Помоги проекту - поделись книгой:
– Ну, много в каких. В Ленинграде, в Москве, Новосибирске, Саратове...
– А в Томске были?
– А в Черкассах?
– В Одессе, Ворошиловграде, Краснодоне?..
Названия городов следуют одно за другим. Странно.
Что это? Похоже на детскую игру.
– Вот ты, – обращаюсь я к одной из воспитанниц. – Почему спросила именно о Томске?
– Я жила там...
Как все просто, оказывается. Воспитанницы называли города, в которых жили. Теперь понятен их интерес, желание узнать, был ли я там, ходил ли родными для них улицами. Многие уже давно не были дома.
Но почему колонистка сказала: «Я жила там»? Неужто для нее все в прошедшем времени?
– Ты жила в Томске. А после освобождения куда поедешь? – спрашиваю.
– Не знаю, – отвечает растерянно.
– Боишься, что потянет в прежнюю компанию?
– Да нет! Дома много кто знает, что я в колонии. Как на меня смотреть будут? – виновато улыбается. – Я для них навсегда останусь неполноценной...
...Настало время третьего урока. Ангелину Владимировну сменила Вера Юрьевна Лапочкина, старший учитель математики. Весь ритуал «срыва учебного процесса», как полушутя-полусерьезно охарактеризует это позже директор школы, повторился сначала. Я предложил девчатам провести тестирование. Начали с теста «Какими вы будете родителями?». Полученные результаты оказались удивительными и для меня, и для них. Восемнадцать из двадцати восьми воспитанниц, если будут придерживаться тех принципов, о которых заявили избранными вариантами ответов на вопросы, могут стать хорошими матерями. Кое-кто мечтает и о работе с детьми – хочет быть учителем. Пожалуй, это и не удивительно, ведь перед глазами хороший пример: из одиннадцати учителей колонии пятеро удостоены звания «Отличник народного образования УССР». А бывшая начальник колонии Н. И. Минеева – заслуженный учитель республики. Может ли таким похвастать хотя бы одна из наших обычных школ?
Из класса я выходил другим. Укрепилась не только моя вера в реальность исправления воспитанниц, укрепилась – что еще важнее – и их вера в возможность счастливой судьбы.
Надежда Викторовна Заря, невысокая, застенчивая девушка с лейтенантскими погонами – мой наставник. За несколько дней она успела рассказать мне основное о колонии, перечислила вкратце мои обязанности, охарактеризовала каждую воспитанницу из шестого отделения, в котором нам предстоит работать. Уже из первой беседы с Надеждой Викторовной можно было понять: ей нелегко. Да и кому из воспитателей легко здесь – с детьми, которые совершили уголовные преступления, среди которых и тяжелые: убийства, грабежи, соучастие в изнасиловании...
На мой оптимизм от первых уроков Надежда Викторовна сухо заметила:
– Не спешите с выводами. Вы человек новый, вам хотят понравиться. Но как только привыкнут – начнут чудить. – Заря скупо улыбнулась. – Мне тоже они поначалу смирненькими казались. В Корниенко, к примеру, души не чаяла. До одного случая...
Заря на свою судьбу не жалуется. На работу в органы милиции она была рекомендована комсомолом. Получила юридическое образование. Позже молодого коммуниста Зарю направили в Мелитопольскую воспитательно-трудовую колонию для девушек. Ей с первых дней повезло – попала на стажировку к одному из наиболее опытных педагогов, воспитателю шестого отделения Дине Владимировне Васильченко. Да, именно к той самой Дине Васильченко, которая сейчас начальник колонии.
Как-то, это было на самоподготовке по литературе, Корниенко поссорилась из-за книги с одноклассницей Цирульниковой. Вспыхнув мгновенно, она веером запустила учебник по классу. Книга, описав дугу над головами воспитанниц, приземлилась возле двери. Надежда Викторовна, естественно, сделала Корниенко замечание и приказала поднять книгу. Но та категорически отказалась.
– Янка виновата, пусть и поднимает.
– Я, Катя, видела, что книгу бросила ты. Тебе и поднимать.
– Не буду, – уперлась Корниенко.
Шумарина ей сзади шепчет: «Дура, Катька, подними. Накажут же!» Но та твердо стояла на своем.
– Не подниму!
Молодой воспитатель растерялась.
– Нет, ты сейчас встанешь и поднимешь книгу.
– Не подниму, хоть режьте!
Класс замер. Все взволнованно ждали, чем закончится инцидент. Никто из воспитанниц не поддерживал в той ситуации Корниенко. Кошкарова, к примеру, говорила мне, что хотела тогда встать и поднять учебник, но не решалась. Надежда Викторовна сама подняла ту злосчастную книгу. Подошла, положила ее на парту возле Корниенко. Стараясь казаться спокойной, сказала:
– Продолжаем самоподготовку.
Все облегченно вздохнули. Кроме Корниенко. Лишь через неделю, убедившись, что воспитатель этот инцидент не вынесла за пределы классной комнаты, она подошла и извинилась перед Надеждой Викторовной.
Я, узнав об этой истории, подумал: вот тот случай, когда «наказание без наказания» оказывается эффективнее.
– Скажите, много времени в расписании занятий спецшколы милиции, которую вы заканчивали, отводится для изучения Макаренко?
Надежда Викторовна невольно запнулась. Я ее хорошо понимаю. Потому что сам заканчивал госуниверситет и за все годы учебы не вспоминаю ни одной содержательной лекции о системе Макаренко. А ведь проблема трудных подростков у нас не исчерпана.
С той самоподготовки взаимопонимание между новым воспитателем и отделением значительно улучшилось. А вскоре возникло доверие и откровение в общении. Но... ненадолго. Только наладилось все, утряслось, а тут ЧП. Заходит Корниенко в комнату воспитателей, лицо у нее синее, губы дрожат, и сообщает:
– Я проглотила ложку.
У Надежды Викторовны закружилась голова. Ладони рук стали влажными, а ноги будто свинцом вмиг налились, она не могла даже выйти из-за стола. Хорошо, что начальник отряда Любовь Георгиевна Пятецкая была рядом. Взяла воспитанницу за руку, повела в медсанчасть. А в городскую больницу ее уже сопровождала в машине Надежда Викторовна. После операции, когда дела Кати пошли на улучшение, воспитатель выяснила, как все было. У Корниенко возник конфликт с отделением. Только теперь выяснилось, кто был прав, а кто виноват в той истории с книгой. Не от предвзятого отношения к воспитателю Катя отказалась ее поднять. Это Цирульникова довела девушку до такого состояния, когда та уже не контролировала свои действия.
Только была еще одна причина, которая вынудила Катю похитить в столовой алюминиевую ложку, отломать ручку и проглотить ее через силу. Ей хотелось хотя бы на неделю вырваться на свободу.
– Чего только не было за два года, – вздыхает Надежда Викторовна. И переводят разговор на день сегодняшний. – Вижу, вы познакомились уже с этой новенькой из Кривого Рога, какое о ней мнение?
Я понял, что речь идет о Водолажской.
– Она совсем не напоминает преступницу. Боюсь, что ее здесь могут испортить.
На слово «испортить» Заря, очевидно, обижается.
– Вот еще! В отделении давно никаких ЧП. Нет рукоприкладства, работает каждый только за себя. Даже крыс полгода как вывели.
Я сначала подумал было, что крысы – это грызуны, и вслух высказал удивление бездеятельностью санстанции.
Надежда Викторовна объяснила:
– Нет, наши крысы не грызуны, а беруны. Втихаря берут у своих. То, что плохо лежит.
Минуту оба помолчали. Потом Заря постучала три раза по деревянной крышке стола.
– Наговорила вам всякого, хотя б не сглазить...
Уже утром следующего дня я понял, что стучала Надежда Викторовна по столу не напрасно: девчата из нашего отделения начали чудить. Подошла ко мне в жилой зоне Водолажская, многозначительно прищурилась.
– Знаете, у нас день рождения у одной девочки.
– Не знаю, а у кого?
– Без понятия, – призналась Водолажская и неожиданно сникла, замолчала.
– Ольга, не темни, – сказал ей строго. – Что дальше?
– А дальше... Мы хотели просить вас принести нам... Банку сгущенки.
О том, что на языке колонии сгущенка означает водку, я уже знал. И был поражен Олиной просьбой. Для кого она старается? Кому это я дал повод думать, что способен пойти на такое нарушение?
– Сгущенку? – изобразил я искреннее удивление. – Не понял. К тому же, я не на молзаводе работаю, как ты знаешь.
У меня еще была надежда, что Водолажская отступится и переведет разговор на другое, но она действовала достаточно настойчиво.
– Бутылку водки принесите. Пожалуйста.
Эта дерзость окончательно выбивала из колеи. Что же происходит? Почему не со школьными проблемами, не с девичьими тайнами идут ко мне, а с такой просьбой? Может, проверяют? Я вспомнил предупреждение замполита Александры Афанасьевны Кочубей о том, что каждого нового человека в колонии воспитанницы долго и упорно изучают, стремясь познать особенности его характера до мелочей.
Принимая мои мысли за колебания, Водолажская тем временем назвала цену:
– Не даром просим, у нас есть 25 рублей.
На такое уже следовало ответить однозначно.
– Водолажская, – сказал ей тихо, – не надо ставить меня в дурацкое положение.
Но она не уходила, продолжала канючить.
– Пожалуйста, принесите. Мы бросим клич – 50 рублей насшибаем... Что, и пятьдесят мало? Сколько же вы хотите?
Вот тут на меня накатило.
– Пять тысяч, – говорю.
В глазах Водолажской промелькнула растерянность.
– Вы шутите?
– Нет, серьезно.
– А я пошутила, – хохотнула она.
Разговор, казалось бы, окончен, но воспитанница не уходит, мнется. Я терпеливо жду. Посмотрев исподлобья, она, наконец, спрашивает:
– Будете докладывать Хозяйке?
– Во-первых, не Хозяйке, а начальнику колонии.
– Значит, будете?
Я оставил этот ее вопрос без ответа.
– Оля, скажи честно, кому понадобилась водка?
– Мне...
Ответив так, она замкнулась, и больше не удалось из нее вытянуть ни единого слова.
Через час, просмотрев с воспитателем Зарей личные дела, узнали: приближается день рождения Цирульниковой.
За окном прекрасное утро. Через распахнутую балконную дверь врывается нарастающий шум просыпающегося города. Настроение еще больше поднимается оттого, что увижу сейчас однокурсника. По сложившейся недавно традиции мы с ним каждое утро идем на работу.
Он уже ожидает возле выхода из гостиницы. Спускаемся ступеньками широкой лестницы парка вниз. Идем улицами старого города.
– Слушай, а может, и мне перейти работать в колонию? – вдруг спрашивает Зинченко. – Сколько там у вас платят?
– Ты знаешь, мне трудно ответить на твой вопрос. Я, Валера, за работу в колонии денег не получаю. А на каких ставках мои коллеги теперешние – не интересовался.
– Да нет, ты не правильно меня понял. Не только в деньгах счастье. Может, там от меня большая польза будет?
– Как сказать, может и большая, – отвечаю. – Но ты лучше в своем ПТУ работай так, чтобы твои воспитанники не попали в колонию. Пусть они лучше ее узнают из книг.
На перекрестке расходимся. Настроение по-прежнему прекрасное. Радуют оживленные улицы, разнообразие красок и цветов, непринужденный девичий смех и даже просьба старушки перевести через улицу.
Но вот высокая каменная стена. Колония...
Осужденные построены на утреннюю линейку. В глаза бросается удручающе-серый цвет: забора, построек, одежды, лиц. Председатель совета коллектива воспитанниц колонии громко подает команду, которая звучит здесь ежедневно: и сегодня, и вчера, и пять, и десять, и двадцать лет назад.
– Равняйсь! Смирно!
Председатель чеканит шаг, докладывает:
– Товарищ начальник колонии...
Васильченко прерывает ее жестом:
Поделиться книгой: