Свиток 5. У истоков империи

Ну а я чо, я для обчества всегда готовый, потому как кому еще идти, как не мне? У Фкстоя нога поранена, Маркай едва два слова в год произнести может не вспотев от усердия. А Даксай, вон, от хозяйства своего отойти боится, потому как ни детей у него, ни братьев нет, не на кого стадо оставить… Да и правду сказать, с тех пор как сестрица-то моя… Улоскат… жена твоя значит, нам последний раз подарки богатые прислала, вот с тех пор я от нее весточки-то и не слышал. Дай, думаю, схожу к Царю Царей Мордую, разузнаю, как там оно чего… Опять же, слухи ходили что он у нее зерно в долг брал… Так может я тот долг и возьму?

…А во Дворце-то мне и говорят, что мол иди-ка ты на тот двор что вон за той вон оградой стоит (этот, значит). Тама как раз сейчас твойный шурин проживает. С ним, мол, и говори про подарки и Никсоя.

Тут этот самый Крайт соизволил сделать паузу и уставился на меня чрезвычайно (как ему самому казалось) хитрым взглядом. А я, воспрянув от того, что размеренно-занудный поток словоизвержений закончился, из состояния близкого к дреме, в которую он меня поверг, постарался сообразить, как мне реагировать на все это безобразие.

…Подарки дарить придется. Без этого явно никак, иначе ославят на все горы скрягой и неуважающим родственные связи. А это почище нарушения законов гостеприимства будет. Пусть даже этот Крайт мне и неприятен, а отнестись к нему придется как к дорогому родственнику. Вон, тот же Лга’нхи не побрезговал же усадить эту деревенщину на почетное место дорого гостя и не только потчует его нашими харчами, так еще и внимательно слушает эту унылую и бессмысленную болтовню… Потому как он с ним тоже родня!

Со своей стороны я, чисто гипотетически, теперь всегда могу рассчитывать на теплое гостеприимство в Топкой Долине, тыщу бы лет ее не видеть.

Дела, которые прислали решать этого новоявленного царского родственника, кажется, касаются каких-то хозяйственных вопросов и ко мне не имеют ни малейшего отношения. Так что с этой стороны — родич меня особо и не обременяет… Да и вообще, тут пока еще не принято приезжать к богатому родственнику погостить на пару десятков лет, живя на полном его иждивении, да еще и регулярно попрекая за скаредность и жадность. Тут пока один человек чисто физически не способен прокормить кучу народа. Так что если я даже и решу укрыться от мира в Топкой Долине, на второй-третий день гостевания мне сунут в руки мотыгу и отправят работать на поля.

А вот что этот мужичок болтал про какого-то там Никсоя?

— Хм… — прервал я очередной начатый Крайтом рассказ о чудесах его Топкой Долины. — Так что ты там решил с Никсоем?

— Так ведь эта… — удивился моей непонятливости Крайт. — Сынишка-то мой, Никсой, совсем уж взрослый-то стал. Вот хотел его к Царю Царей Мордую пристроить. Чтобы, значить, во Дворце у него жил, да ума-разума набирался. Парнишка-то у меня рослый, крепкий, жрет что твой тигр. Так его в воины бы хорошо пристроить. А то тут приходил к нам на побывку Фесокой, троюродный брательник Маркая. Да таких дивных штучек привез, такие всей родне подарки надарил, что Маркай нос задрал так, что ходит спотыкается, потому как земли не видит… — Крайт даже сплюнул в костер от возмущения. — А мы ведь теперь чай Царю Царей родня, так что надо и нам, того…

…А Мордуй-то мне и сказал, что дескать, раз ты его двоюродный дядя, то дескать к тебе я идти и должен. А то, мол, Шаман Дебил и Великий Вождь Лга’нхи обидеться могут, коли я их родством пренебрегу.

— И где… хм… племянничек?

— Так щас позову, — засуетился Крайт, и зачем-то выскочив за ограду начал громко орать на всю Крепость, видимо призывая своего потомка.

…Вероятно, парнишка, несмотря на еще раннюю весну, в чисто местной воспитательной манере ночевки под крышей не удостоился и был отправлен искать приюта за ограду. А может, юный провинциал и сам, на радостях, что вырвался из своего захолустья, побежал осматривать «столицу», рискуя нарваться на оплеухи всех встречных подростковых банд.

Орал в темноту Крайт наверно минут пятнадцать. Наконец, ворота скрипнули, и перед нами предстал еще один дорогой родственник. Ну что сказать? Вполне себе обычный местный подросток. Худющий, всклокоченный и оборванный, с вечно горящими голодными глазами, которые он сразу стал косить на деревянное блюдо-доску с остатками мяса. Ничего особо росло-богатырского я в нем не приметил. А что жрет как тигр, так подростки все так жрут.

— Никсой, значит… — задумчиво глядя на парнишку, спросил я… В голове забрезжила какая-то мысль, начала наклевываться некая кобминация, но ее еще хорошенько надо было продумать. — Хочешь воином быть?

— Хочу! — радостно согласился он со мной, оживленно переступая ногами как молодой жеребенок, причем с каждым маленьким шажком оказывался все ближе и ближе к блюду с мясом.

…Хм… А глазки-то у парнишки живые такие, и хитрые. Причем хитрость не как у папаши, дубово-деревенская, а какая-то бойкая и в хорошем смысле шкодливая… Папаша-то, возможно, в детстве тоже таким был, а потом однообразная жизнь в глухой даже по меркам этого времени дыре высушила всю бойкость и шкодливость живого детского ума, заставив окостенеть некогда подающий надежды мозг.

— А ты хоть знаешь кто мы такие? — продолжил допрашивать я, пристально приглядывая за пареньком.

— Так ясное дело, дядьки мои. Великий Вождь Лга’нхи, и тетки Улоскат муж, Великий Шаман Дебил. И все вы из племени ирокезов, которые бронзу лить ни шиша не умеют, зато дерутся шибко хорошо! Это про вас по всем горам былины поют!

…А это дядька Лга’нхи, чего, копье твое, то самое, которым ты аиотееков бил?

Мы все невольно, проследив за направлением, в которое тыкнул пальцем Никсой, посмотрели на вышеуказанный предмет, который хоть и был теперь вполне привычным для ирокезов предметом, однако в глазах провинциального подростка вполне мог казаться удивительным чудом и редкостью… Вот только я краем глаза успел засечь, как парнишка живо ухватил кусок мяса с блюда, и заныкал куда-то в свои лохмотья. Бойкий мальчуган. И сообразительный. Нам в семье такие нужны!

…Даже немного жалко делать его пешкой в той комбинации, что я собирался предложить Мордую.

Глава 2

О! Знакомая долина! Знакомое местечко в долине! — Даже я, страдающий врожденным географическим кретинизмом городской житель, способный потеряться в соседнем районе родного города, если не увидит табличек с названием улиц, и то никогда бы не перепутал это место с каким-либо другим. А вон тот, уже порядком побелевший на солнце и обглоданный зубками падальщиков верблюжий череп, — яркое подтверждение моей правоты.

Вот как раз возле этого самого камня я и стоял, когда появились аиотееки. А вот там, чуть дальше, шагах в пяти, я завалил того злодея, что попытался проткнуть меня своим копьем. Можно сказать, что именно тут и состоялось мое первое настоящее боевое крещение — не когда из засады да еще и в темноте, ударом в спину врага победить, а вот так вот, лоб в лоб, с копьем против копья… М-да… Как же давно это было!

…Только навестив места, где уже бывал ранее, человек способен оценить суть произошедших с ним перемен. Вот вроде снова топаем мы с Лга’нхи по знакомой дорожке в славный Иратуг. Но, что называется, почувствуйте разницу!

Вроде прошло-то всего четыре года, как примерно такой же ранней весной мы шли по этим самым местам, сопровождая Осакат на встречу с дедушкой, а кажется, будто прошла вечность.

И изменились не эти горы, что стоят тут вечность, изменились мы с приятелем, и как изменились!

Начать хотя бы с облика. Тогда мы были дикари дикарями, свято блюдущие «самостийность» своего облика… Кто попробовал бы тогда снять с Лга’нхи его степняцкую жилетку и одеть в более «цивильные» одежды?! Для этого сперва пришлось бы его убить и содрать скальп, чтобы окончательно лишить самоуважения, иначе бы он продолжал биться за сей предмет своего гардероба даже мертвый.

И только после многодневных однообразных махов веслом, просоленый морскими брызгами и под палящими лучами солнца, основательно натерев кожу до кровавых расчесов и истекая обильными ручьями пота под толстой недышащей кожей, сей дремучий степняк соблаговолил сменить свой «официальный мундир» степного пастуха на куда более удобную в тех условиях мягкую рубаху из растительного волокна… С тех пор и носит ее и на суше и на море. Потому что удобно.

Ну а я, хотя особым ретроградом в отношении собственного гардероба никогда и не был, однако, думаю, тоже сильно изменился внешне. И хотя последнее зеркало, в которое я смотрелся, было окном электрички, отражающим мою физиономию, из-за чего в собственном воображении я продолжаю представлять себя этаким безусо-безбородым хилым юнцом, по какому-то удивительному недоразумению попавшем в абсолютно чужой ему мир… Но вот глянуть хотя бы на руки!

Тяжелая работа, от которой в этом мире никуда не убежать, да тренировки с тяжелым протазаном, который я последние годы редко выпускал из рук, давно уже изменили мои руки, некогда нежные от постоянной работы с влажной глиной. Крупные, узловатые и мозолистые кисти, широкое запястье, набитые костяшки — такие руки не могли присниться Пете Иванову даже в страшном сне, сколько бы тот не пыжился воображать себя крутым мужиком.

А уж как я изменился внутренне! Тогда, четыре года назад, здесь шел пусть и покоцанный долгой жизнью в степном племени, но все еще сопляк. Наивно считающий себя крутым воякой и фантазирующий о необычайных приключениях, возмечтавший сделать нехилую карьеру, благодаря вновь открывшимся возможностям и родственным связям.

Теперь я, пожалуй, знаю себе реальную цену, что на войне, что на Совете. А если о чем и фантазирую — так это о спокойной жизни, без всяких приключений и происшествий. Ну а что касается карьеры, теперь о том, что чем выше взлетаешь тем больше появляется проблем, я знаю не понаслышке. Даже, помнится, пытался разок удрать с этих высоких ступенек, и был за шкирку водворен Царем Царей Леокаем обратно.

…Хе-хе… Забавно было бы узнать, что подумал бы о такой «умудренности» Дебил, пришедшей на это место еще годика через четыре-пять. Возможно, я посчитал бы себя сегодняшнего таким же наивным дурачком, каким вижу себя вчерашнего… Ну а пока…

— Вот оно! — гордо провозгласил я, раздувшись как жаба и героически выпятив грудь. — Вот то самое место, где Вождь Лга’нхи и шаман Дебил бились с аиотееками, покрыв себя бессмертной славой!

Мои студенты почтительно замерли и с интересом начали озираться по сторонам… Да и старые опытные ирокезы тоже не упустили возможности оглядеть место легендарной битвы, воспетой в весьма популярной в этих местах былине.

Естественно, я не заставил себя долго упрашивать, и далее последовала подробная лекция на тему, где кто стоял и кому куда бил.

Благодаря чудовищно несправедливой протекции (ибо я сам решал, какие былины петь у вечерних костров), сказ о том, как мы тут аиотеекам навешали, был в нашем племени весьма популярен. Тем более, что у меня имелось законное основание упоминать об этой битве при каждом упоминании «аиотеекской каши», ибо впервые попробовали мы ее именно тут, и именно потомки добытых тут семян продолжают падать во вспаханную ирокезами почву. А поскольку «аиотеекскую кашу» мы лопали регулярно, то по рейтингу популярности эта былина пожалуй что могла сравниться даже с былиной про «про Ска’гтаху, убийцу тигров».

Так что не только молодежь, фактически выросшая на этом повествовании, но и зрелые воины с огромным интересом выслушали рассказ о легендарном сражении с прямой демонстрацией на местности, «…откуда они выехали», «…где я этому Хрясь!» и «где текли потоки крови». Исторический туризм по местам легенд всегда будет пользоваться спросом, даже если в качестве экспоната демонстрируется довольно унылая и не слишком-то живописная горная долина с валяющимися кое-где звериными и человеческими костями. Собственное воображение служит тут лучшим экспонатом, помогая осознать уникальность места, на котором стоишь.

И вскоре цель моего рассказа практически была достигнута, — мой приятель чуток оттаял душой и даже соблаговолил пару раз самолично вмешаться в повествование с уточнением кой-каких деталей. Тоже пробежался по «местам боевой славы», показывая где он стоял, а где Мсой, и где Дебил, как он отсюда перебежал сюда, а потом вот тут вот……

…Собственно говоря, да! В смысле, нет — я по прежнему считал, что он не прав, но как более разумный человек решил первым протянуть ему руку дружбы.

Потому как это не дело, когда два таких важных человека, как мы с ним, да еще и вроде как связанные братскими узами (пусть даже малость ненастоящими), пребывают в ссоре так долго. Это не идет на пользу ни племени, ни нам обоим.

Даже вон, Мордуй, презрев собственные выгоды, которые мог бы поиметь, играя на наших разногласиях, все время, что мы были у него в гостях, активно пытался нас примирить, предлагая на правах старшего родственника свое посредничество.

Мы это посредничество приняли. Правда, я больше из дипломатической вежливости, а Лга’нхи потому что и впрямь считал Мордуя кем-то вроде двоюродного дяди и не мог обидеть родственника.

Но хоть мы и вежливо похлопали друг дружку по плечам, формально заканчивая ссору, холодок между нами все еще остался… Увы, но старое обещание никогда не бить меня, которое я смог вытрясти из братца, воспользовавшись его состоянием полной растерянности после гибели нашего первого племени, сейчас скорее играло против нашей дружбы, мешая четко установить «цепочку подчинения». Ведь хоть формально Лга’нхи и был Вождем, слишком долгое время он жил фактически в моей тени, слушаясь моих советов, а то и прямых указаний… А ведь он уже давно не тот, пусть и физически сильный и крутой, но все же наивно-испуганный в душе, оставшийся без племени парнишка-степняк, что шел тут четыре года назад. Лга’нхи заматерел и стал настоящим Вождем и Героем не только в глазах других людей, «распиаренный» своим хитрожопым шаманом, но и по своей натуре. И потому больше не мог быть моей марионеткой, послушно исполняя все, что ему укажет дергающий за ниточки кукловод.

…Можно сказать, что наша ссора была этаким своеобразным этапом его взросления — запоздалым подростковым бунтом против вечно указывающих что ему делать старших. И хотя в нашей ссоре я точно был прав — нельзя оставлять племя без всего старшего руководства разом, — нашим отношениям все равно суждено измениться. Я должен был признать Лга’нхи Вождем не формально, а искренне, признав, что «мальчонка вырос» и теперь может противостоять мне не только на физическом, но и на уровне интеллекта и Воли.

М-да. — …Теперь я понимаю родителей, пытающихся лет до сорока-пятидесяти опекать своих «малышей», проверяя, во что они одеты и хорошо ли питаются. Иногда это бывает очень сложно — признать в выросшем ребенке самостоятельную личность.

В общем, хорошенько все обдумав, я решил, что надо наводить мосты, поскольку продолжать упираться рогом нам двоим было уже просто неприлично. А тем более, тут такой момент повернулся — приятные воспоминания о совместной битве, последующем пире и дележе добычи. А также законная возможность нахваливать друг друга, воспевая наши храбрость, мудрость и щедрость.

— Так значит, дядька Лга’нхи больше аитееков убил чем ты? — вдруг громогласно уточнил у меня мой новый подопечный и родственник по совместительству, бойкий паренек Никсой.

— Ну да, — коротко ответил я, краем глаза замечая как абсолютно неприлично и неуместно напыжился дурень Лга’нхи. — Зато я убил демона, на котором сидел аиотеек!

— Вроде этого? — тыкнул засранец Никсой в одного из мирно стоящих и флегматично обгладывающих какой-то кустик наших верблюдов.

Н-да… В былинах «демон, на котором сидел аиотеек» почему-то звучало намного грознее. Там он дышал огнем и серой из заросшей огромными клыками пасти, был величиной до неба, покрыт чешуей и рычал похлеще тигра. Так что вид совершенно спокойно стоящей скотиняки, к которой все ирокезы уже давным-давно привыкли, и даже некоторые ирокезские бабы совершенно спокойно подходили доить верблюдиц, как-то серьезно умалял мой подвиг и вообще, чуть ли не снимал флер эпического геройства со всей истории… Типа Геракл Немейскому льву пасть порвал, а тот возьми да и окажись какой-то подзаборной кошкой… Не, конечно, пасть кошке порвать это тоже подвиг, потому как они обычно в таких случаях царапаются и норовят удрать (я лично не проверял, это догадка). Но, прямо скажем, подвиг этот куда меньших масштабов, чем льва уконтропупить.

А тут еще и засранец Лга’нхи такую рожу состроил, будто тот кот… тьфу, в смысле, верблюд, вообще с хомячка ростом был, а вот типа его аиотееки, скальпы которых до сих пор красуются на его поясе… Вот они-то были не только всамделишные, но еще и по крутости своей явно превосходили целое стадо верблюдов.

Короче, настроение мириться сразу пропало… И ведь самое обидное — этот малолетний поганец не со зла такое ляпнул. Не из-за хитрого желания меня подколоть или внести разлад между нами. Это у него детская непосредственность, помноженная на дремуче-провинциальное происхождение, в жопе играет. Другие воины-то небось тоже уже начали догадываться, что верблюды не такие уж и страшные демоны, как это описывается в балладах о наших ранних приключениях. Но зато они наверняка еще помнят собственную первую встречу с этим огромным и непонятным зверем, с сидящем на его кривой уродливой спине ужасным всадником. Свой страх, ужас, непонимание, растерянность, ступор… Они могут понять, каково это — встретить неведомое, агрессивно настроенное к тебе неведомое, и вступить с ним в единоборство.

…А потом привычные и испорченные знанием потомки… Испорченные знанием, которое ценой неимоверных усилий, а порой и ценой жизней, добывали предки, начинают глумиться над их подвигами, дескать, какого-то там вепря ваш Геракл убил? — Гы-гы, — вепрь это вроде как свинья такая, да? — А где был Степашка, когда Геракл Хрюшу мочил?

…Вот потому-то и приходится нам, честным рассказчикам, резко добавлять отрицательным персонажам своих правдивых былин роста до неба, клыков, когтей и чешуи, дабы подобные засранцы хоть чуточку могли осознать величие подвигов наших героев!

М-да, а вот еще знакомые места и не менее знакомые лица. Вот за этим перевалом как раз и начинается Великий Иратуг, а встречающую нас делегациювозглавляет… ну кто бы мог подумать, мой дорогой друг и шпион по совместительству, старина Накай собственной персоной… За что только ему такое Щастье?

Хотя конечно он тут не единственный знакомый. Если не считать парочки молокососов, явно «этого года призыва», в патруле, что встретил нас в поселке на границе, были почти все знакомые физиономии. Еще полгода назад мы все вместе, а подчас и плечом к плечу, бились с аиотееками, а до этого — как минимум вон те трое почти все лето жили у нас в поселке, неся дозорную службу… Причем как раз, по преимуществу, именно с бойцами «диверсионной оикия». Так что оказанный нам сегодня прием даже отдаленно нельзя было сравнить с тем, как встретили нас в прошлый раз. Сейчас у всех иратугских «пограничников» на мордах сияли довольные улыбки, а копья спокойно лежали на плечах, и никто даже и не думал тыкать ими в нашу сторону. Даже несмотря на то, что на сей раз мы привели не одного, а аж целых пять верблюдов.

— Привет, дружище Накай! — радостно поздоровался я персонально с ним, после того как все радостно переприветствовали друг дружку хлопками по плечам и радостными возгласами… А потом добавил, глядя в его, вдруг ставшими затравленными и несчастными, глаза. — Как приятно, едва войдя в ваше замечательное и искренне любимое мной царство, сразу увидеть твое лицо… Напоминает старые времена, не правда ли?

Накай испуганно дернулся и невольно потрогал свое лицо, словно бы проверяя все ли там на месте, — видать, и правда припомнив нашу первую встречу и то, как я глумился над его внешностью, слепив глиняную статуэтку его персоны и производя над ней всяческие садиско-магические манипуляции. Думаю, благодаря сильной внушаемости пациента и моей собственной репутации Великого и Ужасного бедолага уже искренне поверил, что все что я делал с фигуркой отображалось и на его внешности. Короче, грех таким пользоваться, но не воспользоваться для всеобщего блага —еще грешнее.

— Так какому удачному стечению судьбы, дорогой друг Накай, я обязан Щастьем лицезреть твою физиономию, едва войдя в ваше Царство?

— Так это, живу я здесь, — буркнул Накай, яростно ухватившись за амулеты при словах «Щастье» и «физиономия», вероятно заподозрив, что это какие-то магические заклинания. — Все мы тут живем. Смотрим, чтобы никто чужой не пришел из-за перевала в царство, в том наша служба Царю Царей Мокосаю.

— А будешь ли ты, как и в прошлый раз, сопровождать нас до Дворца твоего Царя Царей? — уточнил я.

— Не-е! — радостно выдохнул Накай. — Тогда-то вы были неизвестно кто, да еще и с демоном-зверем тем неведомым шли. — Он опять испуганно покосился на верблюдов, словно бы только что осознав, что мы опять идем с «неведомыми зверями». — А теперь-то мы вас знаем. Да и Царь Царей Мокосай давно уже прислал человека, с наказом, что если ты или еще кто-то из ирокезов появится, препятствий вам не чинить, а совсем даже наоборот. — Накай радостно поглядел на едва поднявшееся в зенит солнышко, и, видать, мысленно прикинув, какое расстояние от заставы мы успеем отмахать уже к сегодняшнему вечеру, расслабленно выдохнул. — …Так что можете идти, куда хотите. Мы мешать вам не станем.

— Мне… Нам с Вождем Лга’нхи и всем воинам ирокезов очень приятно встретить в славном Царстве Иратуг такой теплый прием и столько хороших друзей — церемонно высказался я. — Однако лично мне весьма печально так быстро расставаться с тобой, дорогой мой приятель и друг Накай. И потому я, хоть и понимаю, что твой долг призывает тебя оставаться на своем посту, все же прошу сопроводить нас в пути хоть немножечко… Ну вот до вечера хотя бы. А там посидим у костерка, вспомним прошедшие дни и битвы, где вместе рубились они… в смысле, мы. А утром, с печалью и тоской, я отпущу тебя обратно. (Уточнять, кому предстоит печалиться и тосковать, я не стал).

…Да я бы и всех вас позвал, — обратился я к воинам, заинтересованно слушающим нашу беседу и с уважением поглядывающим на Накая, которому жуткий шаман Дебил оказывает такое внимание и говорит такие хорошие слова… да так складно. — Только тогда некому будет охранять вашу землю от чужаков. Так что я вынужден попросить пойти с нами только Накая, поскольку из всех жителей Иратуга мы с Лга’нхи дольше всех знаем именно его.

Аргумент был веским, и возражать никто не стал… И так бы наверное не стали— репутация Великого Шамана Дебила, насколько я слышал, после ритуала, принесшего победу в битве, в этих краях только укрепилась. Так что даже Накай, вероятно в данный момент не сильно гордящийся оказанной ему честью, был вынужден согласиться с моим предложением и, захватив с собой флягу воды из стоящего возле тропы шалаша, поплелся вместе с нашим караваном.

Во время марша Накай несколько раз пытался подходить ко мне и разузнать, на кой хрен он мне вообще понадобился, и нельзя ли ему слинять домой от греха подальше. Но я промариновал его до самого вечера. Оно и для психики полезно (ну, может, и не очень полезно, зато способствует рьяному желанию отвечать на все мои вопросы). Да и ушей вокруг было слишком много, а к каждой паре ушей еще и язык прилагался, а тайн местные хранить не умели… Короче, «Конспирация, конспирация и еще раз конспирация» — сотрудники спецслужб мы с ним, в конце-то концов, или нет?

А вот уже вечерком, да после сытного ужина, я, как обычно, предложил «дорогому другу Накаю» (бедолага каждый раз вздрагивал, когда я его так называл), в благодарность за добрую встречу и почетное сопровождение, сеанс гадания с составлением личного гороскопа и отсечения астрального хвоста.

Не могу сказать, что идея сия вызвала в душе Накая бурю положительных эмоций и всплеск энтузиазма — рожа его, и без того весь день бывшая весьма кислой, изобразила такую мину, будто его соляной кислотой напоили. Но деваться-то бедолаге было некуда, — от такой высокой чести не отказываются. Да и боялся он меня до усрачки.

Так что мы удалились с ним подальше от чужих ушей, и пока старина Накай ползал на карачках, выдергивая траву, я невзначай начал расспрашивать его о делах, творящихся в Иратуге.

— А чего я? Я человек маленький… — бурчал Накай, выдергивай травинки и разравнивая землю за ними. — Мне говорят сторожить, я сторожу, а в распри эти дворцовые соваться не хочу… Мокосай, конечно, хороший Царь Царей, мы при нем и в поход большой сходили, добычу взяв немалую, и торговать снова начали со всеми, и вообще мужик он справедливый, и никого зазря не обижает.

…Однако вот помрет он, и придет на его место Фулкар — покойного Виксая двоюродный племянник, и всех, кто с Мокосаем рядом был, шибко накажет… Землю отберет, добро нажитое, а то и жизни лишить может… Они, виксаева рода люди, народ гневливый, да на руку быстрый.

— Хм… И чего же Царь Царей Мокосай, спрашивается, не прирезал его в позапрошлом годе, когда власть в свои руки брал? — задумчиво пробормотал я, обращаясь не столько к Накаю, сколько к самому себе.

— Да ведь как можно? — тем не менее ответил он мне, расслышав мое бормотание. — Чай, Фулкар и родня его — Мокосаю тоже не чужие люди, его сестра за Анаксаем замужем была. Так что близких людей убивать — перед предками вина большая.

Да и Фулкар же, и все его родичи, что в живых остались, поклялись тогда Мокосаю, что никак вредить ему не станут… Так они, вроде, и не вредят. Ну а коли помрет Мокосай, так ведь Фулкар на его место по всем понятиям сесть должен, они ведь и Виксаю покойному родня, и Мокосаю.

— Так ведь у Мокосая дети есть? — осторожно спросил я, задумчиво перекатывая в руке свои цветные камушки. — Почему их на трон не посадить?

— Так ить они же маленькие совсем? — удивился такому предположению Накай. — Как же мальцов можно Царями Царей ставить. Тут умудренный муж нужен.

…Да уж, монархия в этих краях пока еще не достигла достаточно «цивилизованного» уровня развития. Так что местным даже в голову не придет короновать грудных младенцев лишь потому, что в их жилах течет царская кровь, а потом править из-за их спин. Тут пока Царь — это все еще Вождь и Отец для целого народа. Он сначала должен заработать уважение и воинов и пахарей, а вот потом только и претендовать на царский трон.

Потому-то, если кто-либо из царских сыновей не достигнет достаточного возраста и не заработает уважительное отношение окружающих к тому времени, когда папашка его соизволит покинуть трон и сей бренный мир, на должность Царя Царей может претендовать любой достаточно уважаемый член племени.

Конечно, в идеале было бы неплохо, если бы в его жилах текла царская кровь, что означало бы, что с детства варясь в дворцовом котле, он неплохо обучился профессии Правителя. Но поскольку в таких маленьких племенах чуть ли не все соплеменники, не говоря уже про Элиту, так или иначе могли проследить общее родство, пусть и в каком-нибудь сто пятом колене, подавляющего значения кровь все-таки не играла.

Собственно, таким макаром Мокосай и заполучил власть — он, будучи главным военачальником всех иратугских воинов, по сути занимал одну из высших должностей в стране. Так что Лга’нхи, грохнувший Анаксая, фактически очистил ему прямую дорожку к трону, особенно после того как я подкинул бедолаге Виксаю свою, вполне заслуженную им, подляну.

Однако во всем этом есть одно но!

— Так значит, этот Фулкар, — уточнил я у Накая, — ничего против Царя Царей не предпринимает?

— Да как же можно? — опять удивился такому предположению мой шпион. — Фулкар же ему слово давал.

Хм… Я задумался. Тогда какого хрена Мокосай вызвал меня сюда в такой спешке? Что-то тут явно не то.

— А что в народе говорят… ну, в смысле вообще, — все ли ладно в славном Иратуге? — решил я раскинуть свой невод пошире. — Ты вон там кустик пропустил. Его надо осторожненько выкопать, чтобы корней не осталось, а потом ямку закопать…

— Да чего в народе-то говорят? — не понял вопроса Накай. — Много чего говорят… Вот, говорят что неурожай будет сильный, причем несколько лет подряд. Падеж скота предрекают… Будто бы наши воины, в Степь, с аиотееками драться ходившие, с собой оттуда злых духов приволокли, которые на наш скот и нападут…

— И что, были уже случаи? — уточнил я.

— Да вроде как говорят, что где-то там, ближе к северу, в Плоской Горе (поселок это такой) вроде как все овцы повымерли. Да только та Плоская Гора уже почитай чуть ли не на границе со Спатой стоит и по всему Иратугу самым занюханным медвежьим углом числится. Туда по зиме и дороги-то почитай нету, пока перевалы снегом завалены, да и живет там всего пара-тройка семей, и все стадо у них — меньше чем две руки овец. Кто их знает, чего у них там случилось?

Однако вроде как верно знающие люди говорят, что издревле не бывало такого, чтобы иратугские воины в Степь биться ходили. Потому как…

— А про Мокосая чего говорят? — перебил я разглагольствования Накая, заподозрив, что он сел на своего излюбленного конька и готов скакать на нем хоть всю ночь, ругая новые обычаи и порядки… Нет, не то чтобы он искренне так считал — в конце концов, и сам в битве участвовал, а значит, и славу немалую получил, и явно своей славой гордится — просто поругать новое, это такое болезненное наслаждение, вроде расчесывания комариных укусов. Вроде и знаешь, что только хуже от этого будет, а удержаться никак не можешь.

— Про Мокосая говорят, что он слова своего не сдержал, победы настоящей не добыл, а того вождя аиотеекского, что он убил, это вы ему подарили… вроде подачки «низшему». И из-за этого духи от него отвернулись, вот потому и излечиться никак не может… Так мне чего, еще землю ровнять или и так сойдет.

— Сойдет, — буркнул я, посмотрев на идеально ровный пятачок земли, выскобленный Накаем. И начертав что-то вроде пентаграммы, выдавил из заранее заготовленной тушки кролика несколько капель крови, потом застелил сверху куском шкуры, достал свои «волшебные» чернила и, задумчиво погладывая на звезды, стал вычерчивать в свете костра разные геометрические фигуры. Хотя признаюсь, мысли мои гуляли где-то очень далеко от всей этой астральной чуши.

…Собственно, нетрудно было догадаться, что под Мокосая копают. Причем делают это втихаря, но достаточно грамотно — пойди докажи людям ранней весной, что неурожая не будет и никаких эпидемий скота нету! А волнение уже посеяно. Люди нервничают, беспокоятся, начинают заранее искать виноватых.

А кто виноват во всех бедах царства? — Естественно, Царь Царей. Не уследил, не сумел договориться с предками, не подмазал правильных духов и демонов. Свернул с правильного, предначертанного предками пути, засрал всю ауру и обгадил Ману.