Святыни и древности Турции

Кирения тесно связана с зарождением христианства благодаря упоминаемому в «Деяниях апостолов» местному уроженцу Луцию Киринеянину: «В Антиохии, в тамошней церкви были некоторые пророки и учители: Варнава, и Симеон, называемый Нигер, и Луций Киринеянин, и Манаил, совоспитанник Ирода четвертовластника, и Савл» (Деян. 13: 1). В пользу того, что упомянутый здесь Луций – киприот, а не ливиец, свидетельствует анонимный автор «Деяний Варнавы» в том месте, где Варнава (кстати, киприот) уговаривает Павла второй раз отплыть на Кипр: «И Варнава умолял Павла прежде идти на Кипр и посетить его селение; и Лукий молил его посетить его город Кирену». На закате Римской империи Кирению прославили несколько христианских мучеников (автор надеется, что разобрался в подвижниках двух Кирений правильно); в 304 г. пострадали Анна и Кирилла, в 310 г. – священномученик епископ Феодор. Известно, что он был искусным переписчиком священных книг. Донес на него правителю Дигниану его родной сын Лей. Епископа и еще многих христиан привели на суд и приказали сдать свои книги и отречься от Христа Он ответил отказом и был бит оловянными палками; затем, ввиду его упорства, ему отрезали язык и бросили в темницу, где святой и скончался. Так же были казнены все, крещенные св. Феодором, в том числе некие мученицы Лукия и Иероя.

В царствование Лициния (правил в 308–324 гг.) на Кипре пострадал, хотя и не до смерти, епископ Кирении Феодот. Родом он был галат, из христианской семьи. Будучи начитанным и мудрым юношей, он прибыл на Кипр и, по словам жития, «…учаше еллинов оставити заблуждение и прелесть идольскую, веровати же во Христа истиннаго Бога, и многия проповедию Божия слова от нечестия языческаго обратив, на путь спасения настави, и того ради поставлен бысть епископ в Кипрстем граде Киринии». При Лицинии, когда было гонение на христиан, игемон острова Савин велел арестовать его, однако святой сам пришел к нему, исповедуя свою веру, – можно предположить, что в город Пафос, бывший римской столицей острова (этот вывод сделан на основании слов жития, что освобожденный из заключения святой вернулся в Кирению). Савин приказал сначала стегать святого жилами, а потом – повесить на мучилищном древе и железными острыми орудиями строгать его ребра. Затем святого ввергли в темницу, по дороге в которую он продолжал проповедовать народу, и продержали там 5 дней. Затем мучения возобновились, так как святой не отрекся от Христа: по приказанию Савина принесли железный одр, приковали к нему епископа и разожгли под этим железным ложем огонь, а потом вбили в ноги гвозди и гнали по городу; однако пример его стойкости возымел обратное действие, и люди не только не возвращались к язычеству, видя веру святого, но напротив – язычники обращались ко Христу. Узнав о том, Савин вновь посадил святого в тюрьму, чтоб он не смущал народ, и все раздумывал, какой смертью казнить Феодота, однако в то время святой Константин Великий (272–337, правил с 306 г.), одержав победу над своим соправителем Лицинием, даровал свободу вероисповедания всем подвластным тому христианам и в числе многих мучеников освободил и епископа Феодота. Святитель, как было отмечено ранее, вернулся в Киринию на епископское служение и два года спустя мирно скончался – потому его почитают и священномучеником, поскольку он претерпел столь страшные муки за Христа и Его Церковь, и священноисповедником, поскольку он все же умер своей смертью.

В житии св. Спиридона Тримифунтского есть эпизод, когда он вместе со своим верным учеником Трифиллием ходил в Кирению через перевал Пентадактилос.

Еще об одном древнем подвижнике Кирении – преподобном Маркиане – известно, что он, оставив суетный мир, уединился в крохотной хижине, однако не оставлял без помощи всех, приходивших к нему, и многих отвратил от ересей. Незадолго до смерти он завещал своему ученику Евсевию похоронить его тайно и подальше от своей хижины, так как узнал, что многие чересчур ревностные христиане уже приготовили ему роскошные гробницы в своих храмах, и хотел предотвратить вражду и препирательства меж ними. Скончался же преподобный в 388 г. Не исключено, правда, что св. Маркиан – подвижник не кипрский, а ливийский, так как, хотя и называется Киринейским, однако и в житии св. Димитрия Ростовского, и в современном православном патриархийном календаре он подписан как уроженец Кира, а не Кипра.

В VI веке киренийская епископия занимала 13-е место среди кипрских церковных кафедр. Леонтий Махерас перечисляет в своей хронике, кроме св. Феодора, следующих киренийских епископов: Димитриана, Папия, Афанасия, Евстафия и Никиту – к сожалению, не датируя времени их жизни или служения.

В VII веке арабы разорили Кирению, и в ответ на это византийцы воздвигли на месте старых римских укреплений крепость, впоследствии разросшуюся в мощный неприступный замок. Поговорим теперь о нем подробнее, отметив особенности интересной конструкции. Для классического замка у этого укрепления не хватает главной башни (донжона) и всего одна линия обороны – стены, хотя когда-то имелся и ров; именно благодаря его наличию и гигантским по размерам башням при общей небольшой – а можно даже сказать, что и маленькой – площади общего строения назвать его обычной крепостью тоже сложно. Поэтому, как это и принято в современной литературе по этому вопросу, будем для разнообразия применять оба термина – и крепость, и замок.

Первый достоверно известный случай, когда киренийская крепость была взята врагами, связан с завоеванием Кипра Ричардом Львиное Сердце. В Кирении союзником английского короля Ги де Лузиньяном были пленены жена и дочь царька Исаака, который, уповая на неприступность Кирении, бывшей его столицей, отослал туда свое семейство и сокровища ввиду открывшихся военных действий. Став хозяином Кипра, бывший иерусалимский король перестроил и укрепил киренийскую крепость. Выше автор недаром сравнил ее с обрастающим годовыми кольцами дубом: византийские укрепления были частично поглощены новой крепостью франков. В эпоху Лузиньянов замок был свидетелем многих разных событий: замком владели то император Фридрих Второй, претендент на кипрское регенство, то его соперник Жан д’Ибелин; в середине XIII века там принимали монголо-татарских послов хана Батыя, с которым кипрский король хотел соединиться против мамлюков; замок с успехом выдержал несколько приступов и осад генуэзцев, но был сдан им без боя в залог выплаты компенсаций за проигранную войну 1373–1374 гг. Замок активно участвовал в династической междоусобице в конце правления Иоанна Второго (1414–1458, правил с 1432 г.): против короля восстал его незаконный, но притом единственный сын Иаков; Иоанн Второй лишился рассудка и вскоре скончался; его дочь Шарлотта (1444–1487) объявила себя королевой Кипра, но была осаждена Иаковом в киренийской крепости. Три года длилась осада; в итоге королеве удалось бежать в Италию, и она была официально низложена, а Иаков стал королем (1440–1473, правил с 1461 г.).

При венецианцах замок снова расширился – теперь уже франкские стены были поглощены венецианскими; масштаб прироста был таков, что, к примеру, стоявшая ранее у крепостных стен византийская церковь Св. Георгия начала XII века оказалась просто замурованной в толще венецианской кладки: от нее видимым остался практически один купол, торчащий прямо из толщи стен, а вход в нее был также проделан внутри новой крепостной кладки в виде тоннеля. С этих пор замок и приобрел тот внешний вид, который можно наблюдать и ныне. Прямоугольный, почти квадратный в плане, с высокими стенами и мощнейшими башнями: северо-западная и юго-восточная башни – круглые, венецианской постройки; в юго-западной башне – пороховой склад, на ней – артиллерийская платформа. Юго-западная башня тоже венецианской постройки, самая большая, пятиугольная, бастионного типа. Северо-восточная подковообразная башня – размером поскромнее, зато и подревнее, еще лузиньянской постройки. Изнутри крепость представляется еще почти полностью образцом лузиньянской архитектуры; сохранились примыкающие к стенам караулки, холл, помещения для солдат; также со двора видны две прежних византийских башни, вросшие во франкские укрепления, – юго-западная и северо-восточная.

Однако проверить венецианский орешек на твердость не довелось: в 1570 г., когда Лала Мустафа-паша после взятия Никосии прислал в Кирению отрезанные головы венецианского кипрского правительства, комендант замка Дзаккарио Мудаццо сдал его туркам без единого выстрела, за что получил от османов жизнь и свободу своим людям и себе, обернувшуюся, однако, пожизненным заключением на родине, где его обвинили в том, что он был подкуплен турками. Так этот или нет – сказать сложно, однако надо помнить, что воинский долг – это воинский долг, а замок не богадельня. В это время умер османский адмирал Садык-паша, и его похоронили в киренийском замке. Могила его сохраняется там до сего дня, и вот по какому случаю.

После того как в 1878 г. англичане взяли остров под свой контроль, они снесли внутри киренийской крепости все древние и турецкие постройки (за исключением одной лишь античной цистерны). Английский начальник, узрев древнюю могилу, пнул ее ногой со словами: «Она мне здесь не нужна». После чего, согласно местному преданию, его нога отсохла и обрела нормальное состояние только после того, как англичанин попросил у покойного адмирала прощения и запретил сносить захоронение. Так это или нет – знает лишь турецкий фольклор, однако вот что характерно: прослушав эту поучительную историю, две туристки, причем абсолютно не мусульманки, судя по «дресс-коду», скромненько отстали от группы и погладили османскую адмиральскую могилу. Приколдовывают здоровья, однако!

Англичане обратили замок в полицейский участок, а в XX в. он стал музеем. Осмотрим его экспозиции. Одна из них, посвященная собственно истории киренийского замка, располагается в лузиньянской темнице. Там наглядно, в виде восковых или еще каких фигур, представлено, функционирование этой темницы. Исторически точно установлено, что, когда папа Климент Шестой начал процесс против ордена тамплиеров, обвинив их в ереси и колдовстве, но на самом деле соблазнив возможностью принять участие в дележе их баснословных богатств, кипрские храмовники были арестованы кипрским узурпатором Амори (официально регент Кипрского королевства в 1306–1310 гг.), боровшимся за власть со своим братом королем Генрихом Вторым (1271–1324, правил с 1285 г., кроме 1306–1310). Тамплиеры были заключены сначала в Гермасойе, затем в Лефкаре, где их судили с 1310 по 1313 г. Когда было обнародовано решение папы об уничтожении Ордена тамплиеров, кипрские рыцари-храмовники были переведены в киренийский замок и заточены там. Долго ли они там находились и своей ли смертью умерли – неизвестно. В темнице крепости показано, как в присутствии католического священника заплечных дел мастера в черном ведут допрос при помощи колесования и иных пыток.

Еще две экспозиции повествуют о новых жертвах коварной королевы Элеоноры. Первая – это рыцарь Джованни Висконти, чья вина заключалась в том, что он поведал королю Петру Первому, что королева Элеонора изменяет ему с Жаном де Морфу, графом Эдессы – информацию ему передали братья короля, решившие не подставлять себя под удар гневливого и страстного короля, которого летописец Леонтий Махерас искренне сравнивал со львом. Рыцарю была неведома мудрая мысль, высказанная его современником Джеффри Чосером: «Царей же наставлять остерегись, // Хотя б в аду они потом спеклись». Не знал он и русскую народную мудрость о ночной кукушке, которая всегда перекукует. Да и интрига вышла слишком запутанной; неизвестно, на что рассчитывали братья Петра, но вышло так, что королеву наказать они не могут, – побоялись, что ее испанская родня пойдет на Кипр войной; хотели было убить графа, да передумали, решив, что это только подтвердит уже распространившиеся в народе слухи о неверности Элеоноры; решили обмануть короля (Махерас подробно пишет, как именно это было сделано), а всю вину свалить на рыцаря-клеветника. В итоге Петр поверил жене (действительно, неверной), а храбрый, но чересчур простоватый для придворной жизни правдолюбец угодил в киренийский каземат; за него стала было хлопотать родня, поэтому он был переведен в Буффавенто, где и уморен голодом.

Следующая жертва королевы – любовница короля Петра Жанна ль’Алемана, вдова Жана де Монтолива де Шулу, о чьей трагической истории мы также узнаем из хроники Леонтия Махераса. Во время отсутствия Петра Первого, бывшего по делам на Родосе и в Италии, Элеонора заточила его бывшую на 8-м месяце беременности любовницу в каменный мешок киренийской крепости, где ее горизонтально прикрепили к полу и положили на ее живот огромный кусок мрамора, чтобы она извергла плод. Жанна умудрилась все же родить ребенка, чье имя до нас не дошло, равно как и сведения о его дальнейшей участи; конечно, можно предположить, что королевское дитя могло быть воспитано где-то на стороне или пострижено в монастырь, но, судя по известию о куске мрамора на животе беременной женщины, от ребенка, вернее всего, избавились при его рождении. Что же касается самой Жанны ль’Алеманы, то после родов королева оставила ей жизнь, но насильно постригла в монахиню монастыря Св. Клары, как об этом рассказано в хронике Амади. Вернувшийся на Кипр король хотел освободить возлюбленную из монастыря, справедливо указывая на насильственность пострижения, но она отказалась. Естественно, любви меж супругами это не добавило и могло дать жестокой испанке повод принять участие в заговоре против мужа. И закончил он свой жизненный путь не на бранном поле, а от кинжалов убийц в собственной спальне, о чем уже не раз было упомянуто ранее; вот какую эпитафию, изложенную устами монаха из «Кентерберийских рассказов», сочинил ему английской поэт Джеффри Чосер (1340–1400): «О славный Петро, Кипра властелин, // Под чьим мечом Александрия пала! // Тем, что сразил ты столько сарацин, // Ты приобрел завистников немало. // За доблесть ратную твои ж вассалы // Сон утренний прервали твой навек. // Изменчив рок, и может от кинжала // Счастливейший погибнуть человек».

Мы же продолжим исследование киренийской твердыни.

Подобная же выставка исторических манекенов помещена в юго-восточной венецианской башне киренийского замка – там не без юмора показаны будни венецианского гарнизона: вот солдат сидит в оружейной комнате с бочонками и двумя кружками на столе, при этом что-то тщательно взвешивая; в другом помещении трое пушкарей готовятся стрелять из пушки, в то время как их начальник неподалеку растянулся на лежанке с кружкой в руке рядом с винным кувшином – у которого, впрочем, стоят еще три кружки – видимо, пушкарей.

Из серьезных музейных экспозиций следует отметить несколько залов с выставленными в них экспонатами из захоронений разных эпох, начиная с неолита и кончая античным временем; при этом каждая экспозиция сопровождается макетом захоронений «в разрезе». Однако жемчужиной собрания является выставка, которую можно было бы обозначить как «историю одного кораблекрушения».

Небольшой торговый корабль затонул в полутора километрах от Кирении на глубине 18 м около 300 г. до н. э., был обнаружен ловцом губок в 1965 г. и поднят вместе с грузом в 1967–1969 гг. Исследования корпуса, груза и оборудования показали следующее: к моменту кораблекрушения судно было уже чрезвычайно старо, так как было построено в 389 г. до н. э. из алеппской сосны и, т. о., чуть-чуть не дотянуло до своего 90-летия юбилея. Против морского червя-древоточца корабль был предохранен толстым слоем лака и свинцового покрытия. Набор кухонной утвари, в том числе чаш, деревянных ложек, бутылочек для оливкового масла и солонок, показывает, что команда корабля состояла всего из 4 человек, что, впрочем, было достаточно при длине корабля всего в 15 метров. Отсутствие на корабле и рядом с ним скелетов приводит ученых к выводу, что команда спаслась при катастрофе. Обнаруженные 300 свинцовых грузил доказали, что моряки торгового судна заодно промышляли и рыбалкой. О том же, что судно было торговым, свидетельствует его груз: 400 амфор, 29 базальтовых жерновов и 9000 миндальных орехов в маленьких кувшинчиках, признаваемых основной пищей команды. Единственный парус, вероятно, был снят при шторме, поскольку сохранились 100 свинцовых колец, на которых он крепился к снастям, и все в одном месте.

Анализ груза позволил определить последний маршрут старого корабля: свой путь в Кирению он начал с острова Самос, где взял на борт базальтовые жернова; затем – предположительно – приплыл на остров Кос, где мог взять всего 10 амфор чисто косского типа, а затем очутился у Родоса, где либо взял остальные 390 амфор, либо все 400, что допустимее, включая 10 косского типа. Далее корабль, скорее всего, шел вдоль побережья Памфилийского (Анталийского) залива, свернул к Кипру после Анамура и, как уже было отмечено, был застигнут бурей уже в виду Кирении и затонул.

Уникальность этого экспоната, бесспорно, заключается в том, что это старейшее из найденных доныне судов этого типа. В своем теперешнем виде оно представляет собой почти полностью сохранившийся днищевый набор. Часть груза киренийского корабля размещена на специально воссозданном фрагменте корабля, для того, чтобы создать представление о том, как именно перевозились амфоры. В одном из залов представлена картина, воссоздающая внешний вид судна. Конечно, по масштабности местный «музей кораблекрушений», как он здесь именуется, не идет ни в какое сравнение с музеем подводной археологии турецкого Бодрума, размещенном в замке Св. Петра, однако будем помнить старое присловье о том, что хоть и мал золотник, да дорог.

Из прочих достопримечательностей Кирении стоит отметить церковь Архангела Михаила 1860 г. постройки, обращенную в музей икон, и старое мусульманское кладбище у автобусной стоянки.

Недалеко от Кирении, к юго-востоку от нее, расположено средневековое аббатство Беллапаис – «Аббатство мира», признаваемое специалистами величайшим шедевром готического искусства на Ближнем Востоке. История его возникновения связана с захватом Саладином Иерусалима в 1187 году. Бежавшие со Святой земли августинцы и поселились в прекрасном месте на склонах Пентадактилоса. Так был основан первый католический монастырь Кипра. Первоначальное здание аббатства было возведено между 1198 и 1205 гг., большая же часть ныне существующего комплекса датируется правлением короля Гуго Третьего (р. ранее 1240–1284, правил с 1267 г., похоронен в Беллапаисе; этому королю посвятил одно из своих сочинений известнейший латинский богослов Фома Аквинский); позднее, при Гуго Четвертом (р. между 1293 и 1296–1359, правил с 1324 г.), были пристроены крытая аркада вокруг внутреннего двора и трапезная. Структура практически квадратного в плане комплекса такова, если смотреть на восток: в центре – прямоугольная свободная площадь открытого двора, обрамленная упомянутой выше крытой стрельчатой готической аркадой. Перед этим двором – двор кухонный, завершающийся слева кухней. По левую сторону главного двора располагается трапезная, а в подвале под ней – погреба. Над входом в трапезную высечены гербы Лузиньянов – идущие на задних лапах грозные львы; акустика в ней потрясающая; недаром там оборудована сцена и стоит рояль; на одной из стен, довольно высоко, высечена каменная кафедра, для того чтобы потребление пищи монахами сопровождалось назидательным чтением. По правую сторону главного двора располагается трехнефный храм XII века, сохранивший над входом росписи XV века – Богоматерь с архангелами. В «Городах Кипра» А.К. Коровиной и Н.А. Сидоровой сделано следующее описание храма аббатства: «Три нефа, разделенные арками, опирающимися на круглые колонны, пересечены трансептом; против центрального нефа, более широкого, чем боковые, находится прямоугольный в плане алтарь. Высокие крестовые своды центрального нефа опираются на квадратные абаки капителей колонн; своды же боковых нефов значительно более низкие и плоские, что придает церкви несколько приземистый вид, лишая ее того взлета вверх, который свойствен сооружениям развитой готики. Церковь освещалась через стрельчатые окна в стенах боковых нефов; более богато оформлены окна в верхней части стен центрального нефа. Три таких же окна, обрамленные красивыми колонками с лиственными капителями, прорезают восточную стену алтаря. В северной стене трансепта находится дверь, открывающаяся на лестницу, устроенную в толще стены; это так называемая ночная лестница, по которой монахи спускались ночью из своих келий, расположенных на втором этаже монастырских зданий, на ночную службу, составлявшую часть обрядов их ордена. Рядом с этой лестницей находится другая, спиральная, ведущая в расположенную под церковью сокровищницу. В ее небольшом помещении со сводами, опирающимися на воронкообразные кронштейны, еще сохранились стенные ниши – шкафы, в которых монахи аббатства хранили сокровища».

Интерьер храма выдержан в православном духе, с резным иконостасом и позолоченными иконами (среди которых особо интересен образ св. Марины, бьющей беса молотком по голове), поскольку, когда турки взяли Кипр в 1570–1571 гг., они передали аббатство православной церкви. Не в последнюю очередь это было связано с моральным падением католических монахов после разгрома обители генуэзцами, а особенно в эпоху венецианского правления: современники описывали аббатство, в котором братия открыто, на свежем воздухе предавалась прелюбодеянию с падшими женщинами; некоторые заводили целые гаремы, а по двору весело носились многочисленные дети. Во владении Православной церкви аббатство оставалось вплоть до оккупации 1974 года. Тогда монахи были выселены, а аббатство превращено в музей. С востока, позади главного двора, располагались крипта и место собрания братьев, теперь эта часть аббатства разрушена. Но именно в ней имеются экземпляры интереснейшей готической резьбы по камню, а также византийская колонна – единственное, что уцелело от храма, некогда стоявшего на месте аббатства.

Покидая аббатство, имеет смысл хотя бы коротко поведать еще о некоторых достопримечательностях Северного Кипра, куда менее известных, нежели южные. О Кирении и горных замках сказано достаточно. К югу от Кирении, около селения Кусовендис, в середине XI века был выстроен монастырь Свт. Иоанна Златоуста; от древних построек уцелела маленькая церковь XII века с фрагментами росписей работы константинопольских мастеров, воздвигнутая повелением правителя Кипра Евматия Филокалеса, считавшего себя другом византийского императора Алексея Комнина; рядом с монастырем – еще одна церковь XII века с росписями того же времени и тех же мастеров (сохранилось Оплакивание Христа). Турки приводят следующую легенду об основании монастыря, связывая ее с историей замка Буффавенто: «Подобно другим замкам острова, он ассоциируется с волшебной королевой, которая когда-то правила Кипром, история, возможно, восходящая к богине Афродите. Одна из народных историй о замке гласит, что во время владычества рыцарей-тамплиеров (следовательно, в 1191–1192 гг. – Е.С.) в замке содержалась византийская принцесса, страдавшая от проказы, как и ее пес. Какое-то время спустя принцесса заметила, что шкура ее пса начала исцеляться. Проследовав за ним, она увидела, что зверь купается в источнике, расположенном в низине под замком. Сделав то же самое, она выздоровела. В знак благодарности она основала на том месте у источника монастырь Св. Златоуста».

В местечке Хрисокава имеются римский некрополь, каменоломня и оборудованные в ней раннехристианские церкви с росписями X века. В местечке Айос Эпиктитос Вриси имеется неолитическое поселение, датируемое IV–III тысячелетиями до н. э. Имеется на севере Кипра даже коптский монастырь Девы Марии и Cв. Макария Александрийского, основанный 1000 лет назад (однако сохранившиеся его постройки довольно молоды – всего лишь XIX века); в XV веке он отошел к армянам и до 1974 г. был излюбленным местом посещения армянских паломников на пути из Святой земли.

Храм Антифониси – «Христа отвечающего» – был построен в конце XII века монахом из Малой Азии; в XV веке он был расширен и расписан. Часть росписей дожила доныне. Когда-то он был центральным храмом монастыря. Другая обитель – Панагии Меландрины – возведена в XV веке на месте языческого храма; в ней частично сохранился иконостас XVI века.

Среди некрополей интересна так называемая гробница Хогарта (по имени обнаружившего ее исследователя), вырубленная в скале и окруженная дорическими колоннами, – аналогичные имеются на греческой стороне острова близ Пафоса. В ней некогда был погребен либо местный правитель, либо видный представитель птолемеевской администрации. Также известны некрополь середины бронзового века в Карми и гробница в Скуру.

В Ламбусе – древнем городе Лапифосе недалеко от Кирении, основанном еще в XIII веке до н. э., сохранилось много исторических памятников: городская стена, волнорез, гробницы, бассейны для рыбы. Там имеются некрополь железного века и красивый храм. Арабские набеги заставили жителей покинуть этот город и основать другой, Лапифос, уже повыше в горах. Нельзя не вспомнить при случае уникальный ламбусский клад из византийских серебряных блюд, которые их хозяин сокрыл как раз при нашествии арабов: можно только предполагать, что вернуть ему (или ей?) свое добро, равно как и передать клад или сведения о нем наследникам, помешала внезапная смерть. Чем ценен и интересен этот клад, найденный в 1902 г.? Он представлял собой набор из 11 серебряных блюд 613–630 гг. (о чем свидетельствуют пробирные клейма времен царствования императора Ираклия), большая часть которых украдена американцами, большего (диаметром 26,8 см) и меньшего (13,5 см) размеров, и на 9 из них вычеканены эпизоды из жизни царя, пророка и псалмопевца Давида – к примеру, победа над медведем, прибывший от Иессея вестник, вызывающий Давида к пророку Самуилу, свадьба Давида с Мелхолой и др. (из этой серии 1 большое блюдо и 2 маленьких – на Кипре, а 5 больших и 1 маленькое – в Нью-Йорке). Изображения представляют изумительное мастерство, с которым неизвестный ювелир сочетал в своих творениях те самые две традиции, которые столь часто отказываются сочетать наши современники, – «Афины» и «Иерусалим» (вспомните предисловие!). Искусствовед В.М. Полевой отмечает: «Без сомнения, автор владел навыками позднеантичного художественного творчества, по традиции сохранявшимися в ранневизантийском декоративно-прикладном искусстве. Вместе с тем… (обнаруживаются) признаки стиля, сформировавшегося в столичном византийском искусстве в VI веке», – последнее видно в «торжественном иератическом начале», отображении византийского зодчества и т. д. Оставшиеся в распоряжении кипрского государства (в никосийском музее) блюда настолько ценны, что, например, на знаменитую выставку кипрского искусства в Москве и Ленинграде 1970 г. привезли не оригиналы, а копии…

Город Морфу (по-турецки Гюзельюрт) известен медными копями эпохи бронзового века, археологическим музеем (в нем есть статуэтка Артемиды Эфесской из Саламина) и монастырем Св. Маманта, выстроенного в XVIII веке на месте византийской и франкской церквей. Замечательны резной иконостас XVI века и мраморная гробница святого (о нем подробнее см. в 1-й части главу о Коракесионе, уроженцем которого он был). Античный город Солы отсчитывает свою историю с 700 г. до н. э. и до VII века. н. э., когда его разрушили арабы. Античная традиция полагала, что его основание и название связаны с деятельностью известнейшего афинского законодателя Солона, одного из семи мудрецов Древней Греции. Плутарх пишет в его жизнеописании: «[После путешествия в Египет Солон] поехал на Кипр, где его чрезвычайно полюбил один из тамошних царей, Филокипр. Он владел небольшим городом, который был основан сыном Тесея, Демофонтом. Город лежал на реке Кларии в месте хотя и неприступном, но во всех отношениях неудобном. Между тем под городом простиралась прекрасная равнина. Солон уговорил его перенести город туда, увеличив его и украсив. Солон лично смотрел за стройкой и помогал царю сделать все возможно лучше для приятной и безопасной жизни в нем. Благодаря этому к Филокипру пришло много новых жителей, и другие цари завидовали ему. Поэтому он, желая почтить Солона, назвал этот город по его имени Солами, а прежде он назывался Эпеей. Солон и сам упоминает об основании этого города: обращаясь в своих элегиях к Филокипру, он говорит: «ныне над Солами будь правителем долгие годы // Ты, и твой род пусть живет в городе этом всегда. // Мне ж пусть поможет Киприда, богиня в венке из фиалок, // Пусть мой проводит корабль, жизнь мне в пути сохранив. // Пусть она славу мне даст за то, что сей город построил, // Пусть мне окажет почет, даст возвратиться домой». (По Диогену Лаэртскому, Солон под конец дней вернулся на Кипр, где и умер в возрасте 80 лет; там его и кремировали, а прах перевезли на его родной остров Саламин – не будем путать с одноименным кипрским городом.)

Считается, что в Солах принял крещение евангелист Марк. До наших дней дошли римский театр на 4000 человек (в последнее время реставрирован, но настолько яростно, что практически превращен в новодел), фундаменты храмов Афродиты и египетской Исиды и руины роскошно украшенной мозаикой большой христианской базилики. Рядом с Солами находятся руины царского дворца Вуни на 137 комнат, выстроенного в самом начале V века до н. э. проперсидским царьком города Мариона (Мария) в пику прогреческим Солам, причем он его не только выстроил как дворец, но и держал там сильный воинский гарнизон – потому неудивительно, что в 380 г. до н. э. обитатели Сол дружно собрались и сожгли дворец.

Восточный полуостров Северного Кипра Карпасия тянется от замка Кантара и завершается монастырем апостола Андрея Первозванного с постройками XV века. По преданию, завершая одно из своих миссионерских путешествий и направляясь в Святую землю, св. апостол Андрей посетил это место. Мореплаватели не могли достать свежей пресной воды, и тогда Андрей ударил по скале, и оттуда забил целебный источник: капитан судна был слеп на один глаз, и когда чудотворная влага попала ему на слепое око, оно снова стало видеть. События 1974 г. прервали здесь монашескую жизнь… В районе Карпасии имеется великое множество исторических памятников, среди которых можно выделить храм Богородицы XII века с уцелевшими фресками XV века; храм Панагии Канакрии, к XIV веку вобравший архитектурные элементы двух своих предшественниц-базилик и фрагментарно сохранивший мозаику 525—550-х гг., после 1974 г. частично расхищенную; храм Панагии Кириас датируется VII веком и включает в себя часть более ранней церкви VI века, также с мозаикой, а фрагментарные росписи храма датируются XIII веком; украшенные мозаиками руины храма святой Троицы в Сипахи VI века; храм Св. Филона в Карпасии. Карпасию возвели еще финикийцы; до сего дня дошли фрагменты зданий эллинской и римской эпох. Как и многие древние города Кипра, он не пережил арабского нашествия. Св. Филон был епископом, обратившим местное население в христианство в IV веке н. э. Первоначальная базилика V века была заменена в XII веке византийским храмом. Имеется несколько руинированных древних храмов византийской эпохи в районе Афендрика, среди них – храмы Св. Георгия X века, Панагии Хрисиотиссы VI века и Панагии Асоматос также VI века. Замечательны руины крепости эпохи середины бронзового века Нитовикла, а также неолитическое поселение в Кастросе.

Город Фамагуста и его окрестности, включающие античные города Энгоми, Саламин и монастырь Апостола Варнавы, настолько значим и интересен в церковно-историческом значении, что заслуживает отдельной главы для своего описания.

Глава 2. Фамагуста и окрестности; апостол Варнава, святитель Епифаний и… «венецианский мавр» Отелло

История античного Саламина. – Проповедь свв. апостолов Павла и Варнавы. – Монастырь апостола Варнавы: музей икон и гробница апостола. – Саламин в христианскую эпоху; его руины. – Крепость Фамагусты, собор Св. Николая и иные храмы города. – Краткий обзор достопримечательностей греческих окрестностей Фамагусты

Город Саламин, по преданию, был основан героем Троянской войны, лучшим ее стрелком со стороны греков Тевкром, братом Аякса Великого и сыном Теламона, царя греческого острова Саламин (при котором афинский стратег Фемистокл впоследствии, в 480 г. до н. э., разбил персидский флот царя Ксеркса). За совершенное убийство он был изгнан с родины, приплыл на Кипр и в память о родном острове, дал его название основанному им городу. Археологи же полагают, что город основан в XI веке переселенцами из близлежащего города Энгоми (или, по-другому, Аласии), разрушенного землетрясением в 1075 г. до н. э. Возникновение Энгоми относится к XVIII веку до н. э.; процветание города, славившегося металлургией, закончилось в XI веке до н. э. разорением от нашествий «народов моря» (около 1190 г. до н. э.) и упомянутым выше землетрясением. Энгоми принято считать первой столицей Кипра. Древнейшими дошедшими до нашего времени архитектурными свидетельствами процветания древнего Саламина являются царские погребения-тумулусы VIII–VII вв. до н. э. (найденная там пластинка из слоновой кости с инкрустацией, изображающая сфинкса, свидетельствует о связях с Египтом). Интересна судьба одной тамошней гробницы, получившей название «гробница святой Екатерины». Датируемая VIII веком до н. э., она была перестроена римлянами; потом там хоронили своих усопших первые христиане, а в VII веке н. э. она была превращена в византийскую часовню, которая функционировала вплоть до 1974 г.

К VIII веку до н. э. Саламин становится важным торговым центром, в 673 г. среди покоренных ассирийским царем Асархаддоном 10 кипрских царей числится и Кисс Саламинский; в VI веке город чеканит собственную монету. Геродот упоминает Саламин в связи с событиями второй половины VI века до н. э., касающимися междоусобиц в Ливии: «В происшедшей затем междоусобной борьбе Аркесилай потерпел поражение и бежал на Самос, а его мать – в Саламин на Кипре. На Саламине царствовал тогда Евельфонт. Он посвятил в Дельфы замечательную кадильницу, находящуюся в сокровищнице коринфян. Феретима прибыла к Евельфонту и стала просить у него войска, чтобы вернуться с сыном в Кирену (ливийскую. – Е.С.). Евельфонт же давал ей все что угодно, кроме войска. Принимая подарки, Феретима говорила, что и этот дар прекрасен, но все же было бы лучше, если бы царь исполнил ее просьбу и дал войско. Так как те же самые слова повторялись при каждом новом подарке, то Евельфонт, в конце концов, выслал ей в дар золотую прялку, веретено и шерсть для пряжи. Феретима и на этот раз повторила все те же слова. Тогда Евельфонт сказал, что именно такие подарки, а не войско надо посылать женщинам». Когда Аркесилай вернулся в Ливию с нанятой на Самосе дружиной и вернул себе власть, «…он начал преследовать судом виновников своего изгнания. Некоторые из них были вынуждены навсегда покинуть страну, другие попали в руки Аркесилая, и он отправил их на Кипр для казни. Однако [на пути] их ветром отнесло к Книду, и книдяне освободили пленников».

Хронологически следующее упоминание о Саламине имеется у Геродота в связи с восстанием малоазийских ионических городов против персидского владычества (500 г. до н. э.). Приведем этот рассказ почти целиком ввиду его высочайшей исторической ценности. Характерно, что киприоты не проявили единодушия, в результате чего упустили победу практически из рук: «Все жители Кипра добровольно присоединились к ионянам, кроме амафунтцев. Ведь и киприоты отпали от мидян и вот каким образом. Был у них Онесил, младший брат царя саламинцев Горга, сын Херсия, внук Сирома и правнук Евельфонта. Этот-то человек часто и раньше уговаривал Горга отложиться от царя, а теперь, услышав о восстании ионян, все сильнее настаивал. Когда Онесилу все-таки не удалось убедить Горга, то он со своими сторонниками выждал однажды, пока Горг покинул город саламинцев, и закрыл за ним городские ворота. Так-то Горг, лишенный власти в городе, был вынужден бежать к мидянам. Онесил же стал теперь царем Саламина и старался побудить всех киприотов присоединиться к восстанию. Всех остальных жителей острова ему удалось убедить. Только амафунтцы не желали подчиниться, и поэтому он осадил их город… А царь Дарий между тем получил известие о взятии и сожжении Сард афинянами и ионянами и о том, что зачинщиком и виновником этого нашествия был милетянин Аристагор, который таким именно образом все это и затеял. Услышав эту весть, прежде всего, как говорят, царь, не обратив никакого внимания на ионян (он прекрасно знал, что этим-то во всяком случае придется дорого заплатить за восстание), спросил только, кто такие афиняне. А после того как ему сообщили это, царь потребовал свой лук, вложил в него стрелу и пустил в небо. Когда же стрела полетела в воздух, он сказал: “Зевс! Дай мне отомстить афинянам!” После этих слов он, говорят, приказал одному из слуг каждый раз перед обедом трижды повторять ему: “Владыка! Помни об афинянах!”…Когда саламинец Онесил осаждал амафунтцев, ему сообщили о приближении к Кипру на кораблях большого персидского войска во главе с персом Артибием. Услышав же об этом, Онесил послал вестников в ионийские города с просьбой о помощи. А ионяне, недолго раздумывая, тотчас прибыли с большим войском. Так вот, ионяне явились на Кипр, а персы, переправившись из Киликии, пришли к Саламину по суше. А финикияне на кораблях обогнули мыс, называемый Ключами Кипра. Когда события приняли такой оборот, кипрские тираны созвали военачальников-ионян и сказали им: “Ионяне! Мы, киприоты, предоставляем вам выбор: на кого вы желаете напасть – на персов или на финикиян? Ведь если вы предпочитаете напасть на сухопутное войско, то вам придется теперь покинуть корабли и приготовиться для битвы на суше. Мы же тогда взойдем на борт ваших кораблей, чтобы сразиться с финикиянами. Если же, напротив, вы предпочитаете помериться силами с финикиянами, то будь по-вашему! Но что бы вы ни выбрали, действуйте так, чтобы, насколько это зависит от вас, Иония и Кипр обрели свободу!” На это ионяне ответили: “Послал нас союз ионян охранять море, но не затем, чтобы мы, передав свои корабли киприотам, сами сражались на суше с персами. Так вот, где нам приказали, там мы будем стараться честно выполнять наш долг. Вам же следует, помня о страданиях под игом персов, доблестно сражаться с ними”. Таков был ответ ионян. Когда персы вступили на саламинскую равнину, цари киприотов поставили в боевом порядке воинов прочих кипрских городов против воинов других племен [персидского войска], а цвет воинов Саламина и Сол – против персов. А против Артибия, военачальника персов, добровольно встал Онесил. Артибий же ехал на коне, обученном вставать на дыбы перед гоплитом. Онесил узнал об этом и сказал своему оруженосцу, родом карийцу, испытанному и отважному воину: “Я слышу, что конь Артибия, становясь на дыбы, бьет копытами и кусает зубами врага. Так вот, сообрази и скажи мне скорее, кого ты желаешь подстеречь и поразить: коня или самого Артибия?” Отвечал ему на это оруженосец: “Царь! Я готов совершить и то и другое или одно из двух и вообще исполнить любое твое приказание. Однако я скажу, что, по моему мнению, более подобает твоему сану: царю и военачальнику следует, говорю я, сражаться с царем и военачальником. Ведь если ты одолеешь военачальника, слава твоя велика; но даже если ты будешь повержен (чего да не будет) рукою равного тебе по достоинству противника, то это только половина несчастья. Нам же, слугам, подобает сражаться с другими слугами и с конем. Выходок же коня ничуть не бойся! Я обещаю тебе, что он никогда уже больше не станет на дыбы”. Так сказал он, и тотчас же после этого начались сухопутная и морская битвы. На кораблях в этот день храбро сражались и одержали победу над финикиянами ионяне, а среди них особенно отличились самосцы. На суше же как только оба войска сошлись, то бросились врукопашную. Что же до обоих военачальников, то случилось вот что. Лишь только Артибий на коне устремился на Онесила, Онесил по условию со своим оруженосцем нанес удар самому Артибию. А когда конь ударил копытами в щит Онесила, кариец, поразив коня серпом, отсек ему ноги. Так-то пал здесь Артибий, персидский военачальник, вместе со своим конем. Между тем, когда остальные киприоты [храбро] сражались, Стесенор, тиран Курия, с довольно большим отрядом изменнически покинул поле битвы (как говорят, эти курийцы были аргосскими поселенцами). После измены курийцев за ними тотчас же последовали и боевые колесницы саламинцев. Тогда персы одолели киприотов. Много киприотов погибло во время бегства и, между прочим, Онесил, сын Херсия, виновник восстания киприотов, а также царь солийцев Аристокипр, сын того Филокипра, которого афинянин Солон по прибытии на Кипр восхвалял в своих стихах превыше всех властителей. Амафунтцы же обезглавили тело Онесила за то, что он осаждал их город, голову же привезли в Амафунт и повесили там над городскими воротами. В пустом черепе поселился пчелиный рой и наполнил его медовыми сотами. Об этом амафунтцы вопросили оракул, который повелел снять череп и предать погребению, а Онесилу приносить ежегодные жертвы как герою, что и послужит им ко благу. Амафунтцы так и поступили и приносят ему жертвы еще до сего дня. Когда же ионяне, которые сражались в морской битве на Кипре, узнали, что дело Онесила проиграно и что все остальные города киприотов, кроме Саламина, в осаде (а Саламин отдан прежнему царю Горгу), ионяне тотчас, узнав об этом, отплыли в Ионию. Из всех же городов на Кипре дольше всего сопротивлялись осажденные Солы. Только на пятом месяце осады персам путем подкопа стены кругом удалось взять город. Так-то киприоты после года свободы вновь оказались под игом персов».

Одной из граней этого бытия под варварским игом стало участие киприотов в карательных экспедициях – к примеру, против Милета в 494 г. до н. э., как о том упоминает тот же Геродот («А против Милета между тем собиралось в поход огромное войско и флот персов. Персидские военачальники объединили свои силы и выступили против Милета, так как остальным городам они не придавали значения. Самыми лучшими мореходами в персидском флоте были финикияне; в походе участвовали также недавно покоренные киприоты, киликийцы и египтяне. Итак, персы пошли войной на Милет и на остальную Ионию…»), или в знаменитом походе персидского царя Ксеркса (годы правления 485–465 до н. э.) против греков в 480 г. до н. э., основными событиями которого стали оборона 300 спартанцами Фермопильского прохода, сожжение Афин персами, морской бой у острова Саламин и гневная выходка Ксеркса, приказавшего высечь море за то, что буря снесла возведенные им мосты для переправы. Итак, в этот поход «…жители острова Кипр доставили 150 кораблей. Снаряжение у них было вот такое: цари их носили головные повязки, а все прочие – хитоны; в остальном они были одеты по-эллински. Они происходят из следующих земель: из Саламина, Афин, Аркадии, Кифна, Финикии и Эфиопии, как говорят сами киприоты». В одной из стычек, предшествовавших Саламинскому морскому бою, греки «…захватили тридцать варварских кораблей и взяли в плен Филаона, сына Херсия, брата Горга, царя Саламина (кипрского. – Е.С.), человека влиятельного в персидском флоте». Итог исторического боя широко известен – полный разгром. Фемистокл вынудил численно превосходивший вражеский флот (370 греческих кораблей против 800 персидских) сражаться в узком проливе, где он не мог воспользоваться своим подавляющим количеством, и разбил его. Но, отметим еще раз, здесь речь идет не о кипрском городе Саламине, а об одноименном греческом острове – просто Саламинский бой связан с кипрским городом тем, что киприоты послали в персидский флот свои корабли, а племянник царя кипрского Саламина попал в плен к грекам.

Конец классических Греко-персидских войн (500–449 гг. до н. э.; потом будет Персидско-спартанская война (399–394 гг. до н. э.) и поход Александра Македонского, разрушившего Персидское царство, совпал со смертью Кимона Афинского, разбившего персов при Аспендосе (см. 1-ю часть) и павшего при освобождении кипрского Китиона (ныне Ларнаки). Однако, потеряв своего вождя, афиняне при отплытии с Кипра были настигнуты флотом персов. Не открыв своей утраты, греки напали на противника и разбили его при городе Саламине.

Однако последний так и остался под владычеством персов. Тем не менее в это время, даже при столь малоблагоприятных условиях, Саламин становится столицей острова, а его царь Эвагор Первый в 411 г. до н. э. объединил под своей властью все города Кипра и восстал против персов. Ему помогали афиняне до тех пор, пока ему не пришлось подписать так называемый Анталкидов мир 378 г. до н. э., завершивший Коринфскую войну. Коротко говоря, сначала имела место Персидско-спартанская война 399–394 гг. до н. э.; в ее время коварные персы подготовили в Греции антиспартанскую коалицию, и в 395 г. началась Коринфская война. Спартанцам было тяжело воевать на два фронта, флот их погиб в битве при Книде, где персидским флотом командовал бывший афинский стратиг Конон, и в итоге персы войну выиграли, а спартанцы обратили все усилия на внутри-греческую междоусобицу. Коринфская война также обернулась для спартанцев рядом поражений. Персия, не желая конечного усиления одного противника перед другим, стала их мирить – ну и себя при этом, естественно, не забыла. В частности, в мирном договоре было сказано следующее: «Я, царь Артаксеркс, считаю справедливым, чтобы города азиатского берега остались за мной, в том числе Клазомены и Кипр. Другие же греческие города, малые и большие, должны получить автономию, кроме Лемноса, Имброса и Скироса, остающихся согласно старинному порядку за Афинами. Все те, кто не примет этого мира, будут иметь дело со мною. Я буду с ними воевать, опираясь на помощь добровольных союзников, на сухом пути и на море, посредством флота и денежных субсидий».

Подлинный смысл этого азиатского миротворчества раскрывает профессор В. Сергеев в своем капитальном труде «История Древней Греции»: «По Анталкидову миру Персия возвращала себе гегемонию на Эгейском море. Провозглашенная царем автономия греческих городов делала невозможным какое-либо солидное объединение в панэллинском духе и вселяла раздор даже в самые маленькие области Эллады. Надсмотрщиком и хранителем персидской гегемонии в эллинском мире становилась Спарта. Спарта не замедлила воспользоваться своим привилегированным положением для разрушения даже таких скромных попыток объединения, как союз Халкидских городов под главенством города Олинфа, и повсеместного насаждения олигархий. В Беотии также взяла верх олигархическая партия, опиравшаяся на поддержку спартанского гарнизона, занявшего фиванскую крепость Кадмею. Прямым результатом такого рода узкой политики было еще большее усиление партикуляризма и ослабление Эллады, эмиграция на Восток и усиление напора варварских племен на греческий мир. Но супрематия Персии продолжалась недолго. Внутреннее состояние Персии все более ухудшалось. Все более становилось очевидным, что великая держава Ахеменидов распадается на свои составные части. Войны между сатрапиями не прекращались. Каждая сатрапия стремилась превратиться в самостоятельное государство, независимое от великого царя. Положение Спарты тоже заставляло желать много лучшего».

Однако раздавить мятежного кипрского царя у Персии сил еще хватило – благо свои же, киприоты, помогли. Афиняне, некогда воздвигшие Эвагору статую на афинской агоре в признание его политических и военных противоперсидских заслуг, бросили его, как изменника общегреческому делу, а великий Платон заклеймил Анталкидов мир как «постыдный политический акт».

Но до освобождения от персидского ига было уже недалеко. Александр Македонский уничтожил Персидскую державу, и Кипр вошел сначала в его империю, а затем, после ее распада, очутился в руках египетского царя Птолемея. В это время столица переносится из Саламина в Пафос, так как тот ближе расположен к египетскому берегу, однако важности своей он не теряет – ни как финансовый, ни как стратегический центр. Это особо видно из попыток фригийского царя Антигона Одноглазого, а также царя Деметрия Полиоркета, сына и в это время соправителя Антигона, отнять Кипр у Птолемея. Перессорились диадохи – птенцы гнезда Александрова… Сначала Антигон, когда Птолемей вдобавок к Египту заполучил Палестину в 318 г. до н. э. и установил свой протекторат над Кипром, в 315 до н. э. заявил претензии на обе этих территории и перешел от слов к делу, египетский властитель потерял их, но к 313 г. до н. э. отвоевал остров и казнил сторонников Антигона – однако не с именем Одноглазого, а с именем его сына Деметрия связана наиболее известная битва с Птолемеем за Кипр. Впрочем, до этого надо рассказать о трагической судьбе последнего саламинского царя Никокреонта из местной династии. А.К. Коровина и Н.А. Сидорова пишут: «В 1966 г. кипрские археологи начали раскопки большого искусственно насыпанного кургана (в саламинском некрополе) – тумулуса, предполагая открыть гробницу обычного типа. Однако в результате было сделано совершенно необычное открытие. После того, как была удалена земляная насыпь, на скалистой платформе, являвшейся основанием тумулуса, была обнаружена прямоугольная площадка высотой в 1 метр, сложенная из сырцовых кирпичей. С трех сторон на нее ведут широкие лестницы в 4 ступени, а с запада поднимается плоский пандус. Ступени лестниц и пандус тщательно покрыты имитирующей мрамор штукатуркой, придающей этому сооружению импозантный вид. На горизонтальной площадке платформы был устроен погребальный костер. В толстом слое камней, золы и угля, покрывавшем его, найдены остатки погребальных венков из золота и позолоченной бронзы, более 100 сосудов из глины, позолоченных или расписанных белой, черной, красной и синей красками, много поврежденных огнем металлических изделий, наконечников копий, рукоятей щитов (сами щиты, сделанные из дерева и кожи, погибли в огне), а также остатки зерна, миндаля, фиг, винограда. В целом предстала типичная картина богатого погребения, с той лишь особенностью, что не найдено было никаких следов самого умершего. Такие ложные погребения, сооружавшиеся в память умершего, назывались кенотафами. Самой интересной находкой здесь были сделанные из сырой глины, но затвердевшие в огне многочисленные фрагменты статуй в натуральную величину. Сохранилось 5 тщательно моделированных голов, 4 мужские и 1 женская. 2 мужские головы – изображения пожилых людей, 2 – молодых. Особенно хороша одна из последних, живо напоминающая портреты Александра Македонского. Это позволило датировать весь комплекс концом IV века до н. э. Стиль исполнения этих голов явно восходит к работам греческого скульптора Лисиппа… После… смерти Александра Македонского Кипр в течение ряда лет был объектом спора между его полководцами Антигоном и Птолемеем. Предполагают, что кенотаф, обнаруженный на некрополе Саламина, относится именно к этому времени. Видимо, он был посвящен последнему царю Саламина, Никокреонту, погибшему в 311 г. до н. э. в борьбе с Птолемеем. Античные авторы рассказывают, что Никокреонт, принявший сторону Антигона, был осажден в Саламине войском Птолемея. Видя безысходность своего положения, Никокреонт покончил самоубийством вместе со всей своей семьей; тела их сгорели при пожаре дворца. Очевидно, саламинцы, желая почтить память своего последнего царя, воздвигли ему символическую гробницу на своем некрополе. Вокруг погребального костра, на котором были сожжены богатые жертвоприношения умершему, были воздвигнуты глиняные скульптуры, укрепленные на столбах, вставленных в отверстия в полу платформы. Они изображали членов царской семьи, как бы принимавших участие в погребальной церемонии. Разрушенные огнем, они были завалены камнями вместе с остатками костра, и затем засыпаны землей». (По Дройзену, Никокреонт был верным союзником Птолемея, назначенным верховным царем и стратигом острова после низложения и ареста Птолемеем поддержавших Антигона кипрских царей Кирении, Китиона, Лапифоса и Мария, и о постигшей его род катастрофе не упоминает, а описанная выше гибель царской семьи относилась к царю Пафоса Никоклу, покаранному Птолемеем за измену в 309 г., согласно Диодору Сицилийскому; поэтому равно могут ошибаться и Дройзен, писавший в XIX веке, и авторы «Городов Кипра» могли сделать неверный вывод насчет кенотафа; впрочем, остается и третий вариант – что верны оба мнения, каждый просто рассказывает об отдельном случае; во всяком случае, не отметить этих расхождений было нельзя.) Диоген Лаэртский повествует о том, как этот кипрский царь жестоко казнил философа Анаксарха: «Анаксарх этот был дружен с Александром (Македонским), а расцвет его приходится на 110-ю олимпиаду (расцветом – акме – древние греки называли 40-летний возраст. – Е.С.)…Врагом его был Никокреонт, тиран острова Кипра. Однажды на пиру, когда Александр спросил Анаксарха, как ему нравится угощение, тот ответил: “Все великолепно, царь, только надо бы еще подать голову одного сатрапа”, – этим он намекал на Никокреонта. Тот запомнил обиду, и, когда Анаксарху после смерти царя Александра во время плавания пришлось высадиться на Кипре, он его схватил, бросил в ступу и приказал толочь железными пестами. Но Анаксарх, не обращая внимания на эту казнь, только сказал ему знаменитые слова: “Толки, толки Анаксархову шкуру – Анаксарха тебе не истолочь!” А когда Никокреонт приказал вырезать ему язык, то он, говорят, сам его откусил и выплюнул тому в лицо. У нас о нем есть такие стихи: “Так его, Никокреонт! Пестами толки Анаксарха! // Шкура его под пестом – сам он при Зевсе давно. // Будет срок – и тебя разотрет Персефона чесалкой, // Молвив такие слова: “Сгинь, негодяй-зернотер!”»

Что ж, теперь, пожалуй, страшная смерть тирана уже не покажется столь уж незаслуженной, если учесть, что от него также еле спаслись философ Менедем с другом Асклепиадом, о чем повествует тот же Диоген Лаэртский: «За свои вольные речи он едва не попал в беду у Никокреонта на Кипре – а с ним и его друг Асклепиад. Царь устраивал ежемесячное празднество и вместе с другими философами пригласил и их; но Менедем сказал: “Если такие сборища – благо, то праздновать надо ежедневно; если нет – то не надо и сегодня”. Тиран ответил, что только этот день у него и свободен, чтобы слушать философов; на это Менедем во время жертвоприношения еще суровее возразил, что философов надо слушать во всякий день. Они погибли бы, если бы какой-то флейтист не дал им возможности уйти; и потом, на корабле среди бури, Асклепиад сказал, что искусство флейтиста их спасло, а искусство Менедема погубило».

После гибели саламинской царской семьи Птолемей назначил царем Саламина своего брата Менелая; вскоре им придется столкнуться с противником, которым Птолемей пренебрегал (ибо раз он был уже им разбит), а напрасно…

Грозен был царь Деметрий, прозванный Полиоркетом, т. е. берущим города, истинный сын эпохи эллинизма, последовавшей за смертью Александра Великого. Вот что пишет о технике эпохи эллинизма профессор В. Сергеев: «Из всех отраслей научного знания в эллинистическую эпоху одно из первых мест занимала военная и строительная техника и связанные с ними дисциплины. Прогресс военной техники и военного искусства вызывался растущими потребностями военного производства и снаряжения. В большом количестве изготовлялись предметы военного снаряжения – стрелы, луки, мечи, панцири, щиты, боевые колесницы, стенобитные машины (баллисты и катапульты), строились крепости и оснащались военные суда. Предметы военного снаряжения поставлялись ремесленниками или изготовлялись в специальных царских мастерских. Усложнившиеся военные задачи и переход к профессиональной наемной армии повлекли за собой крупные сдвиги в области военной техники и вооружения. Еще во время Пелопоннесской войны появились осадные приборы, тараны (для пробития стен) и черепахи – навесы, защищавшие осаждающих от копий и стрел, камней и свинца осажденных, и большие метательные орудия – катапульты и баллисты, выбрасывавшие на далекое расстояние длинные стрелы и большой величины камни… Осадные орудия применялись в дело не только во время осады городов, но и во время морских боев, что повело к изменениям в конструкции судов. Старые суда, недостаточные для перевозки громадных боевых машин и большого экипажа, вытесняются многовесельными и многоярусными судами, двадцати-, тридцати– и пятидесятивесельными судами, пяти-, восьми– и более ярусными кораблями, сменявшими прежние триеры. О характере военных кораблей нового типа можно судить по описанию одного из таких кораблей-гигантов, построенного Птолемеем Филадельфом. По приказу царя был построен сорокавесельный корабль (тессароконтера) длиной в 280 футов, шириной в 38 футов и вышиной до носа в 48 футов, от вымпела до подводной части 53 фута. Корабль имел два носа и две кормы и восемь таранов. Весла были налиты свинцом и легко скользили в уключинах. На корабле помещались 4000 гребцов, 400 человек прислуги, 3000 человек экипажа и большой запас провианта. Примеру Филадельфа последовал его современник сиракузский тиран Гиерон II (269–214 гг.). Гиерон собрал отовсюду корабельных мастеров, поставил во главе их коринфского архитектора Архия и приказал построить корабль по всем правилам тогдашней науки и техники. После больших трудов был построен двадцативесельный многоярусный корабль с тремя коридорами для груза, пассажиров и военной команды. На корабле имелись специальные каюты для мужчин и для женщин, прекрасно оборудованная кухня, столовая, крытые портики, галереи, гимнастические палестры, сараи, погреба и мельницы. Корабль был расписан картинами. На бортах его имелось восемь башен, на брустверах помещалась боевая машина (катапульта), выбрасывавшая большого веса камни и копья. Вся механическая часть (брустверы, блоки, приборы и рычаги) выполнялась под непосредственным руководством знаменитого сицилийского механика Архимеда. Наряду с военными кораблями первостепенное значение в эпоху эллинизма приобретают боевые машины и осадные орудия. При осаде Родоса (304 г.) Деметрий Полиоркет пустил в ход гигантскую осадную машину гелеполь (берущую города). Гелеполь имела девять этажей, была поставлена на колеса и требовала для своего передвижения три с половиной тысячи людей, на обязанности которых лежала прокладка дорог, устройство рвов и расчистка пространств для осадных орудий. Уже это одно достаточно указывает на уровень военной техники и военной науки эллинистических государств, тративших огромные средства на военное дело. Против наступательных орудий были изобретены оборонительные орудия. Во время осады Сиракуз римлянами (213 г.) осажденные сиракузяне пустили в ход механические приборы Архимеда, зацеплявшие крюками римские корабли и топившие их. Постройка крепостей, дворцов, гигантских судов, маяков, приготовление красок, добыча руд, изготовление машин и инструментов и т. д. предполагали высокий уровень технических знаний и точных наук».

К. Королев в статье «Между Македонией и Римом», можно сказать, дополняет В. Сергеева по интересующему нас вопросу: «Флот диадохов постепенно пополнился новыми типами – гексерами (6 гребцов на одно весло) и гептерами (7 гребцов). Мало-помалу стремление увеличить количество гребцов переросло в “гигантоманию”, особенно это относится к Деметрию Полиоркету: он построил, в частности, 13-рядную трискайдекеру (три яруса весел, по 600 гребцов на ярус и по 10 на весло), 14-рядную тессарескайдекеру, 15-рядную пентекайдекеру (флагманский корабль) и 16-рядную геккайдекеру. Тот же Деметрий внес усовершенствования и в тактику морского боя: он установил на кораблях стационарные метательные машины и катапульты, таким образом став прародителем корабельной артиллерии. Эти машины в значительной степени предопределили победу Деметрия над Птолемеем в битве при Саламине… Александр применил торсионные орудия во время похода на иллирийцев (336 год) и при переправе через Яксарт (329 год). Диадохи использовали эти орудия прежде всего для осад: так, Деметрий Полиоркет установил петроболы и другие орудия в громадной гелеполе, построенной под стенами Саламина».

Итак, после этого большого вступления пора перейти, наконец, к фактической стороне событий, изложенных Плутархом в жизнеописании царя Деметрия (336–283 гг. до н. э.). В 306 г. при Саламине столкнулись флоты Деметрия Полиоркета и Птолемея (за 6 лет до описываемых событий наголову разбившего Деметрия при Газе). Обратимся же к Плутарху за подробностями битвы за Саламин, а также узнаем, каковы были осадные машины Деметрия и его судьба.

«Антигон призывал сына начать войну с Птолемеем за остров Кипр, и ослушаться Деметрий не смел, но, сокрушаясь, что должен оставить борьбу куда более славную и прекрасную, – борьбу за Грецию, – он подослал своего человека к полководцу Птолемея Клеониду, начальнику сторожевых отрядов в Сикионе и Коринфе, и предлагал ему денег, если он возвратит свободу этим городам. Когда же Клеонид отвечал отказом, Деметрий, не теряя времени, вышел в море и со всем войском поплыл к Кипру. Менелая (с 311–310 гг. – царя Саламина. – Е.С.), брата Птолемея, он разбил в первом же сражении (далее Плутарх почему-то выпускает осаду Деметрием Саламина – тот применил впервые свои чудо-машины, но саламинцам удалось их сжечь, (по сведениям Диодора. – Е.С.), а когда появился сам Птолемей с большими сухопутными и морскими силами, зазвучали взаимные угрозы и хвастливые, вызывающие речи. Птолемей советовал Деметрию убраться вон, пока он еще не раздавлен собранной воедино мощью врага, а Деметрий сулил Птолемею отпустить его восвояси, если он пообещает очистить Сикион и Коринф. Эта борьба неопределенностью своего исхода держала в напряженном ожидании не только самих противников, но и каждого из остальных властителей, ибо ясно было, что успех отдает в руки победителя не Кипр и не Сирию, но верховное главенство. Птолемей отошел от берега на ста пятидесяти судах, а Менелаю с шестьюдесятью кораблями приказал ждать у Саламина, чтобы в самый разгар сражения напасть на Деметрия с тыла и расстроить его боевой порядок. Против этих шестидесяти Деметрий выставил только десять, ибо десяти судов оказалось достаточно, чтобы замкнуть узкий выход из гавани, разместил пехоту на всех далеко выступающих в море мысах, а сам со ста восемьюдесятью судами двинулся против Птолемея. Стремительным и яростным ударом он сломил сопротивление противника и обратил его в бегство (Деметрий по случаю победы приказал отчеканить себя на тетрадрахме в виде сражающегося бога морей Посейдона, а чтоб случаем не обознались, соответствующая надпись поясняла, что это – “Деметрий царь”. – Е.С.). Птолемей ускользнул всего на восьми судах (остальные были потоплены, а семьдесят попали в плен вместе с моряками и солдатами), что же касается стоявших на якоре грузовых кораблей с несметными толпами рабов, женщин и приближенных Птолемея, с оружием, деньгами и осадными машинами, Деметрий захватил все до последнего. Среди добычи, доставленной в лагерь, оказалась знаменитая Ламия, которая вначале была известна мастерской игрою на флейте, а впоследствии стяжала громкую славу искусством любви. В ту пору красота ее уже отцветала, и разница в летах между нею и Деметрием была очень велика, и все же своими чарами и обаянием Ламия уловила и оплела его так крепко, что одна лишь она могла называть Деметрия своим любовником – остальным женщинам он только позволял себя любить. После морского сражения недолго сопротивлялся и Менелай, но сдал Деметрию и Саламин, и флот, и сухопутное войско – тысячу двести конников и двенадцать тысяч пехотинцев. Эту прекрасную, славную победу Деметрий украсил еще более своей добротою и человеколюбием, с почестями предав погребению тела убитых врагов, отпустив на волю пленных и подаривши афинянам из добычи тысячу двести полных доспехов. К отцу с вестью о победе Деметрий отправил милетца Аристодема, первого льстеца среди всех придворных, который, видимо, приготовился увенчать происшедшее неслыханно пышной лестью. Он благополучно завершил плавание с Кипра, но причаливать не велел и, отдавши приказ бросить якоря и всем оставаться на борту, один спустился в лодку, вышел на берег и двинулся дальше к Антигону, который был в том расположении духа, какое только и может быть у человека, тревожно и нетерпеливо ожидающего исхода столь важных событий. Когда царь узнал, что гонец уже прибыл, беспокойство его достигло предела, он едва нашел в себе силы остаться дома и посылал одного за другим слуг и приближенных спросить Аристодема, чем закончилась битва. Но тот не отвечал никому ни слова и, шаг за шагом, нахмуривши лоб, храня глубокое молчание, подвигался вперед, так что, в конце концов, Антигон, в полном смятении, не выдержал и встретил Аристодема у дверей, меж тем как следом за вестником шла уже целая толпа и новые толпы сбегались ко дворцу. Подойдя совсем близко, Аристодем вытянул правую руку и громко воскликнул: “Радуйся и славься, царь Антигон, мы победили Птолемея в морском бою, в наших руках Кипр и шестнадцать тысяч восемьсот пленных!” А царь в ответ: “И ты, клянусь Зевсом, радуйся, но жестокая пытка, которой ты нас подверг, даром тебе не пройдет – награду за добрую весть получишь не скоро!” Тогда народ впервые провозгласил Антигона и Деметрия царями. Отца друзья увенчали диадемой немедленно, а сыну Антигон отправил венец вместе с посланием, в котором называл Деметрия царем. Тогда Египет поднес царский титул Птолемею, чтобы никто не подумал, будто побежденные лишились мужества и впали в отчаяние, а дух соперничества заставил последовать этому примеру и остальных преемников Александра. Стал носить диадему Лисимах, надевал ее теперь при встречах с греками Селевк, который, ведя дела с варварами, и прежде именовал себя царским титулом. И лишь Кассандр, хотя все прочие и в письмах и в беседах величали его царем, сам писал свои письма точно так же, как и прежде. Все это означало не только дополнение к имени и перемену во внешнем обличье: новое достоинство внушило властителям новый образ мыслей, подняло их в собственных глазах, внесло в их жизнь и обхождение с окружающими нарочитую степенность и суровость – так трагические актеры вместе с платьем и маской меняют и походку, и голос, манеру ложиться к столу и разговаривать с людьми. С этих пор они стали нетерпимее и жестче в своих требованиях, откинув притворную скромность, которая прежде прикрывала их могущество, делая его сравнительно легким и необременительным для подданных. Такой огромною силой обладало одно-единственное слово льстеца, и такой переворот произвело оно в целом мире!.. Именно готовя боевую силу, а не используя ее в деле, обнаруживал Деметрий, сколько можно судить, лучшие стороны своего военного дарования. Он хотел, чтобы все необходимое было под рукою в изобилии; он был ненасытен в строительстве огромных кораблей и осадных машин и находил немалое удовольствие в наблюдении за этими работами. Способный и вдумчивый, он не обращал природную изобретательность на бесполезные забавы, как иные из царей, которые играли на флейте, занимались живописью или ремеслом чеканщика… У Деметрия даже занятия ремеслами были поистине царскими, замыслы его отличались широким размахом, а творения, кроме изощренной изобретательности, обнаруживали высоту и благородство мысли, так что казались достойными не только ума или могущества, но и рук царя. Гигантскими размерами труды эти пугали даже друзей, красотою тешили даже врагов. Это сказано всерьез, а не для красного словца. Враги дивились и восхищались, глядя на корабли с шестнадцатью и пятнадцатью рядами весел, проплывавшие мимо их берегов, а “Погубительницы городов” так и приковывали взоры осажденных – сами события неопровержимо об этом свидетельствуют. Когда Деметрий осаждал Солы в Киликии, Лисимах, его противник и вообще самый злой враг Деметрия среди царей, прислал к нему гонца с просьбою показать военные машины и корабли в плавании. Деметрий показал, и Лисимах в изумлении удалился от Сол. Родосцы, которых Деметрий долго держал в осаде, после конца войны просили оставить им несколько машин как памятник его мощи и их мужества. Родосцы были союзниками Птолемея. Объявивши им войну, Деметрий подвел к стенам Родоса самую большую из “Погубительниц”, с опорою в виде прямоугольника, каждая сторона которого в нижней части равнялась сорока восьми локтям, а в вышину машина была шестидесяти шести локтей, причем кверху грани начинали сходиться, так что вершина башни была уже основания. Изнутри она разделялась на ярусы со многими помещениями, и с лицевой, обращенной к неприятелю грани на каждом ярусе открывались бойницы, сквозь которые летели всевозможные метательные снаряды: башня была полна воинами любого рода и выучки. На ходу она не шаталась и не раскачивалась, а ровно и неколебимо стояла на своей опоре, подвигаясь вперед с оглушительным скрипом и грохотом, вселяя ужас в сердце зрителей, но взорам их неся невольную радость. Нарочито для войны с родосцами Деметрию привезли с Кипра два железных панциря весом по сорок мин каждый. Чтобы показать несокрушимую их крепость, оружейник Зоил велел выстрелить из катапульты с двадцати шагов, и стрела не только не пробила железо, но даже царапину оставила едва заметную, словно бы нанесенную палочкой для письма. Этот панцирь Деметрий взял себе, а второй отдал эпирцу Алкиму, самому воинственному и крепкому из своих подчиненных: полный доспех его весил два таланта – вдвое больше, чем у любого из остальных солдат. Там же на Родосе, в битве близ театра, Алким погиб. Родосцы ожесточенно сопротивлялись, но Деметрий, хотя успехи его были ничтожны, упорно продолжал осаду, до крайности озлобленный тем, что враги перехватили судно с письмами, одеждой и покрывалами, которые послала ему его супруга Фила, и отправили корабль и весь груз к Птолемею… Родосцы отбивались с прежним мужеством, и Деметрий уже искал лишь благовидного предлога, чтобы снять осаду. Тут появились афиняне и примирили враждующих на условии, что родосцы будут союзниками Антигона и Деметрия во всех случаях, кроме войны с Птолемеем».

Однако, несмотря на твои недюжинные таланты и чудо-технику, Деметрий и его отец не смогли противостоять диадохам – Кассандру, Птолемею, Лисимаху и Селевку, объединившимся против них в битве при Ипсе, что в Великой Фригии, в 301 г. до н. э… Антигон Одноглазый, прозванный врагами Циклопом, погиб, пронзенный копьями, а Деметрий бежал в Эфес. Затем военное счастье улыбнулось ему, потом – опять его врагам, и снова в военных известиях фигурирует кипрский Саламин: «Завладев Афинами, Деметрий тут же устремил свои мысли и взгляды к Лакедемону. Он разбил царя Архидама, который встретил его при Мантинее, и вторгся в Лаконию. Выиграл он и второе сражение, перед самою Спартой, истребив двести человек и взявши в плен пятьсот, и, казалось, уже держал в своих руках город, еще никогда не бывавший под властью неприятеля. Но, по-видимому, ни один из царей не изведал столь крутых и стремительных поворотов судьбы, и ничья участь не менялась столь часто, из жалкой обращаясь в блистательную и снова в ничтожную из великой и высокой. Потому-то и сам Деметрий всякий раз, когда счастье переставало ему улыбаться, обращался к судьбе с Эсхиловым стихом: “Ты вознесла меня, и ты ж свергаешь в прах”. Вот и тогда, меж тем как обстоятельства были столь благоприятны для него и открывали широкий путь к власти и могуществу, пришли сообщения, что Лисимах отнял у него города в Азии и, далее, что Птолемей занял весь Кипр, кроме одного лишь города Саламина, а Саламин осаждает, заперши там детей и мать Деметрия. Однако ж судьба, которая, словно женщина у Архилоха, “В одной руке воду несла // И, лукавство тая, в другой скрывала огонь”, обрушив на Деметрия эти злые и грозные вести и уведя его из Лакедемона, сразу вслед за тем принесла ему свежие надежды и внушила совершенно новые и далеко идущие замыслы». Череда удач, завладение Македонией – и вот “…Деметрий вскорости узнает, что дети его и мать на свободе – Птолемей не только отпустил их с миром, но и осыпал дарами и почестями, – а затем приходит известие о дочери, выданной за Селевка: она сделалась женою Антиоха, сына Селевка, и царицею над варварами внутренних областей Азии”». Затем, как когда-то против его отца Антигона, против Деметрий объединились цари-диадохи: Селевк, Птолемей и Лисимах. Упорно сопротивлялся царь Деметрий, но превозмочь судьбу не смог, и кончил дни свои пленником Селевка, своего зятя. Плутарх пишет: «Вначале Деметрий переносил свою участь спокойно, приучался не замечать тягот неволи, много двигался – охотился (в пределах дозволенного), бегал, гулял, но постепенно занятия эти ему опротивели, он обленился и большую часть времени стал проводить за вином и игрою в кости, то ли ускользая от дум, осаждавших его, когда он бывал трезв, и стараясь замутить хмелем сознание, то ли признав, что это и есть та самая жизнь, которой он издавна жаждал и домогался, да только по неразумию и пустому тщеславию сбился с пути и причинил немало мук самому себе и другим, разыскивая среди оружия, корабельных снастей и лагерных палаток счастие, ныне обретенное, вопреки ожиданиям, в безделии, праздности и досуге. И верно, есть ли иная цель у войн, которые ведут, не останавливаясь пред опасностями, негодные цари, безнравственные и безрассудные?! Ведь дело не только в том, что вместо красоты и добра они гонятся за одною лишь роскошью и наслаждениями, но и в том, что даже наслаждаться и роскошествовать по-настоящему они не умеют. На третьем году своего заключения Деметрий, от праздности, обжорства и пьянства, заболел и скончался в возрасте пятидесяти четырех лет». Сравнивая его конец с судьбою Марка Антония, Плутарх нравоучительно замечает, что: «…и тот и другой умерли недостойно, однако большего порицания заслуживает Деметрий, который согласился стать пленником и рад был выгадать еще три года, чтобы пьянствовать и обжираться в неволе – словно пойманный и прирученный зверь. Антоний покончил счеты с жизнью трусливо, жалко и бесславно, но, по крайней мере, в руки врагов не дался».

Последнее, о чем остается упомянуть в связи с историей античного Саламина, так это то, что борьба Полиоркета с Птолемеем истребила все оставшиеся царские роды острова, который так и остался в сфере влияния птолемеевского Египта до самой гибели последнего вместе с Клеопатрой; объявившие Кипр «свободным» от Птолемеев римляне навьючили на остров ежегодный выкуп в 200 талантов за «неразмещение» войск на постой и вдобавок принудительно давали деньги взаймы под 48 процентов годовых. Очевидно, римская «свобода народам» была полным аналогом принудительно рассеваемой американской «демократии» наших дней. Еще можно отметить, что в Саламине родился историк Арист.

Теперь же настала пора поговорить о христианской эпохе истории Саламина, поскольку именно с этого города фактически пошло распространение христианства по всем острову, ибо связано оно с именем местного уроженца Иосии, более известного, как Варнава. Однако и до миссии святых апостолов Павла, Варнавы и Марка 45 г. н. э. зачатки христианства уже имелись на Кипре. Архимандрит Никифор пишет: «Христианство впервые введено здесь несколькими лицами, бежавшими сюда от гонений, бывших после убиения Стефана (Деян. 11: 19), и затем некоторые из Кипрян пошли в Антиохию, и проповедовали здесь Господа Иисуса Христа Грекам (ст. 20)». Однако основателем Кипрской церкви считается именно Варнава – кипрский иудей, которого Господь Иисус Христос избрал одним из 70 апостолов, равно как и его брата Аристовула, просветителя Британии, и племянника Иоанна-Марка, впоследствии автора Евангелия. Интересно замечание епископа Кассиана (Безобразова) в его труде «Христос и первое христианское поколение», который подчеркивает, что именно киприоты основали Антиохийскую церковь и что Варнава мог быть первовозвестником христианства на Кипре: «Римская церковь, которая рано заняла одно из первых мест в христианском мире, была основана не ап. Павлом. Это же касается и Кипрской церкви. Во время своего первого путешествия ап. Павел был на Кипре вместе с Варнавою (ср. Деян. 13: 4 и слл.). И после размолвки с Павлом Варнава, взяв с собой Марка, снова отплыл на Кипр (15: 39). Но Варнава был связан с Кипром и ранее первого путешествия ап. Павла. Кипр был его родиной (4: 36). Через него, или через других членов Иерусалимской церкви, бежавших в дни общего гонения, вызванного делом Стефана, благая весть дошла до Кипра уже в эти ранние дни, и кипрские христиане, вместе с другими, положили основание Антиохийской церкви. (11: 19–20). Ясно одно: Кипрская церковь была основана не Павлом, и Варнава стоял к ней ближе, чем Павел». Известно, что Варнава был по происхождению левитом, то есть, как подчеркивает св. Димитрий Ростовский, «…рода, от коего племене и прежднии онии велицыи пророцы Божии, Моисей, и Аарон, и Самуил бяху. Прародители Варнавины, браней ради в Палестине бывших, в Кипр преидоша». Примкнув к последователям Господа Иисуса, он продал свое землевладение близ Иерусалима, доставшееся ему по наследству, и отдал деньги апостолам в Иерусалиме; будучи другом Савла еще до обращения его (и, более того, оба юноши вместе некогда учились у законоучителя Гамалиила, по сведениям св. Димитрия Ростовского), он неоднократно увещевал его обратиться ко Христу – а Варнава имел «дар речи, убеждения и утешения», ибо его прозвание Варнава переводится с сирийского языка как «Сын утешения» (Деян. 4: 36). Именно он в свое время представил апостолам обратившегося к истинной вере своего друга Павла. Известный французский историк христианства Ренан весьма высоко ценит апостола Варнаву и ту уникальную роль, что он сыграл в начале миссионерского подвига апостола Павла: «Варнава был самым просвещенным из членов Иерусалимской церкви. Он был вождем либеральной партии, стремившейся к прогрессу, к тому, чтобы церковь была открыта для всех. Благодаря его могущественной поддержке однажды уже удалось победить недоверие, поднявшееся против Павла. И в данном случае его влияние было очень сильно. Посланный в Антиохию делегатом от апостольской корпорации и увидев, что было там сделано церковью, он все одобрил и объявил, что новой церкви остается только следовать тем путем, на который она вступила. Обращения в новую веру все множились (Деян. 11: 22–24).

В Антиохии, казалось, сосредоточилась животворящая и созидающая сила христианства. Там остался ревностный Варнава, всегда стремившийся туда, где работа кипела. Отныне Антиохия становится его церковью, отсюда он руководит самой плодотворной частью христианской деятельности. Христианство отнеслось несправедливо к этому великому человеку, поставив его не в первом ряду своих основателей. В Варнаве встречали поддержку все широкие, благие идеи. Его смелый ум противодействовал пагубному упорству узких ограниченных евреев, составлявших консервативный элемент в Иерусалиме. Когда он был в Антиохии, в его великой душе зародилась блестящая идея. Павел оставался в Тарсе в полном бездействии, которое было сущей пыткой для такого деятельного человека. Его выдающиеся достоинства в значительной степени парализовались его ложным положением, его резкостью и чрезмерными притязаниями. Он и сам терзался и оставался бесполезным почти для дела. Варнава сумел направить на истинный путь эту силу, пропадавшую в гибельном одиночестве. Вторично Варнава протягивает руку Павлу и вводит этого неукротимого человека в общество братьев, которого тот избегал. Варнава сам отправился в Тарс на розыски Павла и привел его в Антиохию (Деян. 11: 25). Этого никогда не сумели бы достигнуть упрямые иерусалимские старцы. Приобрести расположение такой замкнутой, впечатлительной, но великой души, уступать слабостям, прихотям такого самолюбивого и пылкого человека, поставить себя в положение его подчиненного, подготовить наиболее благоприятное поприще для его деятельности, совершенно забывая о себе самом, – это верх самоотречения, и это сделал Варнава для св. Павла. Наибольшую долю славы Павла следует отнести на счет скромного человека, который во всем был впереди, но добровольно стушевывался, который заставил оценить его достоинства, неоднократно своим умелым вмешательством не дал его недостаткам испортить все дело, не допуская, чтобы узкие идеи окружающих довели его до возмущения, и предупредил непоправимый вред, какой могли нанести великому делу ограниченные люди. В продолжение целого года Варнава и Павел были связаны общей деятельностью (Деян. 11: 26). То был один из самых блестящих и, без сомнения, самый счастливый год жизни Павла. Плодотворная инициатива этих двух великих людей подняла Антиохийскую церковь на такую ступень, какой до тех пор не достигла ни одна из церквей. Столица Сирии стала одним из самых живых центров в мире… Люди, в сердце которых горит живое пламя веры, не могут удовольствоваться одними химерическими грезами экзальтированной набожности. Они быстро обращаются к делу. Всеми овладела идея великих дальних миссий для обращения язычников, начиная с Малой Азии».

И вот в 45 г. н. э. апостол Павел отправился в свое первое миссионерское путешествие из Антиохии Сирийской (ныне – город Антакия в Турции). С ним были и Варнава с племянником. Ренан отмечает, что из Иерусалима в Антиохию «…Варнава привез с собой усердного помощника. Это был Иоанн-Марк, его двоюродный брат (так считает католическое предание еще, по крайней мере, с Иакова Ворагинского; православное считает Марка племянником Варнавы. – Е.С.), один из ближайших учеников Петра, сын той самой Марии, у которой первый апостол так любил жить. Когда он брал, без сомнения, с собой этого нового помощника, он, быть может, уже обдумывал то великое дело, которое хотел поручить ему. Он предвидел распри, которое должно было вызвать его путешествие, и радовался возможности иметь при себе человека, бывшего правой рукой Петра, то есть того из апостолов, который пользовался наибольшим авторитетом в общих делах церкви. План Варнавы заключался ни больше ни меньше, как в подготовлении целой серии больших миссий, которые должны были отправиться из Антиохии, с определенной задачей обратить в христианство весь мир».

Св. Лука пишет: «Сии, бывши посланы Духом Святым, пришли в Селевкию, а оттуда отплыли на Кипр, И, бывши в Саламине, проповедовали слово Божие в синагогах иудейских…» (Деян. 13: 4–5). Далее апостолы прошли весь остров до города Пафоса, где имели неприятное столкновение с волхвом Вариисусом, окончившееся вразумлением последнего путем временного ослепления, но в итоге апостолы обратили в христианство римского проконсула Сергия Павла. Согласно преданию, апостолы прошли через Китион, где рукоположили во епископа св. Лазаря Четверодневного, некогда бежавшего на Кипр от преследовавших его иудеев (см.: Ин. 12: 10); следовательно, можно предположить, что путь их шел и далее по побережью, и после Китиона они пришли сначала в Амафунт, затем в Курион, и только потом – в Пафос, расположенный на другом конце острова по отношению к Саламину.

«Деяния апостолов» св. евангелиста Луки подробно описывают миссию Павла и Варнавы по распространению христианства на Кипре, в Малой Азии и т. д.; к этой книге мы и отсылаем благочестивого читателя за подробностями. Важно подчеркнуть, что в самом начале благовествования в Малой Азии Иоанн-Марк покинул апостолов в городе Пергия и вернулся в Иерусалим; этого ему апостол Павел, в принципе, так и не простил, но и Варнава поддержал племянника – в результате апостолы расстались: «Павел же и Варнава жили в Антиохии, уча и благовествуя, вместе с другими многими, слово Господне. По некотором времени Павел сказал Варнаве: пойдем опять, посетим братьев наших по всем городам, в которых мы проповедали слово Господне, как они живут. Варнава хотел взять с собою Иоанна, называемого Марком. Но Павел полагал не брать отставшего от них в Памфилии и не шедшего с ними на дело, на которое они были посланы. Отсюда произошло огорчение, так что они разлучились друг с другом; и Варнава, взяв Марка, отплыл в Кипр; а Павел, избрав себе Силу, отправился, быв поручен братиями благодати Божией, и проходил Сирию и Киликию, утверждая церкви» (Деян. 15: 35–47).

На Кипре во время своего второго миссионерского путешествия по родному острову Варнава «…немалыя тамо подъя труды, даже народ мног ко Христу обрати». После этого он был с проповедью в Риме, причем получается, что именно он первым прибыл в столицу мира с евангельским словом; затем он отправился в Милан, где основал епископскую кафедру; эти известия частично согласуются с предположением Э. Ренана, что около 64 г. Варнава пребывал в Эфесе, покинув Рим после массовых казней христан Нероном; далее, хотя св. Димитрий Ростовский об этом не пишет, но об этом свидетельствует церковное предание, он подвизался и в египетской Александрии, где впоследствии пострадал его спутник и родной племянник Марк. После многих благовестнических трудов по Римской империи дядя с племянником вновь вернулись для проповеди на Кипр, и около 61 или 76 г. от Рождества Христова св. апостол Варнава был побит камнями в Саламине. Так завершилось третье миссионерское путешествие апостола Варнавы по родному Кипру.

Интересный литературный памятник V века, называемый «Путешествия и мученичество св. Апостола Варнавы» и известный также как просто «Деяния Варнавы», является апокрифом; сам текст представляется как бы написанным от лица евангелиста Марка, однако это неверно по многим причинам; одна из главных – несоответствие хронологии миссионерских путешествий Варнавы. Получается, что после размолвки с Павлом он сразу вернулся на Кипр и был убит. Затем в книге сказано о том, что тело Варнавы было сожжено в прах, хотя впоследствии, в 477, 478 или 489 г., в церковной истории будет явлено свидетельство о том, что мощи апостола от огня не пострадали и оказались нетленными. Также нет уверенности, что св. Марк положил на останки дяди Евангелие от Матфея (хотя эту версию разделяет и св. Димитрий Ростовский); гораздо вероятнее предположить, что св. Марк положил свое Евангелие, – и эта версия разделяется многими исследователями, в частности, турецким ученым Фатихом Чимоком в его замечательной и авторитетной книге «Saint Paul in Anatolia and Cyprus».

Памятуя все это, тем не менее теперь можно обратиться к апокрифическим «Деяниям Варнавы»; поскольку не исключено, что анонимный автор V века действительно хотя бы понаслышке знал какие-то реальные подробности последнего путешествия апостола Варнавы, пусть даже и искаженные веками. Внушает доверие упоминание святого Ираклидия, кипрского святого, а также иудейского противодействия распространению Евангелия, руководимого все тем же врагом апостолов, кипрским волхвом Вариисусом, что фигурирует в «Деяниях» Луки касательно противоборства проповеди Павла в Пафосе; но даже если эта книга есть просто плод благочестивого литературного размышления или фантазии на тему, она все равно интересна даже и этим.

Интересны, кстати, замечания Ф. Чимока о кипрском иудействе: «В Саламине имелось большое еврейское сообщество, перебравшееся на остров после того, как Август сдал соляные копи в аренду царю Ироду Великому (37—4 гг. до н. э.). Первые уверовавшие тоже были евреи, вынужденные бежать из Иерусалима, когда начались преследования (Деян. 11: 19). В «Деяниях апостолов» упоминается один из обращенных киприотов – Мнасон, киприот, давний ученик, в чьем доме Павел останавливался в Иерусалиме, когда он вернулся из своего третьего путешествия. Информации о содержании проповеди апостолов на Кипре нет – кроме того, что они проповедовали слово Божие в синагогах. Апокрифические «Деяния Варнавы» V века упоминают синагогу, которая была «…около места, называемого Библия, где Варнава, развернув Евангелие, которое он получил от своего соработника Матфея, начал учить иудеев». Раскопки в Саламине не выявили синагог эпохи Павла или более позднего времени. Все ранние синагоги были уничтожены после большого иудейского восстания, которое началось в Египте и распространилось на остров (115–117 гг.). Историк Ренан пишет, что во время него «фанатики разрушили город Саламин и вырезали все его население». Писания историка II–III веков Диона Кассия ныне подвергаются сомнению с еврейской стороны; с основанием или без такового – решить беспристрастно сложно. По крайней мере, подлинный текст таков: «Иудеи, живущие в Кирене, выбрав в качестве своего предводителя некоего Андрея, стали убивать и римлян, и греков; при этом они поедали их плоть, делали из их кишок пояса, натирали себя их кровью и, содрав с них кожу, надевали ее на себя как одежду; многих они распиливали надвое, начиная с головы; одних они отдавали [на растерзание] диким зверям, других заставляли биться в качестве гладиаторов. Всего же погублено было двадцать тысяч двести человек. Множество подобных бесчинств учинили они и в Египте, а также на Кипре под предводительством некоего Артемиона: здесь также погибло сорок тысяч двести человек. Вот почему ни одному иудею не дозволено ступать на этот [остров], и, даже если кого-то [из них] занесет на его берега бурей, его обрекают смерти. Вместе с другими [военачальниками] иудеев привел к покорности Лусий, посланный Траяном». Когда восстание было подавлено, по приказу императора Траяна «ни одному еврею не дозволено появиться на острове».

Ниже приводится отрывок из «Деяний Варнавы», посвященный последнему путешествию апостола по Кипру и его мученической смерти: «Мы приплыли на Кипр ночью; прибыв в место, именуемое Кроммиакита, мы встретили Тимона и Аристона, служителей храма, в доме у которых мы и остановились. И Тимон страдал от сильного жара. И, возложив на него руки, мы тотчас же избавили его от жара, призвав Имя Господа Иисуса. И Варнава получил свидетельства от Матфея, книгу Слова Божьего, и рассказ о чудесах и учениях. Это Варнава возлагал на каждого больного, к которому мы приходили, и это мгновенно излечивало их от их страданий. И когда мы пришли в Лапиф, и в театре праздновали торжество в честь идола, нам не позволили войти в город, но мы немного оставались у ворот. И Тимон, после того как поднялся от болезни, пошел с нами. И уйдя из Лапифа, мы путешествовали по горам и пришли в город Лампадист, из которого родом и был Тимон; более того, оказалось также, что Ираклий был там, и мы остановились у него. Он был из города Тамас и пришел навестить своих родственников; и Варнава, посмотрев пристально на него, узнал его, поскольку они были вместе в Китии с Павлом; ему также Святой Дух был дан в крещении, и он изменил имя на Ираклида. И поставив его епископом на Кипре и утвердив церковь в Тамасе, мы оставили его в доме братьев, которые жили там. И перейдя через горы, именуемые Хионоды, мы пришли в Старый Пафос и встретили там Родона, служителя храма, который также уверовав, сопровождал нас. И мы встретили некоего иудея по имени Вариесу, шедшего из Пафоса, который также узнал Варнаву, быв прежде вместе с Павлом. Он не хотел, чтобы мы шли в Пафос; но, свернув, мы пошли в Курий. И мы нашли некую отвратительную расу, игравшую на дороге недалеко от города, которую составляло множество обнаженных женщин и мужчин. И были великий обман и заблуждение на том месте. И Варнава, обратясь, обличал их; и западная часть пала, так что много было раненых, и многие из них умерли, а остальные бежали в храм Аполлона, который был близ… (пропуск в тексте. – Е.С.) в городе, именуемого священным. И когда мы подошли к храму, великое множество бывших там евреев, положивших имущество к Вариесу, стояло вне города и не позволяло нам войти в город; но мы провели вечер под деревом у города и оставались там. На следующий день мы пришли в некое селение, где жил Аристоклиан. Он был прокаженный, излеченный в Антиохии, которого Павел и Варнава также отметили печатью епископства и послали в его селение на Кипр, потому что там было много эллинов. И мы были приняты им в пещере в горах, и оставались там один день. И оттуда мы пришли в Амаф, и там было множество эллинов в храме на горе, падших женщин и мужчин, приносивших возлияния. Там тоже Вариесу, узнав о нашем отправлении, убедил народ иудейский и не позволил нам войти в город; но некая женщина, вдова, восьмидесяти лет, выйдя за город и тоже не поклоняющаяся идолам, подойдя к нам, приняла нас в свой дом на час. И когда мы вышли оттуда, мы отрясли прах с наших ног против храма, где совершалось скверное возлияние. И уйдя оттуда, мы прошли по пустынным местам, и Тимон также сопровождал нас. И придя в Китий, где также стоял великий шум на ипподроме, и узнав о том, мы ушли из города, все отрясая пыль с наших ног, ибо никто не принял нас, разве что мы пробыли час у ворот возле водоканала. И отплыв из Кития, мы прибыли в Саламис и высадились на так называемых Островках, где было место, полное идолов; и там были великие торжества и возлияния. И встретив там опять Ираклида, мы научали его провозглашать Евангелие Божие и поставлять церкви и служителей в них. И войдя в Саламис, мы пришли в синагогу рядом с местом, именуемым Библия; и когда мы вошли в нее, Варнава, развернув Евангелие, полученное им от Матфея, своего соработника, начал учить иудеев. И Вариесу, прибывший через два дня, после того как было научено немало иудеев, был в бешенстве и собрал множество иудеев; и они, схватив Варнаву, решили предать его Ипатию, наместнику Саламиса. И принудив его уйти к наместнику, евреи, узнав, что благочестивый иевусей, родственник Нерона, имеет дела на Кипре, ночью схватили Варнаву и, навязав ему веревку на шею, потащили его из синагоги на ипподром, и выйдя из города, став вокруг него, они сожгли его огнем так, что даже его кости превратились в прах. И тою же ночью, взяв его прах, они положили его в одежду и, завязав ее кожей, намеревались бросить его в море. Но я, найдя удобный случай в темноте, был в силах унести его вместе с Тимоном и Родоном. Мы пришли в некое место, в пещеру, и положили его там, где прежде обитал народ иевусеев. И найдя там потайное место, мы схоронили его в нем, вместе со свидетельствами, которые он получил от Матфея. И это было в четвертый час ночи второго дня недели. И когда мы скрылись в этом месте, иудеи немало искали нас; и почти найдя нас, они преследовали нас до самого селения ледрийцев; и мы, найдя и там пещеру рядом с селением, укрылись в ней, и так ускользнули от них. И мы скрывались в этой пещере три дня; и когда иудеи ушли, мы ночью вышли и покинули это место. И взяв с собою Аристона и Родона, мы пришли в селение Лимны. И придя на берег, мы увидели египетский корабль; и сев на него, мы приплыли в Александрию. И там я остался, научая братьев, что явилось Слово Божие, просвещая их и проповедуя то, чему я был научен от апостолов Христовых, которые и крестили меня во Имя Отца и Сына и Святого Духа и которые изменили мне имя на Марка в водах крещения, которыми я также надеюсь привести многих к славе Божьей в Его благодати; ибо Ему подобает честь и вечная слава. Аминь».

Иаков Ворагинский так пишет в своей «Золотой легенде» (судя по всему, он не был незнаком с этим апокрифом – либо существовало какое-то предание, бывшее источником обоих сочинений); благодаря некоторым интересным подробностям процитируем и архиепископа Генуэзского: «Варнава отправился в Саламин, и там маг Елимас возбудил против него весь народ. Евреи связали Варнаву и, после того как он отказался повторить за ними проклятия, потащили его и повесили в наказание перед городским судилищем. Но когда узнали, что в Саламин прибывает Евсевий, важный и влиятельный родственник Нерона, то испугались, что заберет он от них Варнаву и отпустит. Поэтому они надели ему веревку на шею, притащили к городским воротам и там без всяких церемоний сожгли живьем. Но и тогда еще не были удовлетворены евреи, ибо положили кости Варнавы в свинцовый гроб и пошли топить его в море. Но Иоанн, ученик его, поднялся ночью с двумя товарищами, спас мощи и положил их в тайной гробнице. Там, согласно Зигеберту, они оставались до времен императора Зенона и папы Геласия».

В изложении св. Димитрия Ростовского кончина св. апостола выглядит так: предвидя свою мученическую кончину, он сначала проповедал народу, а затем сказал Марку, где обрести его тело и похоронить. Затем в синагоге пришедшие из Сирии иудеи возмутили соплеменников, и они вывели апостола за пределы города, побили камнями, а тело бросили в огонь. Марк обрел его непострадавшим от огня, предал погребению в 5 стадиях от города и отправился в Эфес, где возвестил Павлу о кончине Варнавы. А в Саламине «бысть же по убиении Варнавы святаго… велие от еврей на верных гонение, и разбегошася оттуду вси, аможе кто можаще. От того времени безвестно сотворися то место, идеже честныя Апостола святаго Варнавы мощи погребены быша».

Автокефальной (то есть независимой) Кипрская церковь была признана еще на Третьем Вселенском соборе в Эфесе (431 г.), однако позднее, в царствование византийского императора Зенона (435–491, правил с 474 г.), кипрский архиепископ Анфимий был весьма удручен тем, что антиохийский патриарх еретик Петр Кнафей, не подчинившийся решениям Четвертого Вселенского собора в Халкидоне, хотел прибрать Кипр под свою юрисдикцию. Дело могло спасти только доказательство того, что Кипрская церковь, являясь церковью, основанной апостолами, действительно имеет право на автокефалию. И тогда – весьма вовремя – были обретены мощи св. апостола Варнавы, опознанные по Евангелию Марка (или Матфея) на груди. Естественно, сам святой трижды явился Анфимию во сне, назвался и указал, где обрести его мощи. Обретение мощей св. Варнавы повлияло на решение василевса объявить Кипрскую церковь автокефальной. Насчет даты этого эпохального события сведения расходятся. Наиболее приемлемыми считаются 477, 478 или 489 гг. как подходящие ко времени правления Зенона (т. о. часто приводимая в церковных календарях дата 448 г. ошибочна, тем более что при этом указывается правление Зенона). Но факт в том, что император Зенон в подтверждение автокефалии даровал кипрскому архиепископу так называемые «три привилегии», т. е. право подписываться красной киноварью, носить порфирные одежды вместо черных под облачениями и использовать царский скипетр вместо епископского посоха (Кипрская церковь – единственная, имеющая такую приилегию, сохраняющуюся, кстати говоря, доныне). Мощи апостола василевс, в отличие от многих его предшественников и преемников, с острова не забрал, но испросил у Анфимия обретенное вместе с ними Евангелие, которое обложил золотом и драгоценными камнями и хранил в дворцовом храме. Близ места захоронения апостола был воздвигнут монастырь, а над его погребальной пещерой – часовня. Существующие ныне монастырские здания, конечно, более позднего времени. Турецкая оккупация 1974 г. разорила обитель. Огромный византийский трехкупольный собор X века типа сводчатой базилики (ныне сохранились лишь два купола; после частичного обрушения храм был восстановлен в 1756 г. в укороченном виде), аналогом которого является лишь храм Лазаря Четверодневного в кипрской Ларнаке, был возведен на руинах базилики V века, от которой доныне уцелели небольшие фрагменты перед апсидой собора. Конструкция собора очень интересна. Обратимся к труду А.К. Коровиной и Н.А. Сидоровой «Города Кипра», где о нем сказано следующее: «Из восточных провинций Византийской империи пришел на Кипр новый тип архитектурного сооружения – сводчатые базилики. Их крепкие стены, сложенные из тесаных блоков известняка, хорошо противостояли разрушительным набегам арабов, а мощные каменные своды не боялись пожаров, от которых погибали раннехристианские базилики, перекрытые деревянными двускатными кровлями. Но низкий полуциркульный свод не имел окон, и внутренность церкви оставалась полутемной; таких церквей на острове – в полуразрушенном состоянии – сохранилось немного. Более широкое распространение получил другой тип сводчатой базилики – с одним или несколькими куполами. Этот тип базилики был хорошо известен в византийской архитектуре. Однако киприоты не заимствовали механически новые архитектурные формы у своих соседей; используя их, они создали свои, своеобразные варианты, не встречающиеся в других местах обширной Византийской империи… [Храм апостола Варнавы] представляет собой в плане как бы удвоенный крест или, скорее, базилику, дважды пересеченную поперечными нефами, причем на каждом из пересечений воздвигнуто по куполу».

Жаль, что авторы, издавшие книгу в 1973 г., не описали внутреннее убранство храма, потому что всего лишь год спустя монастырь Св. апостола Варнавы перешел под власть турок вместе с северной частью Кипра, и литургическая жизнь в нем была прекращена. Византийский храм практически лишен росписей и превращен в «музей икон», поистине являющий собой достойное жалости зрелище: в него турки собрали уцелевшие иконы изо всех разоренных ими церквей и развесили их, так сказать, в тематическом порядке: на стенах висят подряд по пять икон св. Георгия и св. Пантелеимона, два св. Николая, два образа трех иерархов – Иоанна Златоуста, Василия Великого и Григория Богослова – и так далее. Единственная уцелевшая роспись, повествующая об обретении мощей св. апостола Варнавы, обезображена. В кельях изгнанных из обители монахов – археологический музей. Гробница апостола в подземном склепе часовни пуста, и настоящее местонахождение его св. мощей неизвестно – есть мнение, что они находятся в Италии, но оно ничем не подтверждено. Тем не менее греческое духовенство не забывает святыню, и порой греческие монахи – практически полуподпольно – ранним утром проникают в склеп и служат молебны.

Завершив повествование о святом апостоле Варнаве, перейдем к изложению христианской истории Саламина. Около 306 г. в городе пострадали пресвитер Аристоклий, диакон Димитриан и чтец Афанасий. Первый служил в городе Тамасе, но, испугавшись гонения Максимиана, укрылся в пещере на горе, но Бог повелел ему идти в Саламин и там пострадать. Получив божественное подкрепление своих слабых духовных сил, он пришел в окрестности Саламина, в церковь Апостола Варнавы, как сказано у св. Димитрия Ростовского – неизвестно, стояла ли она на месте учрежденного при василевсе Зеноне монастыря, или же нет. Там он встретился с Димитрианом и Афанасием и поведал о чудесном явлении. Тогда они втроем пошли в Саламин и стали проповедовать имя Христово, обличая языческое нечестие. Игемон повелел отрубить Аристоклу голову; такая же участь постигла и его спутников после пыток огнем.

После победы христианства обагренный мученической кровью саламинская кафедра стала ведущей на Кипре. В лике святых прославлены несколько ее предстоятелей, в том числе епископ Нифонт (IV в.), Епифаний Премудрый (умер в 403 г.), его преемник Савин и Григорий, время жизни которого установить не удалось, но про которого св. Димитрий Ростовский пишет, что он «с миром скончася».

Святитель Нифонт, родом пафлагонянин, будучи в миру, в юношеские годы вел разгульную жизнь, но, получив вразумление свыше, изменил свой образ жизни и много лет подвизался монахом; в старости, пройдя за краткий срок степени диакона, пресвитера, став архиереем, он был послан из Александрии на Кипр, в Констанцию (так с IV века стал называться Саламин, разрушенный землетрясениями I и особенно IV века, восстановленный Констанцием Вторым (324–361, правил с 337 г. н. э.) и названный им в свою честь), занять вдовствующую после кончины святителя Христофора епископскую кафедру. Там он «… нача с прилежанием многим пасти овцы Христовы, пекущися о спасении их. Бяше же сиротам и вдовицам аки истинный отец, немощным благодетель и врач безмезден, к сим же и чудеса сотвори различныя». Неизвестно, долго ли св. Нифонт возглавлял Кипрскую церковь; за три дня до кончины его посетил великий святитель Афанасий Александрийский и они беседовали. После кончины св. Нифонт при всеобщей скорби саламинцев был погребен в храме Свв. Апостолов.

Святой Епифаний Премудрый родом был финикийский иудей. В молодости он получил хорошее образование, однако, когда он увидел, как некий монах Лукиан отдал нищему свою одежду, был потрясен и, крестившись, стал его учеником и впоследствии монахом Маюмского монастыря в Палестине, основанного св. преподобным Илларионом, который уже знаком читателю по рассказу о замке Св. Иллариона близ Кирении. Св. Илларион стал его наставником. Святые разлучились, когда Илларион уплыл на Кипр, но впоследствии к нему прибыл и Епифаний. Спустя два месяца наставник послал его занять осиротевшую епископскую кафедру Саламина (около 367 г.).

За свою благочестивую и добродетельную жизнь, премудрость и сострадание к несчастным св. Епифаний снискал почти всеобщую любовь саламинцев; «почти» сказано потому, что всегда находились клеветники или завистники, восстававшие против святого, однако происки лукавых не смогли его одолеть, и он 36 лет оставался на высшей саламинской кафедре. Как писатель, он прославился двумя фундаментальными сочинениями против ересей – «Анкоратом» против ариан и духоборцев, и «Панарием», опровергающим 100 ересей, а также рядом иных сочинений, в числе которых «Книга о весах и мерах», комментарии к «Физиологу», «О камнях», «О 22 пророках Ветхого Завета и трех Нового Завета и о 12 апостолах и 70 учениках Христовых», многочисленные слова и проповеди.

Закат жизненного пути святого был связан с позорным судилищем, устроенным императрицей Евдоксией и патриархом Александрийским Феофилом над святителем Иоанном Златоустом. Св. Епифаний был вызван в Константинополь. И, хотя между обоими святителями были известные верховодам судилища трения (на что они и рассчитывали), св. Епифаний не только отказался участвовать в этом непотребном действе, но покинул Константинополь, по дороге на Кипр скончался на корабле и был погребен в Саламине в построенном им храме (403 г.). Седьмой Вселенский собор (787 г.) дал св. Епифанию почетное звание отца и учителя Церкви.

Однако все проходит на этом свете – так же и мирская слава Саламина. Вернув в IV веке н. э. столичный статус от разрушенного землетрясениями 332 и 342 гг. Пафоса (бывшего столицей при римлянах), город Констанция (бывший Саламин) наслаждался им недолго. С веками гавань города заилилась, а арабские нашествия полностью разорили его. После очередного арабского набега жители Саламина оставили свой город и перешли на жительство в соседний город Арсиною, ныне более известный как Фамагуста. Запустевший же Саламин долгие века использовался как каменоломня; многие фрагменты его архитектурных деталей, особенно колонны, капители и фризы, были использованы франками и венецианцами в Никосии и Фамагусте. Возросший в XVIII–XIX вв. интерес европейцев к Античности выразился в расхищении погребенных под слоем земли богатств древнего города; следы работы «черных копателей» – контрабандистов видны доныне: у многих саламинских статуй, ныне выставленных в бане, нет голов. Осмотрим, что же осталось от древнего города ныне.

Только сравнительно недавно – в начале второй половины XX века – на территории Саламина начались раскопки, и античный город вновь увидел свет солнца. Большая часть города, впрочем, еще покоится под покрытой колючими зарослями землей – его участок огорожен колючей же проволокой; говорят, на то, чтобы раскопать весь город и реконструировать его развалины, понадобится сто лет. Работы, начатые греческими и европейскими учеными, были прерваны все в том же 1974 г., однако с недавнего времени турки и своими силами все же вполне успешно (хотя и не очень рьяно, поскольку неизвестно, кому все это в итоге достанется) восстанавливают то, что уже было раскопано до них, – в частности, великолепный мраморный форум с палестрой (наследницей эллинистического и римского гимнасиев), обставленной восстановленной в 1952–1953 гг. коринфской колоннадой; греко-римский театр времен императора Августа на 15 000 зрителей (раскопан в 1959 г.; правда, от подлинного сооружения из 50 рядов остались лишь несколько нижних, остальное – новодел; на оставшихся пьедесталах некогда возвышались статуи Коммода, Константина и Максенция), фрагменты стадиона и амфитеатра, цистерна и бани при мраморном форуме, в которых сохранились фрагменты мозаик и даже росписей (зеленая нимфа, увлекающая спутника Геракла Гиласа), римская вилла, агора – или каменный форум, гранитный форум с обломками египетских колонн из материала, давшего этому форуму свое условное название; храм Зевса римского периода, возведенный в честь Ливии – жены Августа; городские стены, многочисленные гробницы, распространившиеся далеко за пределы собственно города, вплоть до монастыря Св. Варнавы. От христианской эпохи до нас дошли руины двух базилик и нескольких более мелких храмов. Базилика Кампанопетра была возведена в IV веке н. э.; в центральной из трех ее апсид располагались трон епископа и сиденья для духовенства. Семинефная базилика Св. Епифания, построенная при этом святителе, была самой большой на острове; его мраморная гробница до сих пор пребывает у южной апсиды (мощи увез в Константинополь известный собиратель реликвий император Лев Шестой – он же вывез мощи св. Марии Магдалины из Эфеса, о чем мы уже рассказывали в соответствующем месте 3-й части нашей книги, и мощи св. Лазаря Четверодневного, бывшего по воскресении епископом кипрского города Китион).

Покинув Саламин, переместимся вместе с его обитателями в Фамагусту. Город был практически заново основан египетским царем Птолемеем Вторым Филадельфом (правил в 283–246 гг. до н. э.) на месте древнего города Мария (разрушенного его отцом, Птолемеем Первым) и назван им в честь любимой жены и, по перенятому у египтян фараонскому обычаю, сестры Арсинои. Переселенцы из Саламина назвали город Аммохостос – буквально «спрятанный в песках», и это свое название он для греков сохраняет до сих пор; в мире город известен под названием Фамагуста, данным ему европейскими завоевателями Кипра, а турки именуют его на свой лад – Газимагуса. Леонтий Махерас упоминает в своей хронике местных святейших епископов Николая и Аркадия. Согласно патриарху Никифору (IX век), жена императора Юстиниана Феодора (ок. 500–548 гг.) родилась в Фамагусте. О ней можно было бы многое написать, но это слишком уж известный персонаж, все уже давным-давно написано, начиная с Прокопия; вспомним одно, как дочь простого дрессировщика медведей в 532 г. преподала урок государственности византийскому императору, своему мужу: когда напуганный народным восстанием «Ника» Юстиниан решил, по совету дрожавших за свои жизни придворных, бежать из Константинополя, она сказала, что остается во дворце: «Тот, кто появился на свет, не может не умереть, но тому, кто однажды царствовал, быть беглецом невыносимо. Порфира – лучший саван!»

Впервые Европа широко узнала о Фамагусте в 1191 году, когда ее взял Ричард Львиное Сердце. Местный гарнизон не был готов к стремительному марш-броску английского короля по побережью из Лимасола через Китион (Ларнаку) и был застигнут врасплох. Чуть позже из Фамагусты король-крестоносец отплыл в Святую землю.

Крах тамошних крестоносных государств привел к массовой миграции на Кипр изгнанных сарацинами рыцарей, монахов, купцов – и тогда Фамагуста расцвела, причем настолько, что стала считаться одним из богатейших городов христианского мира. Бернгард Куглер, в частности, пишет в своей «Истории Крестовых походов»: «Генрих II (1285–1324) потерял Аккон, а в Кипре также вел жалкую жизнь, потому что был во вражде со своими братьями, которые временами устраняли его от престола, кроме того, он часто тяжело страдал от припадков болезни и наконец умер, не оставив наследника. Несмотря на то, годы его правления составляют начало самого блестящего времени средневекового Кипра. Большинство рыцарей и купцов, которые тогда покинули в бегстве старые сирийские жилища, не пошли с госпиталитами на Родос и с армянами в Лаяццо, но усилили оборонительную и рабочую силу цветущего острова. Кроме того, пришли новые поселенцы с Запада, прельщенные богатствами этого самого передового поста франкского господства, и таким образом Кипр сделался в XIV столетии мощной и необходимой границей католического христианства. Граждане европейских торговых городов перенесли в Кипр свои колониальные общины, которых не могли больше поддерживать в Сирии. Фамагуста, гавань, воспетая и прославленная в сагах и сказках, сделалась главным пунктом их деятельности. Здесь нагружались на корабли продукты острова, сахар и вино, хлопчатая бумага и золотые нитки. Все сокровища Азии, все продукты Европы встречались здесь в таких же огромных количествах, как раньше разве в Акконе. Ослепительное богатство наполняло дома этого города, и к этому вскоре достаточно присоединились также роскошь и наслаждения всякого рода. Особенные влияния со стороны Европы благоприятствовали этому развитию жизни острова. В первые десятилетия после падения Аккона еще жила надежда на освобождение Иерусалима при помощи новых Крестовых походов. Но христиане думали, что лучше всего подготовятся к будущей войне, если прервут всякие мирные сношения с мусульманами. Египтяне нуждались в строительном материале и железе Европы и наполняли свою военную кассу из пошлины, которую налагали на торговлю: действительно, можно было повредить им самым тяжелым образом, прервав с ними всякие сношения. Поэтому Римская церковь попробовала строжайшими приказаниями запретить безбожную торговлю с египтянами и, если возможно, со всеми магометанами: правда, церковь достигла немногого, потому что этой мерой слишком вредила сильным частным интересам, а наконец при том унижении, до которого она упала в Авиньоне, она за деньги давала дозволения на такую торговлю; но на некоторое время сношениям с областью мамлюков грозила большая опасность; были высланы военные корабли для того, чтобы в открытом море ловить “дурных христиан” которые решались плыть в Александрию или Дамиетту, и киприоты извлекли из этого величайшие выгоды. Они не только ревностно принялись за выгодную морскую полицию, но они с радостью увидали также, что западные купцы из страха от церковных угроз все в большем числе направляли свой путь к Фамагусте, то есть к христианской гавани, куда могли являться без опасений, но откуда так же безопасно поддерживались живейшие сношения с соседним материком».

Недаром на Фамагусту в первую очередь позарились генуэзцы, когда королева Элеонора втянула их в кипрский конфликт с венецианцами и Лузиньянами. Началось все, скажем так, малообещающе в смысле войны – на коронации Петра Второго в Фамагусте (1372 г.) венецианцы заняли место по правую руку от короля, которое раньше принадлежало генуэзцам. Конфликт перешел в кровавую стычку на пиру, последовали генуэзские погромы, и все с попустительства короля; папа по ходатайству королевы-матери (Элеонора хочет воспользоваться случаем и устранить от власти братьев покойного мужа) вступается за генуэзцев. В итоге – война! Франки не смогли удержать город в 1373 году, и он стал яблоком раздора между тремя вышеперечисленными силами, в результате чего от постоянных осад начал приходить и разрушение. Далее Куглер пишет: «При… Петре Втором, который правил до 1382 года, началось падение небольшого государства. С гордыми итальянскими колониальными общинами королям Кипра уже до сих пор пришлось выдержать несколько неприятных столкновений, но теперь случился особенно тяжелый раздор с генуэзцами, которые наконец… присвоили себе Фамагусту, монополизировали для себя тамошнюю торговлю и совершенно сломили силу Кипрского государства тяжелыми военными контрибуциями, которые на него наложили. Король Петр Второй и его преемники много раз, но тщетно старались избавиться от жестоких оков, которые на них наложили генуэзцы. Несчастные войны отчасти с могущественной морской республикой, отчасти с египетскими султанами приводили их все в более и более стесненное положение. Кипрская государственная казна, наполненная некогда через край, вскоре совсем опустела, и блеск Фамагусты также быстро поблек, потому что генуэзцы были слишком слабы, чтобы с тем же оживлением продолжать торговлю [с половиной] мира, которая там процветала до их монопольного господства. Раздоры в королевском доме и враждебные столкновения между католическим и греческим населением острова довершили беду».

Впрочем, Фамагуста оказалась на деле вовсе не таким подарком, каким казалась, и генуэзцы оказались в ней меж трех огней – Лузиньянами, мамлюками-египтянами и турками, так что даже в мирные времена они чувствовали себя, как в осаде. Скромный гарнизон, вряд ли превышавший в лучшие времена 350–500 человек, к концу генуэзской оккупации достигал едва 200; крепость защищали порядка 50 бомбард. Одна плата военным и морякам (получавшим несравненно меньше) обходилась фамагустцам примерно в 150 000 золотых византинов в год. С поставкой продовольствия были проблемы, торговля быстро угасла из-за всеобщей изоляции; решили, как любое недальновидное правительство, сэкономить на воинах – гарнизон сократили, плату ему довели до 90 000 византинов; этим попытался воспользоваться король Иаков Второй, в 1441 г. штурмовавший Фамагусту с суши и моря, но безуспешно. Генуэзцы начали было шевелиться, генуэзский банк св. Георгия даже выпустил фамагустские акции на 10 000 лир, но все оказалось без толку, ибо, как подытоживает исследовательница кипрского Средневековья С.В. Близнюк в своей статье «Фамагуста начеку», «метрополия… не предприняла никаких реальных шагов… В последние годы пребывания генуэзцев в Фамагусте город явно не выполнял своей основной функции как крупнейший торговый центр Леванта. Следовательно, он не приносил ожидаемых доходов. В связи с этим правительство все меньше и меньше уделяет внимание его проблемам, бросив соотечественников в нем практически на произвол судьбы. Содержание Фамагусты стало слишком дорого обходиться казне».

В итоге на закате правления Лузиньянов король Иаков Второй в 1464 г. сумел-таки со второй попытки (первая была в 1463 г.) вернуть город, некогда фактически бывший второй столицей Лузиньянов, ведь именно в фамагустском соборе Св. Николая они венчались на царство как номинальные короли Иерусалима; в нем король-освободитель и был погребен. Ведь Фамагуста после уничтожения последних владений крестоносцев в Палестине (1291 г.) практически была приравнена к Иерусалиму по своему священному статусу, как пишет та же С.В. Близнюк в своей книге «Короли Кипра в эпоху Крестовых походов»: «После завоевания мамлюками Акры венчание кипрских королей иерусалимской короной стало проводиться в Фамагусте в соборе св. Николая. С 1291 г. Фамагуста, до сей поры являвшаяся простым епископством, стала своеобразным воплощением «святого города Иерусалима», его преемницей и символом. Фамагуста как бы становится столицей Иерусалимского королевства. Именно здесь, начиная с Гуго Четвертого (1324–1359) кипрские короли венчались иерусалимской короной (Гуго его и достроил. – Е.С.) …здесь при коронации соблюдался и сохранялся церемониал Иерусалимского королевства, который отличался от церемониала, принятого в Никосии при возложении кипрской короны».

Когда на Кипре обосновались венецианцы (вероятно даже, что последние короли Кипра, Иаков Второй и его сын, король-младенец Иаков Третий, были ими отравлены; престол (вопреки завещанию Иакова!) перешел к вдове Иакова Второго венецианке Катерине Корнаро, а уж ее соотечественники, затерроризировав Катерину, в конце концов добились от нее передачи острова Венеции в 1489 г.), они, смертельно (но по справедливости) напуганные осадой Родоса турками в 1480 г., деятельно восстановили франко-византийские укрепления, превратив Фамагусту в опорный пункт сопротивления турецким завоевателям; известно, что в проектировании и возведении фамагустских бастионов принял непосредственное участие великий Леонардо да Винчи, бывший не только деятелем искусства, но и первоклассным изобретателем и военным инженером (в то время – на службе герцога Миланского). Стены крепости достигали 17 метров высоты и 9 метров толщины; окружавший фамагустскую крепость наполненный водой ров был шириной в 46 метров; трое ворот были настоящими отдельными крепостями – юго-восточные Морские (архитектор Николо Приоли, создатель также многих иных башен Фамагусты), юго-западные в Равелине (1544 г.) и северо-западные, в бастионе Мартиненго (1558–1562 гг., архитектор, возможно, Сан-Микеле, однако его имя носит другой бастион 1560 г., у цитадели – «замка Отелло», бастион же Мартиненго назван в честь графа Геркулеса Мартиненго).

С 1489 г. Кипр – последний бастион на пути захватчиков. В 1505–1508 гг. венецианским главнокомандующим на Кипре был Христофоро Моро (то есть Мавр), печально прославившийся своим «разводом по-итальянски»: он задушил свою супругу и сбросил ее тело в море с той самой башни, что ныне стала достопримечательностью Фамагусты под названием «Башня Отелло» (1492 г. постройки) – поскольку именно это историческое происшествие легло в основу знаменитой трагедии Уильяма Шекспира о ревнивом венецианском мавре.

Впрочем, та же история излагается Джиральди Чинтио (1504–1573) в его новелле «Венецианский мавр» – с той лишь разницей, что ревнивый мавр и оклеветавший его жену поручик убили Дездемону мешком с песком (чтоб на теле не осталось следов насилия), после чего инсценировали несчастный случай – обрушение потолочной балки. Детали, в принципе, не важны; все равно, в основе литературных произведений – реальное событие, которому исследователь начала XX века Л. Полонский посвятил чуть ли не целое расследование. Чего стоит, например, такая деталь: платок Отелло, согласно пьесе, был украшен ягодами клубники, но именно три ягоды – правда, тутовника – были в гербе семейства Моро (причем эти ягоды отображали своеобразный каламбур: moro по-итальянски и «мавр», и «тутовое дерево»)! Этот герб, по крайней мере, еще в XIX веке был виден в «сенях», в которые ведет лестница Гигантов (надо полагать, во Дворце дожей в Венеции), а выстроил эти «сени» дед и тезка нашего героя, Христофоро Моро-старший, венецианский дож. Глухое эхо происшествия видно в хронике Мартино Сануто, который поместил под 27 октября 1508 г. следующую запись: «Сегодня был в коллегии (в Венеции) синьор Кристобаль Моро, бывший наместник на Кипре, ныне избранный командующим в Кандии (т. е. на Крите. – Е.С.), с бородою (в знак траура) по случаю смерти его жены». Запись от 5 ноября гласит: «Синьор Кристобаль Моро отказался от нового назначения и вместо него посылается другой командующий».

Согласитесь, это уже не литературная фантазия, а живой, можно сказать, почти протокольный документ, подтверждающий, по крайней мере, смерть жены Моро на Кипре и его там командование. Почему он отказался от нового назначения? Тут дальше догадок никуда не уйти, но они напрашиваются сами собой: может, из-за судебного процесса? По крайней мере, подмечено, что, когда Чинтио описывал фамагустскую драму, он никого (!) из действующих лиц не называет по имени, а лишь по должностям, за исключением Дездемоны – причем это имя можно просто перевести как «несчастная». Отсюда мораль: Чинтио прекрасно знал Венецию и был секретарем феррарского герцога, и, поскольку это скандальное происшествие было истинным, он просто не мог назвать ни одного правдивого имени, чтоб не обратить на свою голову гнев власть имущих. Назвав главного героя мавром, он и так сделал прекрасный намек для знающих ситуацию людей. Прошли века; про внука дожа все и думать позабыли, зато шекспировский ревнивый мавр стал ныне на Кипре весьма раскрученным брендом: – есть много ресторанов и таверн с его именем, и даже марка неплохого красного сухого вина тоже называется «Отелло».

С именем другого венецианского полководца – капитана Фамагусты Марка Антонио Брагадино – связан страшный рассказ о доблести венецианцев и вероломстве турок. Несколько лет Брагадино успешно отбивал атаки османов, но когда в 1570 г. началось настоящее завоевание, османы за 45 дней взяли столицу Кипра – Никосию, вырезав 20 000 человек. Голова венецианского правителя острова (по венецианской терминологии – лейтенанта) Николо Дандоло была прислана Брагадино турецким главнокомандующим Лала Мустафа-пашой в серебряном сосуде с сопроводительной информацией для размышления.

Лала Мустафа-паша, в юности бравший Родос в 1522 г., и его подручный Пиали-паша, зять султана, были людьми жестокими. Еще осаждая в 1565 г. Мальту, они прославились своими зверствами. К примеру, когда османы взяли форт Св. Эльма, Мустафа-паша приказал четвертовать всех пленников и все трупы павших, после чего привязать их к деревянным крестам и пустить на море, чтоб их прибило к замку Великого магистра Жана де Ла Валета. Старый магистр оказался человеком не пугливым и в ответ приказал обезглавить всех пленных турок и выпалить их головами из пушек в стан турок.

Как мы помним, комендант киренийского замка Мудаццо, получив «послание» от Мустафа-паши, поспешил сдать вверенную ему твердыню. Брагадино оказался не из того теста. 18 сентября 1570 г. османы с суши и с моря осадили Фамагусту. Много примеров доблести было явлено в это время. Осажденных воинов было 7000 человек (в апреле 1571 г. Брагадино сумел эвакуировать из крепости 5000 гражданских как «лишних ртов», но, разумеется, ушли не все), а турки потеряли под стенами города-крепости 40 000 человек из 200 000! Осажденные активно оборонялись, делали частые вылазки, порой громя сам турецкий лагерь. В конце января 1571 г. венецианцы Марко и Маркантонио Кверини сумели прорваться к осажденным и провести небольшую подмогу – 1500 человек. Потом Марко неустанно нападал на турецкие корабли, блокировавшие Фамагусту, затем прорвался на Крит за подкреплением, но провести его назад уже не смог: на помощь осаждавшим прибыл флот Али-бея; брат Марко был убит турками при сдаче крепости.

В конце апреля османы повели гигантские саперные работы, выстроили 10 осадных башен. С мая по 1 августа османы выпустили по городу порядка 150 000 ядер! В стамбульском музее дворца Топкапы хранится «Султанская книга Селима Третьего» («Шах-намах-и-Селим-хан»), и в ней художники Осман и Али запечатлели взрыв крепостного равелина Фамагусты 29 июня или 9 июля – в первую дату турки подорвали равелин миной, и Мустафа-паша лично повел войска на штурм через образовавшуюся брешь, но был отбит; башня с воротами была настолько разрушена, что ее нельзя было более оборонять, и тогда христиане сами заминировали ее и взорвали вместе с собой при следующем штурме 9 июля. Начиная с 21 июня греки и латиняне отбили 7 больших штурмов. Только за сутки 8 июля османы сделали по городу 5000 выстрелов; постоянно подрывали мины, но крепость держалась…

С осадой турками Фамагусты связан один известный эпизод, героико-романтический, но, скорее всего, легендарный. Факт налицо – взорвался большой флагманский галеон Мустафы-паши, на котором должны были отвезти в Стамбул захваченных в Никосии 800 молодых пленниц, детей и награбленные в столице Кипра сокровища. Взрыв был очень сильным, так что сотряс всю крепость и уничтожил еще два османских корабля, также с пленниками и готовым к отправке добром. Так вот, по венецианской версии, корабль подорвала одна из пленниц с согласия остальных. Рассказ трагически-возвышенный, но увы – а где свидетели, разметанные страшным взрывом? Да и как, и чем могла устроить пожар в крюйт-камере связанная в трюме пленница? Поэтому, естественно, остается принять версию турок, согласно которой корабль взорвало удачное попадание из крепостного орудия Фамагусты. Осада длилась 11 месяцев – пока не закончились боеприпасы христиан и еда (солдаты и оставшееся население голодало страшно, так что съели всех лошадей, кошек с собаками и т. д.; яйцо стоило золотую монету!). Да и воинов, еще способных держать оружие, оставалось едва 350 человек. Турецкий главнокомандующий Лала Мустафа-паша обещал защитникам жизнь и свободу, если они сдадут крепость. Венецианцы сдались 6 августа 1571 г., и когда турки вошли в бастионы Фамагусты, Мустафа-паша изменил свое решение: все солдаты Брагадино были схвачены и четвертованы; генерал Асторре Бальони и командующий артиллерией Луиджи Мартиненго обезглавлены; капитан Пафоса Лоренцо Тьеполо, пришедший на помощь Фамагусте, повешен; вместе с ним был казнен греческий капитан Манолис Спилиотис. А с самого итальянского полководца, отказавшегося принять ислам ради спасения жизни («Вы можете растерзать на куски мое тело, но над моей душой у вас нет власти», – сказал он), после жесточайших пыток с живого содрали кожу на главной площади города; палачи начали с шеи, и, когда дошли до пояса, Брагадино был еще жив; его последними словами стала дважды повторенная фраза: «В руки Твои, Господи, предаю дух мой». Турки набили кожу соломой, сделали чучело, одели в одежды венецианского магистрата и возили по Фамагусте на корове под красным зонтом – символом венецианской власти Брагадино. Потом кожу полководца забальзамировали и отправили в Стамбул как военный трофей. Позже ее похитил при побеге пленный итальянский воин Полидоро из Вероны и передал сыновьям Брагадино; его кожа до сих пор хранится в Венеции, в базилике Св. Иоанна и Павла, как одна из величайших исторических реликвий. (Сэр Джон Джулиус Норвич добавляет следующую интересную информацию: кожа Брагадино находится в нише «…за погребальной урной, которая образует часть памятника герою… в южном приделе, справа, сразу после того как войти в западную дверь. Ниша была открыта 24 ноября 1961 г. по инициативе ведущего специалиста по Брагадино и его прямого потомка – синьоры Марии Грации Силиато. Как выяснилось, там находилась свинцовая шкатулка, в которой было несколько кусков темной человеческой кожи. Они были возвращены обратно в марте 1962 года, после реконструкции памятника. Бюст работы подражателя Витториа – неплохой, но не выдающийся. Также там находится довольно неудачная фреска, изображающая пытку».)

Молчаливым свидетелем этих событий стал огромный готический собор Святого Николая, Мирликийского чудотворца, возведенный по образцу Реймсского собора франками в 1298–1312 гг. напротив королевского дворца. В нем, как помнит читатель, короновались номинальные иерусалимские короли из рода Лузиньянов после того, как пала Акра – последний оплот христиан на Святой земле. Вот его точное архитектурное описание из книги «Города Кипра»: «Он, несомненно, является лучшим образцом готической церковной архитектуры Кипра. Его величественный западный фасад с двумя квадратными в плане башнями по сторонам украшен стройными стрельчатыми арками, обрамляющими входы. Треугольные тимпаны этих арок заполнены тончайшим ажурным резным орнаментом в виде переплетающихся между собой розетт. Особенно тонко и в то же время пышно исполнен орнамент центральной арки и расположенного над ней круглого окна – розы – обязательной принадлежности фасада готических церквей… Собор в Фамагусте не уступает по совершенству архитектуры и декоративного убранства лучшим современным ему готическим соборам Франции, послужившим ему образцами. Внутри собор разделен на три нефа, высокие готические своды которых опираются на колонны. Центральный неф много выше боковых; замыкающая его апсида освещена расположенными в 2 ряда узкими стрельчатыми окнами. Хороши апсиды собора снаружи: окна расположены в нишах с треугольными фронтончиками, их разделяют граненые выступы, увенчанные богато орнаментированными башенками. Центральная апсида, поднимающаяся во всю высоту собора, фланкирована двумя боковыми, значительно более низкими. Такое выявление в наружном объеме трех апсид – черта, отличающая собор в Фамагусте от традиционного плана французских готических соборов, возможно, навеянная соседством византийских храмов. В остальном же собор Св. Николая в точности следует законам французской готики. Особенно показательно оформление его боковых сторон мощными контрфорсами и аркбутанами, поддерживающими стены центрального нефа».

В 1572 г. турки, возведя минарет на левой готической башне и уничтожив внутреннее убранство собора, превратили его в мечеть Лала Мустафа-паши, которой он и остается и по сей день, преподнося всем горький урок. Белизна готических стен неприятно поражает глаз, когда думаешь о том великолепии, которое царило здесь, когда этот храм был королевским собором. В алтаре справа еще заметны ниши для статуй, определяемые по пространству для нимбов, а над лишенными витражей окнами во множестве заметные резные каменные кресты. Но тут же реалии другого времени, культуры и религии. Справа оборудована молитвенная ниша имамов мусульман – михраб, показывающая направление на Мекку, и неподалеку от нее – минбар, с которого имам говорит проповеди. Кругом арабская каллиграфия, ковры. Слева, за зеленой решеткой – место для молитв женщин. Тоже слева, но ближе к выходу – стеллаж с памятными предметами и большой позолоченный Коран, подаренный мечети Лала Мустафа-паши турецким премьер-министром Реджепом Тайипом Эрдоганом в 2007 г.

Говорят, до падения Фамагусты в ней насчитывалось 365 христианских – православных и католических – церквей. Руины некоторых из них стоят до сих пор у развалин королевского дворца Лузиньянов. Под аркадой трехнефной православной (или несторианской, данные разнятся) церкви Свв. Апостолов Петра и Павла 1360 г. постройки, также обращенной в мечеть после 1571 г. (о чем свидетельствует полуобрушенный минарет), похоронен Йирмисекиз Мехмет Челеби, бывший янычар 28-го полка, в 1720–1721 гг. – посол Османской империи во Франции, на Кипре пребывал в ссылке, где, судя по наличию могилы, и скончался; рядом с храмом – захоронение еще одного высокопоставленного турка.

Вообще во времена османского владычества Фамагуста использовалась властями Порты как излюбленное ссыльное место – в частности, В. Гордлевский в своем труде «Государство Сельджукидов Малой Азии» пишет: «Когда… правительству удавалось одержать верх, оно жестоко расправлялось с [малоазийскими] кочевниками, оно физически их уничтожало… Бедные кочевники, их вожди ссылались на остров Кипр, в крепость Фамагусту (Магосу), куда потом, в XIX веке, заточен был мученик за свободу, писатель Намык Кемаль: там запертые, они чахли, тоскуя о вольных степях, о верблюдах, о стадах».

Сам храм Петра и Павла имеет очень интересную конструкцию, смешанную из византийских и готических элементов. Построен храм был компактно и крепко, что позволило ему, в отличие от многих прочих церквей, устоять перед османскими ядрами. Следы бомбардировок 1570–1571 гг. видны на руинах православной церкви Св. Георгия XV века (к югу от собора Св. Николая), а от латинского готического храма того же святого, конца XIII века остались одна лишь северная стена и часть алтаря. Также в Фамагусте в 1339 г. была выстроена еще одна Георгиевская церковь, на этот раз – раскольниками-несторианами; еще там имеется армянский храм. Имеется однонефная готическая церковь Св. Анны XIV века. От тамплиеров до наших дней дошла церковь Св. Антония начала XIV века, имеются в городе руины храма кармелитов и греческий храм Святителя Николая Чудотворца. Вообще судьба храмов Фамагусты печальна. Все древние церкви и соборы не функционируют в качестве христианских храмов. Среди руин католической церкви Св. Франциска, начала XIV века (неподалеку от собора Св. Николая) – свалка; другая церковь рядом с ней ныне является художественной скульптурной студией «Пигмалион»; развалины дворца Лузиньянов еще в 2006 г. обжили многочисленные кафе, бары, лавки; а в 2012 г. автор застал на руинах дворца огромную самостийную автостоянку.

Пригород Фамагусты – Вароша – хранит следы турецких бомбардировок 1974 года: колючая проволока, вышки с часовыми окружают заросшие кактусами-опунциями остовы зданий, вход в эту зону запрещен всем, даже самим туркам; слухи о минировании Вароши официально ни подтверждаются, ни опровергаются. Фотографировать это место также воспрещено – но только когда бдит часовой, разумеется… Масштаб бедствия трудно оценить полностью только по одному виду Вароши; для этого надо попасть в Ларнаку и увидеть своими глазами находящуюся в изгнании фамагустскую епархию, размещающуюся в старом доме, кафе под названием «Вароси», поговорить с беженцами, поселившимися в Ларнаке: грустным гончаром Михаэлидисом или, наоборот, бодрым 80-летним резчиком ракушек, по совместительству владельцем маленькой лавки и заядлым охотником, чей сын – священник в храме Апостола Варнавы; конечно, не в том, оставшемся по другую сторону границы. Они все помнят…

Выше был изложен взгляд, пожалуй, критический на современное турецкое владычество на Кипре, однако в целом нельзя не отметить, что Турецкий Север не так уж отстал, нищ и нелеп, как это пытаются показать на Греческом Юге. Фамагуста отстраивается, в ней есть большой университетский городок; отели, пожалуй, не уступят греческим, цены дешевле; жизнь, одним словом, продолжается. Туристическая тропка с юга на север уже давно протоптана, да и не одна. В 2004 г. все только начиналось, ходили лишь слухи о том, что как-то в Никосии можно проникнуть на турецкую сторону. В предисловии уже упоминалось, что в 2006-м, когда автор впервые посетил Фамагусту, это поистине оказалось для него «античным приключением», еще бы: на половину дня полулегально «просочиться» под дулами английских так называемых миротворцев через греко-турецкую границу острова без малейших отметок в загранпаспорте (а то обратно могли не пустить!); про Кирению тогда и речи не было. А в 2012-м все выглядело уже обыденно, как будто так и надо.

В заключение темы, размышляя об истории и современности Фамагусты, полных крови и насилия, нельзя не прийти к следующему выводу: как бы ни вихляла международная политика, жертвами ее не должны становиться ни люди, ни религиозные и культурные ценности (даже сейчас, в начале января 2020 г., взбесившийся американский президет Трамп заявил, что держит на мушке объекты культурного насоедия Ирана!), а процесс встречи цивилизаций должен обогащаться взаимопроникновением – но не так, как мы это видим сегодня, когда Запад, забыв древнюю военную славу Карла Мартелла и Пьера д’Обюссона, фактически уже отрекшийся от своих христианских корней и культуры, стыдящийся веры во Христа и затоптанный агрессивным «голубым» лобби, позорно-бессильно капитулировал перед мигрантами, настроенными отнюдь не миролюбиво и вовсе не собирающимися органично войти в состав европейской культуры. Мы уже видим фанатичное истребление всего чужеродного на примере уничтожения памятников Античности фанатиками ИГИЛ (экстремистская организация, запрещенная в России). Автор не кликуша (что, надеюсь, подтверждено всей этой книгой) и отнюдь не антиисламист: что общего имеют с истинным исламом игиловцы и молодые погромщики-насильники Германии и Франции? Еще в XV веке немецкий кардинал, богослов и философ Николай Кузанский, рассуждая об исламе, открыто исповедал истинность основ всех религий. Как писала исследовательница его творчества и переводчица его трудов З.А. Тажуризина, «в 1453 году он пишет книгу “О согласии веры”, где проводит смелую для той эпохи мысль о том, что религия всех разумных существ едина и она “предполагается во всем различии обрядов”, то есть в различных религиозных обрядах он сумел увидеть одно религиозное содержание. На этой основе кузанец предлагал всем верующим объединиться и прекратить религиозные войны. В то время, когда турки, стремившиеся к исламизации христианского мира, заняли Константинополь, а христианская церковь, с другой стороны, вынашивала планы новых Крестовых походов, кузанец выступил за веротерпимость. Вопреки догматической узости многих своих современников – христианских теологов Николай в одном из последних своих произведений, «Опровержении Корана» (1464), указывал на связь ислама и христианства». (Это XV век! А у нас что-то до сих пор нет для православного пуще и страшнее врага, чем католик, а теперь еще и грек! Прискорбно, что эта тенденция не погашается, а скорее, напротив, поощряется; по меньшей мере, согласно Христовой любви, в находящихся «в расколе» можно и нужно видеть братьев, нуждающихся в добром врачевании. А ну как, согласно древней истине, сам врач нуждается в лечении?) Однако печально, что все более реальна угроза пасть Венере Милосской от молота исламского фанатика – для этого ль она в свое время избегла молотов христиан?.. Уже не первый век над константинопольской Софией и готическими храмами Кипра высятся минареты, но не надо льстить себя «надеждой», что такой же вид приобретут Нотр-Дам (если его все-таки восстановят от пожара) и Кельнский собор, нет. Теперь от них не оставят и камня на камне, потому что это и будет знаменитое щедринское «оно». История всегда сурово карает тех, кому идут не впрок ее уроки!

Е.В. Старшов, эксперт богословия. Орехово-Зуево, 2003–2020 гг.

Приложения

Ориентироваться в хронологии и многочисленных эллинистических царях-диадохах (потомках полководцев Александра Македонского, разделивших его империю после его смерти) помогут следующие списки, приведенные проф. В. Сергеевым в его «Истории Древней Греции» (М., 1939); все года – до н. э.