Записка госпоже Нерукавиной

– Хорошо, я уйду. Но дело это просто так не оставлю. Ох как не оставлю! – и скрылся в дверях.

– Эдакий наглец! – проговорил Милон и к семи утра все-таки смог уснуть, блуждая в думах.

А в это время когда дверь за собой закрыл Милон, Твардовский ввалился в карету.

– Стоило ли-с? – произнес Макрат.

– Стоило. Я настроил Милона на нужную волну. Черт с ним с Нерукавиным, завтра к нему. – проворчал, уже зевая Твардовский.

10

Повозка Любова остановилась у таверны, с нее слезли кучер и сам господин. Кучер закурил сигарету, стал осматриваться вокруг. А Любов решил перекусить и в мыслях его было одно “дурак-дурак», – думал он про себя. – «оставил Нерукавина, совсем заболел я делами и забыл про друга». Друзьями они большими не были, как их отцы, но уважение друг к другу было высоким, сделав заказ в довольно таки престижной закусочной, присел, ожидая его. Здесь он никогда не был, поэтому внимательно осматривал окружение.

Большой зал и все такой же гул людей доносился с улицы

«Неспокойное место.» -подумал он.

Опрятные салфетки на столах, красивые висели шторы, право не хватало обой для блестящего комфорта. Любову принесли заказ, вдруг он уловил глаза сестры Твардовского, Лидии Семеновны, она была одета восхитительно, даже немного по-праздничному. Любов заметил ее, вскочил со стула, поприветствовал, так как у Любова она стала знаменитой персоной на его балах, весьма примечательной болтушкой и причем остроумной. За это она Любову и понравилась, но под венец бы за нее он не пошел.

– Какими судьбами в эти места?

Говорила она, а он в этот момент думал: «Это она только начинает»

– Да вот еду по делам работы, а Вы как здесь? Быть может проживаете временно? -удивленно.

– Ну что Вы?! Как можно, что Вы?! Меня дорога ведет в город, навестить братца своего и друга проведать.

«Прости, но никто тебя не ждет.» – подумал Любов и печально взглянул на нее.

– Ну что?! Как он хоть там поживает?

– А Вы разве не слыхали? В доме Нерукавиных произошел раздор, так сказать ссора произошла в нем.

– Что Вы говорите?! – и отвела взгляд будто сама все знает, продолжив, – а братец мой нашел кого-нибудь? Или все один одинешенек?

«Макрата нашел… » – было хотел подшутить

– Работает небось день и ночь, бедолага? А на любовные дела, наверняка дел то и нет.

– Все ясно! – сказала она. – А Вы знаете, почему он один? Он госпожу Нерукавину втайне любит! – у Любова даже не переменилось лицо.

– Извините конечно, но когда я гостила около года назад, подслушала разговор моего брата с Макратом, что любыми путями он добьется ее.

Любов долго еще молчал, а Твардовская все говорила. Сама же госпожа редко видела брата, они воспитывались отдельно, но несмотря на то, что они из престижной адвокатской семьи, брат ее был с матерью и отцом, она же воспитывалась в доме с тетей у бабушки. Твардовская вышла замуж рано и рано похоронила мужа Тимирязева. Она не всегда носила фамилию Твардовская. В свои годы, продала дом умершей бабушки и тети, переехав жить к брату, но скучно ей было там, переехала в столицу, где кавалеров меняла как перчатки. Но прожив там около десяти лет переехала туда, где живет и по сей день с любовником Аркадием Федоровичем Хрумыкиным, но часто ездила в город «А», так как не могла она сидеть на одном месте. От завтраков вышли с таверны, два кучера сидели играли в карты. Каждый залез в свою карету, попрощавшись разъехались в разные стороны.

Кучер начал говорить:

– А помните Вы спросили меня про Твардовского? А я в свою очередь поговорил с кучером его сестры, хотите Вам расскажу пока мест.

– Да-да.

Быстро перебив кучера сказал тот

– Так вот, кучер мне рассказал не о гражданине Твардовском, а о змее подколодной, как его выгнали из одного города, а Макрат мне тридцать рублей должен. Ну да ладно, дела его. Однако сказал, что крестьян на оброке обманывал, он свое хозяйство хитро устроил, работали пару месяцев и с деньгами слыли, также незаконно расправлялись с людьми, взятки брал, хороший актерский дуэт. Там целая система была, кучер то мне все рассказал, но вкратце объяснил, что заговор их раскрыли. Вот и бежали они из города, врагов у них хоть пруд пруди, но как бы там ни было, Твардовский здесь уважаемый человек. Хотя многие его не любят, так как повадки его часто выдают и Макрата. А тут на днях Макрат зачем-то бороду у себя налепил смешно было до ужаса. Любова все это уже не удивляло, он уже дал точную оценку Твардовскому.

11

Сестры Любова разгуливали под ручку у дома и болтали обо всем, о чем угодно и при этом громко смеялись.

– А ты знаешь, – говорила старшая.

Она всегда начинала разговор первой.

– Мой то вскоре приедет, он у меня такой умный и хороший, право надоел он мне своей работой ревизора, ну сколько уже можно ездить?!

– А мой-то сейчас дома сидит, все что-то пишет и мешать ему не смею, все пишет и пишет.

Младшая сестра и не подозревала кем окажется ее муж.

– Ой не знаю, не знаю, уже тридцать два и не знаменит, ладно хоть мы тьфу тьфу-тьфу, знаем где наши мужья.

И вот, выйдя на улицу, проходя мимо дома Нерукавиных, а Нерукавины вообще, что ни на есть в настоящей ссоре. Мимо пронеслась карета Твардовского, приглядевшись на нее, карета остановилась оттуда вылез сама господин, склонив голову вниз он стремительно убежал в дом, сестры в один голос успели сказать:

– Здрастье!

Но в ответ на молчание не держали обиду, так как знали эту персону давно. Сестры, проходили мимо кареты, Макрат поприветствовал дам, а сам все сидел и оглядывался, нет ли Петровича, кучера вблизи. Твардовский без спроса вошел в дом, зашел в гостиную, поискав в кабинете, и только наконец он нашел Нерукавина, начал нести невнятную речь. Нашел он его в тяжелом состоянии: лежал в кровати, щетина превращалась в бороду, был он бледнее снега январского.

– Что с ним? – Твардовский спросил холодно.

– Приходил доктор и сказал, что у господина стресс и глубокое похмелье, через несколько дней будет стоять на ногах. -говорила служанка.

Нерукавин, заметив Твардовского, мертвым голосом сказал:

– Здравствуй, друг!

Служанка Нерукавина сидела все это время возле его кровати, и сама практически ничего не ела, только меняла сырое полотенце и поила Нерукавина супом, лишь ночью она спала по три часа, и то если тот не издавал и звука.

– Покиньте нас! – будто с криком кинул на служанку.

А та в свою очередь взглянула на господина, а он кивнул ей головой, та ушла.

– Мне очень неприятно. – закрыв глаза

– Что Вы видите меня в таком состоянии, но что сказать, надо отдать должное сказать спасибо Анечке, служанке моей.

Сама же она стояла за дверью и слушала весь разговор

– Ну что ж, Андрей, начинайте, раз уж Вы прогнали мою служанку.

– Дело в том, я подумал… – начал ходить по комнате Твардовский, что слегка испугало служанку.

– На счет дуэли, да-да… И да, Вам нужна дуэль.

Анечка вздрогнула.

– Именно Вас, так скажем обесчестил, не удивлюсь, если Милон сделал такую подставу в бордели. Я видел его, он все отрицает, он не мужчина, если Вы готовы, то дуэль должна состояться.

– Да, завтра на рассвете. – говорил Нерукавин.

И Анечка скорее побежала, сама неведомо куда и около кухни прижалась к стенке, заплакала и старалась плакать как можно тише.

«За что, господи?!» – думала она про себя, – «За что? За что?»

– Знаете! – остановился наконец-то Твардовский.

– Если что, а я уверен, что это не случится, то я буду стреляться лично. Милон… Пока задета Ваша честь, пистолеты и все прочее ляжет на мою шею, а пока отдыхайте, набирайтесь сил, но завтра в шесть, я думаю….

Нерукавину было все равно состоится или не состоится дуэль, но он уверял себя, что это необходимо. Твардовский покинул Нерукавина также холодно, как и вошел в дом.

– Анечка! – позвал Нерукавин служанку. Но вошла совершенно другая работница дома.

– А где Анечка?

А та ответила, что просит прощения и ей надо отлучиться…

«Неужели, она обиделась?» – думал он про себя.

А эта служанка также делала свою работу, только была менее разговорчива и часто уходила. И ладом ему было поговорить не с кем, как же ему не хватало общества, но в таком виде, перед обществом вставать было негоже. Пришел парикмахер, прежде чем войти к Нерукавину в спальню, Нерукавин накинул на себя накидку и сел туда где обычно стрижет парикмахер. Парикмахер был англичанин и плохо знал русский язык.

– Oh, good morning, Petr Afanasevish! – весело.

– Гуд морнинг, гуд морнинг! – вздыхая ответил.

– Vi ploho feling. – кое-как проговорил.

– Эх эх эх эх… Не понять тебе меня, не понять…

– I am sorry! Vas kak vsegda, da? – Вытащив ножницы.

– Yes! Стригите меня, как всегда.

– Okay!

Нерукавин не очень много разговаривал со своим парикмахером, так как друг друга еле понимали, но все же пытались перекидываться фразами на полурусских полуанглийских языках.

Парикмахер напевал песню: «All game game my fell you say say you go to my garden love». Нерукавин еле выговорил:

– Cэнкью вэри мач!

– Oh, neza chto! Oh, neza chto! – Собирая вещи.

– Vsegda rad Vas postriting, goodbay mister, Petr Afanasevish! -брал деньги и уходил.

– Гудбай! – говорил Нерукавин

Парикмахер приходил по средам и воскресеньям. Нерукавин не умел бриться, цирюльня находилась далеко. И ровно в одиннадцать приходил господин Нерукавин, снова прилег и думал, что-то давно он не ездил на фабрику все-таки он был газетным магнатом и обязан выполнять свои обязанности.

12

Милон домой вернувшись проведывал отца и мать, жили они бедно в однокомнатной квартире и поэтому за воинскую заслугу дали пожить в квартире для военных ветеранов. Милон сидел на кресле качалке и читал книжку «Стихи юного поэта» и время от времени думал о родителях, которых ему было жаль, думал, как же все-таки сделать, чтобы родители его жили в двух или даже трехкомнатной квартире, а не в одной тесной комнатушке. В двери резко постучали, там оказался посыльный.

– Да-да, войдите, не заперто.

– Я от господина Нерукавина, завтра в шесть он вызывает Вас на дуэль, лично Вам он сказать не может, прихворал. На счет этой дуэли вы можете обсудить при встрече.

– Да-да, я принимаю вызов, так и передайте, но также передайте еще одно, что перед дуэлью я готов говорить правду на Библии.

– Хорошо, господин! Хорошо, я передам! – посыльный ушел.

Так и весь день провел Милон в страшных думах, а что если эта самая правда не провозгласит истину на завтра и ближе к четырем все же заснул. Поспав пару часов в дверь постучали, Милон уже был одет, в руках держал ту самую Библию и открыл дверь.

– Господин, на улице вас ждет карета.

Милон взглянул в окно и в мыслях у него пробежало, что быть может он в последний раз видит рассвет, а в глазах мелькнул вчерашний закат. Милон всегда был справедлив ко всему и он свято верил, что эта справедливость однажды восторжествует. Милон спустился вниз и сел в карету. Посыльный шел позади, взял вожжи и карета тронулась. Милону хотелось с кем-нибудь поговорить.

– А далеко ли назначена встреча с Нерукавиным?

– Минут двадцать езды внутри леса, над объездной дорогой, прямо на пустыре будет она.

– Возьмите! – протянул записку родителям, наскоро написанной карете.

– Если что-то случится, передайте ее моей матушке.

– Хорошо! – взял записку и положил в карман.

В этой записке говорилось о последних мыслях умирающего сына, о последних пожеланиях и слов. У Милона вытекла слеза из глаза, но не из жалости к себе, а из жалости к родителям.

– Вот, подъезжаем! – крикнул посыльный.

А за три версты, ехала со всех скоростей карета Нерукавиной, она сидела и плакала навзрыд. Куда же в тот день пришлось ехать служанке Анечке, именно в тот день она узнала, что тот человек, которого она любит может подписать себе смертный приговор. Она попросила подмениться, потеплее одевшись, пешком побрела к далекому жилищу, где ныне жила госпожа Нерукавина. Путь был не близок, она прошла всю ночь, чтобы сообщить вести. Как бы не хотелось спать, есть, пить, она шла, вспоминая о разговорах с Петром Афанасьевичем, о небе, о звездах, и о том, как она сидела у его кровати, не на минуту не покидая его и в тот случай, когда она сидела рядом и не отходила от него искала в бабушкиных записях рецепты против таких хворей, которые одолели Нерукавина. Он взялся руками за голову, она спросила его:

– У вас болит голова?

– Болит, Анечка! – опустив свои руки, ненароком его рука легла ей на колено, та аж вздрогнула и выронила из рук рецепты. Он сам не сразу этого заметил, а как заметил, убрал руку и посыпал ее извинениями. Анна то с грустью вспоминала эти моменты, то с тоской, то с улыбкой в этих думах в дороге ей не пришлось скучать. Наконец добравшись до конца своего пути, она стучала в двери, что есть мочи, в доме послышались шаги и спящий голос.

–Кто там? – проговорил, зевая дед.

– Это служивая госпожи Нерукавиной, Аня.