Помоги проекту - поделись книгой:
Возня на тротуаре, один нечаянно толкнул соседа, задел своим прямоугольным компьютерным рюкзаком, и задетый тут же распустил руки.
Так много детей, которые, если посмотреть на них, особенно издалека, прячутся, как будто их застукали за чем-то недозволенным – а между тем они всего лишь, вот как эти двое, гоняют по земле жестяную банку.
Старуха, вот она стоит перед скамейкой и самой себе твердит: «Сиди!» – и снова: «Сиди!»
И вот чего только не увидишь на этих петляющих объездных маршрутах: ехали туда – один в растерянности торчит над своими инструментами, разложенными на мостовой, едем обратно – все так и торчит. Вон тот трясется всем телом и просит другого угостить огоньком, руки дрожат. Тот с ног до головы покрыт татуировками, до самых своих обкусанных ногтей. Старик, сгорбившись, ищет орехи на орешнике и не знает, что сейчас только май, и лето еще впереди. И снова ребенок, он орет в спину кому-то незнакомому, коварно, издалека – может, ругается? Нет чтобы этому постороннему, когда тот обернется, кивнуть. И еще не забыть: немало и таких, что на исходе своих сил, вот как эти, так, для примера, прислонились к стволу придорожного дерева и не в состоянии не только сделать дальше хоть один шаг, но не способны даже своими судорожно скрюченными и постоянно что-то перебирающими в воздухе пальцами выловить из собственного кармана нечто необходимое, ключ или не менее нужную английскую булавку: «На помощь! – напрасно обращаются эти пальцы, совершенно отбившиеся от рук, к телу, к которому принадлежат и желают снова прибиться, – помогите! Спасите! Ради всего святого, на помощь!»
Вместо ответа – одно издевательство, а не ответ, – урчание в воздухе, уже давно что-то урчит, постоянно, не сегодня началось, такое равномерное гудение – радиоволны? – урчит и гудит, однако особенно, не то что обычные повседневные шумы и звуки, и все четче и яснее, когда прозвучит этот крик о помощи. И сколько еще таких ничейных территорий, маленьких, но их все больше.
Думаете, в недрах автобуса за время этого вечернего объезда ничего интересного не происходило? Ошибаетесь, есть о чем рассказать: я пришил себе на рубашку пуговицу. Чувство сохранности на запястье, домашний уют, даже пока ты далеко от дома. А один из пассажиров обругал свой мобильный телефон: «Ты запарил мигать уже, козел!» А я, подперев щеку ладонью, глядел на ивы и тополя, проплывающие мимо приоткрытого окна автобуса, улавливал в белом пуху движения черных мушиных крыльев, или нет: тополиный пух сам был частью мух, и невозможно «белых пухомух» (я их так называю) сдуть с руки, и я думал буквально так: «Эта муха спасет человечество!» И вот еще пассажир – японец в маске-респираторе. И еще другие, именуемые «карапузами» и «птенчиками», или сразу и то и другое – «птенчик-карапуз». И не забыть еще: в глубине автобуса – женщины, прихорошившиеся к вечеру, на каждой остановке новые.
И да, вот еще, открытая церковь на одном из объездных петляющих путей, на границе Иль-де-Франс, ближе к Нормандии и Пикардии. Во время одной передышки я зашел в нее. Она была открыта, перестроена в зал для игры в бридж, тихо внутри, у одного столика игроки, женщины. У второго стола – еще женщина, пожилая, одна, глаза закрыты. Ни следа больше от церковного убранства. Хотя вот все-таки кое-что: лампада на боковой стене, электрическая, еще со времен, когда тут проходили богослужения, и вот отражается теперь, поблескивает в очках, сдвинутых на лоб у женщин, играющих в бридж. А вот еще один пережиток прошлого: бывшая исповедальня, теперь в ней дети играют в прятки. А снаружи полукруглая арка над входом еще хранит остатки средневекового ромбовидного узора, как будто два глаза, соединенные между собой, я так представлял себе вариант компьютерного сервера. А вот еще глядите-ка: тысячелетний камнетесный знак, гравированный в виде пирамиды из деревьев, и еще бегун, который, остановившись перед этим значком, как перед указателем пути, делал любимые упражнения. Я напоследок еще зажег пару свечек там и тут, не внутри, под лампадой, а снаружи, на воздухе, поближе к ромбам и знаку, высеченному на камне, одну – за живых, другую – за мертвых. Тогда-то я и узрел вновь мою змею. Вынырнула на границе плато и улеглась, свернувшись в клубок, погреться на заходящем уже майском солнце, вместе с другими, позади старой церкви в траве, и не тронулась с места, только подняла на секунду пятнистую голову.
К этой эпопее следует прибавить, что водитель заменного автобуса постоянно ошибался дорогой, плутал, не знал, куда ему дальше, и именно я помогал ему найти дорогу, так было задумано.
После доброй сотни объездных петель – наконец конечная. Цель. Скромная гостиница на конечной станции – всего одна. – И что она из себя представляет? – Ничего особенного, разве что напоминает, мне лично, внутреннюю обстановку сенного амбара, хотя уже несколько веков служит постоялым двором. Даже пол из плотно пригнанных дубовых досок, как в ресторане какого-нибудь океанского лайнера.
Я долго сидел один за одним из четырех столиков, потом понемногу стало по-выходному люднеть, а я погрузился в созерцание досок на полу, голова-то, конечно, за день отяжелела. На деревянной поверхности, где когда-то прежде росли ветки и сучья, на месте прежних «сучковых глаз» были углубления в полу. Местами маленькие, где-то побольше, поглубже выемка, и мне вспомнились полы в деревенских домах, вообще-то из сосны, не из дуба, но с такими же впадинами и выемками, так что мы в свое / в наше время посреди дома, а не на улице, играли в нашу особенную игру собственноручно слепленными из глины шарами, и мало ли потом было игр, а вот та детская игра кажется опять же буквально «совершенством» всех наших игр. И мне захотелось снова такой игры на эту ночь. «Захотелось?» Я так решил: мы сыграем в нашу решающую игру. «Мы», да, разумеется «мы», само собой.
Название постоялого двора на конечной станции – «Девять и тринадцать», и он уже больше века так зовется. Потому что там сходятся две железнодорожные линии? Зал почти наполнился, только один столик пустовал, и это тоже так было задумано.
Можно начинать торжество. Не требуется ни сигнала, ни команды. Просто повесить пальто, подвинуть стул, занять место, в сочетании с другими движениями и жестами, просто пожать руку, приподнять бровь, и вот вам праздник, и понеслось, и как-то особенно заметно подавать руку, изогнув ее дугой, подносить ко лбу и протягивать сидящему напротив нет никакой надобности.
Здесь собрались вовсе не те, кто встретились мне сегодня за день, совсем другие лица, и все-таки те же самые: певец-таксист, судья-музыкант, играющий на дудке. И подумалось мне, нет, я прямо осознал, что до сих пор не имел дела ни с одним дурным или злым человеком, и не только за один этот день, но уже много месяцев, даже лет! Встречался ли я вообще когда-нибудь в жизни с настоящим злодеем, с чудовищем, так чтобы это было зло во плоти? Никогда не сталкивался с таким существом из плоти и крови.
Вокруг меня уже роились разнообразные гости. Некоторые с весьма мрачными минами: от некоторых исходило почти (почти) неземное сияние, другие точно так же источали мрак, так что и не глядел бы на них вовсе.
В зале появились парочками новички, при этом я счел новичками не только тех, кого впервые видел сам и кто первый раз случайно оказался в гостинице и для начала пытался еще почти незнакомым людям рассказать о себе, откуда он взялся и кто он по профессии. «Новичок» – так я именовал еще и тех, кто прежде были парой, а потом, расставшись на много лет, снова вступали в разговор, запинались, сбивались, но оба общались теперь друг с другом по доброй воле и еще много отчего. Время от времени от иной пары, от мужчины или от женщины, в течение вечера долетал один и тот же наполняющий пространство вопль: «Видеть тебя больше не хочу, уйди!», и тут же, почти на том же дыхании, еще более яростный возглас: «Мы должны быть вместе, ничто нас не разлучит, навсегда вместе, останься со мной, умоляю!», и дальше сплошное нечленораздельное стенание, переходящее в песнопения, ну тут уж как получится.
Незнакомая мне соседка по столику – все правильно прочли, – которую я про себя назвал «моя столикодама», положила перед собой мобильный телефон, кому-то писала, и я не удержался, чтобы не прочесть каждую букву, каждое слово: «Когда заходила в метро, мне захотелось, чтобы мое платье (женщины не всегда носят брюки) на ступеньках развевалось по ветру, и чтобы ты увидел меня снизу, но не успела, ты уже ушел, не увидел»[13] (
Между тем я уже посидел у стойки на высоком табурете, отсюда зал был как на ладони. Бармен возбужденно разговаривал с гостем, гость слушал вполуха, бармен горячился и без перерыва вещал и вещал что-то. Немало гостей нашего праздника снова и снова проходили через двустворчатую дверь в кухню, как будто их там ждали. В моем винном бокале плавали цветы каштана, выстроившись в элегантную кривую линию наподобие утонченной вытянутой буквы S. (Я их проглотил вместе с вином.)
Вернувшись за столик, я в первый раз заметил огромный телевизор в глубине зала. Он был включен, но без звука. Перед ним восседал кружок экспертов, гоготавших во все горло: скалили зубы, как в ритуале, время от времени шушукались, прикрыв рот ладонью, как футбольные тренеры, обсуждающие свою секретную тактику. Экспертная пора у всех них уже миновала, теперь они просто бесшабашно развлекались как хотели. В одной из женщин в этом кружке я узнал преступницу, ту самую, что своей бестактностью и хамством загнала в гроб мою мать. – Это правда была она? – Точно она. Я так определил. У нее было три пары очков: одни на лбу, другие на носу перед мутными глазами, третьи висели на шее на шнурке, и она то и дело что-то записывала длиннейшим карандашом – чтоб он у нее переломился пополам! (Но сегодня не тот день, когда исполняются желания.)
И вдруг покатилось, поехало, завертелось и вывернулось все не так, как задумывалось вначале этой истории. Она, злодейка, она и ей подобные – им уже нет места в истории, ни в этой, ни в любой другой! Нет ей больше места, и все! Вот она – моя месть. И довольно и этой мести. Достаточно я отомстил и так. И закончим с местью, хватит, все, свершилось, аминь. Не надо меча из стали, пусть будет другой, второй.
Она и ей подобные. И мы здесь, в зале, постоянные гости, есть ли они – «нам подобные»? Нет, у нас нет нам подобных, нигде на свете. На наше счастье? На наше несчастье? Нам стоит завидовать, о нас стоить сожалеть, горевать о нас? Полная неразбериха.
Вздох пронесся по праздничному залу. – Вздох? Пронесся? – Так оно и было.
Я попросил у «столикодамы» зеркало, чтобы полюбоваться на свою физиономию мстителя: так вот как выглядит тот, кому наконец удалась давно вожделенная месть? Я радостно глядел на самого себя из зеркала, так радостно, как еще никогда не бывало, а в уголках глаз – сплошное лукавство. «Жених! Жених!» – специально для меня по-немецки – услышал я ночной зов запоздалого дрозда – или это был соловей? Как бы то ни было, птица не пела, она кричала. Просто-таки вопила. Да еще кто-то дико хлопал в ладоши.
Другая история, как я в ту ночь, плутая, брел домой, в утренних сумерках без ключа оказался перед садовой калиткой, и, насколько я помню, на четвереньках. А в лесах на Вечном холме – первые охотничьи выстрелы. Но эту историю пусть расскажет кто-нибудь другой.
Поделиться книгой: