Помоги проекту - поделись книгой:
Биологи-эволюционисты предполагают, что наша склонность к краткосрочным желаниям, удовольствиям и вознаграждениям развилась как механизм выживания в условиях дефицита пищи и повышенных рисков для жизни. Еще задолго до изобретения шоколадных десертов наш мозг обзавелся системами обработки информации, которые предписывали съедать все, что можно съесть, и убегать, как только в поле зрения появится хищник. Вот почему мы не задумываясь наклоняемся над свежеиспеченным пирогом, чтобы вдохнуть его аромат, и инстинктивно разворачиваемся, готовясь дать деру, если видим, что в нашу сторону мчится ротвейлер[23].
Если нам трудно противиться соблазну, будь то еда, наркотики или что-то еще, важно понимать, что это, скорее всего, включился наш древний аддиктивный мозг. Когда мы проводим пальцем по экрану смартфона, проверяя новые сообщения, то в некотором роде уподобляемся крысам, одержимо жмущим на рычаг, чтобы испытать мгновенные острые ощущения от выброса дофамина. Этот механизм был намеренно заложен в технологию социальных сетей. Точно так же, когда на вечеринке после пары бокалов мы не можем устоять и затягиваемся предложенной сигаретой, это не что иное, как зов древних предков. Но оправдывает ли это нас?
Фактически бо́льшую часть явлений, составляющих повседневную потребительскую культуру – от обжорства до давки покупателей на распродаже, – можно проследить до инстинктов, которые являются частью нашего эволюционного наследия. «Склонность к чрезмерному потреблению, – утверждает нейробиолог Питер Уайброу, – является пережитком того времени, когда индивидуальное выживание зависело от жесткой конкуренции за ресурсы… Мозг древнего человека, который мы унаследовали, развивался в условиях дефицита, управлялся привычками, ориентированными на краткосрочное выживание, и плохо приспособлен к изобилию современной материальной культуры»[24].
Люди часто удовлетворяют сиюминутные желания за счет своих долгосрочных интересов. Очевидный пример – курение, сюда же можно добавить пристрастие к жирной пище, которое ведет к сердечно-сосудистым заболеваниям, и отдых на Карибах вместо накоплений на черный день. Когда дело касается личных временны́х горизонтов, наши будущие «я» часто отходят на второй план перед лицом сиюминутных удовольствий. Как правило, мы предпочитаем меньшую, но быструю награду более крупной, но отдаленной. Это когнитивное искажение называется гиперболическим дисконтированием[25].
Одним из самых частых аргументов в пользу нашей тотальной импульсивности, нашего безусловного стремления к быстрому вознаграждению служит так называемый зефирный тест. В 1960-х гг. психолог из Стэнфорда Уолтер Мишел клал аппетитный зефир или подобное лакомство перед детьми в возрасте от четырех до шести лет. Мишел сообщал, что если они не съедят его в течение 15 минут, оставшись со сладостью один на один в комнате, то получат еще один зефир. Тот факт, что примерно две трети детей не смогли устоять и съели оставленный перед ними зефир, часто воспринимается как свидетельство нашей врожденной склонности к получению быстрых результатов.
Такая интерпретация «зефирного теста» как минимум неполноценна. Для начала стоит признать, что треть детей в эксперименте Мишела все же побороли искушение. Более того, повторные тесты показали, что способность откладывать удовольствие во многом зависит от контекста. Например, дети с большей вероятностью съедают зефир, если не верят, что исследователь вернется. Оказывает влияние и социальный статус: детям из более богатых семей легче противостоять соблазну. В то же время недоверие и нужда могут склонить нас к краткосрочности[26].
Однако – и это признают нейробиологи, включая Мортена Крингельбаха, – люди устроены несколько сложнее, чем крысы, жмущие на рычаг, и не являются похитителями сладостей по умолчанию. Древнее зефирное мышление сосуществует с более молодыми системами нашей нейроанатомии, которые позволяют думать и планировать в долгосрочной перспективе.
Около 12 000 лет назад, в период раннего неолита, наш безымянный предок сделал нечто экстраординарное: вместо того, чтобы съесть найденное семя, он решил сохранить его и посадить следующей весной. Этот момент стал началом сельскохозяйственной революции, поворотной точкой в развитии человеческого разума и символом долгосрочного мышления.
Предусмотрительность, необходимая для того, чтобы сохранять семена и возделывать сельскохозяйственные культуры, а также умение воздержаться от употребления их в пищу в голодные зимние месяцы демонстрируют выдающуюся способность
Желудевое мышление стало предметом изучения нового направления в науке – перспективной психологии, которая утверждает, что людей делает людьми именно способность мыслить долгосрочно и «исследовать» будущее. Психолог Мартин Селигман так и называет нас –
Доказательства наличия у нас желудевого мышления более чем убедительны. Ни одно другое животное не планирует свое будущее так же осознанно, как люди. Белки закапывают орехи на зиму, но они делают это инстинктивно, когда световой день начинает убывать, а вовсе не потому, что составили план своего выживания. Исследования поведения животных показывают, что у некоторых видов, таких как крысы, отлично развита память, но при этом они могут думать лишь на полчаса вперед. Хотя шимпанзе и обрывают листья с веток, чтобы они легче проникали в термитник, нет никаких доказательств, что они заготавливают такие ветки для использования в будущем[29].
А вот человек стал бы делать именно это. Мы – феноменальные любители планировать. Мы планируем отпуск на следующий год, проектируем сады, которые будут выглядеть, как задумано, лишь через 10 лет, копим деньги на высшее образование детям, а кое-кто даже составляет саундтрек для собственных похорон. Все это – результат желудевого мышления. Именно способность видеть перспективу позволяет нам выживать и процветать. «Наша исключительная предусмотрительность создала цивилизацию и поддерживает общество, – утверждает Мартин Селигман. – Сила предвидения – вот что делает нас мудрыми. Взгляд в будущее, осознанный или неосознанный, является центральной функцией нашего головного мозга»[30].
Все начинается в раннем детстве. Примерно к пяти годам дети уже могут представлять будущее, предсказывать события и отличать их от прошлого и настоящего. Как раз в этом возрасте мои близнецы начали составлять небольшие списки подарков, которые они хотят получить в день рождения, и заблаговременно, за несколько месяцев, сообщать мне об этом. К тому времени, когда они достигнут подросткового возраста, у них развивается сложная способность к мысленным путешествиям во времени, которая позволяет видеть и планировать в долгосрочной перспективе, осознавать вековые горизонты истории и даже представлять себе собственную смерть[31].
Сколько времени ежедневно мы тратим на размышления о будущем и планирование? Оказывается, гораздо больше, чем принято считать в традиционной психологии. Одно из исследований на эту тему, в ходе которого 500 жителей Чикаго опросили с помощью мобильного приложения, о чем они думают в течение дня (моменты для опроса выбирались случайным образом), показало, что около 14 % времени бодрствования людей занимали мысли о будущем и только 4 % – мысли о прошлом. (Остальное время их мысли были заняты либо настоящим, либо не были привязаны ко времени.) При этом три четверти времени, уделенного размышлениям о будущем, приходилось на составление планов[32]. Таким образом, мы думаем о будущем примерно в три раза больше, чем о прошлом, а из каждых семи часов наших размышлений один час посвящается тому, что еще не произошло.
Основная часть нейронной активности, связанной с мыслями о будущем, приходится на лобную долю мозга, которая располагается спереди, над глазами. Люди, у которых эта область повреждена, зачастую могут казаться совершенно нормальными, весело болтать о погоде за чашечкой чая и даже успешно проходить тестирование памяти. Но в делах, связанных с планированием, они бессильны и, например, не могут сказать, что будут делать вечером, или решить головоломку, требующую просчитывания ходов. Лобная доля, и особенно ее участок, называемый дорсолатеральной префронтальной корой, – это операционный центр желудевого мышления, машина времени, позволяющая нам рисовать в воображении ситуации, которые могут произойти через несколько недель или даже десятилетий, и планировать длительные процессы.
Любопытно, что лобная доля – это относительно новая область мозга, получившая развитие лишь в последние 2 млн лет. (Мозг появился у живых существ около 500 млн лет назад.) За этот период масса содержимого черепной коробки человека увеличилась более чем в два раза: с 0,6 кг у Homo habilis до почти 1,4 кг у Homo sapiens[33]. При этом мозг увеличивался неравномерно: основная часть роста пришлась на его переднюю область, поэтому низкие покатые лбы наших далеких предков постепенно выдвигались вперед, пока не достигли почти вертикального положения, как сейчас. Именно эта часть мозга отвечает за перспективное планирование и другие исполнительные функции, такие как абстрактное мышление и решение проблем[34].
Несмотря на эволюционный прогресс нашей способности думать на перспективу, в основном мы сосредоточены лишь на самом ближайшем будущем. Чикагское исследование показало, что около 80 % мыслей о будущем касаются текущего дня или следующего за ним, 14 % охватывают год или несколько лет, и только 6 % имеют горизонт более 10 лет[35]. Таким образом, хотя желудевое мышление, безусловно, является частью нашей функциональной нейроанатомии, доминирует все же краткосрочное зефирное мышление.
Эта ситуация чревата серьезными последствиями. По словам Дэниела Гилберта, одного из основоположников перспективной психологии, если бы инопланетяне захотели уничтожить наш вид, они не стали бы посылать на Землю армию зеленых человечков – это быстро активизировало бы наши отлаженные защитные механизмы. Гораздо эффективнее запустить что-то вроде глобального потепления, которое попросту ускользнет от нашего внимания, поскольку человеческий мозг на сегодня не слишком хорошо справляется с долгосрочными угрозами. Хотя мы неплохо умеем уворачиваться от бейсбольного мяча, летящего в голову, в борьбе с опасностью, которая проявится через несколько лет или десятилетий, мы куда менее искусны. Тем не менее сама способность мыслить в долгосрочной перспективе «является одним из самых потрясающих приобретений мозга», как утверждает Гилберт. Просто необходимо понимать, что эта опция находится на ранней стадии развития[36].
Как и любое млекопитающее, мы отлично распознаем реальные опасности в настоящем, но вдобавок к этому за последние пару миллионов лет обрели еще одну способность или, как минимум, находимся в процессе ее освоения. Наш мозг, в отличие от мозга других видов, научился оперировать будущим так, как если бы оно было настоящим. Мы можем предвидеть выход на пенсию или визит к стоматологу и, соответственно, уже сегодня делать пенсионные накопления или пользоваться зубной нитью, чтобы не пришлось лечить кариес через полгода. Но мы только учимся подобным вещам. Эта способность – новейшее приспособление в животном мире, и пока мы владеем ею не так хорошо, как хотелось бы[37].
Дело вовсе не в том, что мы не в состоянии мыслить в долгосрочной перспективе, ведь это было бы поистине катастрофическим недостатком, который в принципе не позволил бы нам реагировать на экологические, социальные и технологические угрозы, маячащие на горизонте, будь то конфликт из-за водных ресурсов или риск кибератак на оборонную систему страны. Проблема заключается в том, что пока мы
Желудевое мышление человека обладает огромным потенциалом, и если мы надеемся стать хорошими предками, то должны научиться использовать его мощь. Само осознание того факта, что оно у нас есть, уже является первым шагом в этом направлении. Но возникает справедливый вопрос: а откуда у нас взялось желудевое мышление?
За последние 2 млн лет наши предки совершили невероятное: они обрели мозг, который позволил разорвать оковы настоящего и превратиться в некотором роде в резидентов будущего. Эволюционные психологи и археологи предполагают, что способность думать и планировать в долгосрочной перспективе дала эволюционное преимущество, став тем самым механизмом, который компенсировал нашему виду недостаток в силе, скорости и ловкости[38]. Этот грандиозный когнитивный скачок оказался возможен благодаря четырем основным факторам: умению ориентироваться в пространстве, «эффекту бабушки», социальному взаимодействию и инновациям. Каждый из этих факторов представляет собой важный эпизод в медленно разворачивающемся сюжете человеческой эволюции.
«Наша природа такова, что требует непрестанного движения; полный покой означает смерть», – писал мыслитель XVII в. Блез Паскаль. Это весьма меткое наблюдение, ведь наши далекие предки с самых ранних времен непрерывно кочевали в поисках воды и еды, мест для охоты, мигрировали в зависимости от времен года и приспосабливались к меняющимся условиям. За тысячелетия они выработали навык выживания, известный как
За последнее столетие антропологи обнаружили у коренных народов разнообразные системы навигации, такие как палочные карты с изображением опасных рифов и сложных приливных течений, которые жители Маршалловых островов еще не так давно использовали для плавания на каноэ по Тихому океану, или песенные линии, также называемые следами сновидений, благодаря которым аборигены Австралии передвигаются по обширным территориям, напевая названия последовательно возникающих ориентиров[40]. Мы являемся наследниками традиций, подтверждающих нашу когнитивную способность планировать путешествия не только в пространстве, но и во времени благодаря особой темпоральной системе навигации.
Второй фактор, получивший название «эффект бабушки», связан с биологической особенностью нашего вида, а именно с длительным периодом зависимости ребенка от взрослых. Детеныши большинства млекопитающих начинают ходить уже через несколько часов после рождения, а в течение первого года созревают и могут размножаться. У людей все иначе. Первые несколько лет жизни мы довольно беспомощны и уязвимы, а относительно независимыми и половозрелыми становимся лишь к подростковому возрасту. При этом не только родители участвуют в воспитании детей, чтобы те в конечном счете тоже смогли передать гены потомкам. Исследования показывают, что присутствие бабушек и дедушек – особенно бабушек по материнской линии – заметно снижает показатели младенческой и детской смертности. Подобно тому, как наличие самок пострепродуктивного возраста в стаде оленей увеличивает шансы на выживание оленят, поскольку их опыт помогает найти пищу и воду в период ее нехватки, бабушки вида
Похоже, то, что наши бабушки живут намного дольше своего репродуктивного возраста, является не чем иным, как результатом естественного отбора, ведь их присутствие во многом помогло нам выжить. Именно благодаря эффекту бабушки наши предки образовали родовые сообщества, включавшие несколько поколений, что, в свою очередь, породило этику заботы и ответственности, а также расширило временны́е горизонты примерно до пяти поколений: на два поколения назад и на столько же вперед[42].
Эффект бабушки был дополнен и усилен третьим фактором – мощным инстинктом социального взаимодействия. На протяжении как минимум трех столетий, начиная с Томаса Гоббса и Джона Локка, нам внушали, что люди по своей природе эгоисты и индивидуалисты[43]. Однако эволюционные биологи сегодня признают, что мы относимся к числу млекопитающих, наиболее развитых в социальном плане. Дарвин хорошо понимал это. «Общее повышение уровня нравственности… несомненно, дает огромный перевес одному племени над другим», – писал он в «Происхождении человека» (1871 г.) и считал, что успешность племени возрастает, если его члены «всегда готовы помогать друг другу и жертвовать собой для общей пользы»[44]. Иначе говоря, естественный отбор работает не только на уровне индивидуума, но и на уровне группы: когда не хватает еды или вокруг рыщут хищники, сотрудничество – лучший способ выжить. Это объясняет, откуда у нас взялись такие черты, как взаимопомощь, эмпатия, альтруизм и доверие. Как заметил в нашей беседе приматолог Франс де Вааль, «эмпатия и солидарность уже заложены в нас»[45].
Но какое это имеет отношение к долгосрочному мышлению? Социальное взаимодействие требует определенной доли воображения, чтобы заглянуть в будущее. Доверие и взаимность возникают, если люди знают, что оказываемая кому-то в настоящем помощь, скорее всего, вернется им в будущем, когда они сами будут в ней нуждаться. Время встроено в общественный договор, оно буквально вплетено в саму ткань взаимопомощи. Точно так же эмпатия зиждется на способности предвидеть нужды, чувства и цели другого. Когда друг теряет работу, мы стараемся представить его эмоциональное состояние и то, какую поддержку могли бы оказать. При этом мы заглядываем в будущее, моделируя множество возможностей. На самом деле большинство аспектов общественной жизни требуют способности мысленно катапультироваться вперед: социальные эмоции, такие как вина и стыд, основаны на предвосхищении собственных переживаний. Обещание, данное кому-то, превращается в долговременное обязательство, а оценка чьих-то намерений основана на определении возможных вариантов будущего. Мартин Селигман справедливо спрашивает: «Как бы мы координировали свои действия и сотрудничали, если бы не могли формировать точные представления о том, что будут делать другие в тех или иных ситуациях? Откуда бы взялись верные ожидания относительно того, что мы сами будем в состоянии сделать и будет ли у нас мотив для этого?»[46] Вывод напрашивается сам собой: наша социальная природа развивалась в тандеме с искусством мысленных путешествий во времени.
Последний фактор, который ускорил эволюционное развитие долгосрочного мышления и способности к планированию, переключает наше внимание с области человеческих отношений на технологии, на наш непревзойденный талант изготавливать инструменты.
Должен признаться, что раньше, всякий раз оказавшись перед музейной витриной с орудиями каменного века, я таращился на них, не видя ничего, кроме грубо отесанных кусков кремня. Однако все изменилось, когда я познакомился с исследованиями археолога Сандера ван дер Леу, мирового авторитета в области технологий каменного века. Оказывается, сколы на каменных орудиях служат индикатором нашей когнитивной эволюции и наиболее известным на сегодняшний день свидетельством роста способности человека к многоэтапному планированию. По словам ван дер Леу, технология производства каменных орудий труда прошла в течение 2 млн лет ряд этапов. Самыми примитивными были инструменты с естественными заостренными краями. Но затем наши палеолитические предки научились сами заострять камни, ударяя ими о другую твердую поверхность. Далее они перешли к созданию инструментов с двусторонними сколами, образующими режущую кромку, до чего другие приматы так и не додумались. После этого около 20 000 лет назад они научились делать инструменты и оружие, откалывая камень под определенными углами, чтобы получилось острие в точке пересечения трех плоскостей.
Какую информацию о развитии человеческого мозга могут дать нам эти технологические достижения? Изготовление инструментов не было случайным раскалыванием камней без заранее продуманного плана. По мере того как инструменты становились все более сложными, требовалось и более четкое представление о готовом изделии, а также способность просчитывать этапы его производства в обратном направлении. Например, в технике обработки камня Леваллуа каждый скол был одновременно подготовкой к следующему. Добиться этого можно было, только развивая способность инвертировать в уме причинно-следственные связи: «А вызывает Б, поэтому, чтобы произошло Б, я должен сделать А»[47]. Такое сложное планирование характерно, скажем, для скульптуры, когда форма, которую представил себе скульптор, проявляется в камне в результате удаления лишнего материала.
Достижения в технике откалывания, утверждает ван дер Леу, отражают пошаговые изменения в человеческом сознании:
В процессе приобретения способности представлять в уме и изготавливать трехмерные каменные орудия наши предки освоили ряд других орудий, концептуальных. Одним из них являлась способность планировать и выполнять сложные последовательности действий… Таким образом был преодолен порог, и с этого времени развитие контроля над материалом значительно ускорилось[48].
По его мнению, само возникновение сельскохозяйственных общин более 10 000 лет назад было бы невозможно без этого когнитивного скачка. Способность строить сложные планы, включающие несколько последовательных процессов, и разрабатывать стратегии, направленные на достижение конкретных целей, позволила людям эпохи неолита заниматься деятельностью с долгосрочными горизонтами, такой как севооборот, одомашнивание дикорастущих злаков, разведение животных и, в итоге, строительство первых городов. В концептуальном смысле не было особой разницы между поэтапным изготовлением каменных орудий в течение нескольких часов, выращиванием урожая в течение месяцев или строительством пирамиды в течение десятилетий. Как пишет ван дер Леу, «мы видим те же самые закономерности, что и при изготовлении артефактов: удлинение временны́х последовательностей и разделение во времени производственных этапов»[49]. Другими словами, каменные орудия, которые пылятся в музеях, на самом деле скрывают величайшую из тайн – тайну возникновения цивилизации.
Два типа мышления – зефирное и желудевое – пребывают в постоянной борьбе друг с другом, но именно благодаря этому мы обладаем удивительным эволюционным даром – живым воображением и можем мгновенно переключать глубину мысли с нескольких секунд до нескольких лет. Наше сознание подобно балерине, которая, исполняя пируэт, то ускоряет, то замедляет свое вращение. Мы – настоящие мастера временны́х пируэтов. Используем ли мы этот дар в полной мере – другой вопрос.
На рисунке ниже приведены примеры горизонтов мышления в личной и общественной жизни. Часто мы думаем, планируем и действуем в масштабе минут или секунд, например, отвечая на текстовое сообщение, но можем мгновенно переключиться на масштаб часов (прикидывая, когда разрядится батарея телефона), дней (вспоминая о следующем посещении спортзала), месяцев (планируя диету), лет (думая о получении диплома), а иногда и десятилетий (представляя себе, что будем делать, когда погасим ипотеку). Однако крайне редко наши мысли выходят за пределы отпущенного нам срока: как правило, смерть является границей воображения. Данные опроса показывают, что для большинства людей разных культур и религиозных убеждений собственное будущее становится непроглядным уже через 15–20 лет[50]. Нам сложно вообразить, что будет через несколько десятилетий, и, вероятно, поэтому бывает так трудно копить на старость.
Аналогичным образом временны́е горизонты проявляются и в общественной жизни. Высокочастотная торговля акциями связана с миллисекундными интервалами, модные тренды и квартальные отчеты – с месячными, а избирательные циклы – с годовыми. Планирование редко простирается дальше десятилетия, хотя бывают и исключения, такие как 30-летняя исследовательская программа NASA, 35-летний национальный план китайского правительства или хранилища семян. В целом будущее общества становится непроглядным примерно на 30-летнем горизонте. Найти в 2020 г. правительство, корпорацию или международную организацию, которая бы строила серьезные планы на период после 2050 г., не так-то просто.
И в общественной, и в личной жизни мы действуем в относительно узком временнóм диапазоне, поэтому использовать желудевое мышление и думать об отдаленном будущем нам попросту некогда. К тому же цифровые технологии продолжают сужать временны́е горизонты человека. Будущее стремительно приближается к нам.
Однако если мы собираемся противостоять цивилизационному коллапсу и экзистенциальным рискам, подстерегающим наш вид, и делать это на протяжение десятилетий, веков и тысячелетий, нам придется заглядывать в будущее значительно дальше 20–30 лет.
То, что мы в принципе способны так далеко заглядывать, не вызывает сомнений. Благодаря первопроходцам, бабушкам, зачинателям социального взаимодействия и производителям орудий труда мы можем по-новому взглянуть на историю человека и его природу. Теперь мы знаем, что не являемся беспомощными заложниками зефирного мышления, у нас есть и желудевое мышление. Это позволяет нам перейти к подробному изучению в следующих главах способов выработки навыка мыслить в долгосрочной перспективе. Наш разум готов к формированию долгосрочного наследия, стратегическому планированию в духе соборного менталитета, прогнозированию путей развития цивилизации, а также к постановке далеких целей и последовательному стремлению к ним.
Новый взгляд на то, кто мы есть, безусловно, важен. Если по-прежнему верить в то, что нами движет сиюминутность и поиск мгновенного вознаграждения, то эти наклонности только усилятся: мы создадим ожидания, стимулы и картину мира, которая будет питать наше зефирное мышление. Именно это сейчас и происходит. Представьте себе кнопку «Купить сейчас», этот вездесущий символ культуры мгновенного потребления. Возможно, это самая продвинутая на сегодняшний день технология, использующая нашу импульсивность. А теперь представьте, что вы наводите на эту кнопку курсор и вдруг открывается окно с альтернативными вариантами, такими как «Купить через неделю», «Купить через месяц», «Купить через год» или даже «Взять на время у друга», и с обязательством отправить вам напоминание по истечении выбранного срока, чтобы узнать, хотите ли вы все еще купить этот товар. Давайте шагнем еще дальше и вообразим, что аналогичные долгосрочные проекты встроены в наши политические институты, правовое поле, энергетические системы, правила финансового регулирования, экономические организации и школьные программы. Согласитесь, мир выглядел бы совсем иначе.
Именно такой мир мы должны создать. И начать нужно с решения ключевой задачи – прокачки нашего желудевого мышления и высвобождения его дремлющей силы, чтобы оно как минимум смогло на равных конкурировать с древним зефирным мышлением, постоянно тянущим нас к более коротким временн
Часть II
Шесть способов мыслить долгосрочно
Следующие главы посвящены шести способам развития долгосрочного мышления, которые вкупе составляют инструментарий хорошего предка. Используя эти способы, мы можем представлять и планировать различные варианты будущего. Некоторые из этих вариантов носят личный характер и помогают переосмыслить отношение к смерти, семье и обществу; другие касаются коллективных планов и отдаленных целей человечества; и те и другие учитывают нашу взаимосвязанность со всем живым и необходимость восстановления мира между нами и хрупким, тонко сбалансированным оазисом под названием планета Земля.
3
Смирение перед глубинами времени
Человечество страдает от острого кризиса видения. Временны́е горизонты быстро сжимаются до дней, часов и секунд как раз тогда, когда выживание нашего вида напрямую зависит от способности мыслить долгосрочно. Пока мы поглощены потоком сообщений в своих смартфонах, экзистенциальные угрозы, от биотерроризма до использования беспилотников в военных действиях, становятся все реальнее, а уровень Мирового океана медленно, но верно повышается, создавая угрозу прибрежным городам. Но как нам расширить сознание и обрести интуитивное чувство «долгого настоящего», чтобы увести цивилизацию от пропасти краткосрочности?
Одной из отправных точек для этого служит культивирование смирения перед глубинами времени. Осознание незначительности нашего преходящего существования по сравнению с гигантскими временны́ми масштабами космической истории освобождает разум для того, чтобы мы могли заглянуть и в далекое прошлое, и в далекое будущее за пределы отпущенного нам срока. Мы должны принять тот факт, что личные истории каждого из нас от рождения до смерти и даже все достижения и трагедии человеческой цивилизации едва ли останутся в анналах истории Вселенной, живущей по космическому времени.
Чтобы отвлечься от настоящего и переключить внимание на глубины времени, требуется немалое творческое усилие. В этой главе исследуются методы, с помощью которых человечество последние два столетия решало эту задачу. Однако прежде нужно разобрать стену, перекрывающую нам путь. Речь идет о тирании часов, установившейся в Средневековье и более пяти веков питающей культуру краткосрочности.
На протяжении большей части истории наши предки воспринимали время как циклы. Они жили в гармонии с круговоротом, который наблюдается во всем – от ежедневного чередования сна и бодрствования до обращения луны, звезд и самой Земли. В 1930-х гг. вождь индейского племени оглала-сиу Хехака Сапа, или Черный Лось, выразил концепцию циклического времени такими словами:
Все, что делает индеец, движется по кругу, ибо по кругу движется сама Сила Мира… Ветер, обретая величие и мощь, начинает кружить. Птицы вьют круглые гнезда, потому что одной веры с нами. Солнце встает и заходит по кругу. Луна следует за ней, и сами они круглые. Даже времена года образуют большой круг, сменяя друг друга и возвращаясь вновь и вновь. Жизнь человека – круговорот из детства в детство, и так происходит со всякой вещью, через которую протекает сила[51].
Одной из величайших трагедий цивилизации стало то, что большинство сообществ, особенно западных, утратило связь с циклическим временем и присущим ему вечным возобновлением. Древние представления о времени как о круге были заменены линейной концепцией: для большинства оно стало выглядеть как стрела, летящая по прямой из прошлого в будущее через настоящее. Почему так важно, как именно мы представляем себе время, в виде круга или в виде прямой? Потому что прямую линию, в отличие от окружности, можно укоротить.
Разрушение идеи циклического времени началось в XIV в. и было связано с изобретением в Европе механических часов. Они были не только более точными, чем солнечные или водяные часы, но, по существу, стали новым инструментом власти, создав возможность регулировать, ускорять и превращать в товар само время. В списке ключевых для истории вопросов появился новый пункт: «Кто контролирует время?».
Тирания часов стала очередным этапом борьбы между христианской концепцией времени и тем, что историк Жак Ле Гофф называет «временем купцов». Согласно официальной церковной доктрине, время было божьим даром и потому не подлежало продаже. Отсюда противодействие со стороны церкви ростовщичеству – предоставлению денег в долг под процент, использованию времени для получения прибыли. В результате этой борьбы страдали торговцы, чей бизнес зависел от кредитования. В более широком смысле любой коммерческий успех был в значительной степени основан на умении использовать время в своих интересах: знании, когда покупать дешево и продавать дорого, сколько времени занимает доставка груза, как будут колебаться валютные курсы и вероятные цены на урожай следующего сезона, а также как рассчитать минимальные сроки выполнения работы. Растущий купеческий класс средневековой Европы состоял из людей, полагавших, что «время – деньги», а вовсе не божий дар.
Постепенно благодаря повсеместному распространению башенных часов купеческое время стало вытеснять церковное. В 1355 г. колокола новой башни во французском городке Эр-сюр-ла-Лис по инициативе купцов, управлявших коммуной, и с разрешения королевского наместника начали отбивать часы торговли и время работы суконщиков на основном городском производстве. В 1374 г. в Кельне всего через четыре года после появления городских часов был впервые принят закон, устанавливавший точное время обеденного перерыва для работников. «Часы, – пишет Ле Гофф, – стали инструментом экономического, социального и политического господства купцов», способствуя зарождению капитализма[52].
Довольно долгое время точность башенных часов ограничивалась часом или максимум четвертью часа, но к XVIII в. на многих часах появилась минутная стрелка, а спустя столетие обычным делом была уже секундная стрелка[53]. Наиболее авторитарным проявлением этой новой способности точно измерять время стали фабричные часы – главное оружие промышленной революции. Как утверждает историк и философ Льюис Мамфорд, именно «часы, а вовсе не паровой двигатель, являлись ключевым механизмом индустриальной эпохи»[54]. Вскоре были введены табели учета рабочего времени и наказания за опоздания. Разбивая время на все более мелкие интервалы, хозяева предприятий могли измерять скорость работы с точностью до секунды и наращивать темпы производства. Тех, кто пытался противодействовать новому режиму, сохраняя прежний темп работы, попросту увольняли. Тирания часов, обеспечившая расцвет культуры утилитарной эффективности, блестяще описана Чарльзом Диккенсом в романе 1854 г. «Тяжелые времена»: кабинет мистера Грэдграйнда украшали «убийственно точные часы, которые каждую отмеренную секунду сопровождали зловещим стуком, словно приколачивали крышку гроба».
Жажда скорости, воплощенная в фабричных часах, символизировала торжество линейного времени. Естественные циклы Луны или времен года потеряли свою значимость, их место заняла искусственная концепция минут и секунд. Далекое будущее начало теряться во мраке, а настоящее – вырисовываться все четче.
Время превращается в деньги. Очередь к машине учета рабочего времени на шоколадной фабрике Rowntree в Йоркшире (1933 г.)[55]
Эта тенденция усилилась благодаря транспортной и коммуникационной революциям XIX в. Паровозы, появившиеся в 1830-х гг., резко ускорили темп повседневной жизни по сравнению с неторопливой эпохой лошадей и повозок, а телеграф и телефон победили не только пространство, но и время, поскольку больше не нужно было неделями и месяцами ждать письма. Сегодня интернет и мессенджеры полностью глобализировали настоящее, ускорив информационные потоки в мировом масштабе. При этом они создали новое орудие краткосрочности, которое угрожает намертво запереть нас в ловушке «здесь и сейчас», – цифровое отвлечение.
Цифровые технологии как ничто другое способны захватывать наше внимание. Вряд ли кому понравится GPS, которая неверно показывает маршрут и уводит от цели, но именно этим и занимаются технологии, позволяющие ориентироваться в информационном пространстве[56]. Мы выходим в интернет, чтобы сделать что-нибудь полезное, например записаться на прием к врачу, однако вскоре начинаем смотреть пародийные ролики на YouTube, покупаем новый коврик для йоги или проверяем электронную почту (в который раз). Приложения и веб-сайты социальных сетей разрабатываются с целью вовлечения: мы должны кликать, прокручивать и вообще касаться экрана как можно чаще, чтобы просмотреть больше рекламы или страниц. Цель технологических компаний – погрузить нас в цифровое настоящее, отвлекая от собственных намерений. Увы, долгосрочное мышление в этой ситуации, как правило, проигрывает. Шон Паркер, один из основателей Facebook[57] и ее первый президент, открыто признает, что охота за нашим вниманием была осознанной целью компании: «Вопрос ставился так: как максимально завладеть вашим временем и вниманием?»[58]
Смартфоны, по сути, стали новой, продвинутой версией фабричных часов, забрав у нас время, которым мы распоряжались сами, и предложив взамен непрерывный поток развлекательной информации, рекламы и сфабрикованных новостей. Вся индустрия цифрового отвлечения построена на том, чтобы как можно хитрее подобраться к древнему животному мозгу пользователя: мы навостряем уши, заслышав звук оповещения мессенджера, наше внимание переключается на видео, мелькнувшее на периферии экрана, поскольку оно порождает чувство предвкушения, запускающее дофаминовый цикл. Facebook – это Павлов, а мы, соответственно, – собаки.
История последних пяти веков позволяет осознать важную истину: время превратилось в источник власти. Крупнейшие игроки, начиная с промышленников XIX в. и заканчивая сегодняшними социальными сетями, стремились и стремятся взять время под свой контроль, чтобы захватить и выгодно продать наше внимание. Они несут ответственность за разжигание того, что социальный философ Джереми Рифкин называет темпоральной войной, пытаясь доминировать над временем, ускоряя и урезая его горизонты ради собственной выгоды[59].
Эта темпоральная война также разрушает нашу связь с планетарной экосистемой с ее естественными циклами постоянного обновления. Мы разорвали круг и превратили его в прямую стрелу времени, направление полета которой определяется искусственно созданными циклами. Для многих из нас налоговый год стал важнее, чем оборот планеты вокруг солнца, квартальный отчет – важнее, чем время года, а избирательный цикл – важнее, чем цикл углеродный. В результате мы на самом деле повлияли на природные циклы: глобальное потепление уже сказывается на смене времен года, а потеря биоразнообразия выводит экосистемы из строя.
Можно ли избавиться от этого исторического наследия и излечить близорукость, которая не дает нам разглядеть ничего кроме настоящего? Решением может стать одно из самых поразительных научных открытий современной эпохи: глубокое время.
XVIII в. был веком революций. Все слышали о политических потрясениях во Франции и Америке, однако помимо них произошла еще одна революция – бескровная, но, возможно, куда более значительная. Началась она 7 марта 1785 г., когда естествоиспытатель Джеймс Хаттон выступил в Королевском обществе Эдинбурга с пространным докладом о формировании массивов суши и горных пород. В нем он выдвинул сенсационную теорию, опровергающую традиционные христианские представления о том, что Земля была создана богом за шесть дней около 6000 лет назад. (Один кембриджский профессор даже вычислил на основе библейских текстов точное время и дату сотворения мира: 9:00 26 октября 4004 г. до н. э.) Хаттон утверждал, что загадочные явления, такие как наличие окаменелостей древних моллюсков на вершинах гор и пласты горных пород, расположенные под разными углами, можно объяснить лишь осадочными циклами, которые повторялись через огромные промежутки времени, возможно, через миллионы лет[60]. Позже, когда Хаттон взял в экспедицию своего друга, математика Джона Плейфэра, чтобы показать ему слои горных пород, подтверждающие теорию, тот описал свои впечатления следующими словами: «Я испытал нечто вроде сильного головокружения, заглянув так далеко в бездну времени»[61].
Хотя Хаттон далеко не первым поставил под сомнение возраст планеты, его работа стала одной из самых влиятельных и обозначила радикальный сдвиг в западном менталитете. (Следует отметить, что многие незападные культуры находились гораздо ближе к пониманию истинного возраста Земли[62].) Книга Бытия была опровергнута (по крайней мере, именно так казалось), и на первый план вышла странная для сознания того времени мысль, что Земля неизмеримо стара, а человечество существует лишь ничтожно малую часть ее истории. Однако научные революции обычно занимают больше времени, чем хотелось бы, и потребовалось полвека, прежде чем общество смогло принять идеи Хаттона. Ученые-первопроходцы XIX в. терпеливо сажали семена этих идей в почву викторианского сознания. С одной стороны геологи, такие как Чарльз Лайель, обосновали и развили идеи Хаттона; с другой стороны, мыслители-эволюционисты во главе с Чарльзом Дарвином настаивали на том, что процессы, подобные появлению крыльев и оперения у рептилий или превращению человекообразных обезьян в людей, не могли произойти всего за несколько тысяч лет библейского летосчисления.
Открытие того, что сейчас мы называем глубоким временем, способствовало взлету популярности геологии и археологии среди викторианцев. Эта тенденция даже затронула ряд величайших мыслителей того времени, включая писателя Герберта Уэллса. «Внезапно мы стали обладателями новой истории мира!» – воскликнул он. Рассуждая на эту тему, Уэллс задался вопросом: если теперь мы можем заглянуть так далеко в прошлое, почему бы нам не попытаться сделать то же самое в другом направлении? Для Уэллса геологическое время стало призывом к «открытию будущего». Он пришел к выводу, что потребуется новая наука, нечто вроде зеркального отражения геологии во времени, «чтобы развернуть прожектор умозаключений вперед» и начать предсказывать будущее, «отыскивая работоспособные идеи, а не окаменелости»[63].
Такие утверждения снискали Уэллсу славу основателя футурологии (называемой сегодня также исследованиями будущего), но наибольшее влияние, пожалуй, он оказал на сферу нашего воображения. В своих романах, таких как «Машина времени», написанный в 1895 г., в котором джентльмен викторианской эпохи отправляется в 802 701 г., Уэллс открыл для западной культуры долгосрочное мышление, или, как он сам его называл, «постоянно расширяющееся сейчас»[64]. До этого лишь немногие писатели задумывались о том, чтобы поместить действие своих историй в далекое будущее, – даже самые фантастические сюжеты разыгрывались максимум на каком-нибудь экзотическом неизведанном острове. Уэллс сделал больше, чем любой другой писатель, чтобы изменить это, и в результате стал отцом жанра научной фантастики, который вскоре превратился в поле для исследований отдаленного будущего[65]. Одним из первых и, несомненно, блестящих представителей нового жанра был философ Олаф Стэплдон, чей роман «Последние и первые люди: История ближнего и далекого будущего», опубликованный в 1930 г., оказал большое влияние на таких провидцев, как Артур Кларк. Роман представляет собой хронику эволюции человечества на протяжении всей его истории и охватывает последующие два миллиарда лет, в течение которых нас ожидают 18 кардинальных биологических и культурных революций. Временнáя шкала романа настолько протяженна, что вся история человечества до наших дней уместилась на первых двух его страницах.
Проблема глубокого времени заключается в том, что преобразовать абстрактную концепцию в нечто ощутимое, способное повлиять на нашу жизнь, очень непросто. Возможно, голова у Джона Плейфэра и впрямь закружилась, когда он в 1788 г. увидел горные пласты на восточном побережье Шотландии, но я подозреваю, что очень немногие из нас испытывают подобное при взгляде на осадочные породы. Во всяком случае, уж точно не я. Сколько бы я ни разглядывал таблицы геологических периодов в учебниках (кембрийский, девонский, меловой), мне так и не удалось ни разу катапультировать свое сознание на миллионы лет назад (или вперед), чтобы достичь экстаза глубокого времени. Можно предположить, что для геолога, чья жизнь наполнена соответствующими знаниями и любовью к профессии, или для ребенка, одержимого динозаврами, все обстоит иначе, но меня такой набор голых данных оставляет равнодушным.
К счастью, уже более века большой коллектив ученых, писателей и других людей творческих профессий делает все возможное, чтобы передать это ощущение чуда и необъятности глубокого времени, невзирая на жесткую конкуренцию со стороны тикающих часов индустриальной цивилизации. Их усилия развиваются в трех основных направлениях: искусство, метафора и личный опыт. Никогда еще прежде результаты работы этих людей не были для нас так актуальны, как сейчас.
В последние десятилетия наблюдается рост инициатив и художественных проектов, направленных на расширение нашего воображения в контексте глубокого времени. В 1977 г. стартовали два космических корабля Voyager, на борту каждого из которых находится позолоченная пластинка с записями «звуков Земли», фонографическая капсула, игла для воспроизведения и схематическая инструкция, как послушать пластинку. Эти послания с предполагаемым сроком службы миллиард лет предназначены инопланетянам, которые их найдут. Сегодня, когда корабли Voyager уже покинули пределы Солнечной системы, любой нашедший их сможет насладиться шедеврами музыки, от Моцарта до Чака Берри, и естественными звуками, от пения птиц до человеческого смеха. (Критики, впрочем, отмечают, что для реалистичной картины следовало бы включить в плейлист звуки войны, насилия, стоны голодающих и угнетенных.) Среди тех, чья аудитория находится немного ближе, на Земле, можно упомянуть Рейчел Сассман, которая в рамках проекта под названием «Самые старые в мире живые объекты» фотографирует гренландские лишайники: им более 2000 лет, и за век они вырастают всего на один сантиметр. В 2015 г. Джонатон Китс установил в Темпе, штат Аризона, фотокамеру глубокого времени, которая будет снимать городской горизонт в течение тысячи лет, а итоговый снимок будет выставлен в 3015 г. Проект «Память человечества», основанный керамистом Мартином Кунце, направлен на то, чтобы сохранить «воспоминания, находящиеся под угрозой исчезновения»: с помощью лазера художник гравирует на специальных керамических табличках тексты книг, статей и воспоминаний и складывает их в соляной шахте на территории Австрии, где по замыслу они должны храниться в течение миллиона лет.
Среди других произведений на тему глубокого времени, пожалуй, особенно впечатляют и заставляют задуматься «10 000-летние часы». Целью этого проекта, за которым стоит фонд Long Now Foundation, является создание новой мифологии времени, способной бросить вызов патологически краткосрочному вниманию современного мира. Стюарт Бранд, один из конструкторов часов, говорит: «Как сделать долгосрочное мышление автоматическим и привычным? Как сделать так, чтобы долгосрочная ответственность стала очевидной и неизбежной? Устройство для решения этой задачи представляет собой часы, очень большие и очень медленные»[66]. Часы высотой 60 м, рассчитанные на то, чтобы оставаться точными в течение 10 тысячелетий, уже строятся под землей в пустынных горах Техаса, хотя из-за сложности конструкции строительство займет еще не менее 10 лет. Желающим увидеть часы воочию придется выдержать тяжелый пеший переход, но, оказавшись рядом с механизмом, они будут вознаграждены звоном 10 колоколов, созданных музыкантом Брайаном Ино, которые станут в течение 10 000 лет, или 3 652 500 дней, ежедневно вызванивать уникальную, ни разу не повторяющуюся последовательность[67].
Однако у проекта хватает и критиков. Одни задаются вопросом, действительно ли механическое устройство, по сути версия фабричных часов, ускоривших время в ходе промышленной революции, сможет воссоединить нас с циклическими природными биоритмами? Другие отмечают особую иронию в том, что основным спонсором проекта является основатель Amazon Джефф Безос, человек, одаривший человечество кнопкой «Купить сейчас». При этом Безос известен тем, что последовательно отстаивает преимущества долгосрочного мышления на свой лад. «Каждая компания, – говорит он, – требует долгосрочной перспективы»[68]. Несмотря на такую неоднозначность, 10 000-летние часы все равно поражают размахом культурного и временнóго масштабов и в конечном счете могут стать местом паломничества хороших предков и мощным символом долгосрочного мышления человечества.
Глубокое время лежит в основе большинства историй о сотворении мира, начиная с мифологического «времени творения» австралийских аборигенов, которое возвращает нас к моменту, когда духи предков создали землю и нынешних людей, и заканчивая кальпой, или днем Брахмы, в индуистской космологии – циклом в 4,32 млрд лет, отделяющим создание Вселенной от ее воссоздания. Но предания – это не только истории, с помощью которых мы пытаемся понять мир и свое место в нем. В историях важен язык, которым они рассказаны. В случае историй о глубоком времени важнейшую роль играют метафоры, помогающие осознать гигантские периоды, с которыми иначе наше воображение не справляется. Пожалуй, самая яркая, но при этом не лишенная простоты и изящества метафора на тему глубокого времени, которая мне встречалась, принадлежит писателю Джону Макфи, который и ввел этот термин в 1980 г.:
Представьте, что история Земли укладывается в один ярд – старинную английскую меру длины, равную расстоянию от кончика носа короля до кончика ногтя среднего пальца его вытянутой руки. Достаточно одного прохода пилочки для ногтей, чтобы полностью стереть историю человечества[69].
У меня до сих пор мурашки бегают по коже, когда я читаю эти слова. Впрочем, есть и другие удачные метафоры, позволяющие наглядно сравнить срок существования человечества с возрастом Земли. Если представить этот возраст как календарный год, то докембрийский период будет длиться с Нового года примерно до Хеллоуина, динозавры появятся и исчезнут между серединой декабря и Днем подарков[70], последний ледяной щит растает за минуту до полуночи 31 декабря, а Римская империя просуществует всего 5 секунд.
Большинство образов глубокого времени ретроспективны: они начинаются в далеком прошлом и заканчиваются в настоящем, в эпоху
Я хотел бы расширить представления о гигантском временном промежутке, который лежит перед нами, – перед нашей планетой и самой жизнью. Большинство образованных людей знают, что мы являемся результатом почти четырех миллиардов лет естественного отбора, но многие при этом склонны думать, что человек в какой-то степени является его кульминацией. Наше Солнце, однако, прожило еще меньше половины своей жизни. За его угасанием через шесть миллиардов лет будут наблюдать уже не люди. Эти существа, какими бы они ни были, будут отличаться от нас так же, как мы отличаемся от бактерий или амеб. Наша забота о будущем Земли по понятным причинам ограничивается ближайшим столетием – жизнью наших детей и внуков. Но осознание этого куда более продолжительного временного горизонта и огромного потенциала, который может быть уничтожен деятельностью человека в текущем веке, дает дополнительный мотив для более продуманного управления планетой[71].
Это послание затрагивает самую суть идеи глубокого времени. С одной стороны, оно расширяет наше воображение, напоминая, что
Однако более эффективным способом постижения тайн глубокого времени, чем обдумывание метафор и знакомство с произведениями искусства, является жизненный опыт, который запечатлевается в нашем ментальном ландшафте.
Получить такой опыт вы можете, например, совершив прогулку с приложением Deep Time Walk в смартфоне. В ходе прогулки протяженностью 4,6 км, что соответствует 4,6-миллиарднолетней истории Земли, вам расскажут об этапах развития планеты и форм жизни, причем на период существования человечества придутся лишь последние 20 см маршрута. Еще можно съездить в Американский музей естественной истории в Нью-Йорке и пройти там по Космической тропе. Посетителям предлагается преодолеть 360 футов по восходящей спирали, символизирующей историю Вселенной, чтобы в конце обнаружить туго натянутую прядь человеческих волос, толщина которой отражает период в 30 000 лет – от самых ранних наскальных рисунков, найденных в Европе, до момента создания самой тропы.
Чтобы испытать подобные ощущения, совсем не обязательно ехать в Северную Америку: осязаемые свидетельства глубокого времени есть повсюду. Я помню, как однажды наблюдал за звездами в телескоп и внезапно осознал, что это не что иное, как машина времени, позволяющая соприкоснуться с глубоким прошлым: видимый свет добирается до Земли веками и даже может исходить от звезд, которых больше не существует, или прийти к нам из того времени, когда еще не было людей.
Прошлым летом мы с моими детьми искали окаменелости на морском пляже в районе городка Лайм-Реджис. В отличие от Мэри Эннинг, знаменитой охотницы за окаменелостями, жившей 200 лет назад, мне не посчастливилось найти скелет ихтиозавра, но зато удалось разглядеть прекрасно сохранившегося белемнита – древнего существа, напоминающего кальмара, чьи окаменелые останки волны выбили из прибрежной скалы. Белемнит был всего несколько сантиметров в длину. Очень осторожно я взял его в руки. Еще никто из людей не касался этого 195-миллионолетнего свидетельства планетарной истории. Меня охватил восторг, а голова действительно закружилась, как если бы я заглянул в бездну.
Прекрасный способ общения с глубоким временем предлагают нам деревья-долгожители. Уже более века посетители Американского музея естественной истории могут восхищаться спилом ствола гигантской секвойи. Высота дерева, срубленного в Калифорнии в 1891 г., составляла 101 м, а диаметр ствола у основания превышал 27 м. На спиле можно насчитать 1342 кольца – то есть секвойя появилась на свет в середине VI в. На кольцах спила размещены таблички с указанием важных исторических вех, от коронации Карла Великого в 800 г. и завоевания Иерусалима во время Первого крестового похода примерно в 1100 г. до триумфа Наполеона в 1800 г. и последнего года жизни самого дерева, – года, когда Артур Конан Дойл опубликовал «Приключения Шерлока Холмса». «Видя перед собой эти исторические контрасты, – написала
Поделиться книгой: