— И как же? — не стал я разочаровывать Федю Ивановну, та явно этого вопроса от меня ждала.
— Не знаю, — с улыбкой развела руками она. — Знаю лишь, что костер с новой женой он перепрыгивал — одним из нас. Одним из мира Ночи.
— А поподробнее? — это уже самый настоящий интерес был. — Кем именно?
Серьезно, я-то уже настроился на то, что покровы тайны с картины фамильного древа будут сорваны. Целиком и полностью.
— Знакомец мой не спрашивал напрямик, — изобразила сожаление специалист по древностям. — А я не просила его, чтоб допытывался. Не столь велико было мое любопытство. Это повлекло бы за собой либо долг, либо неприязнь. Я такого не люблю.
Спрашивается: и стоило ли меня дразнить?..
— Вы предположили, что огонь признал меня за своего потому, что мой предок, возможно, с огнем был в ладах? — эту речь я произнес, скорее, для Палеолог, чем для себя. — А как так получилось, что я — Андрей — снова Бельский? Не какой-нибудь... не знаю, Петров?
— Про сродство с огнем и кровь общую вы верно мои догадки истолковали, Андрюшенька, — просияла Федя Ивановна. — Подлинно говорю: возвышение ваше — лишь вопрос времени. Про фамилию же: другой ваш предок, живший уже позже, воспылал чувствами к девице из рода живописцев Бельских. Принял сие, как знак. Вошел в род.
Значит, были-таки живописцы. А то я успел подумать, что про них мне лапшу на уши вешали.
— Безмерно признателен вам за этот экскурс, — повторно согнул шею. — За мной...
И снова взлетела кисть руки в останавливающем жесте.
— Все, что мной сказано — сказано по доброй воле, без долговых обязательств, — казенно проговорила она. — В знак моего к вам расположения.
После этого я снова засобирался, и чуть не забыл про еще один вопрос. Не то, чтобы особой важности он был, но у кого еще о таком справляться, как не у специалиста по памятникам письменности?
— Федя Ивановна, а не подскажете, почему планетника так называют? Немало я всяких новых слов узнал за последний месяц, и все они были... как бы так выразиться... О! С налетом старины. А планетник на их фоне сильно выделяется. Чужеродно звучит, я б сказал. Тучеводец — куда как ближе.
— Вам бы по стопам батюшки пойти, — всплеснула руками моя собеседница. — Раз подобное любопытство возникает. Взгляните: вы слышите слово, трактуете его на современный лад и потому замечаете нестыковку. В вашем понимании, в том значении слова «планета», как оно вам известно и привычно. Небесное тело, вращающееся по орбите вокруг звезды.
Я невольно кивнул: как слышу, так и пишу, так и выводы делаю.
— Оставим современность в стороне, — Палеолог проделала жест, будто бы и впрямь отодвигая что-то от себя подальше. — Слово это интересное. Небесная планида — так в старину говорили не только о судьбе, но и о сильной грозе. В украинской речи есть слово «планитуватий», означает «сведущий во влиянии планет на погоду». А в старопольских говорах мы встречаем слова «planeta» и «planetnik» — знакомо звучит, не так ли? Значения: «облако» и — внимание! — «человек, управляющий облаками».
— О как, — выпалил, дослушав эту импровизированную лекцию. — Был не прав. Судил поспешно.
— Это лишь недостаток знаний, — мягко сказала хозяйка. — Причем довольно специфических. Был бы с нами ваш батюшка... Простите, что напомнила о вашей утрате, Андрюшенька. Я все еще печалюсь о потере его записей, которые многое могли бы дать миру слова.
А вот в этом «простите» я не услышал подлинного сожаления. Наверное, потому, что из памяти не выветрилась реакция Лены-Хелен, вурдалачки, когда та узнала, чей я сын. Причем та вурдалачка чуть ранее была готова меня выпить досуха.
Я рассыпался в благодарностях и поспешил удалиться.
От Феди Ивановны я вышел в смешанных чувствах. С одной стороны, сказано мне было много. Разного и нового. С другой — сведения не были полны. Как были прорехи в моем семейном альбоме, так и остались. Новые лица добавились, да. Но в таких дальних далях, что мне от этого добавления практической пользы чуть. Дыры же в ближней истории никуда не делись.
Почему рассорились отец с дядей? Что из себя представлял дядька Демьян?
Выходило так: один предок с «колдовкой» семью построил, другой, если верить домовой нечисти, «бесовок, мертвячек, кикимор и ведьм» бить предпочитал при помощи ремешков с заклепками. Очень необычных ремешков, надо сказать — от удара с такой обмоткой взвыл один знакомый вурдалак.
Противоречие? Как по мне — еще какое.
Так что, все, сегодня мною узнанное, было весьма занятно, но малоприменимо к текущим вопросам. Кругозор расширил — и то ладно.
Федя Ивановна же, показательно отказавшись от платы за переданные сведения, связала меня прочными узами «расположения». По правде говоря, я бы предпочел четко сформулированный долг. Потому как ввязываться в игры и «симпатии» специалиста по древностям куда дороже.
Все помнят про бесплатный сыр? А этот сыр подан с улыбкой, с мурчанием — кошкой, прожившей сколько-то там сотен лет на белом (и не очень) свете. Кошка — иносказательно, зато про сотни лет на свете — прямее некуда.
Я бодро переставлял ноги, тогда как «чердак», который голова, был забит не особо жизнерадостными, пасмурными мыслями. И о прошлом-давнишнем, и о даме, подкармливающей меня сластями (с собой, кроме книги, мне снова упаковали несколько коробок с десертами) и информацией. Еще были мысли о женщине, лишившейся сына... Эти были особо серы.
Как затянувшие небо тучи. Сумрак по низу, сумрак по верху, в отражении луж — серость.
Неоднократно слыхал я утверждение, мол, Питер вообще — сер. Всякий раз удивлялся: мы про один Питер речь ведем? Потому как мой Петербург полон красками. Может, не все они ярки и броски. Может, говорящие про серость были в городе только в дни непогоды, когда скрадываются цвета и размываются линии. И, не могу не согласиться, фасады многих зданий стоило бы мыть почаще. Но... а, не важно. Не стану убеждать. И без того отвлекся.
Вот, стоило подумать про серость и краски: вышел к перекрестку, а там девушка с огнями. Вращает, подбрасывает две штуковины вроде вееров с фитилями на длинных металлических спицах. Получается что-то между танцем и жонглированием — красиво, завораживающе. Я такое впервые вживую видел, раньше только по «зомбоящику» наблюдал. Что сказать? «Живая-то лучше!»
Темень и вот такое промежуточное состояние, когда небо уже заволокло, но лить с него еще не льет — самое то для таких представлений. Исполняла свое искристое шоу девушка под бой барабанов. Парень позади нее отбивал ритм на двух «пузатых» инструментах. Звук украшал действо, добавлял к нему некой первобытности.
Я простоял минут десять, любуясь золотистыми бликами. Оставил в ящике пару купюр. Улыбнулся.
Все-таки город — это не только архитектура и история. Это и те, кто в нем живет.
Запищал рингтоном мобильный.
— Хвостатым — физкульт-привет, — положительно, на меня увиденное шоу повлияло... положительно, отвлекло и взбодрило.
— Вот именно, что физкульт! — бодро отозвался Макс (и даже без мата — в лесу кто-то сдох). — Ты с того года не подзабыл, с какой правой стороны ручка газа, и с какой левой стороны ручка управления сцеплением?
В прошлом августе Находько прихватывал меня в нагрузку, когда их компания проводила учебные занятия для знакомых барышень. Я не был барышней, зато сработал, как прикрытие от ревнивой жены Макса. Прикатись он на тот выезд один, и прознай она об этом — устроила бы ему веселую жизнь. Я с его женой немного знаком, это очень резвая и настойчивая дама. Не удивлюсь, если выяснится, что она — как и он, не совсем человек.
— Не блондинка, не путаюсь, — хмыкнул, припомнив самую необучаемую из стайки юных дев, с какого-то перепугу решивших приобщиться к романтике езды на байке. — Только прав у меня с того года как не было, так и не появилось.
— Ититушки, ура! — возрадовался совершенно искренне Шпала. — Через полчаса на Финбане. «Конь» с нас, шлем с нас. Права к херам и прочим полосатым палкам. А на обратке — в сауну закатимся. Да?
— С этого и следовало начинать, — подтвердил я свое участие в чем бы то ни было.
— Там еда, — дернул за рукав прохожего, тоже остановившегося поглазеть на выступление. — Пирожные. Пусть ребята перекусят.
Я быстренько пристроил рядом с ящиком, где блестели монетки и скромно жались в уголок немногочисленные купюры, пакеты со сладостями. При себе оставил только тот пакетик, в котором лежала книга. И поспешил — вечер переставал быть томным.
— Чеслав, только без ливня сегодня, пожалуйста! — проговорил вполголоса.
Не факт, что тот меня услышал, но обошлось без ливня. И без грозы, обещанной Гидрометцентром.
...Накануне я как раз спрашивал планетника на тему слышимости. Вне помещений его ветер гулять может, где ему вздумается — «прослушка» идеальная, если вдуматься. Никакими техническими средствами ее не засечь.
При второй нашей встрече на Сенной он сообщил, что его «послание передал ветер». Иначе говоря, он поставил в известность всех значимых представителей мира Ночи в пределах Петербурга касательно меня.
О том, что с этих самых пор я — под его, Чеслава, рукой, и чтобы никто даже думать не смел причинить мне вред. Разве что подручный его сам проявит себя таким дураком, что даст повод к нападению. Понятное дело, отщепенцев вроде Шпалы оповещать планетник не стал — много чести.
Спорное решение в моем понимании. Раньше обо мне обитатели мира Ночи в большинстве своем знать не знали. Мы не то, что краями — вообще никаким боком не пересекались. За редкими исключениями, вроде водных духов. Теперь наличие в городе огневика станут учитывать в раскладах... И не обязательно эти расклады будут в мою пользу.
Впрочем, сделанного не воротишь, поэтому я молча принял случившееся к сведению. Ладно, не совсем молча... Кое-что спросил все же.
— Ветер свой ко мне приставлять не будете?
Чеслав махнул головой.
— Кто знает цену свободе, как не палач? На плахе остается плата за проступки. Кровь да вспухшая от кнута кожа — за мелкую провинность. Залитие горла — за чеканку фальшивой деньги. За измену и предательство — петля. Заплатил — свободен. Ветер приставить — как в клетку без стен посадить. Нет в ней свободы, лишь видимость.
Я оценил его прямоту.
А нелюбимая мной подземка знала цену быстрой поездке: кроме жетончика, я заплатил головной болью. Нет, неправильно говорю: заплатил головой не болящей. Или даже так: бонусом к скорости мне выдали мигрень. Раздражающую и не уходящую почему-то после волны живого огня.
Оттого, напяливая на голову выданный Находько мотоциклетный шлем, я скрежетал зубами. Вообще эта ноющая и постреливающая гадость была не в тему. Я даже проигнорировал появление в рядах галдящей и развеселой компании знакомого лица. Подумаешь, пригласил Макс и ее тоже. Вот, если у нее таблетка от боли при себе найдется — другое дело.
— Мы со всеми выдвинемся или как? — спросила Ира, оглядывая собравшихся мужчин и их байки. — О, привет, Бельский!
Ирка, наше «маленькое начальство» с работы, была единственной особью женского пола возле гаражного ряда. Интересно, Шпала сказал, что в клуб ей не попасть, кроме как гостем или «грузом»? Или «собственностью», но такое я при Ире поостерегся бы озвучивать. А «цвета» — это мимо нее по определению.
Тех прошлогодних барышень катали не за так. Мероприятие было проплачено. Можно сколько угодно скалить зубы, заявляя о свободе, ветре в лицо, связи с миром и прочих бесконечностях. Но обслуживание техники, даже такой неприхотливой, как выделенные нам с Ирой «Ижи», стоит денег. Бензин стоит денег. Вообще ничего не падает из воздуха само, даже крест с купола Смольного.
— Не, мы не будем тормозить парней, — отозвался Находько. — Отдельно. После них покатим.
Услыхав это «после», я стянул с болящей головы громоздкий шлем.
«Хех», — мне стала понятна радость Макса от моего согласия на совместный выезд. Жена его, прознав о поездке вдвоем с другой женщиной, не стала бы вдаваться в подробности. Ей было бы фиолетово, насколько наша начальница «свой парень», и как ровно дышит к ней Макс.
— Приветствую руководство, — стараясь не морщиться от громких звуков (то тут, то там уже порыкивали «звери») выговорил я. — Ты какими судьбами тут?
Задумался: Ирке в клубе своей не стать, тогда как Шпала — в доску свой. И он вообще не человек. Впрочем, прознай его братья по клубу про иную личину Макса, еще и восхитились бы. Его наглая морда с хищным оскалом отменно сочетается с клубной символикой.
— Этот, — она махнула рукой в сторону Находько. — Отрабатывает должок. За смену, которую пролюбил, а позвонить, предупредить о пролюбе — забыл. Я тогда прикрыла его тощий зад.
«Поджарый и хвостатый зад», — мысленно внес я поправку.
— Это после... — одернул себя: про наши похождения в Михайловском замке и под ним говорить при посторонних не стоило. — Когда Ханна уезжала? Слушайте, от головы есть что-нибудь? От раскалывающейся?
— Тогда, ага, — ответил Шпала, покосился в сторону начальства.
Оно и понятно: подробности в другой раз.
— В моей сумке, — слова ее прозвучали, как песня. — Макс, куда ты ее дел? Держи газетку, страдалец. Потерпи, спасем тебя.
Как-то так я остался один. Дюжина шумных мужиков на той же территории не в счет, им до меня дела не было. Ира со Шпалой отошли, чтобы облагодетельствовать меня лекарством. Оставили перед уходом экземпляр печатной прессы. Сегодняшний «Вечерний Петербург».
Газет я давно не читал. В них ничего обо мне не пишут, так зачем они мне? Вот подстелить под что-то грязное — это можно.
А тут — потянуло на чтение.
«Привидения в петербургских дворцах», — я трижды перечитал название, чтобы убедиться — нет, не привиделось. Привидения были в заголовке. И во дворцах, по мнению автора статьи. Вчитался.
«Наши корреспонденты вам расскажут, любезный читатель, о тех местах, где привидения — дело обычное, и если там их встретите, знайте: все путем. Привидения, встреченные вами в других местах, следует считать последствием перегрева вашей головы, на которую в данном случае следует надеть кепку».
Кепку? Кепку?! Чем поможет кепочка при встрече с призраком? Или уже после полученного теплового удара?
«Видимо, писала женщина», — я покачал головой, получил за это очередной болезненный «выстрел».
«И не думайте, что настоящие привидения являются только ночью», — было сказано дальше.
Ночью, в кепке, не думать. Все веселее и веселее.
Дальше следовало скучноватое перечисление мест, где видели призраков. И что это были за призраки.
Необщительное привидение в Эрмитаже — Николай I. Какое-то мутное описание хрупкой дамы в Русском музее. Архитектор в Академии художеств, являющийся студентам. Всегда к несчастью.
Собор Петропавловской крепости и привидения, стук которых слышит дежурный мужского (подчеркнуто — непременно мужского пола). Дом старого каретника на Большой Мещанской с медленно проявляющимися теневыми картинками на стенах.
Не припомню дворцов, которыми владели бы каретные мастера, ну да пусть.
Дело дошло до Инженерного замка. В нем была отмечена Белая дама в золотых башмачках (снова эта манера расписывать, кто во что наряжен — они же мертвые, какая разница?). Призрака Павла I тоже вниманием не обошли. «Он был бледен и наигрывал на флажолете — старинном музыкальном инструменте, напоминающем флейту».
Эту бы авторшу, да спиной бы по ступенькам. Наигрывал на флажолете... У меня прям в духе Шпалы родились ассоциации, с инструментом, напоминающим флейту, и с автором статьи.
Серьезно, я не выдумываю: все, что я тут рассказал, было в печатной форме изложено. Без дураков.
Впрочем, вскоре эта призрачно-дворцовая чушь выветрилась из моей головы.
Мы не лихачили, конечно. Для Иры это была первая поездка. И я в плане опыта езды недалеко от нее ушел. Но байк — это байк. Это концентрация на пределе. И, одновременно с тем — свобода. Отзывчивость и мощь. Отрыв от всей будничной шелухи, от скуки и стабильности. Отрыв — в нем вся соль.
Поворот, на котором сосредоточился не в полной мере — и переднее колесо проходит по обочине. Опасность, которая рассекает воздух перед тобой. Момент в точке, что может стать чертой, разделяющей жизнь и смерть. Контроль этого момента — суть свободы.
Там, на повороте, мы немного разошлись. Макс с Иркой понеслись дальше, тогда как я замедлился. По нервам мне та черточка прошлась, ровно что бормашина, только не точечно «в зуб», а прям от затылка до пяток.
Когда я сбавил скорость, в мой ряд перестроились молодчики в дребезжащей «коробке». В долбанном ржавом ведре — «копейке». Попытались подрезать. Зачем? Кто их знает, может, захотелось впечатлить девиц с заднего сиденья.
Резко вспомнился совет от Шпалы: «В любой непонятной ситуации — газуй! Если кто решит взбрыкнуть на дороге, типа защемить без поворотника, отбей удоду зеркало — упырь в него все равно не сечет. Сурпрайз, гайз».
Мой добрый и заботливый приятель... Добрый — потому как сплавившаяся со мной сущность аж взвилась, предлагая подогреть ребяткам салон изнутри.
«Пусть едут», — осадил я ретивого, прижавшись к обочине.
Вообще конь металлический коню огнегривому пришелся по нраву. Я это прямо-таки физически ощущал. Они даже ревели в унисон.
Байк — это независимость. Превосходство. Простор.
Нет, я не утверждаю, что таков байк для каждого. Он таков для меня. Уверен, что таков он и для Шпалы. Или даже больше... О таком не расспрашивают.