Последняя жертва

— Пойду, наведаюсь в гости к нашим «совещателям», вдруг они и правда обсуждают что-то серьезное, — решительно произнесла Ника. — Может, удастся узнать что-нибудь интересное.

— Неужели прямо ворвешься в зал посреди совещания? — изумился Освальд.

— Нет, конечно, мое место в полиции мне еще нужно. Вот только я собираюсь хоть как-нибудь его оправдать и отстоять, — усмехнулась Ника, поворачивая налево, по направлению к лестнице, ведущей вниз. — И в этом мне поможет немного хитрости и трещины в подвальном потолке.

***

Уже светлело. Солнце медленно показывалось из-за горизонта, дразня своими редкими лучами. Небо постепенно бледнело, луна исчезала, звезд уже не было видно вовсе. В Борне начиналось утро.

Эдвард зарылся лицом в ладони, с нажимом проводя ими от подбородка, откидывая со лба волосы и пытаясь хоть как-то стереть с лица признаки сильной усталости и недосыпа. Бросив быстрый взгляд на часы, висевшие на стене напротив, парень вздрогнул: было почти шесть часов утра.

Как так вышло, что он просидел здесь над своими записями и заметками одиннадцать часов подряд? Эдвард точно помнил, что прибыл в город около семи часов вечера и, сняв комнату у какой-то старушки, сразу же погрузился в работу. По его внутренним ощущениям прошло не больше пары часов. Однако работа, судя по всему, настолько сильно завлекла его, что он просидел здесь, не отрываясь, всю ночь, не видя и не слыша ничего вокруг.

Лучи медленно скользили по бумагам и блокнотам, разбросанным по столу и покрывавшим почти всю его поверхность. То здесь, то там солнце высвечивало непонятные термины и сложноразбираемые каракули текста, осторожно касаясь их и обдавая теплом.

Во всех этих записях содержались заметки по поводу загадочных убийств, за раскрытие которых Эдвард взялся со всей серьезностью, надеясь в скором времени прийти хоть к какому-то заключению. У него были некоторые предположения и догадки, но все это было не то, в них постоянно что-то не совпадало с действительностью. И вот сейчас он пытался хоть как-то сопоставить все то, что ему удалось узнать за прошедшее время, но выходило все как-то слабо, и энтузиазма у юноши немного поубавилось. Прошло крайне мало времени с последнего убийства, и Эдварду оставалось только выжидать.

Приехал в Борн Эдвард с вполне конкретной целью — встретиться со своей давней подругой, которая, по счастливому стечению обстоятельств, знала когда-то Маризу — девушку, чью тело нашли первой. Несколько лет назад они учились вместе в одной частной школе в Борне, но после того, как умер отец девушки, она была вынуждена уехать в менее крупный городок, коим являлся Дорен. Это все, что пока было известно Эдварду, а что было после, а тем более, до, оставалось пока тайной, и именно поэтому он собирался встретиться с этой их общей знакомой, надеясь, что она знает что-то, что может навести на убийцу и его вероятные мотивы.

У Эдварда была возможность все-таки лечь и попытаться уснуть, но организм, казалось, совсем этого не хотел. Парень чувствовал невероятную усталость, но вместе с тем понимал, что сейчас уже вряд ли сможет уснуть. К тому же предстоящая встреча достаточно сильно заставляла его волноваться. Но только он решил, что все-таки стоит вздремнуть, чтобы хоть немного дать отдохнуть перегруженному мозгу, как вдруг снизу раздался грохот посуды и приглушенное бормотание старухи — владелицы дома. Эдвард, который уже лег на узкий обшарпанный диванчик в углу комнаты, мгновенно открыл глаза и тяжело вздохнул. Значит, поспит в следующий раз.

Сев на диван, он согнулся, обхватив голову руками. Мысли путались, лихорадочно перебегая с одного на другое. Парень попытался разобрать все еще раз, чтобы привести мысли в порядок и уложить у себя в голове все то, что ему удалось узнать, и до чего он додумался сам.

Мариза Дэлл была молодой торговкой, чья лавка удобно располагалась почти в самом центре Дорена, в самом скоплении подобных лавок и магазинчиков, где собственно в итоге и нашли ее труп. Она была отличной травницей, потому что в растениях разбиралась даже лучше многих своих коллег по работе, и, будучи всегда доброжелательной по отношению к людям, старалась помочь всем, кто заходил в ее лавку. Местные очень любили и уважали девушку, предпочитая ходить за травами именно к ней, не особо доверяя не так давно появившимся в городе аптекам.

Все это Эд узнал, пообщавшись с людьми в окрестностях. Вскрытие же ему показало наличие в желудке остатков какого-то подозрительного вещества, которое парень навскидку определил как некий яд. Некоторые жители городка утверждали, что возможной убийцей девушки была старая травница Фрида, держащая свою лавку совсем недалеко от лавки Маризы. Тогда наличие яда в желудке легко объяснялось: завистливая старуха решила избавиться от конкурентки способом, в котором разбиралась лучше всего — с помощью трав. Но все это совершенно теряло смысл на фоне другого убийства, произошедшего позже в другом месте и при совсем других обстоятельствах. К тому же, Эдвард собственнолично побеседовал с Фридой, и та была явно не в самом лучшем расположении духа после смерти Маризы. Она описывала ее, как исключительно чудесную девушку, с которой они часто общались, и старая травница относилась к ней как к родной дочери, которой у нее никогда не было. Вилтон не стал сомневаться в ее словах, понимая, что та вероятно и правда ни в чем не виновата.

Про вторую жертву — Тома Ситтера было известно и того меньше. Жители его родной деревни не особо доверяли чужаку, расспрашивающему об убийстве, которое недавно здесь произошло. Почти каждый житель деревни переживал свою личную беду, учитывая, как сплоченно они все жили. Лишь некоторые бормотали что-то про его бедную жену, другие же только с недоверием косились на Эдварда, которые выглядел особенно необычно в своем хоть и потрепанном и отцовском, но все-таки слишком «городском» плаще, надетом на бессменную коричневую жилетку. Только одна девушка — кажется, именно она и нашла тело у реки первая, согласилась дать хоть какую-то характеристику Тому и произошедшему с ним.

— Он очень часто выпивал, не без этого, — быстро проговорила она. — И был в общем-то не самым хорошим человеком и мужем, но Том явно не заслужил того, что с ним сделал этот извращенец-убийца. Оказаться привязанным к дереву у реки — не самая приятная участь даже после смерти.

Возможно, девушка могла бы рассказать что-то еще, но из дома выбежал мальчик, очевидно, ее сын, который проголодался и требовал того, чтобы его накормили. Виновато улыбаясь и бормоча извинения, она взяла сына за руку и вошла вместе с ним в дом.

Ее слова лишь подтвердили то, что уже понял Эдвард при вскрытии — печень покойного была явно не в лучшем состоянии, что указывало на пристрастие ее владельца к выпивке при жизни. Но очевидно, что это вряд ли было как-то связано с настоящей причиной его смерти. Хотя, быть может, накануне того самого дня мужчина напился, повздорил с кем-то, и результатом стала его скорая смерть. Вот только та девушка из деревни была права — убивать человека, а затем привязывать труп к дереву — слишком жестоко и осознанно для простых пьяниц. Скорее это было похоже на… месть. Однако остается открытым вопрос о том, кому в этой тихой деревне нужна была смерть немолодого уже мужчины, который просто слишком часто любил выпивать. Маловероятно, что его убили только из-за этого. Должна быть еще какая-то причина. И тут, несомненно, можно строить бесконечно много догадок на этот счет, но сказать что-то наверняка, не имея на руках точных данных, достаточно проблематично.

Но тут Эдварду осмотр трупа дал немного больше конкретики. На теле Тома не было также никаких ран, но были вполне очевидные следы удушения и полосы от веревки на шее. Видимо, убийца сначала повесил свою жертву где-то недалеко от реки, возможно, использовав для этой цели то же самое дерево, привязанным к которому нашли труп, а потом уже буквально распял его на этом дереве.

О третьем убийстве, совершенном в небольшом поселении возле леса, Эдвард узнал уже будучи в Борне. Он был немного раздосадован тем, что не смог побывать там и увидеть труп своими глазами. Но потом рассудив, что если убийца не остановится на этом и пойдет дальше, то Борн с большой вероятностью может попасть под раздачу следующим, парень принял решение задержаться в этом городе немного дольше, чем того требовала встреча со старой знакомой.

На улице явно было холодно, это чувствовалось даже в помещении, которое практически не отапливалось никаким образом. Взглянув в грязное, покрытое паутиной окно, Эдвард сделал вывод, что там дует слабый ветерок, судя по веткам ближайших деревьев, а еще там довольно пасмурно, и есть большая вероятность, что пойдет дождь. Дожди в это время года совсем не редкость, собственно, как и холода, но эта осень почему-то началась слишком рано и неожиданно, чем оказались недовольны многие жители многочисленных деревень на юге, не успевшие вовремя собрать урожай. Однако Эдварда, казалось, вполне удовлетворило то, что он увидел на улице, поэтому, взглянув в последний раз на часы, стрелка которых уже приближалась к половине восьмого, он накинул свой старый плащ и, натянув ботинки, на которых уже виднелись пятна грязи, вышел из дома. Хозяйка, услышавшая стук двери, на мгновение выглянула из кухни, где неизменно проводила время каждое утро.

— Так и не поспал, — удивленно пробормотала она, неодобрительно качая головой.

На улицах было еще не так много народу в это время. Те, чья работа начиналась с раннего утра, уже были на месте, а те, кто работал попозже, еще не вышли из домов. Где-то мелькали сонные подростки, идущие на учебу, и по их виду можно было точно сказать, насколько богата их семья. Дети с обычными холщовыми мешочками на плече, одетые в поношенные вещи своих старших братьев и сестер, шли в одну сторону — в общую школу, куда принимали всех бесплатно, но и образование там было не самое хорошее, а учителям чаще всего на детей было и вовсе плевать. В одной из таких школ когда-то учился сам Эдвард, потому что в Дорене в принципе и не было другого образования, а отец вряд ли стал бы раскошеливаться не только на школу, но и на проживание своего ребенка где-то в городе побольше, даже если бы и смог найти достаточно денег для этого.

Совсем в другую сторону шли дети с новенькими кожаными портфелями, одетые в разы лучше детей из бедных семей. Их родители могли позволить обучать свое чадо в лучшей школе города, откуда когда-то выпустилась подруга Эдварда, и где так и не доучилась бедняжка Мариза.

Эдвард всегда немного болезненно переносил воспоминания о своих школьных годах, которые особенно запомнились ему постоянной травлей со стороны ровесников и ребят постарше из-за того, что он был отстраненным и не интересовался обычными детскими забавами, и криками учителей, которые даже не пытались объяснить что-то, ожидая, что дети начнут понимать все сами. Именно поэтому юноша старался не смотреть на пробегающих детей. Он нахмурился, захлопнул полы плаща посильнее и побрел к северным окраинам города, где, по его воспоминаниям, проживала девушка.

Ветер изредка поднимал с земли уже успевшие осыпаться листья и кружил ими в ногах. Эдварду с недосыпа постоянно мерещились капли крови, но, присмотревшись внимательнее, он понимал, что это просто красный пигмент в самих листьях.

Город постепенно просыпался. Открывались магазины и местные забегаловки начинали свою работу. Проходя мимо подобного заведения, Эдвард вдруг вспомнил, что ел в последний раз перед самым выездом из дома. И если конь, которого Эдвард взял из отцовской конюшни, сытно поел и перед выездом и по прибытии в Борн, то сам парень даже не утрудил себя тем, чтобы купить себе что-нибудь съестное, сразу же занявшись своим расследованием. Проснувшийся голод давал о себе знать, и парень зашел в какую-то лавку, где торговали выпечкой.

В помещении стоял восхитительный аромат только что испеченных булочек и ягодного повидла. Здесь было намного теплее, чем на улице, и, войдя, Эдвард немного расслабился и глубоко вдохнул, чувствуя как запахи, витающие здесь, просачиваются в его организм и пробуждают старые воспоминания из детства.

Перед глазами Эда внезапно возник образ матери. Она любила печь разные вкусности, часто балуя ими своего сына, но с возрастом начинала все чаще болеть и почти забросила свое хобби. А еще она всегда улыбалась своей доброй улыбкой, от которой на душе у тогда еще маленького мальчика становилось тепло и спокойно. И продолжала улыбаться даже когда Вилтон-старший бил ее за малейшую провинность. Только это была уже вымученная улыбка сквозь слезы, которая безмолвно говорила Эдварду: «Все хорошо, мой мальчик. Иди, поиграй на улице, не беспокойся обо мне».

Вдруг Эдварда словно ударило током от нахлынувших воспоминаний. Женщина за прилавком взволнованно поинтересовалась, все ли у него в порядке.

— Да, извините, все хорошо, — пробормотал юноша, шарясь в кармане в поисках мелочи. — Мне, пожалуйста, вот эту булочку с яблочным повидлом.

Почти выбежав наружу, Эд с трудом успокоил зашедшееся в истерике сердце и впился зубами в теплую выпечку, медленно прожевывая каждый кусочек, чтобы растянуть свой небогатый завтрак. На холоде мозг вновь остудился и перестал подсовывать неприятные воспоминания из детства. Парень провел рукой по губам, смахивая крошки, и ускорил шаг.

Спустя один поворот и несколько шагов по тротуару, впереди показался знакомый дом. Эдвард решил подождать здесь же на углу, хмуро смотря на запертые ворота. Не прошло и двадцати минут, когда дверь вдруг открылась, и оттуда вышла девушка в легком берете и длинном вельветовом пальто. Она аккуратно прикрыла дверь и повернулась как раз в ту сторону, где стоял Эдвард. Тот приветственно махнул рукой, привлекая внимание, но с места не сдвинулся. Девушка заметила его и ускорила шаг, почти побежав ему навстречу.

— Эдвард Вилтон! — воскликнула она, наконец поравнявшись с парнем. — Я думала, что никогда больше тебя не увижу. Я ужасно обрадовалась, получив твое письмо! О, а как удивилась матушка! Видел бы ты ее лицо: у нее буквально глаза на лоб полезли при виде адресата.

Эдвард усмехнулся и позволил девушке себя обнять. Быть может, он обманывал даже себя, называя ее просто хорошей подругой, тогда как по факту она стала ему чуть ли не сестрой, ведь была одной из немногих, к кому Эд когда-либо испытывал теплые чувства.

— Привет, Линдси, — улыбнулся он, освобождаясь от теплых объятий и взволнованно хватая девушку за запястья. — Мне нужна твоя помощь.

Жертвоприношение

В Прилесье, где до этого момента все еще находился Виктор, было все так же спокойно. Финн согласился выделить немного места для журналиста в своем доме на пару дней за определенную плату. Парень, который хоть и был родом из деревни, где существовал в основном бартер, понимал, что лишние деньги в доме никогда не помешают.

В той же забегаловке всего пару часов назад обычно скептически настроенный к вере Виктор Брам выслушал местную историю о Божественной Триаде, из которой он узнал о существовании Великой Матери Ины и трех ее могущественных сыновьях, каждого из которых богиня создала из своей собственной плоти и души. Самый старший и самый могущественный из них Вент был соткан дыханием Ины и получил в дар от нее способность управлять ветром. Его брат Лей появился на свет из кожи, что Мать содрала с собственных ступней, и имел необычайную связь с землей, со временем став помощником своего старшего брата. Он давал возможность растениям расти лучше, в то время как Вент создавал для этого благоприятные условия извне.

И был самый младший сын Ины — Брен, ради рождения которого богиня пожертвовала часть своего сердца, вместе с ним одарив его способностью управлять самой опасной из стихий — огнем. Старшие братья боялись его, и даже собственная мать относилась с презрением. Он был их полной противоположностью, потому что они были призваны порождать и защищать, тогда как огонь, таящийся в самом существе Брена, был способен только уничтожать.

Виктора не особо впечатлила эта история, отчасти потому, что он до самого конца с неким презрением относился к тому, с каким обожанием рассказывал ее Финн, используя самые различные эпитеты, хотя самому парню, возможно, могло показаться, что говорил он достаточно сухо и просто. Журналист же, уже достаточно поднаторевший в своем деле, чувствовал, как тот перегибает палку. Однако, несмотря на все это, интерес мужчины к этой религии не исчез, а даже наоборот, усилился, хотя он все еще не понимал, как это может ему помочь. Прощаясь, довольный и уже не такой мрачный Финн предложил Виктору сводить того сегодня на праздник плодородия, который являлся неотъемлемой частью быта местных жителей. Брам тут же согласился, решив для себя, что это отличная возможность увидеть все своими глазами и уже потом решить наверняка стоит ли ему здесь задерживаться. Вполне возможно, что все его предчувствия были ложными.

Виктор подходил к домику Финна, где его уже должен был ждать хозяин. Они разошлись почти сразу же после того, как перекусили, и Финн рассказал Виктору основные моменты их религии. Брам все оставшееся время просто прогуливался в округе, изучая местные окрестности, и сейчас полагал, что парень уже должен быть дома. И правда, подойдя еще ближе, он заметил тусклый свет, пробивающийся сквозь грязные окна небольшого домика, стоящего в отдалении от остальных домов на небольшом возвышении. Он выглядел немного заброшено, бездумно глядя кривыми стенами куда-то в пустоту.

Аккуратно открыв калитку, боясь, что если дернуть сильнее, то она слетит с петель, Виктор прошел во двор и оказался окружен зарослями уже подсохшей травы. Даже кусочек земли справа, предназначенный явно для того, чтобы на нем что-то выращивали, оказался заброшен и тоже безнадежно зарос различными сорняками. Наверняка, Финн жил здесь один и явно не находил нужным делать что-то с мусором и грязью на своем дворе, полагая, что это совсем не обязательно.

Брам в нерешительности замер у огромной деревянной двери, ведущей внутрь дома. Потом отряхнулся и осторожно постучал в нее, едва касаясь костяшками пальцев. Но даже учитывая это, звук вышел достаточно громким и гулким, он прошелся по всей двери и затих уже где-то внутри. Послышался неторопливый, даже ленивый, стук шагов, звук щелчка открывающейся задвижки и жуткий скрип дверных петель.

На пороге возник Финн, хмуря брови и пожевывая губу. Сейчас он снова имел тот мрачный вид, как тогда, на кладбище. Но, поразмыслив о чем-то буквально пару секунд, он вдруг широко улыбнулся, и как это и было в прошлый раз, вся его серьезность и мрачность будто сошли на нет, являя Виктору добродушное приятное лицо. Мужчина еще не привык к подобной мгновенной смене одних эмоций на полностью им противоположные на лице Финна, поэтому немного дернулся от его улыбки, но вовремя смог опомниться и улыбнуться в ответ.

— Вы все-таки пришли, — проговорил парень, не спеша, однако, почему-то полностью открывать дверь перед гостем, хотя здесь, вероятно, сказывалась его природная недоверчивость. — Вообще-то я не был уверен, что вы не свалите тут же из деревни, получив нужный материал. Но раз вы тут…

Финн, наконец, отошел в сторону и открыл дверь пошире, давая Виктору возможность пройти в дом. Брам хотел ответить какой-то колкостью в ответ на прямолинейность парня, но решил, что это может выставить его в не лучшем свете перед человеком, у которого он собирался жить ближайшее время.

— Я не настолько повернут на своей работе, — проговорил он, слегка покривив душой. — Да и все-таки я здесь не только затем, чтобы получить материал. Ведь я уже объяснял, что моя заинтересованность в этом кроется намного глубже.

Войдя внутрь и встав у порога, Виктор вдруг остановился и повернулся к парню, закрывающему в этот момент входную дверь.

— И кстати, Финн, — вдруг обратился он к нему. — Я думаю, нам стоит перейти на «ты», раз уж в данных обстоятельствах мы оказались вместе. Так будет проще для нас обоих.

— Хорошо, Виктор, — ответил Финн. — Как тебе будет лучше.

Незаметно для Виктора он усмехнулся и прошел вглубь дома, жестами показывая тому следовать за ним.

Дом оказался даже меньше, чем казалось снаружи. Виктору было непривычно находиться тут, особенно, после его собственного дома — большого особняка, оставленного в наследство от матери, которая за всю свою жизнь успела всего один раз выйти замуж, неудачно, правда, но и муж, однако, вскоре скончался, не оставив жене и сыну почти ничего. Тогда миссис Брам пришлось зарабатывать на существование самой, занимаясь сначала какой-то мелкой работенкой, вроде помощи в магазине у одной своей пожилой, но богатой знакомой. Она же после смерти и оставила женщине свой магазин, который в итоге стал основным источником дохода Селестины Брам. Слава его предыдущей хозяйки сделала свое дело, да и сама Селестина оказалась способна вполне умело управлять им, и вот уже через пару лет мать Виктора стала вполне зажиточной женщиной, а через десяток и вовсе неслыханно разбогатела, попутно расширяя свое дело и открывая новые магазины.

Да, у Виктора было вполне счастливое детство, он рос в таких условиях, о которых до сих пор мечтают даже некоторые дети из Столицы. Но именно из-за этого он всегда чувствовал себя где-то в тени, ненужным и бесполезным, наблюдая за постоянно занятой матерью, которая всеми силами старалась отхватить для себя лучший кусок, при этом вскидывая на себя непосильную ношу матери-одиночки. Стать знаменитым, получать баснословные деньги только лишь за одно его имя, написанное после очередной статьи — то, к чему стремился Виктор, и о чем он мечтал с самого детства.

И вот сейчас он здесь. На пути к своей цели и на пороге в мир новых знаний и умений. Брам уже нашел человека, который ему поможет и будет рядом, по крайней мере, в данный момент. Дальше он сможет разобраться сам. У него есть глаза, есть уши, есть ум, пусть не такой быстрый и острый, как у некоторых других людей, но все же он блестяще работал с информацией и неплохо справлялся с ее анализом.

Финн провел Виктора мимо кухни, быстро проговорив, что рядом есть кладовка, где можно брать продукты. Помимо кухни оставалось еще две комнаты — одна из них, самая дальняя была комната хозяина дома, а вторая, напротив кухни, была отведена Виктору, где и оставил его Финн, сказав, чтобы тот обустраивался, пока сам он подготовится к празднику, на который сегодня собирались все без исключения жители деревни. Сути праздника Виктор пока не знал, но заранее был заинтересован и готов смотреть в оба.

Парень скрылся в своей комнате, прикрыв за собой дверь. Журналист огляделся вокруг, отмечая скромное убранство. В левом углу, прямо напротив дверного проема находилась небольшая узкая кровать, застеленная белыми нетронутыми простынями. В правом углу стоял табурет и широкая тумба с потрескавшимся лаком, заменяющая собой стол. Грязные окна были наспех завешаны синими занавесками, почти не пропускающими свет, а по центру комнаты располагался разноцветный половик, запачканный чем-то красным.

Виктор снял пальто и присел на кровать, которая оказалась немного жестковатой. В этот момент из соседней комнаты раздалось шуршание и еще какие-то непонятные звуки. Мужчина невольно прислушался и отметил, что этими звуками было тихое бормотание, сопровождающееся мерными шагами по комнате. Потом к этим звукам присоединились какие-то еще, но они оказались слишком приглушенными, поэтому журналист ничего не разобрал.

У Виктора почти ничего не было с собой из одежды, кроме сменного белья, поэтому переодеваться ему было ровным счетом не во что. И он все также продолжал сидеть, не двигаясь с места и бессмысленно скользя взглядом по комнате, дожидаясь возвращения хозяина.

И вот спустя почти час Финн вошел в комнату к Виктору, даже не поинтересовавшись у того, одет ли он. Мужчина вздрогнул от неожиданного появление хозяина дома на пороге комнаты, так как до этого был глубоко погружен в свои мысли, касающиеся в основном предстоящего расследования, по поводу которого, кстати, возникали сомнения. Да и по поводу всей этой мутной идеи с религией тоже, если честно. Что это ему даст, кроме некоего своеобразного опыта, о котором потом можно будет рассказывать своим будущим детям. Детям… А будут ли у него вообще эти дети? Ему уже давно за тридцать, а скончавшаяся матушка даже не успела понянчить внуков, на которых она так надеялась.

— Эй, ты идешь? — вывел его из раздумий голос Финна, который, дождавшись кивка со стороны мужчины, добавил. — Тебе нужно переодеться.

В сторону Виктора полетела какая-то одежда, и только в этот момент он увидел, как выглядит сам юноша. На нем был странного вида сарафан, больше напоминающий женский, хотя и сшитый скорее по мужской фигуре, свободный и широкий в плечах. То, что кинул журналисту парень, оказалось подобное одеяние, только больше на пару размеров. Взяв его в руки и расправив на весу, Брам смог рассмотреть узор из трех кругов разных размеров: тот, что меньше находился внутри того, что побольше. Этот узор был абсолютно черным и особенно выделялся на белой ткани, обрамляя округлую горловину, которая должна была вплотную обхватывать шею.

Финн встал напротив Виктора, в ожидании смотря на него.

— Ты не мог бы… — журналист указал на дверной проем, чувствуя какую-то смутную тревогу и неловкость от взгляда юноши.

Финн немного поморщился, но вышел из комнаты, оставляя Виктора одного.

Переодевание не заняло много времени. Виктор просто скинул бывшую до этого на нем одежду, аккуратно сложив ее на край кровати, и накинул то, что дал ему Финн. На удивление, сарафан оказался вполне удобным, хотя и было видно, что все же был маловат по размеру. Наконец мужчина вышел к Финну, стоявшему уже у выхода из дома.

— Нужна ли нам какая-то особая обувь? — поинтересовался он, смотря на свои короткие сапоги, отставленные хозяином дома в сторону.

— О нет, — тут Финн загадочно улыбнулся. — Мы пойдем босыми.

В этой улыбке на мгновение проскользнуло предвкушение от предстоящего ритуала, но выглядела эта улыбка слегка фанатично, будто это было что-то, от чего парень получал настоящее удовольствие. Возможно, именно так оно и было.

— Босыми? — переспросил Виктор, решив не так явно выражать свое удивление, понимая, что этого наверняка требует религия или что-то вроде того.

— Да, это необходимо для ритуала, — подтвердил Финн. — Так мы чувствуем себя ближе к земле и к нашим богам.

Журналист кивнул, давая понять, что готов. Парень открыл дверь дома, пропуская его вперед, а сам вышел следом, закрывая дверь на ключ, который после положил на выступ между дверью и крышей.

— Если вдруг получится так, что возвращаться мы будем в разное время, ключ будет тут. Просто откроешь им дверь и положишь на шкаф у выхода, — объяснил Финн. — Думаю, можно идти, в это время народ как раз уже должен подходить.

Виктор молча последовал за парнем, чувствуя как прохладный ветер пробирается под ткань ритуального сарафана, а подошва ног становится настолько чувствительной, что даже мельчайшие камешки причиняют ей боль. Однако вскоре Брам привык к этим ощущениям и даже перестал ежиться, расслабляя плечи. Он не понимал, что чувствует сейчас и на что вообще соглашается. Вся его душа находилась в каком-то странном смятении, мысли наползали одна за другой, заставляя сомневаться во всем, чего раньше никогда с ним не происходило. Но ради памяти о матери, ради своей мечты стать самым знаменитым журналистом во всем Королевстве… Это было то, ради чего все это начиналось, и чем несомненно закончится, если Виктор сможет дойти до конца, и если боги будут к нему благосклонны. Если эти боги, конечно, существуют на самом деле.

Финн шел абсолютно молча. Виктор заметил, что они так и не поговорили нормально, и почти ничего не знают друг о друге, кроме сухих фактов, высказанных в момент их беседы о религии. Парень создавал впечатление достаточно закрытого человека, хотя религия определенно занимала в его душе не последнее место, и это была пока единственная тема, на которую они могли говорить более или менее свободно.

Финн вел журналиста ближе к центру деревни, и Виктор замечал, как другие ее жители тоже выходят из домов, одетые точно в такие же одеяния и точно так же абсолютно босые. Лишь немногие из них бросали косые взгляды в сторону Виктора, но только потому, что никогда не видели его здесь раньше. Ему становилось неловко от этих взглядов, но журналист решил просто не обращать на них внимания.

Когда Финн почти довел Виктора до центра, они вдруг свернули налево и начали спускаться по небольшому склону по направлению к широким полям, находящимся за домами. Уже издалека мужчина заприметил странный столб, стоящий посреди поля с изображением нелепо вырезанного на верхушке божества с телом младенца и почти куриными крыльями за спиной. Именно вокруг этого столба собирались люди, поэтому и Виктор с Финном направились туда.

Подойдя ближе, Брам заметил приделанную к столбу чашу, грубо выдолбленную в куске крепкого камня и украшенную вырезанным орнаментом из кривых спиралей. Рядом со столбом стоял холщовый мешок с чем-то дурно пахнущим внутри.

Здесь не было опоздавших — все приходили в одно и то же время, молча окружая странный жертвенник и дожидаясь чего-то. Выглядело это жутко: толпа странных людей в одинаковых одеждах и с одинаковым выражением благоговения на лицах. Женщины распустили волосы, сняв ненужные платки, мужчины сверкали небритыми подбородками, дети больше не держались за юбки матерей, становясь в круг наряду со взрослыми, не считая совсем малышей, которых родители брали на руки.

Все в последний раз переглянулись и кивнули друг другу. Из круга вышел крепкий мужчина с длинными русыми волосами, почти достающими до локтей и мелкой бородкой, сверкающей в свете взошедшей луны.

— Это Дроф, — незаметно шепнул стоящий рядом с Виктором Финн. — Он начинает ритуал, так как его поля не уродились в этом году.

Виктор кивнул и вперил взгляд в мужчину, который подошел к столбу и опустился на колени, склонив голову. Кто-то из круга подал ему лопату, и Дроф, не вставая с колен, принялся копать яму у основания жертвенника. Когда она имела уже приличную глубину, он отложил лопату и потянулся к мешку, опуская в него руку и доставая что-то темное. Приглядевшись, Виктор пошатнулся — это было человеческое сердце! Дроф опустил его в яму и засыпал землей, что-то шепча себе под нос. Вокруг начали раздаваться странные звуки, и Брам сначала даже не понял, что эти звуки исходят от людей вокруг. Эти звуки напоминали протяжные стоны, которые звучали вразнобой и сливались в ужасную какофонию звуков.

Наконец Дроф встал с колен, и вокруг стало в разы тише. Все одновременно замолчали, из-за чего у Виктора зазвенело в ушах, резко оказавшихся в тишине. Он огляделся, внимательно всматриваясь в чужие лица. Они все имели крайне одухотворенный вид, в их чертах читалось абсолютное блаженство, а руки были прижаты к сердцу. Слева стоял Финн, почтенно склонивший голову и изредка облизывавший пересохшие губы.

Уже темнело, и было сложнее наблюдать за происходящим, но вдруг к жертвеннику подошла высокая плотная женщина. Ее медные волосы опускались до лопаток, глаза практически горели зеленым пламенем, а уже немолодое лицо выражало полное погружение в процесс.

— Гера, — пояснил Финн, не поднимая головы. — У нее в этом году самый богатый урожай, поэтому ей достается самая важная часть ритуала.

Гере подали длинную уже горящую спичку, которую она поднесла к чаше жертвенника. Та мгновенно вспыхнула, и пламя объяло ее полностью: видимо, чашу заранее облили чем-то горючим. Огонь разгорался все ярче, разгоняя сумерки и обдавая жаром даже самые дальние ряды людей. Пламя было ровным, и ни одно дуновение ветра не посмело его коснуться.

Женщина подошла к тому же мешку и сунула в него обе руки, поднимая на свет пламени остатки того, что там находилось. И тут до Виктора начало доходить, что все это были внутренности того самого парня, что давеча нашли в лесу. То, что сейчас доставала Гера оказалось кишками, и, не умещаясь в ее руках, они спускались до земли, вызывая у неподготовленного зрителя дрожь. Брам судорожно сглотнул и подался ближе, стараясь как можно внимательнее все рассмотреть. Как жаль, что у него сейчас не было с собой блокнота — живые эмоции передавались лучше всего в моменте. А может ну его, этого убийцу? Тут без раскрытия преступлений получится отменный материал. Да и кто вообще даст гарантию, что именно это поможет журналисту? Он даже не мог утверждать точно, что этот парень не был в действительности растерзан дикими зверями. Но задержаться определенно стоило…

Однако минутный порыв благоразумия мгновенно схлынул, стоило только Гере опустить внутренности в горящую чашу. Раздались хлопающие звуки и по полю понесся ни с чем не сравнимый противный запах. Но эта вонь вдруг начала казать приятной. Она будто проникала в мозг и задевала там особые чувствительные участки, о существовании которых Виктор даже не подозревал. И все разумные доводы испарились сами собой. Люди вокруг начали качаться на месте и подвывать, и Виктор не заметил, как начал делать то же самое. Вскоре все пространство заполнили невыносимо громкие звуки, среди которых встречались и смех, и плач, и разрывающий горло и душу крик.

Когда человеческие внутренности полностью догорели, превратившись в пепел, люди по очереди начали подходить к жертвеннику, опуская руку в раскаленную чашу и развевая пепел по ветру, при этом продолжая издавать неистовые звуки, разрывающие барабанные перепонки. Виктор остался стоять на месте, очарованный открывшимся перед ним зрелищем.

— Принимай нашу жертву, Великий Вент! — раздался чей-то крик, и, внимая ему, люди еще сильнее распалились, впадая во что-то сродни экстазу.

Молодые девушки и парни, прежде на бегу сыплющие горстями прах, попадали на колени, склонившись к земле и цепляясь руками за пожухлую траву. Женщины с плачущими детьми на руках воздели свое чадо к небу, также опускаясь на колени. Старики качались из стороны в сторону, обхватив руками жертвенный столб. Справа кучка мужчин стояли в обнимку, опустив головы вниз. Только по звукам, доносящимся от них, Виктор понял, что они рыдали практически навзрыд. Финн, стоявший все это время рядом, куда-то исчез, и взгляд журналиста выхватил его темную макушку чуть поодаль. Парень истерически хохотал, раздирая на себе платье и расчесывая кожу на груди до крови.

Все смешалось перед глазами Виктора, и, чувствуя, что не может пошевелиться, он ощутил на своих щеках мокрые дорожки слез, быстро стекающие под одежду. Он вдруг понял, зачем этим людям нужна вера.

Ты тоже всего лишь жертва

Эдвард и Линдси дружили практически с детства, хоть и виделись не так часто, как им самим того хотелось бы. Девушка периодически приезжала в Дорен к любимой бабушке, что доживала там свои последние годы, и Эд всегда ждал свою подругу с нетерпением. Казалось бы, как такой нелюдимый и в принципе достаточно зажатый парень мог по доброй воле и на постоянной основе общаться с кем-либо помимо заумных книжек, которые стопками лежали у него на полках? Но, на самом деле, именно эта странная любовь к наукам и знаниям их и сблизила. Правда, у молодой госпожи Пэл она проявлялась в коллекционировании насекомых, в поимке которых ей часто помогал Эдвард. Она могла часами рассматривать наколотых на тонкую булавку и пришпиленных к странице в альбоме бабочек, изучая узор на их крыльях, жуков с жесткими переливающимися на свету панцирями, и порой даже пауки попадали в эту жутковатую коллекцию.

Вилтон часто вспоминал их первую встречу с улыбкой. Маленькая Линдси, которой не было тогда и восьми лет, усердно пыталась раскопать огромный муравейник, что нашла за свалкой на окраине город, когда одиннадцатилетний Эд, пришедший сюда за очередным материалом для своих исследований, негромко окликнул ее. Девочка мгновенно обернулась и выпучила глаза на незнакомого мальчика, упустив из вида момент, когда муравьи забрались на ее ногу и принялись кусать тонкую кожу. Эдвард тогда сильно смутился и собрался было уйти, но Линдси резво вскочила и схватила мальчика за руку, вынудив его остановиться.

— Как тебя зовут? — широко улыбнувшись, спросила она, заглядывая прямо в глаза Эдварда, которые он упорно отводил в сторону.

Зачем же он тогда ее окликнул, если боялся даже лишний раз сделать вдох рядом с ней? Вероятно, причиной тому было одиночество, которое сопровождало его с раннего детства. Ведь именно тогда, глядя на эту маленькую девочку, сидящую на корточках подле муравейника и не обращающую внимание на то, что ее желтое платьице покрылось грязными пятнами, а рыжие волосы совсем растрепались, Эдвард подумал, что она не такая как все остальные дети. И позже он понял, как же был прав. Линдси так же как и он сам не любила общество людей, в котором, однако, постоянно находилась в связи с достаточно высоким положением ее родителей в нем, поэтому привыкла быть учтивой со всеми. И даже повзрослев, только находясь наедине со своим единственным настоящим другом, она могла на время стать тем же беззаботным ребенком, бегающим по окрестностям и ловящим насекомых в свой маленький сачок.

— Ты почти не изменился! — воскликнула девушка, внимательно осмотрев Эдварда, после того как минут пять простояла, крепко его обняв. — Сколько мы не виделись? Года полтора?

— Зато ты подросла, — усмехнулся тот, немного отстраняясь от Линдси. — Букашка.

Пэл ткнула приятеля в плечо и звонко рассмеялась, хватая его под локоть и куда-то уводя. В детстве он часто называл подругу букашкой, и это нисколько не обижало девушку. Такое прозвище было связано не столько с ее увлечением, сколько с ростом, который, хотя и был вполне средним, намного уступал росту Эда.