленность в основном вернула утраченные позиции. Почему же российская провинция, вроде бы никем не оккупированная, не стала жить лучше?

Причин много. Здесь и неумение управлять, и тотальное воровство, и вездесущий монополизм, но в том числе и серьезная ошибка в выборе политических приоритетов, выдвижение на первый план мессианской цели восстановления «сверхдержавы».

Эта новая «самодержавность» возникла не на пустом месте. Пытаясь любыми средствами предотвратить геополитический транзит Украины, российский правящий клан попутно открыл для себя залежи полезного ископаемого, более прибыльного, чем даже нефть или газ, под названием «величие России». С тех пор это, как кажется власти, неиссякаемое «топливо» добывается в России в промышленных масштабах. Оно стало идеальной заправкой для двигателя российской авторитарной власти.

По сути, в 2014 году в России произошла замена одного общественного договора другим. К старому соглашению «стабильность в обмен на свободы», действующему в России с 2003 года, Кремль сделал существенное дополнение — «величие взамен справедливости и достатка». Новый общественный договор звучит теперь так: величие и стабильность в обмен на свободы, справедливость и достаток. Величием России теперь оправдывают все мерзости режима — произвол, коррупцию, культурную деградацию, отсталость. Все это можно и нужно терпеть в обмен на возможность безнаказанно «кошмарить» Украину, гадить «америкосам» в Сирии и Ливии, размещать «наши» ЧВК по всей Африке и даже, по слухам, в Венесуэле.

Почему российское общество так легко пошло на эту сделку? Видимо, потому что оно было готово к такому повороту событий и даже ждало его с нетерпением. Показательно, что после «возвращения» Крыма большинство жителей России испытало настоящую эйфорию. Это была искренняя и неподдельная радость. Но случилась она не только потому, что люди увидели в присоединении Крыма восстановление исторической справедливости, а еще и потому, что они устали от поражений и соскучились по «победам». Им показалось, что возвращается не Крым, а сама Россия — такая, какой они ее знали прежде. Это ощущение вернувшейся силы было для многих важнее, чем собственно радость от захвата Крыма, о котором до этого мало кто вспоминал — в основном лишь затем, чтобы съездить туда на отдых (хотя многие, если есть возможность, давно предпочитают Египет и Турцию).

В такой реакции нет ничего удивительного. Много столетий Россия была империей, и ее подданные воспитывались в имперской традиции. До сих пор большинству трудно даже представить, что имперскому мышлению существует альтернатива. Это не только российская проблема: другие бывшие империи сталкивались и продолжают сталкиваться с аналогичными вызовами (яркая иллюстрация этого — недавние события в Британии вокруг Брексита). Но в сегодняшней России, не так давно пережившей крах СССР, эти процессы оказались более разрушительными, чем где бы то ни было.

Рождение нового постсоветского мира протекало болезненно и сопровождалось тяжелыми испытаниями как для общества, так и для государства. Кроме естественных трудностей переходной эпохи добавилось негативное влияние многочисленных стратегических и тактических просчетов руководителей новой России. В результате произошло резкое схлопывание экономики, а с ним — деградация институтов и, как следствие, криминализация всех сфер общественной и государственной жизни. В ту пору страна не просто потеряла значительную часть своих территорий, но и надолго перестала играть сколь-либо существенную роль в мировой политике, переместившись с ее главной сцены в партер.

Поражение центрального правительства в чеченской военной кампании и фиаско российской внешней политики на Балканах стали двумя мощнейшими стимулами, разбудившими имперскую ностальгию. И то, и другое было воспринято обществом как национальное унижение. В итоге сформировался «версальский синдром» — подобное состояние общества было в Германии после поражения в Первой мировой войне.

Россия стала ошибочно воспринимать себя не с заслуженной гордостью, как страна, совершившая грандиозную революцию и покончившая с коммунизмом во всей Европе, а как государство, проигравшее холодную войну.

Однако из этого неуникального постимперского кризиса можно было выходить по-разному — либо потратить все ресурсы на имитацию, создать иллюзию силы, видимость возрождения, за фасадом которого прячутся развалины все того же старого общества, либо пройти через глубокую духовную, социально-экономическую и политическую трансформацию и стать сильными по-настоящему.