Сквозь дебри и пустоши

– Нет. Я не пущу тебя за руль без лекарства.

– А если ты уснёшь?

– Не усну, если будешь со мной разговаривать. Расскажи что-нибудь.

– Что?

– Что хочешь.

Тари задумалась.

– «Среди обширной канзасской степи…» – начала она.

– Что угодно, но не это, – перебил егерь, поморщившись, словно девушка его ущипнула.

«Что ты всё время таскаешь с собой эту сказку, она тебе в бою поможет, что ли?» – тут же отозвалось у него в голове.

– Что ты имеешь против «Волшебника Изумрудного города»? – удивилась Тари. – Я столько раз читала её Эльсе, что наизусть выучила. И хватит надолго.

– Я тоже помню её практически наизусть, – Берен помрачнел, и Тамари стало немного не по себе.

– Хорошо, – растерянно кивнула она, – что тогда рассказать?

– Не знаю. Сама реши.

Видимо, последние его слова прозвучали слишком резко и задели девушку, потому что следующие несколько минут она молчала, погрузившись в задумчивость. Судя по выражению лица, думы были не из весёлых. И этот её жест – когда она зябко обхватывала себя за локти – говорил о её растерянности и тревоге, Берен уже знал это. Сейчас и растерянностью, и чем-то очень похожим на тревогу от Тари разило на всю кабину, словно тяжёлыми духами.

Бедная девчонка, она и так попала в переплёт, да ещё с человеком, кого она должна бы от всей души ненавидеть, а не… не приносить ему мазь от ушибов! Впрочем, и он её должен бы… Но, оказывается, ему гораздо проще было всю жизнь ненавидеть всех грапи вместе взятых, чем здесь и сейчас одну-единственную, которая рядом, да ещё и в человеческом обличье. «В таком человеческом обличье!» – съехидничал внутренний голос, и Берен, не сдержавшись, бросил на девушку беглый взгляд. «Внешность как внешность!» – с лёгким раздражением подумал он. На точёном носу горбинка – деликатная, но всё же добавляющая едва уловимой хищности высоким скулам девушки и чуть резким чертам её худого, фарфорово-бледного лица. Верхняя губа заметно тоньше пухлой нижней – любая полуулыбка таких губ имеет оттенок насмешливого пренебрежения и недоверия, особенно если взгляд спрятан в тени длинных полуопущенных ресниц, и непонятно, что там, в этом взгляде, равно как и что там – на уме… Локти острые, как коленки у кузнечика, ключицы хрупкие, словно первый осенний ледок на лужах, а массивные берцы не добавляют облику дерзости, а лишь подчёркивают узкие лодыжки.

– Прости, – смягчил тон Берен. – Не хотел обидеть.

Тари покачала головой: «не обидел», но неловкого молчания, беспокоившего совесть Берена, не прервала.

– Мы читали её по вечерам. С мамой, – голос подвёл Берена и чуть осип. – По очереди: сначала она мне, потом – я ей. Каждый по главе. Однажды нас прервали… Она спрятала меня в кладовке, но вызвать зачистку не успела. Через дверную щель я видел, как её убили. И до утра ждал не шевелясь, пока твари перекинутся обратно. Всё это время я сжимал в руках «Волшебника…». И потом много лет продолжал таскать с собой как талисман. Но перечитать так и не смог.

– Вот чёрт… – эхом отозвалась Тари. – Сколько тебе было?

– Десять.

Девушка замолчала, опустив взгляд, и Берен сквозь собственную растревоженную боль вдруг ощутил, как в Тари всколыхнулось что-то густое и тёмное, словно нефть, комом подступило к горлу девушки, а в самом Берене отозвалось душной горечью.

– А мне – двенадцать, – заговорила Тамари, не поднимая глаз, – когда соседская девочка перекинулась и влезла в наш дом, выбив стекло. Родителей не было, а сестра со своим тогдашним ухажёром – будущим отцом Эли – бросились наутёк, забыв обо мне.

Фургон вильнул, Берен сжал руль так, что побелели костяшки пальцев.

– Я была в детской и слышала, как грапи пробралась в комнату. В темноте мы не видели друг друга, но точно ощущали присутствие: она – еды, я – смерти. – Тамари замолчала.

Где-то внутри – и Берен уже не мог разобрать, где – то ли в сердце, то ли в голове у него разрасталась удушающая вязкая тьма. Он словно сам на миг стал той двенадцатилетней Тари, которая вдруг со всей чёткостью осознала: никто не пришёл её спасти. И уже не придёт. Никто её не спас – вот так вот всё и закончится. И необъятный ужас затапливал маленькую тщедушную фигурку с двумя чёрными косичками, сжавшуюся в комочек на полу между спинкой кровати и комодом…

Воспоминания пульсировали в голове Берена, словно кровь под прижимающими рану пальцами, заполняли всё его существо. Воспоминания, пропитанные кровью, её в них слишком много, она везде – и капает ему на руки ещё откуда-то сверху. «Не отпускай, что бы ни случилось…»

– Тварь оставила мне шрам, – продолжила девушка. – Метку. Памятку. Она бы убила, если бы солдат из зачистки в последний момент не закрыл меня собой. И не всадил в неё с десяток пуль. Она была маленькой, и ей хватило…

«Всё будет хорошо, слышишь? – стучало в висках Берена – не отключайся!»

Вот откуда связь. У них общая «памятка», одна на двоих. У Тамари – под рёбрами. У него – на лице и предплечье. И сейчас шрамы горели огнём, а тьма продолжала разрастаться и в нём, и в Тамари, затапливая обоих. Берен судорожно вдохнул – он уже почти захлёбывался этой тёплой густой субстанцией, но остро ощущал, что в его теле – лишь малый отголосок того, что происходит в душе Тамари.

– Тормози! – выдавила она.

Девушка дышала часто и неглубоко, лицо её было бледным и застывшим, лишь острый излом чёрных бровей выдавал внутреннюю боль и отчаянную попытку держать её под контролем.

– Тормози! – повысила голос Тамари, и Берен съехал на обочину.

Девушка выскочила из машины, отбежала на пару шагов и упёрлась ладонями в сосновый ствол, низко склонив голову. Водопад тёмных мягких локонов скрыл её лицо, но и не видя её глаз Берен отлично понимал, что она сейчас переживает. Это текло по его венам раскалённым оловом, жгло изнутри, душило, и хотелось заорать во всё горло, запрокинув голову вверх, чтобы с рвущим связки воплем выпустить всю эту тьму.

Но этот мрак ему не принадлежал. Он клубился в Тари, терзая её ещё больше, чем Берена. И тут егерь понял, – не умом, но каким-то внутренним чутьём, – что необходимо, жизненно необходимо забрать его у девушки, забрать и выпустить вон. Только так можно справиться с этим кошмаром: став его хозяином, носителем. Власть над ним появится только тогда, когда ужас станет своим собственным, да и переживать свои страдания Берену было бы легче, чем разделять чужие, неуправляемые.

Он сам не понял, как это случилось. Даже не заметил, как вышел из фургона, как догнал Тари и привлёк её к себе, обняв большими ладонями её лицо. Он очнулся только тогда, когда его губы коснулись её губ, слегка их приоткрыли, и в Берена хлынула невидимая солёная чернота.

Произошедшее не было поцелуем, и Тари ощутила это сразу. Они оба застыли, соединившись губами, и Тамари чувствовала, как ослабевает мучительная обжигающая теснота в груди, исчезает из горла густой, пропитанный солью и горечью ком, и вот она уже может сделать вдох, хотя секунду назад ей казалось, что так и умрёт от удушья, беспомощно хватая ртом воздух.

Берен не чувствовал ни её губ, ни даже собственного тела. Он стал двенадцатилетней девочкой, переполненной болью и страхом. Он лежал на полу своей комнаты в луже горячей крови, чьи-то руки прижимали рану пониже груди, но казалось, что рана везде, всё тело стало сплошной кровоточащей раной. В темноте лицо спасителя не разглядеть, но голос мужской, и воображение дорисовывает то, что так хочет увидеть Тари: тонкие черты светленького семнадцатилетнего юноши. «Я не Сол» – говорит ей голос, но девочка не верит. Кто же ещё может быть её спасителем, как не тот, кого она так безнадёжно, так не по-детски глубоко любит вот уже два года! Любит чистой, самозабвенной, безответной любовью. Ведь то, что он её не спас, не пришёл ей на помощь, было бы куда страшнее твари, притаившейся в темноте её спальни. Но он не бросил её. Не бросил. Хорошо, что она успела узнать об этом…

«Да сколько тебе повторять: это был не я! – кричит на Тари, чьими глазами смотрит сейчас Берен, тот же юноша, но уже лет на пять старше. – Мне стыдно и больно, что тогда всё получилось именно так, но я не тот, Тари! Не такой, как ты считаешь! Ты придумала себе кого-то и любишь его, не меня! Прекрати себя обманывать! Прекрати ждать от других больше, чем они могут тебе дать! Я не вернулся за тобой в тот вечер. И мне чудовищно стыдно, но я вряд ли нашёл бы силы вернуться, если бы всё повторилось вновь. Прости».

«А если бы вместо меня была Асинэ́?» – спрашивает слабый и охрипший, дрожащий голос.

«Ты не Асинэ, – произносит мужчина и вдруг спохватывается, понимая, насколько безжалостно звучат его слова. – Я люблю тебя, Тари, – обжигает, словно удар невидимого хлыста, – но не так, как ты этого хочешь».

Берен выпустил её лицо из своих ладоней, отстранился от её губ, унося с собой – унося в себе – всю эту прогорклую тьму. Он успел отступить в сторону и отвернуться, и мрак вырвался из него с желудочным спазмом, покинул тело вместе со скудным обедом. Постепенно вернулось зрение, вновь зажглось августовское солнце, а лес вокруг наполнился привычными звуками. Берен осторожно разогнулся, придерживаясь одной рукой за дерево.

– Что это у вас тут происходит?

На дороге у фургона стояла заспанная Эльса с осоловевшим, зевающим во всю пасть Максом в охапке.

– Даже не знаю, что и сказать, – не отрывая ежевичных глаз от Берена, прошептала Тамари.

Глава 9

Дальше ехали в молчании. Тари, положив локоть на опущенное окно, нервно перебирала пальцами, словно играла на флейте, потом сцепила руки в замок. Её так и тянуло дотронуться до своих губ, но останавливало то, что Берен заметит. Тем временем с губами было что-то не так: они стали какими-то непривычными, будто чужими, пряно-дымными на вкус. Она не чувствовала этого во время «не-поцелуя», но сейчас ощущение его губ на её губах настигло и неотвязно преследовало. В голове творился ещё больший кавардак, – такой, что страшно было даже заглядывать в собственные мысли, поэтому Тамари пыталась сосредоточиться на вещах более понятных и приземлённых: чужом лесном запахе с нотками мускуса и бензина, исходящем от собственной кожи.

– Как ты это сделал? – наконец спросила она.

Берен покосился на девушку единственным глазом. Отрицать что-то было бесполезно: оба понимали, что он каким-то образом забрал её боль. Вот только Берен сам не знал – каким.

– Ты думал, я перекинусь? – задала она следующий вопрос, так и не получив ответа на первый.

Берен покосился на неё ещё раз, и теперь во взгляде промелькнуло удивление пополам с беспокойством. В тот момент ему и в голову это не пришло! А зря: он должен быть начеку ради собственной безопасности и безопасности Эльсы. Но тогда им двигало лишь желание прекратить этот кошмар, терзающий Тари, забрать её тьму. Но как это у него вышло – Берен и понятия не имел. Однако ощущения были мучительны.

– Я и сам едва не перекинулся, – хрипло отозвался егерь.

– Интересно, в кого? – вполголоса хмыкнула Тари.

«В тебя», – подумал Берен.

– Постой, – девушка резко развернулась к нему, будто о чём-то догадавшись, – поэтому ты вернулся утром? Ты чувствуешь меня? Понял, что случилось что-то плохое, да?

Брови Берена чуть нахмурились, но лицо оставалось бесстрастным, и что думает – не понять.

– Вот для чего тебе таблетки! Ты «читаешь» тех, кто рядом, да? Делишь с ними их боль. Забираешь её. Верно? Берен!

– Нет, – нехотя уронил егерь. – Не всех, кто рядом. Лишь тех, с кем возникла эмоциональная связь.

Тари задумчиво откинулась обратно на спинку сиденья.

– Это мутация?

Берен заиграл желваками, но ничего не сказал, однако нежелание признавать очевидное едва ли не вспыхнуло крупными буквами у него на лбу. Тамари заметила это и больше не спрашивала. Она помнила, как отказывалась верить положительным тестам на свой синдром, как отчаянно убеждала себя, что это ошибка, а после первого обращения защипала себя до синяков, пытаясь проснуться от этого нереального, несправедливого, страшного сна. «Лучше бы ты погибла тогда, в ту ночь…»

– Тебе нужно отдохнуть, – тихо произнесла девушка чуть погодя. – Если не хочешь пускать меня за руль, нужно найти место для ночлега и поспать хотя бы пару часов.

– Я не могу спать без этих таблеток, – ответил Берен, и Тари поняла, что под этим «не могу» скрывается не физическая невозможность, а страх.

– Ты слышишь их по ночам, да?

Молчание. То самое, которое «знак согласия».

– Только их боль?

Берен кивнул:

– Ничего другого у них не осталось. Они все мертвы.

– Я – жива.

– И что?

– Если я буду рядом и буду… думать о хорошем, это сработает? Ты сможешь как-то настроиться на меня, а не на них?

– Я не знаю, как это работает, Тари, – устало произнёс он, – я ни черта не знаю!

– Значит, мы попробуем! Всё равно спать пришлось бы по очереди, – ладонь Тамари легла на его иссечённое шрамами предплечье, чуть выше фенечки, которую сплела Эльса, и от этого прикосновения по коже Берена побежали мурашки, приятно и чуть щекотно покалывая плечи и шею.

К ночи побитый ржавчиной фургон наконец-то выбрался из леса, проехал ещё несколько километров и свернул с дороги.

– Здесь не должно быть опасно, но бдительности терять не стоит – всё-таки лес близко, – сказал Берен, ставя машину на ручник.

Прямо перед ними в холодном свете почти полной луны жидким серебром мерцала лёгкая рябь на тёмной реке. Тари выбралась из фургона, размяла спину и спустилась с невысокого песчаного берега к воде. Остро пахло речной свежестью, сочной зеленью и чуть-чуть – рыбой. Чернильное небо над головой усыпали мелкие звёзды, словно сахарная пудра – черничный кекс. Мягкий прохладный ветерок касался кожи невесомым шёлком. На другом берегу, несколькими километрами выше по течению, золотыми монетами поблёскивали слабые жёлтые огни.

– Там кто-то живёт? – спросила Тари у подошедшего Берена, кивнув на далёкие огоньки.

– Сектанты. Наверняка слышала об «Эре нового человека»?

Девушка кивнула. До неё доходили слухи о том, что полурелигиозное движение «Эра нового человека» стало очень популярно в последние годы, и то тут, то там возникают его общины. Сама она никогда не встречалась с «братьями» или «сёстрами», но знала, что они проповедуют принятие себя и своих мутаций, отказ от их медицинской компенсации и поиск гармонии со своим телом не в таблетках, а в своём духе и окружающей природе. Они считали мутации новой ветвью эволюции и были уверены, что очень скоро мир переменится настолько, что обычных, «чистых» людей не останется вовсе. Вот тогда и наступит эра нового человека.

– Недалеко есть мост на ту сторону, – сказал Берен, – как раз выходит к их общине. Нам туда.

– В общину?

– Нет, через мост. Но и мимо общины, да. Поэтому не стоит соваться к ним среди ночи – вдруг примут за каких-нибудь бандитов. Эти ребята хоть и в гармонии с природой, но оружие у них имеется. А некоторые со своими мутациями пострашнее всякого оружия, так что подождём до света. Теперь чем дальше, тем больше будет попадаться человеческого жилья, самые глухие места мы миновали.

***

Молодой мужчина остановил машину у поваленного дерева, разрубленного натрое. Смеркалось, а из-за обступившего дорогу густого леса было совсем темно, но человеку это не мешало: его бледные, зеленовато-жёлтые радужки отливали серебром и мягко светились в темноте, как у мутировавших хищников, которым для остроты зрения дневной свет не нужен.

На обочине стоял старенький мотоцикл с коляской, а в кустах мужчина нашёл три тела, которые ещё не успело обглодать местное зверьё. Он вернулся на шоссе, развернул на капоте своего джипа карту. Поизучав её некоторое время, пометил что-то красным карандашом и удовлетворённо кивнул. Великий и ужасный Берен опережает его, но это ненадолго.

***

Ночь была спокойной и пролетела за один миг, особенно время сна, доставшееся Берену и Тамари: каждому по два с половиной часа.

Берен заглянул в кузов фургона, где Тари и Эльса завтракали печеньем, а уже слопавший свою долю Макс заискивающе щурился, заглядывая в глаза то одной, то другой.

– Не отходите от машины, – попросил егерь, глотнув воды из предложенной Тари бутылки, но отказавшись от печенья, – я окунусь, и через десять минут поедем.

– О, я тоже хочу купаться! – оживилась Эльса.

– Нет, детка, для тебя вода слишком холодная, ещё простынешь, – мягко возразила Тари. – Да и нам с Максом тут без тебя будет скучно, правда, Макс?

– Ах! – вздохнул лис, положив подбородок девушке на колено – поближе к её руке, державшей печенье.

– Мы будем здесь, – улыбнулась она Берену, а когда он ушёл, приоткрыла окошко из кузова в кабину и развернулась к нему вполоборота, так, чтобы егеря было видно через боковое окно кабины.

Он прошёл по берегу чуть дальше от машины и едва не скрылся за кустами, но всё-таки Тари видела его. А вот он её – уже нет, и девушка не боялась быть замеченной.

Берен разулся, скинул полинялую, уже тёмно-серую, а не чёрную футболку, и Тари оценивающе выгнула бровь: со спины пресса, конечно, не видно, но, кажется, Аркадия не преувеличивала. Возможно, даже не договаривала. Егерь расстегнул ремень, снял джинсы, и надкушенное печенье, вывалившись из пальцев Тамари, покатилось по полу фургона.