Помоги проекту - поделись книгой:
Ирка по завершению поездки с «Ижа» сползла с помощью Макса. Колени тряслись, а глаза были шальные-шальные. Позднее, в сауне уже, куда мы так же ввалились втроем, она стребовала с Находько обещание.
— Проконсультируешь меня с покупкой.
— Так прет рулить по ямам? — заржал Шпала.
И получил тычок за подколку.
Яма — «пит» — это то же, что и игровой зал (место, где ведутся игры). Можно провести очень грубую аналогию с оркестровой ямой. И так же называют тумбу, в которой хранятся всякие нужности. Сменные колоды карт, шарики, запасные срезки и прочее.
Ирина — наш пит-босс. Она «рулит по ямам».
— Скотина ты серая, Находько, — фыркнула наша начальница. — Я в бассейн.
«Ты даже не представляешь, какая!»
Бассейн в сауне имелся, но малюсенький. Как три-четыре моих ванны. И чуть поглубже. Поваляться в водичке можно, поплавать не получится.
— Смотри, чтобы со дна не пришлось поднимать, — махнул рукой Макс. — Как «К.Э. Циолковский».
— Это ты про теплоход? — встряхнулся я.
— Про него, тля, — хмыкнул приятель. — Рвануло на нем с неделю назад. «Пожарные! Тушить!» Тазик на дно ушел. Контора-владелец: «Пожарных косяк. Душить!» Человечишки такие человечишки...
Выходит, утянул тогда водник судно. Разозлился он тогда крепко, конечно. Возможно, поэтому Федя Ивановна вспомнила про обожженного «спящего красавца». Как раз в связи с шумом вокруг затопления теплохода. Или на что-то мне намекала, а я сообразить не могу, на что.
— Макс, про отъезд Ханны... — вспомнил я еще одну прозвучавшую фразу.
— С ней все пучком, — отозвался Находько. — Я ее немножко проводил. Кое-что, как выяснилось, от предков лисоньки сохранилось. Мы это изъяли, отнесли в одно местечко, где... — он замялся, подбирая формулировку, а заминки для напористого Макса совсем несвойственны. — Разбираются в старинных предметах.
— Постой, — я чуть оторопел. — Случайно, не на Кирочную отнесли?
Двумя часами ранее я выяснил, что на Кирочной улице находится «скромная лавка» Феди Ивановны. Правда, на уточнение, не у нее ли некие чувствительные к запахам существа закупаются особыми порошками и другими полезными штуками, мне ответили отрицательно.
— Так ты в теме? — удивился Макс.
— Мир тесен, — отозвался я. — И что там было дальше? С Ханной?
— Дальше мы махнули в Ригу, — как само собой разумеющееся, сообщил Находько. — Нашли одного ме-э-эдленного дальнего родственника Луккунен. Он вроде не такой тупой, каким пытался выглядеть. Я передал лисоньку в его ме-эдленные лапы и отчалил. Конец истории.
— Это хорошо, — с облегчением сказал я. — Славно, что она нашла кого-то из своих. Пусть и дальше все у нее идет, как задумано.
Шпала кивнул. Вот может же он, когда захочет, вести себя, как нормальные люди.
— АБ, слушай, — после недолгого молчания серьезно и вопросительно обратился ко мне Макс. — На понедельник-вторник планы есть уже?
— Кроме как отоспаться? — я ненадолго задумался. — Нет, никаких. Свободен, как ветер. А что, есть предложения?
Макс сделал отмашку заглянувшей к нам местной работнице, чтобы та шла пока подальше.
— Надо сгонять в уезд... — Шпала перекосился, как от кислятины. — Короче, дело к ночи. Есть родственница. Не моя, супруги. Племяшка. Жила себе, росла себе — была как все. В мае ей стукнуло четырнадцать, и понеслась душа по кочкам.
— Ты излагаешь очень образно, дружище, — вздохнул. — Но не очень информативно. Я пока не понимаю ни черта: ни что там с девочкой не так, ни зачем тебе я для «сгонять».
Макс сочно выматерился, как бы выпустив за раз одним «выхлопом» все, что не досказал этим вечером. А оно явно рвалось наружу, свербело.
— Она начала сбегать в лес, — снова вернулся к «цивильной» речи приятель. — Не так, как, скажем я... Просто уходить в лес. Ни с того, ни с сего. Без предупреждений, без поводов. Ее уже трижды искали, прочесывая лес. Когда находят, она обычно босая пляшет и поет. Не ту дребедень, что по радио гоняют, а такие... далекие от современности песни.
— Народные? — уточнил я у явно нервничающего Макса.
— Блатные-хороводные! — взорвался он. — Иптить-коптить, АБ! Про огнедеву она песни поет. С огненным змеем. И как невменяемая во время этих песнопений. Мигалки стеклянные, тело ватное, из рук спасающих вырывается. Одного покусала. Жена психует — родная кровь же. Она — племяшка — не как я, уже проверил. И фиг поймешь: в дурку сдавать ее или оставлять, как есть. Зверям лесным на прокорм, раз ее туда тянет.
Шпала впечатал кулак в скамью.
— Хорошо, это я понял, — успокаивающим тоном сказал я. — От меня что требуется?
— Светочем твоим ее засветить бы, — из Макса будто выпустили пар. — За мной будет долг. Независимо от того, что ты в ней углядишь.
— Не надо...
Договорить мне коллега не дал. Рявкнул так, что очередная работница, заглянувшая нас проверить (на массаж пригласить, все дела), затряслась мелкой дрожью. Испарилась.
— Сказал — долг, значит — долг, — нахмурился Находько. — Словом не разбрасываюсь. Мне важно прояснить, что с ней не так. Я же к ней уже сам обращался. Спрашивал: «Мелкая, вопрос по существу. Что ты за существо такое?» Эта дурында только фарами хлоп-хлоп.
Хорошо, что Макс под фразу с фарами поморгал — показал, так сказать, мимикой, что сказать хотел. А то не факт, что я бы сразу сравнение фар с глазами «догнал».
Повторно рыпаться, чтобы оспорить Максово: «За мной будет долг», — я не собирался. Может статься, мне его помощь пригодится. Как знать? Я намерен был рыть со всем тщанием в направлении «группы... или даже организации», как выразилась Палеолог. Мне бы хоть маленькую зацепочку, от чего клубок разматывать... В общем, помощь от оборотня по моему обращению — в хозяйстве явно пригодится.
— Лады, Большое Перо! — хлопнул в ладоши приятель. — Больше никаких серьезных тем. Сегодня все — за мой счет. Дамы!
Девочки в сауне работали не из боязливых. Так что вскоре они (парочка работниц и Шпала) уже играли в салочки в бассейне, этот паяц напевал про покусанные бочка и волчка, который обязательно придет, если заснуть с краю кровати.
Ира, наплескавшись, уединилась с массажисткой. А мне не хотелось покидать жаркое помещение. Жар внутренний нежился и млел в горячем помещении. Я нежился вместе с ним.
Забавно, нелогично, но факт: о том, что Находько наведывается в данное заведение, его супруга прекрасно знает. И ему за эти маленькие шалости с девчонками не прилетает. Ни сцен ревности, ни сковородок в голову. Зато за покатушки с кем-либо женского пола — еще как.
Мы это в том году за кружкой пива обсуждали, помнится. И в три головы (я, Джо и сам Находько) не поняли, почему так. «Женщины!» — дружно воскликнули мы тогда и взяли еще по кружечке.
Домой я приехал отдохнувшим и довольным. Отогревшимся, как кот под полуденным солнышком.
Традиционно пересказал овиннику с парадником, о чем мы беседовали со специалистом по древностям. Точнее, о чем она сказ вела, а я ушами хлопал.
Выслушал торжествующие возгласы шерстистого.
— Я говорил! Я знал! У, старая кровь! Дальние дали, многие лета. Сила великая, кровь родовитая.
Спросил его, что мне эта кровь дает, кроме осознания (Кошаром, не мной) силы и родовитости?
— Жизни и рассудка тебе мало, владыка? — очень тихо и строго спросил Кошар. — Говорил я уже. Не растет семя на голом камне. На худой земле и колос слаб. Тебя, неподготовленного, выжгло бы, ежели б не кровь. Если б не наследие. Может, намертво спалила бы тебя сила, да развеялась. А могла и разум выжечь, взяв тело — себе. Нахрапом ли, исподволь ли...
— Я так понимаю, риск последнего, про исподволь — он все еще сохраняется? — внял я серьезности момента.
— Раз все сам осознаешь, чего лишние вопросы задаешь? — переглянувшись с насупленным овинником, тряхнул седой шевелюрой Мал Тихомирыч. — Не буди лихо, пока оно тихо!
Оставив тех двоих шушукаться, я утопал в комнату. Завалился на диван. Сон не шел: я вообще плохо спал после того, как пробудил память пепла. Стоило мне закрыть глаза, как проявлялись видения пепелищ, заново вспыхивающих. Пламени, что возникало из горстки пепла и проносилось огненным шквалом по знакомым мне улицам. Проносилось, не считаясь с жертвами.
Однажды мне привиделась мать, объятая пламенем. В другой раз огонь пожирал Ташу Бартош.
Кто такая «она»? Ма — во Франции, хотя бы ее этот бред не касается. Разве что в видениях. Бартош? Лишенная силы и жаждущая эту силу вернуть?
Каюсь, тень моего сомнения на Арктику пала. Очень своевременно она тогда приехала ко мне. В ночь, когда она рассказывала о болезни сестры и своей утраченной, выжженной силе, а я — запускал зеленые всполохи небесных огней — в эту самую ночь убивали Дарью Ивановну Берегову.
Я расправился с сомнением, когда мой огонь «признал» в Бартош если не «свою», то точно не чуждую. Он ее не обжег. По правде сказать, выпускать живой огонь, обнимая девушку, было боязно. Не хотелось обнаружить головешку на месте девушки... Обошлось: Таше от живого огня достались волна бодрости и... едва ощутимый отклик утраченного дара.
Темень из подземелья не обманула, сообщая Арктике: «Держись ближе к огню. Утраченное обратимо».
Кто такая «она»? С теми знаниями, что есть у меня сейчас (то есть, без знаний вовсе) — это может быть кто угодно. Хоть Нина, начальница моя. Это менеджер, которая возражала против моего повышения в категории. Она со мной не пересекалась по сменам, за работой не видела (максимум — в записи с камер), но против высказалась. Чем не повод обвинить женщину?
Или это может быть соседка-скрипачка, Катенька. Тоже — просто потому что женского пола. Такое же безосновательное предположение, как и с Ниной. Такими темпами я мог начинать перечислять всех знакомых женского пола. Вместо овечек для ускорения засыпания.
Я подскочил с дивана, как будто меня током ударило. Липин собирался меня убивать. Был буквально в процессе подготовки, когда высказывал то немногое, что мною позже было передано компетентным органам. Жить мне оставалось — чуточку. После — финиш, все услышанное я бы унес в могилу.
Собственно, в том состоит оправдание книжно-киношному ходу: тому, где злодей выбалтывает свои грандиозные планы по захвату мира и другим безобразиям. Герой должен унести все эти откровения в могилу, злодей же напоследок потешит свое самомнение. Мертвые не встают на пути исполнения злодейских планов. Джо бы поспорил, но я не про разумную нежить речь веду, а о самом банальном покойнике.
Липин много-много наболтал по пути ни о чем, а в момент, когда дошло до главного, не сказал мне ровным счетом ничего существенного. «Она не должна узнать, что ты втянут», — как и другие сочувственные фразы — немного эмоций и пожелание смириться с неизбежным. Все.
Зато в другой ситуации, с выжившим свидетелем — случился разговор о мотивах. Да, не особенно полный, краткий, но он (разговор) не просто состоялся, он был услышан и донесен до тех же компетентных органов.
Как так? Та парочка не могла поговорить до или после «прогулки» по теплоходу? Они вроде не в игрушки играют. Взрывчатка, пожары, разгром на кладбище. Трупы всамделишные — правда-правда, я один из них сам видел. И эти «не игруны» выбирают для разговора о мотивах подрыва теплохода тот самый теплоход? А после всего лишь оглушают, не «зачищают» свидетеля?
Допустим, кто-то из той парочки сильно жалостливый. Всякое случается. Вон, Игорь Липин был заботливым сыном. И участие в его голосе звучало вполне натуральное. Но участие не помешало Липину затащить меня в гараж для смертоубийства. Оба говоривших — там, на теплоходе — попались из добряков, не желающих напрямую марать руки кровью? Понадеялись на то, что взрыв да вода за них "приберут"?
Что-то сильно сомневаюсь. Особенно в свете акцентов, заданных Палеолог. Чтобы она, да столько слов никчемному обывателю посвятила? Беспричинно?
Дернулся к мобильному, чтобы немедленно позвонить Крылову, поделиться с оперативником своими мыслями. Посмотрел на время — половина первого ночи. Решил, что не настолько срочно мое подозрение. До утра потерпит.
Сон по-прежнему не шел. И потому я озадачился другим вопросом: интересом Феди Ивановны к записям отца. Дважды высказанным интересом. Меня и в первый-то раз вопрос о записях насторожил.
Чуть погодя события закрутились, я переключился на другие мысли (например, как выжить). Потом мне качественно выносили мозг. И я не то, чтобы забыл о словах Палеолог про записи, скорее, отложил их в долгий ящик. У ящика даже имелась дата для извлечения — первое августа, день, когда мне должна позвонить ма.
Тогда и собирался уточнить у родительницы, почему она «вычистила» отцовский кабинет. Одно дело, если родительница на эмоциях это сделала. Она натура тонкая, не удивлюсь, если так оно и было. Другое дело — если при вывозе бумаг отца мать руководствовалась соображениями... Любыми соображениями за пределами чистых эмоций.
Эти соображения я намеревался прояснить. Их — и контакты отца. Профессора, выделяемые из общей массы студенты. Знакомые по переписке: знаю, что па вел обширную переписку. Но понятия не имею, с кем и по каким вопросам. Не уверен, что ма знает больше, но спросить стоит.
Долгий ящик затрещал, когда меня приволокли в гараж — когда вопрос стал личным. Не просто: «Хм, кому и зачем нужны эти убийства?» С момента, как в жертвы определили меня, задача стала звучать так: «Как мне до них добраться?»
Так... В щепки тот ящик, в труху. Снова потянулся к телефону. Эти-то не спят по ночам. Ночь — их время.
— Джо, хорошей тебе ночи! — говорить пришлось громко, на фоне у вурдалака пели, играли и громыхали. — Можешь дать мне номер Лены? Или ей — мой?
— Ночи, АБ! Утром, все утром! — повысил голос и Женька тоже. — Нынче Хелен не в той кондиции.
Он сбросил вызов.
Утром так утром. Мне пока не настолько горит, чтобы я до утра дотерпеть не мог.
Женина жена Лена-Хелен Курьянова позвонила мне в восемь. На мои путаные полусонные объяснения, почему наш разговор лучше бы вести не по мобильной связи, не обиделась. Назвала адрес кафе для беседы.
— Рад встрече, — почти что искренне поприветствовал вурдалачку. — Давно ждешь?
В кафе она пришла до меня, заняла столик в углу и заказала себе... глинтвейн, кажется. Не уверен.
Зацепился взглядом за футляр с гитарой. Тот лежал на двух стульях сразу, обозначая, видимо, что столик занят. Час все еще был ранний, а зал пустой, не считая нас с Хелен да скучающего работника за стойкой.
Мертвые девушки, милые причуды.
Милая мертвая девушка взмахнула рукой. О значении жеста догадываться предполагалось самостоятельно. То ли это было такое приветствие, то ли «убирайся с глаз долой».
— Так понимаю, здесь самообслуживание? — обернулся к стойке и замершему за ней парню. — Подожди еще пару минут, закажу себе чаю. Не позавтракал.
— Болван для того и оставлен, — Лена щелкнула пальцами, и работник заспешил от стойки к нам.
Уже вблизи я подметил сияющую улыбку и бездумный взгляд парня.
— Черный чай и пару бутербродов, — я не притронулся к протянутому меню.
— С бужениной, с ветчиной и сыром, с... — принялся монотонно перечислять официант (или бармен?).
Стоял он при этом в полупоклоне и продолжал держать в руке меню. Смотрел прямо перед собой. Зрачки были расширены.
«Болван», — я поежился, вспомнив, как при первой встрече певунья звала меня «прогуляться».
Сделать из меня такого же болвана. Одноразового, надо думать.
— Всех по два, — вмешалась вурдалачка, затем указала в направлении двери. — Вы закрыты.
«Болван» послушно пошел закрывать дверь кафе.
Меня подмывало спросить, для чего она заморочила бедного парня. Причем в духе Шпалы спросить, вроде: «На буя буянила?» Смолчал. Мне нужна помощь вурдалачки. «Попросить» закрыть зал и принести поднос бутербродов — это не то же самое, что «попросить» присоединиться к завтраку в качестве блюда.
Так что я просто ускорился с поглощением пищи. И быстренько перешел к тому, ради чего эта встреча затевалась.
— Лена, — вздохнул поглубже, как перед прыжком в воду. — Я хотел бы поговорить с тобой о моем отце. Если ты не возражаешь, конечно.
—
Поделиться книгой: