Фавор, или бабушкин внук

Все мужья одинаково называли ее «Лизонькой» или «Лизочкой». Смотрели на нее, как на божество, снизу вверх, хоть она была небольшого роста. Сами делали уборку квартиры, занимались хозяйством. Помнится, ее последний гражданский муж — отставной полковник артиллерии — на старости лет даже начал писать стихи, все посвященные «Лизоньке». Трудно было поверить, что бывший военный, всю жизнь читавший только газеты и уставы воинской службы, ну, может, еще какие-то полунаучные статьи о баллистике, полете снаряда, вдруг разразился лирикой. Причем сочинял это не для «публичных чтений», а только для Лизочки. Просил, чтобы она никому из родных и близких об этом не говорила...

Чем же она так очаровывала этих мужчин? Какому гипнозу их подвергала? Однажды Натан заметил, как Мирон Сергеевич, муж — директор ателье, проходя за спиной бабы Лизы, сидящей за столом, вдруг остановился и бережно смахнул с ее плеча пушинку, влетевшую с улицы через окно! Буквально по поговорке: сдувать с нее каждую пылинку, как с королевы.

Но когда приходила беда, она вставала со своего трона, снимала корону, отставляла в сторону свой «творожок» и, закатав рукава по локти, как последняя батрачка, начинала ухаживать за больным мужем. Сама и бегала по магазинам на край Вильнюса, и тратила, не считая, деньги на врачей и лекарства, и вылизывала до блеска квартиру, и выводила больного гулять, крепко держа его под руку, как бы трудно ей это ни давалось. Жила только мужем, им одним, лишь бы вырвать его из лап болезни. Вела борьбу с завидным упорством…

***

Сейчас она сидела в кресле-каталке, положив правую руку на бедро, где в месте поломанной кости теперь был вставлен титановый штырь и наложены швы.

Она сразу узнала его, увидев еще издали идущим по коридору с букетом цветов. Слегка приподняла голову и сняла очки.

— Здравствуй, бабушка, — наклонившись, он поцеловал ее в щеку.

— Здравствуй. Вот стул, садись, — она указала на стоящий рядом стул. — Не думала, что ты приедешь. Не ожидала.

— Я тоже, если честно, не собирался. Но все-таки решил тебя проведать.

— Спасибо... Надо же было такому случиться, а-ах!.. Шла по коридору, вдруг закружилась голова, в глазах потемнело, и я — на полу, с поломанной ногой. Отвезли в больницу. А в тот день был теракт, в больницу привезли раненых. Поэтому мне пришлось еще и ждать до ночи, пока прооперировали всех тяжелых... Нужно куда-то поставить цветы. Су-ра! Су-ра! — позвала она, и через несколько минут возле них стояла медсестра.

— Это мой внук Натан. Помнишь, я тебе рассказывала о нем. Дай нам какую-нибудь вазу для цветов.

— Сейчас что-нибудь найдем. Здравствуйте, — поприветствовала она Натана. — Вы молодец, что приехали, не побоялись. В такое-то время — второй теракт за месяц!

Вскоре на столе стояла ваза с цветами. Глаза почти всех старичков и старушек в зале с завистью и любопытством устремлялись на них: на бабу Лизу с внуком и на цветы.

— Ты надолго приехал?

— Не знаю, у меня открытый билет. Думаю, недели на две, может, чуток побольше.

Она умолкла. Поглаживая напудренный подбородок, смотрела перед собой. Пыталась охватить умом услышанное. Такая сложная категория времени с его относительностью: две недели! Это же так долго — как два столетия! Или же: так быстро — как два мгновения...

— Что ж, увидишь, как живет твоя бабушка-калека. Теперь я навсегда прикована к инвалидному креслу. Зачем нужна такая жизнь, если тебя возят на каталке? Ой, как болит!

— Ладно, не плачь. Даст Бог, еще встанешь.

— Нет, нет! Все, песня моя спета... — она достала из кармана белый носовой платочек и поднесла его к глазам.

Чтобы не видеть ее плачущей, Натан отвернулся. Ему стало неловко. Причитания бабы Лизы — не новость для него. Но всегда знал: если понадобится, она соберет волю в кулачок и, «закрыв свое сердце», совершит любое чудо.

Но в этот раз баба Лиза явно не шутит. И вообще, сейчас он не узнавал ее — какая-то безвольная, надломленная, жалкая.

— Как ты живешь? Чем занимаешься? — спросила, немного успокоившись. — Помню, что одно время ты работал переводчиком.

— Да, всякое довелось попробовать. Работал и судебным переводчиком, и журналистом на радио «Свобода». Но все это позади. Теперь я — писатель, в Америке и в России издают мои книги.

— Гм-м... Все-таки добился своего. Честно сказать, я всегда сомневалась, что писательство для тебя — серьезно. Считала, что у тебя ветер в голове и что ты не найдешь свою дорогу в жизни. Твой отец, помню, советовал, чтоб ты пошел по его стопам и стал педиатром. Но ты никого не слушал. А где твои книги? Почему ты их не принес? Завтра же принеси! Фейга, — обратилась она к сидящей рядом старухе с всклокоченными волосами. — Это мой внук Натан Армель, известный писатель. Ты, Фейга, себе не представляешь, какой он одаренный. Книги всегда читал — запоем. Помню, как еще ребенком залезал ночью под одеяло с фонариком и читал. И, главное, верил тому, что написано в книгах, поэтому с ним всегда случались всякие приключения, — она говорила громко, чтобы слышало как можно больше присутствующих в зале.

И вправду — многие старушки и старичкижадно ловилислова бабы Лизы и пристально смотрели на Натана. Вероятно, знали, что к бабе Лизе приехал внук из Нью-Йорка. Но то, что он — известный писатель, для них было новостью.

Фейга, покивав головой, промолвила:

— У меня тоже есть сын. Он — ученый, математик. Работает в Иерусалимском университете. Сейчас он очень занят и не может прийти ко мне. Но скоро придет, и я вас познакомлю. Вы обязательно должны с ним познакомиться.

— Потом, потом будешь рассказывать про своего сына, — перебила ее баба Лиза и снова обратилась к Натану. — А как в Америке поживает твоя жена?

— Аня работает помощником адвоката. Живем с ней — душа в душу. Все бы хорошо, жаль только, что детей у нас нет. Не получается. У Светки, вон, видишь, уже третий родился, канадец. А у нас и одного нет... — подумал, стоит ли посвящать бабу Лизу в их планы возможного переезда в Израиль.

Елизавета Марковна вперила в него строгий взгляд:

— Аня делала аборты?

— Нет. Правда, не вру…

Она пожала плечами:

— Что делать? Нужно надеяться и просить Бога. Может, даст.

Помолчали.

Приблизительно часа через два Натан собрался уходить. За это время он и в комнату бабы Лизы успел заглянуть, и отвез ее в кресле-каталке в столовую. Поговорили о родных в Канаде. Что еще?

— Ладно, ба, я пошел. Увидимся завтра.

— Побудь со мной еще немного. Хоть полчаса, — тихо попросила она. — Пожалуйста...

Глава 5

В течение недели Натан побывал в больнице, где делают искусственное оплодотворение, зашел и в агентство, которое занимается новыми иммигрантами.

В целом, все выглядело вполне осуществимым. Операции по искусственному оплодотворению в Израиле делают — точно такие же, как и в Штатах. Но в отличие от Америки, где эта процедура стоит тысяч семьдесят, а то и больше, в Израиле для граждан это делают бесплатно. Гарантий на успех никто не дает и здесь, но показатели высокие, не ниже американских.

Формально для них с Аней переехать и стать гражданами Израиля никаких препятствий нет. У Ани — отец русский, мать — еврейка. Согласно законам иудаизма, Аня — еврейка.

Короче, приезжайте на историческую родину, получайте гражданство. И хоть на следующий же день идите в больницу обследоваться. Плодитесь и размножайтесь, как повелел Всевышний. Хоть и в пробирке, какая разница?

...Натан ходил по улицам маленького городка Афула. Пил кофе. Покупал знаменитые афульские, говорят, самые вкусные в мире семечки.

Любовался видами Изреельской долины. Днем над долиной парили дельтапланы, взлетавшие с вершин Галилейских гор в небеса, туда, где реют ястребы.

Неповторимая картина — стаи кружащихся аистов у горы Фавор.

Эта знаменитая гора хорошо видна из многих мест в Афуле, даже из окон в комнате бабы Лизы. До Фавора из города можно дойти пешком приблизительно за час. Гора усажена старыми туями и кипарисами; издали она имеет вид высокой темной шапки идеально округлой формы, как бы чуточку приподнятой над землей.

Почему-то притягивает к себе эта гора все вокруг: и завороженные взгляды людей, и парящих птиц, и облака. Свиваясь вокруг вершины в кольцо, облака сгущаются и медленно оседают, окутывая всю гору, до самого ее основания. И кажется, что никуда уже не уплывут...

Стоя на одном из холмов, Натан часто любовался и видами ночной долины в голубых огоньках арабских поселков.

А на рассвете, в половине пятого, с минаретов муэдзины созывали правоверных к молитве, и заунывные звуки: «Алл-лла-а... ак-ба-а-а...» разносились окрест. Жители города наверняка привыкли к этим утренним стонам и спали, никак на них не реагируя, а бедный Натан просыпался и после этого заснуть уже не мог.

Он принимал душ, одевался и отправлялся бродить по улицам.

Тяжелыми листьями хлопали пальмы. Гигантские кактусы были изрезаны какими-то надписями на иврите и русском.

На утреннюю молитву в синагоги шли хасиды в черных лапсердаках и шляпах, неся под мышками книги и мешочки с молитвенными принадлежностями. Семенил в мечеть мусульманин в халате и феске, шлепая сандалиями по пыльной дороге. Солдаты в зеленой униформе и полусапогах, позевывая, выходили из подъездов домов, шли к автобусным остановкам, волоча автоматы и вещмешки.

В который раз Натан пытался представить себя живущим в Израиле. Пытался вообразить, как они переедут сюда с Аней. Снимут квартиру, обязательно окнами на Фавор. Чтобы из его кабинета была видна и долина в рассеивающемся тумане, и стаи птиц в небе, и облака, обволакивающие горы.

И пусть по утрам стонет муэдзин. И бьют колокола в соборах. И частенько воют сирены полицейских машин. И круглые сутки гремит музыка в домах арабов и горских евреев. И в магазинах обсчитывают. И безбожно обманывают таксисты...

После многих лет жизни в Нью-Йорке израильская жизнь теперь казалась Натану слишком провинциальной, немного комичной в своих беспомощных потугах во всем подражать Америке.

Виды на Фавор, конечно, хороши. Но как раздражает эта бесконечная болтовня всех со всеми вокруг! Повсеместные попытки обмана ради одного несчастного шекеля! Невыносимая жара днем! Мусор. Везде нужны взятки, подарки, знакомства. Восток.

Гуляя по пыльным улицам, приглядываясь к прохожим, заходя на базары, в банки и духаны, заводя случайные разговоры с официантами и продавцами, Натан в который раз ловил себя на мысли, что его тянет домой. Сам не заметил, как Нью-Йорк стал ему родным городом.

Глава 6

— Привет! Лаба дена! [1] Шалом! Молодец, Натик, что позвонил. Сколько же лет прошло с тех пор, как мы не виделись?

— Пять.

— Вот так да! А ты, чувакас[2], почти не изменился за эти годы.

— Ты тоже. Только, гляжу, появились морщинки на лбу.

— Да, брат. У нас в стране сам видишь, какая жизнь. Балаган! Всё на нервах.

Они похлопывали друг друга по плечам, улыбались. Томас — ростом чуть выше Натана и пошире в плечах. Он был в шортах и футболке. В руке держал снятые солнцезащитные очки.

— Сядем здесь или хочешь пойти в более серьезное место? — спросил Томас. — В ресторан или в стриптиз-клуб? У нас тут все это тоже есть, не хуже, чем в твоей Америке. Знаешь, что сказал Бен-Гурион, когда к нему прибежали перепуганные министры с новостью, что в Эрец Израэль — на Святой Земле! — арестованы первые бандиты и проститутки?

— И что же сказал Бен-Гурион?

— Сказал: Барух Ашем, слава Богу! Значит, Израиль стал нормальным государством. В нормальной стране, говорит, должны быть не только свои праведники, но и свои преступники. Вот так. Ладно, где же мы приземлимся?

— Давай пока обойдемся без ресторанов и стрип-баров. Вон подходящее местечко, — Натан кивнул в сторону кафе неподалеку, и приятели направились туда.

Томас — друг детства и юности, в Вильнюсе жили в одном пятиэтажном доме, учились в одном классе. Отец Томаса литовец, мать — еврейка. Внешне Том похож на отца: такие же простоватые черты лица, светло-русые волосы, элегантные усы. По темпераменту, однако, пошел не в уравновешенного, флегматичного отца, а в мать: такой же, как и она, деятельный, с живым умом.

Том практичен и хитроват, в Натане же всегда ценил стремление к утонченности во всем, доходящее до самолюбования, и его любовь к независимости.

Когда-то они были верными друзьями. Том был готов за Натана в огонь и в воду. Заступался за Натана перед антисемитами-старшеклассниками, за что не раз был побит.

Родным языком Томаса был русский, но густо нашпигованный литовскими жаргонными словечками, всякими там «чувакас, ништякас, лохас».

После школы он окончил автодорожный техникум. Но по специальности работал недолго и подался в коммерцию: пробовал что-то продавать, пока не связался с каким-то аферистом, который сбывал угнанные автомобили. Был арестован, посидел в следственном изоляторе, к счастью, от тюрьмы отвертелся. И уехал с родителями в Израиль.

Теперь живет в Хайфе, где они сейчас и встретились.

...На столике стояли два бокала с холодным пивом, в блюдцах поблескивали оливки.

— Ты надолго в наши края? — спросил Том.

— Не знаю. У меня открытый билет. Планировал на две недели. Но бабуля стала плакать, просит, чтобы побыл с ней. Наверное, останусь ненадолго. Жалко ее.

— Сколько бабе Лизе годов-то? И с головой у нее все в порядке? Вот это женщина, уважаю! Хоть она и не любила меня никогда. Помнишь, как она когда-то вмешалась и расстроила мой роман с твоей Светкой? Н-да... Спрашиваешь, как мои предки? Слава Богу, все о’кей. Отец подрабатывает — помогает одному арабу устанавливать кондиционеры, мама присматривает за детьми в ортодоксальной семье. Они сейчас отправились в круиз по Средиземному морю, жаль, что ты не повидался с ними. А как твои в Канаде?

Расспросы о родных чередовались с воспоминаниями детства и юности.

— А помнишь «сделку века»: как мы поменяли мой магнитофон на мотоцикл? Потом ездили на нем вокруг дома ночью без глушителя, и сосед грозился вызвать ментов. А мы ему: «Атсипрашау, извините, чувакас, но в мотоцикле мотор очень старый»... А помнишь, как пошли в поход, напились и решили переплыть Неман? Ты еще, пьяный, ругался с капитаном какого-то корабля, прямо на фарватере, мол, что тебе плавать мешают. Ха-ха-ха!..

— Да, было дело...

— Я слышал, что ты стал писателем. Это правда?

Натан поморщился: в доме престарелых у бабы Лизы все просят его книгу с автографом. Старушки из Аргентины и Румынии, не знающие русского и почти не владеющие английским, — и те просят. Раввин, который приходит в дом престарелых по пятницам перед Шаббатом, чтобы зажигать там свечи и читать субботнюю молитву, узнав, что Натан — писатель, тоже попросил у него книгу. И медсестры, и санитары. Словом, баба Лиза «раскрутила» своего внука. Не сходя с места.

Официантка из бара, где он часто утром пьет кофе, вчера спросила: «Вы — Натан Армель?» Оказывается, она читала его роман и узнала Натана по фотографии на его сайте. И рассказала об этом подружкам-официанткам. Вот так приходит земная слава...

— Да, пишу, мараю бумагу... Расскажи лучше о себе. Чем занимаешься?

Том обратил улыбчивое лицо к солнечным лучам, проникающим под парусиновый навес. Снова надел солнцезащитные очки.

Эти постоянно снимаемые-надеваемые очки сейчас немного раздражали Натана. Как раздражала его и новая манера Тома часто оглядываться по сторонам. Будто бы он кого-то ждал или от кого-то скрывался.

– Что о себе? По-прежнему холост, детей нет. Сейчас владею одним серьезным бизнесом. Очень опасным. Но очень нужным, — загадочно ответил Том.

— Ну колись, чувакас, давай.

Том помолчал, что-то взвешивая в уме:

— А знаешь что? Мы с тобой, Нат, обязательно должны встретиться еще раз. Узнаешь про мой бизнес. Тебе как писателю это будет интересно. Я вот еще о чем думаю: не отдохнуть ли нам вместе пару дней на море, в Эйлате? Я давно собираюсь в отпуск. А теперь и повод появился. Можем поехать туда сразу после Дня независимости. Согласен?

Глава 7

Натан продолжал вникать в жизнь дома престарелых.

Этот трехэтажный дом располагался на окраине города. Этаж проживания зависел от состояния здоровья его обитателя.