Аномалия №26

– Когда человека провожают в последний путь – как правило, труп моют в воде. Вот этой-то водой мою дверь и окатили, бессовестные – видать, физиономией не вышел, ибо причин для такой ненависти не вижу.

Он закурил очередную сигарету и посмотрел на нас.

– Или берут фото всякие колдуньи, и бросают в могилу. Или дохлого ворона в почтовый ящик, или горсть земли с той же могилы… Свечку за упокой ставят, даже если ты жив – и всё для того, чтобы сжить со свету. Такие вот люди у нас гнилые. Даже если изначально хорошие – со временем этот посёлок навсегда накладывает опечаток гнильцы. И ничего с этим поделать нельзя.

– Как? Совсем ничего? – Переспросили мы.

– Уже и священников приглашали – православного и католического; муллу привозили – всё без толку, хотя молились денно и нощно (в том числе и на кладбище).

– Мы когда ехали сюда, видели его.

– Это не то; к нашему селу то кладбище никакого отношения не имеет. У нас их два, и оба – в посёлке. Одно – старое, за шестиэтажкой (единственной шестиэтажкой среди всех прочих пятиэтажных благоустроенных домов). А новое – подле ныне осушенного озера. Кстати об озере: их у нас тоже два! Одно – бездонное, и названия не имеет; другое – названия не скажу, но оно почти идеально круглое, и когда-то там плавали лебеди. И там, и там люди, купаясь, часто тонули – не потому, что не умели плавать, а ввиду того, что их либо засасывал ил (точно это болото), либо по невнимательности под плиту попадали, и уже не выныривали обратно.

– Под какую плиту? – Не поняли мы.

– Одно из озёр – искусственного происхождения, и дно вымощено железобетонными плитами. Некоторые из этих плит со временем «провалились» вглубь, и мутно там… В общем, как говорится, это уже совсем другая история.

– Понятно. – Протянули мы, содрогаясь от страха.

– Жила в посёлке ещё одна женщина, Чуланова. Может, вы даже видели её? Высокая, крупная; всегда ходит в старом сером пальто. Одинокая. Так вот: когда-то, когда она и её возлюбленный были молоды, она зачала. Но или она боялась рассказать ему, или он был против: в итоге она, тайком родив, отправила младенца в печь…

– Это всё? – С нетерпением перебили мы: пожалуй, на сегодня с нас уже хватит – и так теперь не уснём.

– Я бы мог ещё добавить про то, как двое любовников сгорело в машине, в гараже, и было это не так давно – лет двадцать пять назад. Ну да ладно. В другой раз…

Этот «другой раз» мы ждали, как Бога: да, чувства наши были противоречивы. С одной стороны, нам хотелось забыть всё это, как страшный сон; с другой – выяснить уже до конца всю подноготную места, где живём. Живём, или существуем? Вопрос на засыпку…

Мы – любители природы, и решили однажды прогуляться вокруг села. И позвали мы в сопровождающие нашего шофёра – кто, как не он, будет идеальным гидом? Как раз, за одним, помимо показа достопримечательностей он расскажет нам ещё пару-тройку баек. Или не баек? Или и вовсе затея наша опасна? Что-то чаще сомневаться мы стали в последнее время.

И выбрали мы день, и пошли вокруг села. И лицезрели мы ландшафт в виде совершенно убитых, абсолютно никаких дорог – трассы без твёрдого покрытия; там же, где лежало подобие асфальта, всё было в трещинах и ямах. Мы видели самопроизвольно дымящиеся камни, мы видели арыки и котлованы; мы видели болото, мы видели камыш. Мы видели лица, на которых не лежал отпечаток счастья; мы видели дома, которые вот-вот развалятся. И всюду, где мы бывали сегодня, наш провожатый останавливался ненадолго, и пояснял, какие события связаны с тем или иным местом – так, например, он поведал жуткую историю о котлованах, где тоже погибло много людей – по случайности ли, по невнимательности ли, либо кто-то намеренно сыграл с ними злую шутку. Над деревней витал тяжёлый рок безжалостной судьбы…

– Здание, что перед вами – районная поликлиника, но ещё лет пять назад здесь не было ничего; жалкий, заброшенный пустырь, Богом забытое место, куда никто и носа не казал. Теперь тут людно, это так – но очень много лет назад тут стояли бараки, в которых содержались заключённые – своего рода небольшая колония-поселение. За ними зорко наблюдали надзиратели. На том пустыре однажды копали (рядом было картофельное поле), и вырыли однажды женский парик с биркой – вру, даже не парик, а самый настоящий, натуральный скальп; и зубы там валялись… Всё это не просто часть прошлого, не просто чьё-то воспоминание и/или выдумка: и сейчас, на чердаке этой больницы медперсонал часто слышит крики; крики детей. Не те крики, которые типичны для детей, когда они маленькие, когда их просто что-то беспокоит и они хотят кушать – нет; это те крики, которые преисполнены мучений, страданий и страха. Более того, прошлое переходит на настоящее и будущее: здесь работает молодая особа, врач общей практики. И как-то так получается, что в районе высокая детская смертность. Все или почти все догадываются, кто за этим стоит, но ничего доказать не могут, ибо эта тварь всех купила и продолжает убивать. Ей всё сходит с рук…

Мы пошли дальше в полном недоумении, и остановились у другого здания, в виде буквы «Т». Когда же мы его обошли, то поняли, что это не буква «Т», но, скорее всего, плюс или крест. В груди что-то ёкнуло.

– Многие годы это сооружение являлось детским садиком, позднее – больницей. Теперь это снова детсад. Видите вон там, в углу, внизу, на стыке стен полуоткрытую дверь с выцветшей багровой краской на ней? Это вход вниз, в подвал. Туда не заходит никто; боятся до сих пор. Когда-то там было нечто вроде склада всякого хлама – старые вещи, матрацы, и так далее. Их просто складывали, как в чулан. Но ходят не беспочвенные слухи, что подвал этот ведёт очень далеко и очень глубоко – и дети, играющие на площадке данного учреждения среди горок, беседок и качелей – те из них, кто вошёл туда, не вернулись назад. Говорят и то, что их поджидает там людоед-отшельник: старый бомж и/или бич; бездомный, безработный маньяк, бомжарская бомжара по прозвищу Магог, который пьёт детскую (и не только) кровь, расчленяет трупы и варит из них суп… Он живёт там и зимой, поскольку в подвале проходят трубы центрального отопления, всякие там краны и всё такое. Он там греется и чувствует себя вольготно; одинокий серый волк. Работающие здесь стараются обходить это место стороной, остерегаются, не подходят близко.

– Он до сих пор жив? Не умер? – Ахнули и выпали мы, не веря своим ушам.

– Говорят, детская кровь продлевает жизнь. Помните Елизавету Батори? Ей наполняли ванну не водой, но свежей кровью убиенных молодых девственниц. «Кровавая Элизабет»… Загуглите в Википедии, если не верите; сущая правда. Истинно говорю вам.

Мы внимательно слушали, следуя за своим предводителем всё дальше и дальше.

– Вот и микрорайон. Вон там – знаменитая шестиэтажка, а за ней – то самое старое кладбище…

– Мы пойдём на кладбище???

– А вы хотите?

Ноги сами повели нас туда, ведь мы уже плоховато соображали. Мы шли за своим гидом, как послушные агнцы за своим добрым пастырем.

– Вот и ресторан. – Спокойно произнёс шофёр, остановившись.

– Ресторан? Сзади дома, прямо возле кладбища?

– Ну, как ресторан… Для деревни это, конечно же, ресторан; для вас, городских, искушённых и видавших виды это, несомненно, всего лишь кафе – так, забегаловка.

– И что, люди идут сюда и едят? Несмотря на фон? Неужели их ничего смущает?

– Вы видели овощной ларёк-киоск возле мусорки, который мы уже прошли? Видели толпу, как в мавзолей? То-то же! Люди ничем не погнушаются. Хоть говно лежать будет. Так и живём. Ничего, скоро вы перестанете чему-либо удивляться – как и я, впрочем.

– Это жестяная жесть просто!

– Может быть; я уже привык. Но вообще, в этот ресторан подле кладбища ходят справлять поминки – это чаще всего. Но иногда и свадьбы отмечают – хотя, долго эти пары не существуют…

И пошли мы на кладбище, в этот сельский склеп. И обходили осторожно каждую могилу, и многие из них были без памятников и даже без оградки. И терзал наш слух водитель труповозки, рассказывая историю того или иного мертвеца.

– Вот эту женщину зарубил насмерть топором её муж на глазах у детей – не из-за её измены, а потому что муж болел эпилепсией; так уж случилось, а дети с тех пор заики. Вот этот тип пытался показать мастер-класс, вообразив себя обезьянкой, которая скачет по балконам – но то ли кто-то столкнул его, то ли сил не рассчитал: так и шваркнулся на голый асфальт, убившись. Вон того мужчину забили насмерть в подъезде какие-то недоброжелатели – самое странное то, что у него был чёрный пояс по каратэ; или подошли сзади незаметно, или он не был трезв… Вот здесь покоится психически больная женщина, которую задушили, польстившись на старую рухлядь в её серванте, как то: сервис, морские раковины, прочее. Вон та могила – могила человека, которого нашёл однажды на лыжне мой кореш, ныне тоже покойный: катался по молодости на лыжах где-то на отшибе, и наткнулся на истлевший труп с номерком – много десятков лет назад этот человек сбежал из-под стражи в этих своих полосатых лохмотьях. А вот этот холм – последнее пристанище для ещё одного людоеда, который прятал в диване (знаете, раскладные такие) части тел, изувеченных им людей, а также кости и черепа – внутренности же их он хранил в морозильной камере своего холодильника. Ну, а здесь покоится девочка… Там странная история: одна семейная пара однажды то ли попала в долговую яму, то ли они пообещали какое-то там донорство: в общем, в одно не самое прекрасное утро раздаётся стук в дверь. Смотрят в глазок – никого нет. Открывают, а там… Их дочь за дверью, мёртвая, изнасилованная (проводили экспертизу) и с выколотыми глазами, а в сжатом кулаке записка «спасибо за глаза». Кто так жестоко пошутил, кто надругался – неизвестно; дело – глухарь, висяк… Да, и ещё: если со дня смерти человека не проходит сорока дней, как кто-то умирает ещё, то дурное это предзнаменование – сразу будет девять трупов подряд в разных местах. Оттого и воют собаки, что дня не проходит, как кто-то подыхает.

Удивительно, но этот человек знал историю почти каждого, кто лежал здесь!

– А там что за магазин? – Кивнули мы на один домик, когда кладбище было уже далеко позади.

– Этот магазин зовётся местными «Просрочка», ибо там всегда всё несвежее. Но, поскольку он ближайший, а бабулькам ходить далеко – тяжело (а иным людям – попросту лень), то они довольствуются тем, что есть, и особо не жалуются.

Мы прошли гаражи, и заприметили на крыше одного из них останки сгоревшей легковушки, а идя к озеру, видели обгоревший остов автобуса, без стёкол и колёс. Но, хотя случилось это уже давно (со слов нашего «гида»), в воздухе, которым мы сейчас дышали, витали и гарь, и пепел, и копоть, и злосмрадие. Вдалеке мы заприметили и второе, новое кладбище, о котором говорил наш знакомый – но туда мы идти не отважились: говорят, там ходит-бродит один гробокопатель по прозвищу Блуждающий нерв… Который, ритуально и пафосно свершив омовение рук, чресл и других членов, прочистив носовые проходы, приступает к осквернению могил, выкапывая свежие трупы, глумясь над ними и сношаясь с ними. Там же он проводит важные, по его мнению, заседания – дефекации.

И он, согласно рассказам нашего помощника, далеко не единственный больной среди живущих здесь.

– Почему их не закроют? В психдиспансер какой-нибудь, например. Или в места, не столь отдалённые.

– Куда? Где? В Алексеевке или Гранитном уже мест нет; да и кому это надо? Никто не станет возиться…

Водил, водил нас кругами шофёр, и вывел нас к птицефабрике.

– Ещё одно гиблое место, ибо из-за аммиака многие, многие работники попортили себе тут здоровье. Но и это ещё не самое страшное: там находится убойный цех (в котором работники с особой жестокостью, остервенением разрубают курам шеи, и головы падают на вонючий, окровавленный пол, ибо та кура не первая и не последняя). Там, в лапсе перемалываются кости птиц – и не только: в печи сжигали и людей. Этим промышляла одна семейная пара. Вышел кто-то в смену – и всё, пропал человек. Забили тревогу, когда в хлебе, в мясе стали находить человеческие ногти и даже один раз палец (в селе имеется и своя пекарня). Этих подонков, было, поймали, но жена, дабы муж не проболтался, не заговорил, сбросила его в колодец (в котором несколькими годами ранее нашли чью-то человеческую голову). Вы не поверите, но та женщина выкрутилась; она по-прежнему живёт и здравствует. И как земля её только носит…

В деревне, как выяснилось, когда-то работали лимонадный и колбасный цеха – своё собственное производство, не импорт. И на мясокомбинате также убивали людей. А в ДК однажды старшеклассники на дискотеке сначала грохнули одного гастарбайтера, а после – и участкового, который приехал разбираться. И они отмазались: им нашли адвокатов. Им дали условное (!) за эти два убийства (!). Оба живы и здоровы, и прекрасно чувствуют себя, хоть и имеют судимость – один даже работает в школе физруком: вот что значат связи и деньги.

И тут мы вспомнили, о каком «физруке» идёт речь: ба, да этот отморозок – закадычный друг наших соседей сверху! На вид – весь такой маленький и щуплый дрищ, но дерётся, как Ван Дамм… Мы слышали однажды возню на лестничной площадке – так он с одного удара ушатал одного из своих приятелей (видимо, тот по пьяни что-то не то ляпнул). Мы ещё на 102 позвонили, на свою голову, ибо реально думали, что произошло убийство: слышали удар и падение, там же везде железобетон).

И пошли мы дальше, вместе со своим направляющим вектором, и показал он нам и третье кладбище! Бог с вами, не пугайтесь: то – кладбище списанных, сломанных тракторов и комбайнов. Вот только на ум отчего-то сразу пришло произведение Герберта нашего Уэллса «Война миров»; жутчайшее, убогое зрелище, надо заметить – будто эти проржавевшие насквозь машины-роботы не мертвы, но спят, и восстанут сию секунду…

– Шла уборочная, и именно вон тот жёлтенький К-700 не заметил в стоге сена спящего после работы человека и перемолол его. Погибшего хоронили в закрытом, цинковом гробу. – Сурово вымолвил наш гид, и побрёл дальше, а мы, соответственно, за ним.

Всё в этой жизни когда-нибудь заканчивается – завершилась и наша прогулка вокруг села. Когда же мы вернулись домой, не могли уснуть до утра, переваривая всё сказанное нашим гидом.

А между тем в посёлке стали происходить странные вещи. Точнее, они происходили и раньше, но теперь в селе нашем люди стали засыпать. Тупо засыпать на несколько дней, и всё, как в селе Калачи. Некоторые уже не проснулись никогда…

Мы связались с нашим водителем – интересно, что думает по этому поводу он.

– Понятия не имею; странно. – Глухо проговорил он в трубку.

– Надо же что-то делать! – Возмущению нашему не было предела, и нас выворачивало от того, что всем всё равно, до одного места, до лампочки. – Вон про Калачи так сразу по телевидению показали; расследовали что-то…

– Я в курсе. – Всё так же глухо, без единой дрожи в голосе, спокойно и без эмоций ответствовал шофёр. – Там добывали когда-то уран, приезжали учёные и прочие специалисты.

– А у нас что?

– Вы так ничего и не поняли? – Воззвал он к нам. – Нашу деревню не покажут ни по одному каналу, ни под каким предлогом; что бы тут не происходило. Всё утаивается, скрывается, прячется и опускается. Люди боятся и молчат, молчат и боятся. Здесь всегда будет мистика…

– А статус районного центра? А куча мигрантов и рост населения? А строительство новых объектов?

Нам в трубку рассмеялись, но смех этот был горьким и вымученным.

– Это всё верхний слой, дорогие мои. Суть же остаётся сутью; ничего не меняется. Копни глубже – не ошибёшься, не промахнёшься. И люди вроде вас, доверчиво купившись на «пригород, тишина, покой, зелень» ломятся сюда, как мухи на мёд. И только спустя месяцы понимают, в какое болото попали. Ещё меньшее их количество стремится, как и вы, выбраться из этой глуши обратно – увы, удаётся это единицам. Это всё – если вы «хорошие». Если же вы такие же гнилые, как и подавляющее число живущих здесь – вам даже понравится, потому что плохие люди питаются хорошей энергетикой. Они – энергетические вампиры. Вы ведь заходите в свой подъезд ежедневно, верно? Вы заметили живущего на втором этаже направо старожила с бесцветными, полупрозрачными глазами? Это знатный колдун! Он о каждом в вашем доме всё знает, потому что выслеживает да разнюхивает, как та науськанная, натасканная псина. Это образ его жизни – вмешиваться в личную жизнь своих соседей, раздавать ненужные советы и предложения. Этот старый дед – многих лет, и сколько с ним уже умерло. Огорчу вас: он ещё и вас переживёт, ибо таких гнилых, как он, лишь могила исправит. Он не успокоится, пока не выдоит всё; он питается этим. Его, как и многих других, наполняет всё то дерьмо, в котором он вращается. Он крутится и вертится, как может, и деньги делает с ничего, и много. Всю жизнь он ворует, но так, что его никто доныне не подловил и уже не поймает. Всё же он, как и иные, тяготится бременем старожила, ибо чёртово село накладывает свой мерзкий, ветхий отпечаток даже на таких сильных духом, как он, поэтому ведьмак, кудесник, чародей вынужден искать новые души, потому что с прежних он уже высосал всё, что мог. Не замечали? Ну да, вы же не всю жизнь тут живёте. Те люди, которые подверглись нападению таких энергетических вампиров, как он, как правило, часто болеют, устают от простого разговора, выглядят старше своих лет и рано умирают. Вот такие пироги…

– Как же вы распознаёте, кто – хороший, а кто – плохой? – Изумились мы.

– С годами я тоже кое-чему научился, кое-чем обладаю. Чуйка у меня на людей. Чем грешнее человек – тем грязнее он выглядит через определённую призму насквозь; этой призмой и является моё чутьё.

И пожелав доброго здоровьица, положили мы трубку. И пошли гулять, но вид сегодня был премрачный: вместо яблонь и поля малины – пни тополей, грачи и вороны…

После всего, что мы пережили, после всего, что мы увидели и услышали, обоняли и осязали, мы решили покинуть эту зловещую, мрачную деревню навсегда. Но мы очень долго не могли продать свою квартиру, потому что в долбанном доме №13 никто не хотел приобретать жильё. Спустя многие месяцы нам всё же удалось избавиться от своей №66, значительно сбавив при этом цену. А что делать? Иного выхода мы на тот момент, тот отрезок времени не видели.

Мы зашли попрощаться со своим знакомым, но увидели, что дверь в его квартире приоткрыта. Кровь застыла в наших жилах.

Мы вошли, и с ужасом увидели, что наш шофёр сидит посреди комнаты на табурете, средь голых стен, и в руках у него электродрель. Казалось, он не был удивлён нашему визиту. Он смотрел исподлобья.

– Я ждал вас.

Похоже, мы пришли не вовремя; вид у водителя был престранный.

– Меня преследуют сны, – Начал он, откашлявшись. – Будто бы я в круглом цирке, и там девушки, с которыми меня связывает что-то общее и хорошее, какая-то дружба. Нас связывает что-то важное, у нас доверие. Они и на сцене, и в зале, 4-5, и там и там одновременно. Я их ищу, а они меня.

Мы стояли, переминаясь с ноги на ногу.

– И видел я иной сон, – Продолжал сидящий на стуле. – Будто бы у меня гости по случаю моего дня рождения (или нет?). Ибо в моём доме мои друзья, и на столе – большущий белый торт с кремом. Однако самого меня нет, а вместо свечек для торта – свечки, которые обычно ставят за упокой… А я сам, в другом уже сне будто бы иду по льду или снегу; очень долго иду, и нутром чую, что под тем слоем (льда, снега – неважно) находится пропасть; толща воды – море или даже океан. Холодная вода, в которую не проникает ни фотона света.

А мы всё молчали, точно воды в рот набрали. Или нам его скотчем залепили? Мы взирали на нашего знакомого, который выглядел разбитым, уничтоженным, несчастным.

– А недавно мне приснилось вот что. Будто бы я – с моим крёстным где-то на заработках, и ночую в какой-то церковной келье. И тут его дочь, человек из моего далёкого прошлого меня находит и как бы между делом говорит, как она неоднозначно ко мне относится, а именно любит. Мы громко разговариваем и даже смеёмся (на дворе, повторюсь, тёмное время суток). Крёстный просыпается и велит нам быть потише, и чтоб тотчас уснули, но мы продолжаем. После она ведёт меня куда-то, и вдруг мы у школы, где когда-то учились. Там, со стороны недостроенного бассейна и здания трудовика мы останавливаемся, смотрим вверх и видим, что в такой час школа жилая, живая; там горит свет. Мы поднимаемся, заходим в помещение, но там двое мёртвых человечка, проткнутых чем-то острым. Застывшая кровь. Причём, что странно, те людишки – нарисованные почему-то; это картина. Чёрно-белая, и как бы под Средневековье – нет, скорее Ренессанс. Она утверждает, что это наши дети (или могли ими быть?). И я просыпаюсь под какую-то шумную и злую классическую музыку XIX века… Может, она была мне по судьбе? Простите, это личное, а я вам изложил, как на духу.

– Н-ничего…

После долгого молчания водитель труповозки произнёс следующее:

– Планета Земля – как шахматная доска: это набор чёрных и белых зон. В одних (белых) зонах человек чувствует себя хорошо, и сравнительно счастлив; в других же, чёрных, творится сущий беспредел – проигрываются целые места в автобусах, реки крови, проворачиваются тёмные делишки… Так что, уезжая, помните: как бы не набрести вам на очередное чёрное поле, ибо они повсюду; 26-ая точка – не единственная аномальная зона (хотя и своеобразная, одна из худших в своём роде). Ну, а я не могу больше терпеть всё это дерьмо: голоса; они преследуют меня…

После всех этих напутственных и горьких слов наш знакомый вдруг решил распотрошить свой живот, направив сверло своей включённой в розетку электродрели прямо в середину брюшной полости. Мгновенно начали разлетаться в разные стороны грязные хлопья, комки из крови и человеческой ткани. Глаза шофёра остекленели – он был уже мёртв; так и застыл с электродрелью в руках.

В диком ужасе, сломя голову мы помчались, куда глаза глядят, во всю прыть, перепрыгивая на лестнице через две ступени – куда подевались наше давление, наш возраст, наши больные ноги?

Уехали мы оттуда, и никогда больше туда не возвращались…