Помоги проекту - поделись книгой:
Правда, на музейных табличках не упоминаются истории, связанные с самим деревом. Мы не знаем, кто и когда укрывался под его ветвями или, может быть, в страхе прятался за широкий ствол. Нет на табличках ни слова и о компании Kings River Lumber, завладевшей в 1888 г. участком секвойного леса площадью более 120 кв. км и к 1905 г. вырубившей больше 8000 редких деревьев, включая музейное, многие из которых были старше 2000 лет. «Я ни разу не видел взрослого дерева, которое умерло бы естественной смертью», – писал о секвойях защитник природы Джон Мьюир. Но, несмотря на трагедию гигантских секвой, когда я оказался перед спилом того же дерева в Музее естественной истории в Лондоне, то ощутил благоговение и трепет. Я стоял и чувствовал, как передо мной раздвигаются границы настоящего.
Подобный эмпирический контакт со старыми деревьями способен по-настоящему пробудить чувство глубокого времени. Конечно, никакое дерево на свете не может олицетворять миллионы и миллиарды лет космической истории – эти периоды для нас кажутся совершенно непостижимыми. Однако деревья, продолжительность жизни которых намного превышает нашу собственную, служат своеобразным мостиком к постижению таких колоссальных масштабов времени. Они помогают выйти за рамки десятилетий и ощутить реальность вековых и даже тысячелетних горизонтов. В калифорнийских горах Уайт-Маунтинс растут сосны, которым почти 5000 лет, а на Крите есть 3000-летнее оливковое дерево, и оно до сих пор дает плоды[72] Деревья-долгожители фигурируют и в художественной литературе: вспомните хотя бы Древоборода из эпоса Дж. Толкина «Властелин колец» – гигантское говорящее дерево, старейшее существо в Средиземье. Вымысел основан на реальном чувственном опыте: любой, оказавшись в древнем лесу, может сам ощутить, как замедляется и растягивается время, а между корявых корней и во влажном воздухе словно разлито «долгое настоящее».
Спил гигантской секвойи в Американском музее естественной истории в Нью-Йорке[73]
Эта способность деревьев служить проводниками в глубины времени впервые поразила меня много лет назад, когда я работал садовником в Оксфордском университете. Мы с коллегами посадили не один десяток деревьев – дубов, лип, буков. Осознание того, что я не увижу, как эти деревья поднимутся в полный рост, что они будут так же отбрасывать тень и в XXII в., а возможно, и дольше, породило во мне чувство смирения и какое-то особое уважение к жизни как к чему-то гораздо большему, чем мое собственное мимолетное существование.
Деревья воплощают симбиотические отношения людей с миром природы. Это наши внешние легкие: взрослое дерево может обеспечить дневной запас кислорода для четырех человек, в то время как 3,1 трлн деревьев по всему миру поглощают около трети углекислого газа, который мы производим в год[74]. Но помимо значения для поддержания жизни, можно воспринимать деревья как медленные часы, не только отсчитывающие годы нарастающими годичными кольцами, но и меняющиеся в зависимости от времени года. По словам писателя Ричарда Пауэрса, деревья учат нас «жизни со скоростью роста дерева»[75]. Искусство долгосрочного мышления может заключаться в способности мыслить в соответствии с временной шкалой деревьев, в масштабе сотен и тысяч лет, открывая наш разум глубинам времени.
Конечно, универсального рецепта соприкосновения с глубоким временем не существует. Такое переживание нельзя ни купить, ни заказать, но с помощью несложных действий вроде ежемесячного паломничества к дереву-долгожителю (желательно еще живому) мы можем получить нужное впечатление. При этом имеет смысл выключить на день телефон, чтобы спокойно посидеть под раскидистыми ветвями, не испытывая соблазна сделать селфи. Как шутливо советовал дзэн-буддийский монах Тит Нат Хан: «Не делай ничего – просто посиди»[76]. Лишь в тишине, в состоянии спокойного восхищения, мы можем почувствовать, как сквозь нас текут эоны.
История не пощадила глубокое время. Его открытие совпало с началом промышленной революции и доминирования краткосрочного мышления, и с тех пор благодаря нарастающим скоростям цифровой культуры конкуренция только усилилась. В ходе последних двух столетий фабричные часы и iPhone одержали победу над молотком геолога и телескопом звездочета. Фондовый рынок не реагирует на усилия ученых и художников, ратующих за мышление в космическом масштабе, а большинство политиков считают планирование даже на три или четыре десятилетия вперед никчемной утопией.
Тем не менее подобно тому, как за прошедшие столетия наши этические представления расширились от заботы о ближайших родственниках и членах племени до таких идеалов, как всеобщие права человека и права животных, могут расшириться и представления о времени. С помощью искусства, метафор и личного опыта мы можем начать постигать глубокое время.
Некоторые сомневаются в необходимости этого, утверждая, что постижение глубокого времени вызывает апатию: мол, зачем думать о проблемах мира, когда человеческое существование лишь мгновение по сравнению с необъятной космической историей и мы – не более чем звездная пыль?
Но все обстоит с точностью до наоборот: глубокое время направляет нас к цели, а не создает ощущение тщетности бытия. Оно придает навязчивой сиюминутности современного мира жизненно важную перспективу, уводя внимание от последнего твита и ближайшего дедлайна в сторону более широкой картины. Благодаря ему становится проще увидеть последствия наших действий для отдаленного будущего, например понять, куда искусственный интеллект или синтетическая биология могут в итоге привести наш вид. Оно возвращает в нашу жизнь циклическое время, давая возможность оценить такие природные явления, как углеродный цикл, продолжительность которого измеряется тысячелетиями и определяет судьбу жизни на Земле. Глубокое время помогает нам позиционировать себя в грандиозном планетарном шоу под названием «Жизнь», осознать, что мы являемся частью цепи существования и не вправе ее разрывать, безрассудно разрушая экосистемы, от которых зависит все живое.
Начать путешествие в глубокое время не только можно, но и совсем просто – с помощью одного упражнения, идея которого подсказана фондом Long Now Foundation. Все, что нужно для его выполнения, – это ставить ноль перед годом каждый раз, когда мы пишем какую-нибудь дату. Например, я пишу эту книгу в 02019 г. Всего одна цифра, своей формой символизирующая круговороты, о которых говорил индейский вождь Черный Лось, позволяет нам представить будущее на десятки тысяч лет вперед.
4
Философия наследия
Какую память мы оставим людям будущего? Этот вопрос затрагивает самую суть человеческого бытия, пробуждая сильное желание оставить после себя наследие и тем самым бросить вызов смерти. Более полувека психологических исследований показывает, что это почти универсальное для всех стремление возникает, когда мы вступаем в период зрелости[78]. Большинство людей надеются, что их действия так или иначе отразятся на будущем и след, оставленный ими при жизни, не исчезнет после физической смерти. Мало кто хочет, чтобы о нем забыли навсегда.
Но формы наследия могут быть очень разными. Кто-то понимает наследие с эгоцентрической позиции, надеясь, что его будут помнить и прославлять за личные достижения. Таким был подход Александра Македонского, статуи которого воздвигались по всей империи, включая священную для древних греков Олимпию. Наследие, к которому он стремился, заключалось в превознесении своих героических деяний и блестящих побед и почитании подобно богу – желание не удивительное для того, кто утверждал, что является прямым потомком Зевса. Сегодняшние олигархи, которые с помощью благотворительности добиваются, чтобы в их честь называли здания, стадионы и залы музеев, преследуют цели того же рода.
Более распространен семейный формат наследия, передаваемого по завещанию детям, внукам и прочим родственникам, как правило, в виде денег, имущества или семейных реликвий. Именно такой вариант наследия преобладает среди аристократов, желающих сохранить родовые имения, и иммигрантов первого поколения – таких, как мой отец, польский беженец, перебравшийся в Австралию после Второй мировой войны, – которые очень много работают в надежде оставить детям достаточно денег и обеспечить им больше возможностей в жизни, чем было у них самих. Для многих не так важно оставить материальное наследство, как передать свои ценности и культуру, будь то религиозные убеждения, родной язык или семейные традиции.
Однако если мы действительно хотим стать хорошими предками, нам нужно расширить свои представления о наследии и рассматривать его не только как путь к личной славе или нотариальное завещание, но и как практику повседневной жизни, которая принесет пользу всем людям будущего. В основе такой практики лежит трансцендентная философия наследия – стремление к тому, чтобы о нас помнили поколения потомков, которые придут сюда завтра, которые мы не увидим. Эту форму долгосрочного мышления можно культивировать с помощью трех подходов: осознания собственной смертности, даров следующим поколениям и мудрости
Что мы знаем о желании и готовности живущих оставить трансцендентное наследие совершенно незнакомым людям? Один из способов найти ответ на этот вопрос – изучить статистику «наследственных даров», когда люди завещают деньги на благотворительные цели. Данные, на первый взгляд, впечатляющие: в США размер таких пожертвований в 2018 г. составил более $40 млрд, а в Великобритании наследственные дары приносят $3,2 млрд ежегодно, причем такие организации, как Cancer Research UK и British Heart Foundation, получают более трети своих поступлений по завещаниям. Но стоит присмотреться, и цифры теряют свой блеск. Хотя 35 % британцев уверяют, что хотели бы включить благотворительный дар в завещание, только 6,3 % из них действительно делают это[79]. Мы склонны рассматривать наследство в основном как семейное дело, а не как возможность принести пользу тем, кто не является нашими родственниками.
Впрочем, последние исследования поведенческой психологии показывают, как мало нужно для того, чтобы увеличить поток пожертвований в пользу будущих поколений. Все, что для этого требуется, – слегка подтолкнуть нас к осознанию своей смертности, то есть напомнить о бренности существования.
В эксперименте, проведенном под руководством Кимберли Уэйд-Бенцони, одного из ведущих мировых ученых в области принятия межпоколенческих решений, участников разделяли на две группы и предлагали одной из них прочитать статью о человеке, погибшем в авиакатастрофе, а другой – о гениальном русском математике. Затем всем сообщали, что они участвуют в розыгрыше $1000, и предоставляли возможность передать часть выигрыша какой-нибудь из двух благотворительных организаций: одна из них помогала нуждающимся прямо сейчас, другая – заботилась о помощи людям в будущем. В результате прочитавшие о гении математики жертвовали в два с половиной раза больше средств организации, ориентированной на настоящее. Те же, кого статья об авиакатастрофе заставила задуматься о собственной смертности, выделили в пять раз больше средств на благотворительность, ориентированную на будущее[80].
Другое новаторское исследование показало, что люди, которых побуждали задуматься о личном наследии и просили написать короткое эссе о том, какими бы они хотели запомниться будущим поколениям, были готовы пожертвовать на 45 % больше на экологическую благотворительность, чем те, кто не писал такого эссе[81].
В третьем любопытном исследовании изучались способы стимулирования британцев оставлять в завещаниях более крупные суммы пожертвований благотворительным организациям. Если юрист не спрашивал у клиента, хочет ли тот отдать деньги на благотворительность, то самостоятельно решали сделать это около 6 % завещателей. Если же он прямо спрашивал: «Не хотите ли включить пожертвования в свое завещание?», этот показатель возрастал до 12 %. А если юрист шел еще дальше и говорил что-нибудь вроде: «Многие наши клиенты включают пожертвования в свои завещания; есть ли какие-то благотворительные цели, к которым вы неравнодушны?», то пожертвования делали уже 17 % участников исследования[82]. Таким образом, даже небольшое изменение в формулировке может существенно повлиять на склонность сделать наследственный дар.
Результаты этих исследований позволяют сделать важный вывод. Экономисты обычно исходят из того, что люди «сбрасывают будущее со счетов», не придавая особого значения интересам будущих поколений. Но всего несколько аккуратных подсказок могут изменить ситуацию. Словно в нашем мозге есть некий «рубильник наследия», который нужно просто повернуть. Помогите людям сосредоточить мысли на возможности сделать наследственный дар, и они станут жертвовать охотнее.
Более того, исследования показывают, что размышления о смерти и о том, какими мы хотим остаться в памяти потомков, могут принести огромную социальную пользу, помогая стимулировать межпоколенческую заботу и чувство ответственности. Это сильно противоречит культуре отрицания смерти, которая пронизывает западное общество. Мы тратим немало энергии на то, чтобы оградить себя от смерти, в отличие, скажем, от Средневековья, когда стены церквей были расписаны пляшущими скелетами, а люди носили броши в форме черепа (так называемые memento mori) в качестве напоминания о том, что жизнь может прерваться в любой момент[83]. Мы не привыкли говорить о смерти с нашими детьми, мы запираем пожилых людей в домах престарелых, подальше от глаз, а рекламная индустрия твердит, что можно оставаться вечно молодыми. Возможно, пришло время начать больше говорить о смерти.
Важно также понимать, чего исследования не показывают. Они ничего не говорят о том, что, представляя самих себя в старости, можно продвинуться в деле заботы о будущих поколениях. Растет число исследований, в которых людям предлагают сгенерированные компьютером их собственные будущие образы, морщинистые и седовласые, и это побуждает испытуемых сокращать текущие расходы и больше откладывать на пенсию[84]. Но ни одно из подобных исследований не показывает, что такая игра воображения влияет на оформление наследственного дара. Что действительно необходимо, так это подталкивать людей думать о своей смертности, а не о выходе на пенсию.
Хотя нет сомнений в том, что подталкивание к осознанию смертности эффективно, исследования поведенческих психологов в лабораторных условиях могут показаться далекими от действительности. Например, наследство рассматривается ими как финансовое решение, принимаемое в конце жизни, хотя оно в равной степени может включать посадку деревьев, переход на растительную диету или участие в уличных протестах в защиту системы здравоохранения.
Чтобы начать обдумывать такие возможности, можно задать себе один глубокий вопрос о наследии, который впервые сформулировал мыслитель Стюарт Брэнд: «Что, с точки зрения потомков, мы могли бы сделать для них?»[85] Задумайтесь над этим вопросом, почувствуйте его хватку и пронзительный взгляд будущего. Каким бы ни был ваш ответ, вы ощутите призыв к действию.
Подталкивание к осознанию смертности может вызывать немедленные изменения в поведении человека, но вряд ли способно привести к глубокому психологическому сдвигу, необходимому для укоренения в обществе ценностей хорошего предка. Так как же установить более глубокую связь с еще не родившимися людьми и планетой, на которой им предстоит жить? Ответ: обратившись к древней практике обмена дарами.
В большинстве традиционных обществ дарение подарков возникло как ритуальная практика, направленная на укрепление общинных связей и обеспечение хороших отношений между племенными группами. Иногда это был прямой обмен: вы дарили трубку, а взамен получали шкуру животного. Но во многих культурах, например у народа массим, населяющего острова Тробриан близ Новой Гвинеи, дары передавались не напрямую из рук в руки, а путешествовали по архипелагу. В церемониальном обмене, известном как «кула», который около века назад изучал антрополог Бронислав Малиновский, ожерелья из красных раковин (женские украшения) передавались по часовой стрелке, а браслеты-раковины (украшения мужские) – против часовой, от острова к острову, от общины к общине[86].
Создание трансцендентного наследия для людей будущего – это что-то вроде непрямого обмена дарами, только не в пространстве, а во времени. Такой обмен можно встретить в нашей повседневной жизни – например, когда родители отдают другим семьям поношенную детскую одежду. Мои дети часто носят куртки и обувь, которые достались им от более старших детей из нашего района, и, как только вещи становятся малы, мы передаем их дальше. В широком смысле все мы являемся получателями подарков от предыдущих поколений: от рабочих, строивших дороги и канализацию, которыми мы пользуемся каждый день; от ученых-медиков, нашедших лекарства от оспы и бешенства; от всех тех, кто боролся с рабством и за избирательные права; от композиторов, написавших музыку, способную вызывать у нас слезы. Как писал анархист и географ XIX в. Петр Кропоткин:
В течение тысячелетий миллионы людей работали, расчищая леса, осушая болота, прокладывая дороги, устраивая плотины на реках… Везде, где пересекаются дороги, возникли и разрослись города с их сокровищами промышленности, искусства и науки. Целые поколения людей, родившихся и умерших в нищете, униженных и оскорбленных господствующими классами, истомленных трудом, завещали нашему веку это огромное наследство[87].
Хотя мы не всегда признаем это наследство, наша жизнь во многом строится на дарах, полученных от предков. Трансцендентное наследие является данью, которую мы платим. Но вместо того, чтобы расплачиваться за прошлое, мы платим вперед, становясь дарителями для будущих поколений.
Подарок – это идеальное воплощение первоначального значения слова legacy («наследие») в английском языке, которое уходит корнями в средневековую Европу. Легат (от лат. legatus – посол) был папским посланником, несущим важные вести в дальние страны. Таким образом, человека, оставляющего потомкам наследие, можно рассматривать как посланника во времени, отправляющего дары из настоящего в далекое будущее.
Вряд ли есть более высокое призвание, чем стремление оставить дар для тех, кто придет сюда завтра, дар, который оправдает наше место в великой цепи жизни, связывающей нас с первыми клеточными организмами и неизвестными формами, в которые мы эволюционируем через тысячелетия. Мы получили необыкновенные дары от прошлых поколений живых существ, но ни один из них не сравнится с планетой, на которой есть все, чтобы мы могли дышать, питаться и процветать. Как минимум мы должны передать ее в хорошем состоянии тем, кто придет за нами, чтобы не остаться в их памяти виновниками биологической халатности или инициаторами массового вымирания. Неужели мы хотим, чтобы нас запомнили именно так? «Мы – первое поколение, которое осознает, что столкнулось с беспрецедентными глобальными экологическими рисками, но в то же время и последнее поколение, у которого есть реальный шанс что-то с этим сделать», – предупреждает специалист по экосистемам Йохан Рокстрем[88]. Время для того, чтобы оставить наследие, которым мы сможем гордиться, уже на исходе.
Идея сделать подарок поколениям потомков является сильным мотивом для многих людей, независимо от того, будет ли это процветающая планета, мирная эпоха или что-то иное. И все же почувствовать глубокую личную связь с еще не родившимися обитателями Земли, которых мы никогда не встретим и не сможем посмотреть им в глаза, очень непросто. Их жизнь настолько далека, абстрактна и непознаваема, что почти невозможно встать на их место и проникнуться к ним заботой. Сопереживание будущим поколениям, возможно, является одним из самых больших моральных вызовов.
Есть ли какой-то способ преодолеть этот разрыв? Да, способ есть, и он коренится в древних традициях поклонения предкам.
Почитание предков – это нить, пронизывающая всю историю человечества. Христианский Ветхий Завет, древнеиндийский эпос Махабхарата и скандинавские Эдды содержат длинные генеалогические списки, которые прослеживают родословные в далеком прошлом. Само исландское слово «эдда» означает «прабабушка»: саги представляют собой истории, которые поколения бабушек рассказывали своим внучатам. Среди них был и миф о Валгалле – огромном зале для пиров, крытом боевыми щитами, куда попадали те, кто погиб славной смертью в бою, чтобы присоединиться к предкам. Викинги верили, что духи предков судят о них по героическим деяниям, и стремились, чтобы их помнили те, кто придет после. Археологи обнаружили в Китае следы поклонения предкам, насчитывающие более 4000 лет, в том числе сосуды, которые использовались для ритуальных жертвоприношений: в качестве подношений духам мертвых убивали врагов, захваченных на войне[89]. В современном Китае об умерших предках тоже не забывают, хотя ритуалы стали не такими ужасными. Например, во время ежегодного «Фестиваля голодных призраков» для умерших членов семьи оставляют места за столом и закатывают роскошный пир, чтобы удовлетворить их вечные аппетиты. Такие ритуалы укрепляют сыновнюю почтительность – один из ключевых идеалов конфуцианской этики, который и сейчас остается важным элементом китайской культуры.
Поклонение предкам предлагает нам обратиться из настоящего в прошлое, что на первый взгляд сильно отличается от идеи наследия, когда мы представляем, как наши потомки смотрят на нас из будущего и судят о наших действиях в настоящем. Однако традиция почитания предков создает мощную связующую цепь между поколениями, двигаться по которой можно как вперед во времени, так и назад. Об этом свидетельствует и пословица маори, в которой время словно переворачивается: «
Наиболее известным примером такого мышления является
По словам эксперта по лидерству и писателя Джеймса Керра, сборная Новой Зеландии по регби пытается жить в соответствии с философией
Существует фундаментальная духовная концепция маори под названием
Хотя
Однако, проявив воображение, можно найти способы приобщения к силе
Для начала вам нужно выйти на открытое пространство, закрыть глаза и сделать шаг назад, представляя близкого человека старшего поколения: кого-то из родителей, бабушек или дедушек. Затем сделайте еще один шаг назад и представьте этого человека в зрелом возрасте, какими были его жизнь, мысли и чувства, надежды и трудности. Через минуту сделайте третий шаг назад и представьте себе его пятый день рождения: присутствующих людей, выражения их лиц, эмоции, витающие в воздухе. На семинаре я представлял своего отца в пятилетнем возрасте, его жизнь в польской деревеньке, всего за год до того, как Вторая мировая война перевернула все. Я слышал смех, чувствовал теплые бабушкины объятия, вкус первой весенней земляники.
На следующем этапе вы возвращаетесь в исходную точку и представляете кого-то из младшего поколения, кто особенно дорог вам: собственного ребенка, племянницу, крестника. Точно так же с закрытыми глазами сделайте шаг вперед и визуализируйте его лицо, услышьте его голос, вспомните, что он любит делать. Затем сделайте еще один шаг вперед и перенеситесь на 30 лет в будущее: что происходит в его жизни, какие у него радости и беды, как выглядит мир вокруг? Наконец, сделайте последний шаг и представьте праздник по случаю его 90-летия. Вокруг него дети и внуки, близкие друзья, соседи и коллеги. Вот он встает, слегка пошатываясь, с бокалом в руке и собирается сказать тост, но взгляд его натыкается на вашу фотографию на каминной полке, и вдруг вместо тоста он решает рассказать собравшимся о том наследии, которое вы оставили ему: чему он у вас научился, как вы его вдохновляли.
После этого нужно сесть и написать речь, которую произнесет ваш потомок, – речь в память о вас, его ушедшем предке.
Это упражнение может показаться сложным, особенно тем, кто склонен думать о будущем в мрачных тонах. Некоторых оно буквально доводит до слез. Но в то же время это прекрасный способ визуализации и персонализации будущего, которое так легко оставить далекой абстракцией.
Когда я представлял, как моя 10-летняя дочь превращается в 90-летнюю старуху, меня посетило откровение. Это был момент
Трансцендентную связь с будущим может обеспечить не только родной ребенок – таким потенциалом обладают любые отношения, в которые мы вовлечены. Когда мы чувствуем эмпатию к конкретному сообществу людей, как в случае с новозеландскими регбистами, это позволяет нам ощутить солидарность с его будущими членами и проявить заботу о них в виде оставленного наследия. Мы можем явственно представить себе этих людей; мы почти знакомы с ними. Независимо от того, что объединило людей – спорт, вероисповедание, культура, география или политика, – нас мотивирует чувство общей истории и общий нарратив, мы начинаем действовать в интересах общей судьбы. Именно так сила эмпатии может пронизывать толщу времени, помогая нам вырваться из смирительной рубашки эго, сломать ограничения краткосрочного подхода.
Из шести способов развития долгосрочного мышления, представленных в этой книге, философия наследия ближе всего к исходной идее Джонаса Солка о хороших предках. Мы вступаем в отношения с будущими поколениями и буквально начинаем ощущать на себе их пристальный взгляд. Нам очень повезло, что люди обладают глубоким психологическим стремлением оставить наследие для потомков, и теперь мы знаем, как активировать его: мудрость
Перед нами стоит экзистенциальный выбор: какими мы хотим остаться в памяти потомков и кому будет предназначаться наше наследие? Вряд ли мы сможем стать хорошими предками, следуя эгоцентричному желанию прославить в веках свои достижения или сводя идею наследия к семейному наследству, каким бы заманчивым оно для нас ни было. Как отец двоих детей я хорошо понимаю желание оставить что-то после себя членам семьи, особенно финансы, которые создают видимость безопасности в этом нестабильном мире. Однако если мы надеемся, что человечество – в том числе и наши кровные потомки – выживет и будет процветать в XXI в. и далее, то должны расширить понимание наследия и использовать более трансцендентный подход.
У индейцев-апачей есть поговорка: «Мы наследуем землю не от предков, мы берем ее в долг у детей»[94]. В конце концов, судить нас будут все будущие дети, не только наши собственные.
Наследие – это не то, что мы оставляем, а то, что мы взращиваем на протяжении всей жизни. Это не просто последняя воля, записанная в завещании, а ежедневная практика. Мы приумножаем свое наследие как родители и друзья, как работники и граждане, как творцы и активисты, как члены сообществ. Речь идет о том, чтобы помнить о последствиях наших действий, будь то шопинг или голосование на выборах, для отдаленного будущего; о передаче мира, пригодного для жизни и процветания; о посадке желудей от имени тех, кто еще не пришел.
Нас могут вдохновить те, кто уже встал на этот путь. Например, Вангари Маатаи, профессор медицины из Кении, первая африканская женщина, получившая Нобелевскую премию мира. В 1977 г. она основала в Кении движение «Зеленый пояс», преследующее две цели: расширение прав и возможностей женщин и возрождение природы родной страны. К моменту своей смерти в 2011 г. она успела обучить более 25 000 женщин навыкам лесоводства и посадить 40 млн деревьев. Ее наследие процветает до сих пор: движение насчитывает свыше 4000 общественных групп по всей стране и проводит кампании за устойчивое жизнеобеспечение Африки. Отличный пример того, что значит быть хорошим предком.
Вангари Маатаи, основательница движения «Зеленый пояс»[95]
5
Межпоколенческая справедливость
«Почему я должен заботиться о будущих поколениях? Разве они что-нибудь сделали для меня?» Хотя это остроумное замечание часто приписывают комику Граучо Марксу, на самом деле оно известно уже больше 200 лет[96]. Но в наш век нарастающих климатических изменений, стремительного вымирания видов и рисков, связанных с ИИ и нанотехнологиями, шутка перестает быть смешной: сегодня важно именно то, что мы делаем для потомков. Возможно, в истории еще не было такого момента, когда действия в настоящем имели столь серьезные последствия для будущего. Перед нами стоит один из самых острых социальных вопросов XXI в.: каковы наши обязательства и ответственность перед поколениями, которые придут нам на смену?
Для юной Греты Тунберг, климатической активистки из Швеции, ответ очевиден. Она вдохновила школьников из разных стран проводить пятничные забастовки до тех пор, пока богатые страны не начнут сокращать выбросы углекислого газа в соответствии с Парижским соглашением по климату 2015 г. В декабре 2018 г. она выступила перед мировыми лидерами на конференции ООН по изменению климата в Катовице (Польша) и упрекнула их в неспособности справиться с глобальным экологическим кризисом:
В 2078 г. я буду отмечать свой 75-й день рождения. Если у меня будут дети, то, возможно, они проведут этот день со мной. Может быть, они спросят и о вас. Спросят, почему вы ничего не делали, пока еще можно было действовать. Вы говорите, что любите своих детей больше всего на свете, и тем не менее крадете их будущее прямо у них на глазах[97].
Желание противостоять этому вопиющему межпоколенческому грабежу сделало Грету одним из лидеров растущего движения повстанцев времени, которое способно изменить облик современной демократии. Это движение призывает к межпоколенческой справедливости и равноправию – установлению баланса между удовлетворением потребностей нынешнего и будущих поколений, – а также к поиску ответов на вопрос, каким образом граждане завтрашнего дня могут получить представительство в сегодняшних политических институтах.
Грядущие поколения можно рассматривать как
В этой главе мы исследуем четыре фундаментальных блока, на которых сегодняшние повстанцы времени строят свою борьбу за межпоколенческую справедливость, а также вдохновляющий их принцип заботы о седьмом поколении, которому следуют некоторые коренные народы. Но отправной точкой для нас станет одна из самых серьезных проблем на этом пути: повсеместная экономическая практика с невинным названием «дисконтирование».
Дисконтирование – это оружие межпоколенческого угнетения, замаскированное под рациональную экономическую методику. Точно так же, как по мере удаления от человека кажется, что он уменьшается, дисконтирование уменьшает вес интересов людей будущего по мере их отдаления от текущего момента. Политики используют дисконтирование, чтобы взвесить затраты и выгоды долгосрочных инвестиционных решений. Если вы хотите узнать, насколько государство заботится о своих будущих гражданах, не стоит внимать сладким речам министров, просто взгляните на ставку дисконтирования. То, что вы увидите, может шокировать.
Поначалу аргумент в пользу дисконтирования кажется вполне разумным. Люди ценят вознаграждение, которое можно получить прямо сейчас, больше, чем то, которое ждет их в будущем. Мы предпочитаем положить в карман $2000 сегодня вместо гарантий получить $5000 через 10 лет. Дисконтирование возводит это временнóе предпочтение в принцип, согласно которому будущим благам придается меньшая ценность, чем нынешним. Возьмем государственную политику, связанную со спасением человеческих жизней в будущем, например инвестиции в здравоохранение. При ставке дисконтирования 2 % одна сегодняшняя жизнь оценивается так же, как 2,7 жизни через 50 лет (рассчитывается как сложный процент: 1 × 1,0250 = 2,7). Через 100 лет уже 7,2 жизни будут приравниваться к одной сегодняшней. Поднимите ставку дисконтирования, и относительная ценность будущих жизней резко упадет: 10 %-ная ставка приравнивает одну сегодняшнюю жизнь к 117 жизням через 50 лет и 13 781 жизни через 100 лет (1 × 1,1100 = 13 781). Таким образом, при ставке дисконтирования 10 % правительство предпочтет спасти одну жизнь сегодня, чем инвестировать ту же сумму в спасение почти 14 000 жизней через 100 лет.
Какое отношение все это имеет к межпоколенческой справедливости? За последние 100 лет дисконтирование стало частью не только сферы финансов и бухгалтерского учета, но и процессов принятия политических решений в самых разных областях – от общественного здравоохранения до изменения климата. В настоящее время правительства часто принимают решения об инвестировании в больницы, транспортную инфраструктуру или новую систему защиты от наводнений, используя дисконтирование при расчете соотношения будущих выгод от подобных проектов и текущих затрат. Ставки дисконтирования, которые при этом применяют (обычно 2–4 %), могут показаться не очень высокими, но их вполне достаточно, чтобы инвестиции были признаны неэффективными, поскольку отдаленные выгоды (50 лет и более) становятся незначительными[98].
Рассмотрим проблему дисконтирования на примере спорного решения правительства Великобритании в 2018 г. отказаться от финансирования первого в стране проекта по использованию энергии приливов в заливе Суонси. На проект возлагались большие надежды, особенно с учетом того, что на Великобританию приходится примерно 50 % европейского потенциала приливной энергии, а на внутреннем рынке этот источник способен покрыть до 20 % потребностей страны в электроэнергии. Правительство обосновало свое решение тем, что приливная энергетика менее рентабельна, чем альтернативные варианты, например атомная энергетика, но, как сразу отметили критики, анализ затрат и выгод по методу дисконтирования не учитывал ни долгосрочные затраты на вывод из эксплуатации атомных станций и захоронение радиоактивных отходов, ни выгоды 120-летнего приливного проекта после первых 60 лет. Включение этих долгосрочных затрат и выгод в анализ могло бы склонить чашу весов в пользу развития проекта[99]. Как объяснила мне генеральный директор Good Energy Джульет Дэвенпорт, одна из причин, по которой такие крупномасштабные проекты возобновляемых источников энергии с трудом получают государственную поддержку, заключается в том, что при относительно высоких начальных инвестициях их долгосрочные выгоды попросту не учитываются. В результате за нашу недальновидность предстоит расплачиваться будущим поколениям[100].
Возможно, в некоторых случаях дисконтирование оправданно, но должно ли оно играть доминирующую роль в принятии решений на уровне правительства, как это происходит сейчас? Одним из документов, поднявших этот вопрос, стал доклад 2006 г. под названием «Экономика изменения климата», подготовленный для правительства Великобритании экономистом Николасом Стерном, в котором он утверждал: последствия глобального потепления окажутся настолько значительными, что каждый год 1 % мирового ВВП будет расходоваться на их смягчение. Стерн получил широкую поддержку за то, что придал вес интересам будущих поколений, применив необычно низкую ставку дисконтирования, которая в среднем составила 1,4 %, по сравнению со стандартными 3 % в расчетах других экономистов, таких как Уильям Нордхаус, или 3,5 %, используемыми правительством Великобритании[101]. Однако действительно ли это можно считать победой с точки зрения межпоколенческой справедливости?
На самом деле 1,4 %-ная ставка равносильна признанию будущих поколений нашими рабами. Как так? Согласно печально известной статье Конституции США 1787 г. для расчета представительства южных штатов в конгрессе каждый раб-афроамериканец учитывался как 3/5 свободного белого человека. Давайте посчитаем, сколько потребуется лет, чтобы наши потомки достигли статуса рабов в соответствии с правилами дисконтирования или, другими словами, начали оцениваться как 3/5 человека сегодняшнего. При ставке дисконтирования 1,4 %, как у Стерна, уже через 36,5 года с людьми начинают обходиться не лучше, чем с рабами: их интересы оцениваются в 60 % от наших с вами. При ставке 3 %, используемой сегодня многими правительствами, результаты еще более впечатляющие: будущие поколения оказываются «порабощенными» всего через 17 лет. Таким образом, интересы 100 человек в настоящем через 17 лет становятся эквивалентными интересам 60 человек, спустя столетие – 5 человек, а через 150 лет – одного-единственного человека. Почему мы относимся к нашим потомкам с таким пренебрежением? Дисконтирование – это яркий символ колонизации будущего, поскольку оно рассматривает будущее как безлюдную пустыню.
Не следует ли нам прекратить практику дисконтирования и начать одинаково относиться к интересам людей – независимо от того, когда они родились? Стандартный ответ на этот вопрос гласит, что дисконтирование всего-навсего отражает наши предпочтения: лучше вечеринка сегодня, чем пенсия завтра. Однако то, что в плане личных предпочтений мы выбираем настоящее, не оправдывает характер коллективного отношения к будущим поколениям. Какое право мы имеем умалять ценность, которую потомки будут придавать своей жизни и благополучию? Другой ответ, часто встречающийся в учебниках по экономике, состоит в том, что дисконтирование оправданно, поскольку экономический рост и технический прогресс обеспечат будущие поколения более эффективными и более дешевыми средствами решения таких проблем, как изменение климата, поэтому нам не следует инвестировать слишком много в оказание им непосредственной помощи. Однако такая позиция выдает желаемое за действительное, поскольку основана на том, что рост будет продолжаться десятилетие за десятилетием, даже после того, как начнут сказываться последствия экологического кризиса. Можно с тем же успехом полагать, что, имея достаточно денег и технологий, наши потомки смогут запросто обратить вспять вымирание видов, таяние полярных льдов или бесконтрольное распространение генетически модифицированных вирусов.
Хотя на первый взгляд дисконтирование может показаться исключительно объективной технократической процедурой, как отмечает лауреат Нобелевской премии экономист Амартия Сен, оно неизбежно связано с оценочным суждением и потому должно стать «предметом публичных дискуссий»[102]. Изобретатель дисконтирования Фрэнк Рамси пошел еще дальше и в 1928 г. заявил, что дисконтирование благосостояния будущих поколений «не оправдано с этической точки зрения и указывает лишь на слабость нашего воображения»[103]. Это не означает, что дисконтированию в принципе нет места в процедурах оценки проектов – его нецелесообразно использовать при оценке долгосрочных экологических проектов, таких как приливная энергетическая система, или в случаях, когда существует вероятность необратимых и катастрофических рисков, которые не компенсируются никакими обещаниями экономического роста. Но для того чтобы доказать необходимость отказа от дисконтирования, мы должны привести убедительные доводы в пользу равенства поколений. Почему именно мы должны так заботиться о людях будущего?
Если бы вам дали $100 млн и попросили распределить их на благо человечества, как бы вы поступили? Вам пришлось бы решать не только то, каким образом разделить эти средства между странами или социальными группами, чтобы облегчить страдания людей в современном мире, но и то, как распределить их
Этот формирующийся консенсус заметен по растущему потоку международных соглашений, касающихся будущих поколений. Если взять французскую Декларацию прав человека (1789 г.) или аналогичную Всеобщую декларацию (1948 г.), то в них мы не найдем ни одного упоминания о будущих поколениях[104]. Ситуация начала меняться в 1987 г., когда Всемирная комиссия ООН по окружающей среде и развитию опубликовала документ под названием «Наше общее будущее», известный также как «Доклад Брундтланд». В нем устойчивое развитие определялось как «развитие, которое удовлетворяет потребностям настоящего, не ставя под угрозу способность будущих поколений удовлетворять свои потребности»[105]. С 1993 г. было принято более 200 резолюций ООН и более 40 национальных конституций, от Аргентины до Эстонии, в которых упоминается благополучие будущих поколений[106].
Конечно, этот всплеск официального признания еще предстоит воплотить в конкретную политическую практику, но он, без сомнения, свидетельствует о том, что вопрос межпоколенческой справедливости наконец достиг зрелости. В настоящее время широкий круг организаций уже выступает от имени граждан завтрашнего дня. В их число входят такие международные группы, как Greenpeace, чья миссия состоит в «обеспечении мира и устойчивости для будущих поколений», и аналитические центры, такие как Фонд прав будущих поколений. В Италии существуют молодежные группы, призывающие к созданию Суда межпоколенческой справедливости, а организация Our Children's Trust сражается в юридическом поле за право будущих поколений Америки жить на здоровой планете[107]. К ним присоединяются движения прямого действия, такие как Sunrise Movement в США, Extinction Rebellion в Великобритании или движение акушерок, обеспокоенных судьбой детей, которым они помогают появиться на свет[108]. Эксперты по экзистенциальным рискам лоббируют правительства с целью смягчения угроз, которые несут человечеству новые технологии[109]. Свое слово сказал даже папа Франциск, заявив о необходимости поддерживать «справедливость между поколениями»[110]. Борьба за права и интересы фьючерхолдеров быстро становится одним из самых ярких общественных трендов современности.
Сегодня многие из тех, кто выступает в защиту будущих поколений, выбирают тот же путь, что и борцы с рабством в XVIII в., – опираясь на силу аргументов, они пытаются перевести борьбу в правовое поле и придать своему делу моральную и интеллектуальную мощь. Они понимают: недостаточно просто заявить, что потребности будущих поколений важны так же, как и потребности живущих ныне, словно это неопровержимый факт, ведь перед человечеством стоит так много неотложных проблем, начиная с детской бедности и заканчивая гражданскими войнами. Нельзя не признавать актуальность текущих проблем – например, то, что в настоящее время 150 млн детей угрожает смерть от недоедания[111], – но вместе с этим мы должны обеспечивать справедливое отношение и к людям будущего, учитывать их интересы. Активисты понимают, насколько важно предоставить убедительные основания для включения будущих поколений в круг наших забот[112]. Почему же мы должны заботиться о них или даже идти на жертвы? Наиболее популярные аргументы я свел к четырем основным категориям, каждая из которых содержит особый этический мотив межпоколенческой справедливости: «Стрела», «Весы», «Повязка», «Эстафета».
Категория «Стрела» касается степени нашей ответственности за последствия собственных действий. Одна из самых известных формулировок этой категории встречается в трудах философа Дерека Парфита:
Удаленность во времени сама по себе имеет не большее значение, чем удаленность в пространстве. Предположим, я пускаю стрелу вглубь леса, и она кого-то ранит. Если я знал, что в этом лесу могут быть люди, то я виновен в преступной небрежности. Поскольку раненый человек находится далеко, я не могу определить, кто он. Но это не является оправданием. Также не является оправданием тот факт, что человек находится далеко от меня. Это понимание мы должны распространить на всех, кто удален от нас во времени[113].
Иными словами, если мы не должны закладывать в поезд бомбу, которая причинит вред пассажирам, разве что-то меняется от установки таймера на 10 минут, 10 дней или 10 лет?[114] Этот аргумент часто используется в полемике о ядерных отходах. Мы знаем, что высокоактивные отходы будут опасны еще сотни, а возможно, и тысячи лет, но такая удаленность во времени не означает, что можно беспрепятственно сваливать на потомков огромный риск. Мы должны уважать благополучие других независимо от того, когда они родились, а это полностью противоречит логике дисконтирования. Ядерные отходы подобны стреле, летящей через лес на протяжении столетий, если не тысячелетий, и представляющей постоянный риск для человечества. В какой-то момент стрела упадет, и последствия этого будут разрушительны, как и в случае сжигания ископаемого топлива или отравления океанов. Мы обязаны принять меры сегодня, чтобы смягчить будущее воздействие выпускаемых нами стрел. И, конечно, чем меньше их будет, тем лучше[115].
Другое обоснование межпоколенческой справедливости – «Весы» – апеллирует к условным весам, на одной чаше которых находятся все живущие сегодня, а на другой – те, кому еще предстоит родиться. С точки зрения численности вторые легко перевешивают нынешнее население планеты: по подсчетам, за последние 50 000 лет на Земле жили и умерли около 100 млрд человек; если средний уровень рождаемости XXI в. сохранится в течение следующих 50 000 лет, то должны родиться еще около 6,75 трлн человек. Это в 877 раз больше, чем 7,7 млрд сегодняшних жителей, и намного превышает число людей, живших до настоящего момента[116]. Как можно игнорировать бóльшую часть человечества и полагать, что наши интересы важнее благополучия потомков?
На этот аргумент возражают, что в ближайшие тысячелетия на другой чаше весов может попросту не оказаться людей, подобных нам. Вид
Поделиться книгой: