Люди

I

Прекрасное предвечерье! Ощущение грядущей погибели средь ампира бытия! Август всегда казался мне особенным месяцем, и не зря моё самое многообещающее путешествие началось именно тогда. В тот месяц я распрощался с родным городком в надежде обрести новую, лучшую жизнь, я не хотел обращать внимания на то убожество, в котором оказался, безотчётно уповал на обретение заслуживаемой мной значимости и не желал даже думать о том, что предстоящий стремительный карьерный рост может занять некоторое время. Ведь вот он, успех, осталось лишь протянуть руку и забрать причитающееся. Хотя кого я обманываю?

Почему множество раскидистых произведений рассказывают о путешествиях, порой полностью ими исчерпываясь? Я не имею в виду истеричные фантазии о прошлом и будущем жаждущих славы интеллектуально ущербных бездарностей, содержащие больше тривиального, низменного и убогого, плоть от плоти их самих, чем произведения полноценные. Именно в классических произведениях кто-то куда-нибудь перемещается. На моей памяти только Достоевский избежал этого искусственного способа подхлёстывать сюжет, но пластичность его повествования такого и не требовала, правда, некоторые работы этого писателя всё-таки слегка им грешат.

В общем-то я уже ответил на свой вопрос, но могу и повторить. Перемещение с места на место предоставляет самую очевидную и примитивную возможность не только продвинуть сюжет далее, но и избавить автора от обязанности хоть немного поразмыслить о сути творящегося на написанных им страницах, достойно ли их содержание, в случае наличия, какого-либо воплощения или его можно со спокойной совестью выбросить на помойку, от чего мир не только не обеднеет, но, наоборот, станет лучше. Ах, если бы такая мысль пришла в голову даже не столько бумажным плясунам и экранным недоумкам, но в первую очередь дремучим крапателям всех «священных писаний»! Ну да что уж теперь…

И вот, создавая свой шедевральный труд, как не сложно догадаться, изобилующий поездками, не могу не отметить, что лично у меня не было выбора кроме как влиться в этот многоголосый хор великих и не очень и очень не великих предшественников, гонявших своих героев далеко и надолго. Почему? Потому что, лёжа в постели, будто бы уже с того света наблюдая за последними днями своей угасающей жизни, я имею полное право сказать, что всё изложенное здесь – чистая правда, всё это произошло со мной, никаких выдумок на этих страницах нет, я ничего не сочинял и выбора формы повествования у меня не имелось. Впрочем, нижеследующее само говорит, что подобное самооправдание совершенно неуместно.

Всё из представленного, конечно, написано не одномоментно умирающим за несколько дней. На протяжении полутора лет я урывками записывал то, что со мной происходило, с исключительной уверенностью в огромном значении убогих перипетий моей жизни, чтобы в глубокой старости иметь возможность оглянуться назад и сказать себе, что пережитое является не пустым звуком, не безмолвным шёпотом в бесконечной ночи, но имеет пусть ограниченное, однако вполне законное место в бытии. Предполагалось, что мне это поможет, когда придёт конец, однако теперь я даже не могу сказать, конец чего должен придти, посему остаётся лишь надеяться, что мои бесплодные труды явятся памятником того, как нельзя поступать, во что верить не следует и на что бесполезно полагаться.

До постигшего меня несчастья (а это именно оно, случай, выпадающий немногим и калечащий жизнь раз и навсегда) я был в меру добросовестным, сугубо посредственным и потому подающим надежды служащим сперва в муниципалитете городского округа, а после – областного министерства. Определённые обстоятельства, возраст 30 лет с небольшим, позитивный настрой, любовь к спорту, виды на одну девушку, на которой я не прочь был бы жениться, открывали мне некоторые перспективы на счастливое существование и безбедную жизнь, пусть и в ограниченном пространстве захолустья. Несмотря на то, что и учился я посредственно, и дисциплина у меня хромала, за отсутствием лучшего я был принят специалистом в управление экономического развития родного села, в один прекрасный день формально переименованного в город, к чему внезапно для меня прилагались постоянные командировки в такие же дыры как и наша в целях имитации наличия осмысленной деятельности в администрации городского округа. Как правило, они превращались в тяжёлую повинность провести пару дней в запредельно дешёвой гостинице за казённый счёт и поучаствовать во встречах и совещаниях с нулевым результатом. Теперь понятно, что без путешествий эти страницы обойтись не могли? Но каких путешествий! Это и не путешествия вовсе, а сплошное тягостное унижение. Но я избавлю читателя от бесконечного повторения одного и того же и приведу в пример только одно, самое первое.

Однако продолжу о себе и не ради самолюбования, но в целях объективности. Точнее, даже не объективности, я просто хочу, чтобы обо мне осталась хоть какая-то память. Писать о семье не имеет никакого смысла, отец с матерью, у которых я провожу свои последние дни, ничем не примечательные личности, просто добросовестные люди, обыкновенные родители, и мне, и моим брату и сестре они всегда оказывали стандартную поддержку в нашем нелепом существовании, не более. Отец, конечно, в своё время учил меня жизни, мы с ним довольно близки, и я честно слушал то, что он говорил, однако его познания настолько ограниченны, что мне не хватило их даже на один день жизни в областном центре, где я получал высшее образование. И если мне не изменяет память, это был первый, нет, второй день в жизни, который я чётко запомнил. Что произошло? Разумеется, я ехал не на пустое место и не в одиночестве, со мной был он, квартиру и вовсе сняли заранее, однако первым, что встало под сомнение из багажа моих скромных знаний о жизни, оказалась необходимость быть приветливым и вежливым, чтобы люди относились к тебе так же. И водитель автобуса, и таксист, наконец, наша квартирная хозяйка на мою открытость отвечали холодным безразличием, весьма меня удивившим. Ведь вот он я, посмотрите, собственной персоной приехал в большой город получать не абы что, а высшее образование! Как же можно оставаться безразличным к такому примечательному событию у такой интересной личности?

Следующий день оказался не лучше. Я поступал сам, хоть и еле-еле, но прошёл по баллам. Войдя в корпус вуза сдавать документы, действительно полагал, что ко мне отнесутся по-особенному, красной дорожки, конечно, всерьёз не ждал (просто тихо про себя надеялся), но давешнее равнодушие, которое на этот раз я увидел у девушки, буднично принимавшей бумажки у таких же наивных придурков, как я, меня удивило. После нескольких безразличных слов исключительно по делу я позволил себе возмутиться её холодностью к абитуриентам, в результате чего был моментально поставлен на место, и далее вёл себя так, будто обязан ей жизнью, окончательно сконфуженный тем, что докучаю этой небожительнице собственным презренным существованием. Тогда я только это почувствовал, теперь же осознаю вполне. У меня так и стоит перед глазами образ загнанного, забитого существа, ненавидящего свою работу, готового даже от малой и совершенно безобидной угрозы защищаться до последней капли крови, а если и не защищаться, то хотя бы получить удовольствие от гибели противника. С чего бы это? Её положение казалось более надёжным, чем моё, и по комплекции она существенно меня превосходила, я всегда был очень худ, а по завершении пубертатного периода так и вовсе слабо походил на человека, её же жирные бока обильно свисали над поясницей, просвечиваясь сквозь лёгкую блузу. Тогда я ещё не понимал, что подобные зверушки самые злобные и бесполезные из всех, они не способны меняться к лучшему, а потому лишь деградируют всю свою беспросветную жизнь, как не понимал и своей власти над ней, данной сугубо обстоятельствами, а не моими заслугами, ведь не смотря на грубость будущих студентов в её адрес, животное обязано было выполнять свою работу. Вполне возможно, что у неё дома имелось какое-нибудь мелкое ничтожество, получившееся в результате случайного (может, и единственного в жизни) соития, в котором она отчаянно пыталась увидеть смысл своего существования и ради которого сидела здесь, а, точнее, обманывала себя, что сидит здесь ради него.

Забавный эпизод прочно засел в моей памяти. Каждый дурак считает себя уникальным, и я считал себя уникальным, даже не подозревая, что являюсь лишь одним из них. Наверно, это и стало лейтмотивом моего произведения: «человек» – звучит не гордо, а, прежде всего, по-разному, в основном же – глупо, уныло, неуместно, убого, злобно, бесполезно, а если в совокупности – серо и самовлюблённо. Таков и посыл живущим от умирающего.

Вполне можно подумать, что эти строки – всего лишь злобный пароксизм, желание отомстить здоровым за свою болезнь. Так оно и есть! Но это месть правдой, нацеленная на самоуспокоение ложью. Теперь мне ни от кого ничего не нужно, можно не лицемерить, а говорить так, как есть на самом деле, избавившись от пут, которые мы сами же и создаём, соблюдая собственные интересы, желая поставить на их службу других, мы предаём себя, объективность, поддерживаем общепринятые иллюзии, ложные ценности, замещая ими некогда имевшиеся у нас мечты. Кем бы я сейчас был без той случайности, что со мной приключилась? Всего лишь одним из прочих, а, возможно, даже гораздо лучше, по крайней мере, как и все остальные, я считал бы именно так. Однако чёрт с ним, можно и пофантазировать насчёт моей будущности и без болезни.

Позитивно настроенный молодой человек всегда имеет хорошие перспективы, во-первых, потому что он достаточно глуп, чтобы не внушать страх посредственностям, во-вторых, достаточно умён, чтобы уметь держать рукой ложку и подносить её ко рту, то есть выполнять отупляющие любого другого рутинные обязанности, ибо уже находится у дна эволюции, не мечтая о чём-то большем. Я как раз таки и являюсь той самой золотой, а, точнее, коричневой серединой. Глядя на своих родителей, я прекрасно понимаю, что они проживают лучшую из возможных для них жизней. Такую жизнь и я желал бы прожить. Какое это, наверное, счастье, смотреть, как растут ошмётки биомассы, носящие твои ущербные гены, понимать, что ты обеспечил их всем необходимым для выживания, каким ты его понимаешь, а, главное, ощущать ту власть над ближним, в которую выливается зависимость детей от родителей, свою незаменимость, чувствовать собственную важность, когда есть тот, кто тебя слушает и беззаветно тебе верит. И пусть твои слова не стоят и ломаного гроша, как это оказалось с поучениями моего отца, ты увлечён самим процессом, являющимся для тебя именно результатом пережитых ранее влюблённости, ухаживаний, свадьбы, работы и зарабатывания денег, наконец, ты радуешься, что всё это закончилось или устроилось, и появляется возможность насладиться величием собственной персоны.

II

Я обещал, что на этих страницах будет много путешествий, однако первая история сугубо местная. Вернувшись в родной город после учёбы в вузе, я сразу же очутился на том месте, с которого уволился около полутора лет назад. О том, как я учился, вспоминать не хочется, но придётся и не раз, поскольку это сильно связано с дальнейшим. Однажды видел передачу по телевизору, в которой приводились результаты исследования умственных способностей студентов одного из заокеанских вузов. На первом месте оказались физики-теоретики, на втором – философы, на третьем – ещё кто-то и так далее, а на последнем – будущие социальные работники. Так вот я учился на социального работника. Очень закономерно, не правда ли?

Отчётливо помню ощущение, когда мир в моих глазах перестал быть единым целым. Я оказался один в загаженной съёмной квартире через два дня после подачи документов в вуз, отец уехал, что-то там оставалось в холодильнике, вещи были разбросаны по комнате, им нигде не находилось места, но всё это не имело ни малейшего значения, поскольку в душе царили страх неизвестности, ощущение потерянности и одиночества, а в голове пульсировала настойчивая мысль, если я сейчас внезапно умру, в мире ничего не изменится. Почему? Я в одночасье перестал быть центром Вселенной и превратился в её ничтожную, бесполезную частицу, которой позволяется существовать лишь потому, что до неё просто ещё не дошли руки. Видимо, именно для этого среди сброда настойчиво и культивируется мысль о том, что детей необходимо отправлять учиться подальше от родителей, дабы они утратили иллюзию собственной уникальности. Только почему сие имеет садистский привкус? Скорее всего, из мести каждому последующему поколению за те страдания, которые испытывал сам. Хотя лично моим родителям тогда было просто не до меня, младшая сестра готовилась к рождению ребёнка, будучи сама 16 лет от роду, они жили с мужем у нас, посему меня с удовольствием сбыли с рук, успокоившись на мысли, будто со мной на ближайшее время всё устроилось. Я и сам по молодости лет поддался стадному чувству, что должен больше переживать за неё, а не за себя, поэтому никому никаких претензий не предъявлял.

А потом я пошёл учиться. В первый день как истинный деревенский повеса я показным образом приглядывался к «девчонкам», дабы не дай бог обо мне не подумали, что я ещё ни разу или того хуже, хотя дома у меня одна вроде как была, дочь подруги моей матери, женщины с тяжёлой судьбой, в конце концов сама променявшая меня на другого дегенерата постарше, поближе и ещё менее амбициозного; пытался общаться с «пацанами», в большинстве своём оказавшимися такими же сельскими недоумками, как и я, поскольку вуз был не первой и даже не второй руки; демонстративно ничего не записывал на лекциях, всем своим видом показывая, что потом всё «порешаю»; и пытался высказывать своё единственно верное мнение на семинарах, односторонне споря с преподавателями, что, конечно же, впоследствии мне аукнулось существенными денежными расходами. Я написал «первый день»? Нет, так прошла вся моя учёба, единственное, что поменялось, – прогуливание занятий, кажется, я отсидел их все только тогда, а уже на следующий день с тремя такими же деревенскими выродками пошёл к одному из них в съёмную квартиру играть в компьютерные игры и напиваться сначала пивом, потом водкой, дальше уже не помню. Вскоре вокруг нас на курсе образовалась свора сельского отребья, в которой я весьма комфортно себя чувствовал, развлекаясь привычными удовольствиями. К себе я, кстати, старался не приглашать, моя съёмная квартира выглядела уж совсем убого.

Минуло 4 года, мальчишеская бравада в периоды сессии сменялась судорожной трусливостью, подобострастием и бесконечными взятками, неловкостью на пересдачах, а также упрёками отца за слишком большие расходы на моё обучения. Однако его упрёки были, скорее, формальными, он широко улыбался, давая мне очередную сумму на взятки преподавателям, видя во мне себя, такого же скудоумного сельского дегенерата, который впоследствии уберётся обратно на свою помойку и не будет оттуда вылазить до конца жизни. Словом, преемственность поколений. А после сессий наступали каникулы, за которые всё забывалось, и цикл повторялся. Мать часто ставила себя мне в пример, потому что в советское время сдать экзамен за деньги было событием нетривиальным, приходилось учиться хоть чему-нибудь, в то время как я не учился ничему, зарабатывая диплом деньгами родителей. Вспоминая сейчас о своих учебных буднях, я просто сгораю со стыда. Но почему же тогда всё происходящее мне казалось естественным? Более того, сие справедливо и в отношении моих родителей, и моих друзей, и их родителей, и, не стоит греха таить, самих преподавателей.

«Ну что поделаешь? – сказала мне как-то преподаватель религиоведения, которой я, естественно, не смог сдать зачёт и предложил договориться. – Все мы люди, и у всех нас есть свои слабости», – заключила она и взяла три тысячи.

Да, моя слабость в том, что я глуп и физиологически не способен воспринять те знания, которые составляют содержание так называемого высшего образования. Однажды я попытался кое-что выучить, но ощутил при этом не меньший страх, чем в тот день, когда впервые остался наедине с собой. Я вдруг понял, что научное знание – не что-то запредельное, доступное не нормальным людям, таким, как я, а лишь горстке придурков с мозгами набекрень, чем можно было бы и далее без ущерба для самолюбия прикрывать собственное невежество, но то, что владеет жизнью каждого, хочет он того или нет, однако для его постижения необходимо много трудиться и быть способным на подобный труд, от чего моя персона бесконечно далека. Так по примеру своего отца я стал сильно уважать религию, которая ничего сложного от меня не требует и к тому же учит, что несмотря на мою ущербность, я всё-таки ровня тем, кто способен на познание истины.

Нечего и удивляться, что, устроившись на работу, я ничего не знал и не умел, о чём прямо сказал в своё время родителям, имевшим непосредственное влияние на моё трудоустройство. Как мне тогда показалось, они восприняли моё заявление слишком спокойно, я бы даже сказал с определённым раздражением, будто это ничего не значащая деталь, подозревая, что их сын попросту не хочет работать и ищет отговорки, дабы не окунаться в трудовые будни прямо после окончания вуза. Помню, мать тогда мне ещё устроила очередной скандал по этому поводу, мол, хватит сидеть у них с отцом на шее, моё образование стоило так дорого, что мне необходимо срочно начать зарабатывать, чтобы мы имели возможность рассчитаться с какими-то мифическими долгами, о существовании которых я никогда прежде не подозревал, а отец, присутствовавший на представлении и в целом одобрявший слова жены, но всё равно с удовольствием смотревший на повторение его собственной жизни в моём лице, похлопал меня по плечу и выдал примечательную нецензурную фразу: «Не бойся, никто от тебя ничего там не ждёт и требовать будет гораздо меньше, чем от тебя требовали на учёбе».

А я и на боялся. Я прекрасно понимал, что всё оговорено, кто надо, отблагодарён, понимал с первого курса. Школьный приятель моего отца, с которым он часто ездил на охоту и с которым пил каждую субботу за редкими исключениями, работал заместителем главы местной администрации, как впоследствии выяснилось, заместителем по взяткам. На бутафорском конкурсе на замещение вакантной должности он сказал, чтобы меня взяли, и меня без каких-либо возражений приняли на службу. Кем являлись другие конкурсанты, были ли они более достойны занять ту должность, которую в итоге занял я, и вообще как сложилась их дальнейшее существование, мне оказалось совершенно безразлично. Помню только одного парня, случайно или от отчаяния подавшего документы на конкурс, все остальные были бабами средних лет частью явно из самой администрации, то есть для массовки. Он был года на два старше меня, я его помнил со школы, скорее всего, сидел без работы после вуза, неплохо в нём отучившись, о чём я услышал из обсуждения его диплома членами комиссии. Так вот бедолагу даже в резерв не приняли, чтобы не дай бог чего не вышло. Потом он, кажется, в город подался, там работы больше. Посему нечего удивляться, что российская глубинка загнивает с диким смрадом и перегаром. Блатная шпана вроде меня по знакомству пролезает в чиновники и на ответственные должности, а люди талантливые остаются за бортом. Искренне надеюсь, что однажды они объединятся и начнут нас вырезать за вредительство, точнее, других, меня уж не успеют. Шучу. Ведь за нами народ.

Очутившись таким позорным образом на должности консультанта управления экономического развития городского округа, первым, что я услышал при личном знакомстве от своей начальницы, было: «Вообще-то я против, вас сюда взяли помимо моей воли, вам здесь не место, по крайней мере, не на такой высокой должности». (Про неё, кстати, будет моя первая длинная история из жизни придонной биомассы.) Моему возмущению не было предела, я тут же подумал: «Да кто ты такая! Ведь я весь такой блатной разблатной, а ты смеешь мне перечить!» – но вслух ничего не сказал. Отношения не задались с первого же дня. Я даже не сразу понял, что её в случае чего не станут увольнять по моей просьбе, как не понял и того, почему она сделала подобное заявление. Впоследствии, конечно, я начал осознавать, что, учитывая тот рукотворный кадровый голод, который наверняка сложился в большинстве муниципалитетов нашей необъятной Родины, таких специалистов, как Валентина Сергеевна, терпели до последнего, несмотря на их сомнительную лояльность, а, во-вторых, нашего многоуважаемого Павла Степановича, устроившего меня на эту должность, в администрации, скорее, боялись и презирали, чем уважали и полагались, считая расходным материалом, каковое отношение перешло и на его протеже. Главное же мне тогда необходимо было понять вот что: если его снимут (а его уволили через пару лет), всему моему, как мне казалось, скорому карьерному росту придёт конец (что и произошло).

Но фора в два года мне сильно помогла, хоть спеси и не сбила, я, по-сути, так и не поучаствовал в реализации ни одного проекта, занимаясь лишь несложной текущей рутиной и утешаясь иллюзией, что делаю сие по собственному желанию. В чём я преуспел, так это в налаживании приятельских отношений с коллегами, такими же обалдуями, как я, различных полов и возрастов, чему, на самом деле, не стоит удивляться, поскольку интересы у нас были похожими, то есть одинаково приземлёнными. Я с превеликой готовностью участвовал во всевозможных празднествах как текущих, например, дней рождений коллег, так и всеобщих, новых годов, восьмых марта, дней экономиста, России, народного единства и прочих, часто играл в номерах самодеятельности перед начальством, с охотой бегал за продуктами для застолий, дисциплинированно сдавал деньги на подарки и таким образом стал неотъемлемой частью коллектива, своим парнем, туповатым, но исполнительным, который далеко пойдёт. Из-за этого меня и не уволили, когда слетел мой покровитель, я проявлял исключительную лояльность к любому начальству. Впрочем, и нельзя сказать, что я совсем ничему не научился. Я к тому времени уже умел составлять шаблонные отписки, унылые отчёты по утверждённым формам, желательно без цифр, обеспечивать принятие распорядительных документов. То, что мне не давалась не просто вся математика, но даже элементарная её часть, арифметика, стало понятно всем и сразу, и начальнице, и сослуживцам. Профессионального веса мне это, разумеется, не прибавило и многократно усилило сомнения Валентины Сергеевны в оправданности моего пребывания под её началом, подозреваю даже, что она обошла всё руководство с данной новостью, однако понимания ни у кого не нашла, скорее всего, от неё просто отделывались со словами «ничего, научится», ведь не так уж это и важно для тех, кто сам своими руками делать ничего не в состоянии. Короче говоря, первое время я сшивал документы, раскладывал их по папочкам и аккуратно сдавал в архив.

III

Потом помог случай, который и положил начало моей разъездной деятельности. Не зря же я выучился на социального работника, кое-какие начальные навыки обращения с людьми на бессознательном уровне у меня сформировались. Иногда приходилось тесно общаться с коллегами из управления социальной защиты, заводилами в местной самодеятельности. Это были дамы средних лет и старше, многие ещё с советским образованием и таким же отношением к «сирым и убогим», как они называли тех, с кем работали. От некоторых моих познаний в области сношений с населением эти жирные свиньи, как ни странно, оказались просто в восторге и частенько сетовали, почему же я не пошёл работать к ним. Действительно, почему? Я задал этот вопрос отцу, мол, зачем он устроил меня на экономическую специальность, а не социальную, на что получил насмешливый ответ: «Ты лучше радуйся. У тебя жалование выше, чем у них, а работа не пыльная, почти аристократическая, не надо общаться с людьми. А у них просто ад. В администрации ещё ничего, туда доходят самые невменяемые, которых меньшинство, а вот в учреждениях те, кто всерьёз считает, что им кто-то чего-то не додал в жизни, кровь сосут постоянно». Я вполне удовлетворился таким объяснением, поскольку оно с наивной открытостью укрепляло веру, присущую каждому дураку, в то, что он лучше других.

Итак, одним спокойным августовским утром в 11 часов я пришёл на работу. Начальница отправилась в отпуск на 2 недели, её заместитель пока не явился, мой старший товарищ, сосед по кабинету, находился в отъезде, в кабинете рядом две совсем молоденькие страшненькие девочки пили чай и сплетничали, далее по коридору в своей конуре сидел ещё парень лет 30, заваленный бумагами, которого я с соплячками презирал за то, что он много работал и никогда ничего не успевал, а остальные помещения и вовсе оказались закрыты, кто-то также находился в отпуске, кто-то прогуливал. Войдя к себе, я сразу поставил чайник и вдруг услышал, что по коридору идёт человек, причём не из наших, потому что он дёргал ручки всех кабинетов, желая отыскать здесь хоть одну живую душу. Я вышел взглянуть. Передо мной стояла уродливая баба лет 35. Сослуживцы тоже повылезали из своих убежищ, чтобы посмотреть на причину досадного шума, но, поскольку я выглядел наиболее представительно из всех, она обратилась именно ко мне:

«Министерство экономического развития области. Меня зовут Сусанна Олеговна. Куда вы меня посадите?»

«Проходите ко мне, пожалуйста. Как раз чайник вскипел. Вам чай или кофе?» – подхватил я, понимая, что что-то произошло, точнее, наоборот, должно было случиться, но не случилось.

«Подождите, я позову коллегу».

Коллега оказалась на 10 лет старше и представилась Анастасией Петровной, показала приказ о проведении проверки и тут же спросила, где Валентина Сергеевна. Я долго всматривался в бумажку, буквы от волнения разбегались перед глазами, что-то насчёт софинансирования строительства какого-то водопровода в дремучую деревню нашего округа за счёт средств областного и муниципального бюджетов, проверка соответствия каких-то плановых показателей результативности достигнутым и экономического эффекта от произведённых капитальных вложений. Для меня это был тёмный лес.

«Вы так смотрите, будто совершенно нас не ждали. Мы же заблаговременно направили вам письменное оповещение о проведении проверки».

Тут я начал догадываться. У заместителя на столе лежала гора не разобранной и не отписанной почты, которую он специально собирал во время отпуска Валентины Сергеевны, дабы одномоментно скинуть на свою многоуважаемую руководительницу, показав тем самым и собственную незаменимость, и портя настроение после отдыха, и просто из удовольствия навредить ближнему. Она, кстати говоря, постоянно поступала с ним точно так же, спихивая на него самые сложные и ответственные задачи. Стоит ли его упрекать в желании отмстить?

«Вы располагайтесь, пожалуйста, здесь, – я указал на рабочее место отсутствующего коллеги, – сейчас я позвоню заместителю Валентины Сергеевны, он, должно быть, в курсе вашего приезда».

«Так она в отпуске? Теперь понятно, почему у вас тут такой бардак! – подобное любит подобное. – А где сам заместитель? Наверное, ещё не проснулся!»

«Нет, он на выездном совещании», – откровенно соврал я.

«Тогда ладно, звоните», – чуть поостыла Анастасия Петровна, села в кресло и стала наливать кипяток в поданную мной кружку. Сусанна же Олеговна принялась раскидывать какие-то бумаги на девственно чистом столе моего коллеги.

Я вышел, судорожно набирая телефон заместителя. Анастасия Петровна оказалась не так уж неправа, проснуться он, конечно, успел, однако выходить и не думал, занимаясь домашними делами, что в общем-то не страшно, поскольку до администрации из любого закоулка нашего городишки идти не более получаса спокойным шагом. Первым, что я от него услышал, было: «Буду после двух!» – и он повесил трубку. Я набрал ещё раз.

«Я же сказал, что буду после двух. Что непонятно?» – отчеканил заместитель властным тоном.

«Вы извините, но тут такое дело, – нисколько не смутившись гневом ничтожества, заговорил я. – Приехали две женщины из областного центра с проверкой. Говорят, что из министерства экономического развития».

«Что проверяют?» – насторожилось ничтожество.

«Какое-то софинансирование какого-то водопровода».

«Какого водопровода? Почему не предупредили?»

«Говорят, что предупреждали. Письмо, наверное, лежит у вас в почте».

«Не было времени разобрать. (А как насчёт сегодняшнего утра?) Ладно, буду через час».

«Можно пораньше? Они просят какие-то документы (пока они ничего у меня не просили), а я даже не знаю, в какую сторону кидаться».

«Хорошо, полчаса. И ты что-нибудь там соври про моё отсутствие», – добавил он мягким тоном закадычного друга.

Помедлив мгновение, я вернулся в кабинет с широкой улыбкой. А помедлил я вот почему. Мне следовало бы обратиться за советом к тому вечно ничего не успевающему парню, который наверняка знал, о чём идёт речь, однако сделать этого я не мог, поскольку он хоть и был старше и осведомлённее меня, но должностью ниже, нельзя было показывать ему собственное невежество.

«Что скажете?»

«Ему выделили персональный транспорт, будет через полчаса».

«А вас, простите, как зовут? – уставилась на меня Сусанна Олеговна надрывным взором молодой одинокой женщины. – Мы представились, а вы почему-то нет».

«Не полагал, что вам может быть интересна моя скромная персона. Поленов Дмитрий Николаевич. Можно просто Дима».

«Просто Дима, возьмите, пожалуйста, тот приказ, который мы вам вручили и который вы так небрежно кинули вон на тот стул, и начинайте собирать документы, перечисленные в приложении 3. И раз уж наш визит явился для вас полной неожиданностью, я полагаю, вам необходимо сходить в ваше финансовое управление, пусть сделают себе копию, там много документов и по их части. Учтите, мы здесь ночевать не собираемся. Чтобы через два часа всё было собрано. А мы пока с Сусанночкой сходим куда-нибудь перекусить с дороги».

«Зачем ходить? Пожалуйста, оставайтесь, я сейчас всё устрою».

«Мы не хотим вас обременять, у вас и без того сложное задание».

«Никакого обременения. Где хранятся наши документы по данному вопросу, я попросту не знаю, а в финансовое управление может сходить одна из моих коллег, у неё там мать работает, – добродушно, по-деревенски признался я. – Лучше я вам организую на стол».

Я вновь вылетел из кабинета, но теперь с энтузиазмом, всунул в руки девочке из соседнего кабинета, увлечённо переписывавшейся на рабочем компьютере в социальной сети с кем-то из подруг, приказ, повелительным тоном скомандовал, чтобы она показала его матери, и, не дожидаясь спесивого отказа, помчался к отцу, директору местного продуктового магазина. Хорошо, что он оказался на месте. Обрадовавшись моей просьбе помочь с угощением для проверяющих из областного центра, отец с сугубо холопским подобострастием пошёл вместе со мной на склад и выбрал самое лучшее, самое дорогое, что можно было найти в нашем захудалом городишке. Он даже порывался пойти побеседовать с приехавшими дамами, что было уже явно чересчур. И, честно говоря, проучившись 4 года в областном центре, я прекрасно понимал, то, что являлось у нас пиком роскоши, даже проверяющим могло показаться второсортным общепитом, желанием на них сэкономить.

Однако какое-то время прошло, и заместитель должен был вот-вот появиться.

Разложить всё принесённое в моём кабинете не имелось никакой возможности, это я понял ещё в магазине, поэтому взял у охранника ключ от одного из пустовавших кабинетов, с мальчишеским умением накрыл на стол чем бог послал, привлёкши к этому вторую девочку из соседнего кабинета, и пригласил туда проверяющих. Пока они ели, в мой кабинет вошёл заместитель, спросил, где эти стервы, и тут же вышел. Больше я их тогда не видел.

Вот и всё, этим все мои заслуги в эпизоде заканчиваются, собственно, ничего более я и сделать-то не мог, впоследствии даже не поинтересовавшись результатами проверки и забыв о прошедшем визите. Однако через месяц Валентина Сергеевна, поймав меня в коридоре, неожиданно сказала:

«Я разговаривала с Анастасией Петровной, ты молодец, не растерялся».

«Какой Анастасией Петровной?» – искренне удивился я.

«Той, что была у нас с проверкой. Говорит, очень энергичный молодой человек. И очень контактный. Будешь теперь у нас с людьми общаться».

Я совершенно не понял, о чём идёт речь, да и не хотел разбираться, мне было всё равно, с людьми так с людьми, мне ведь тогда казалось, что здесь я ненадолго, вскоре пойду дальше и сам в один прекрасный день стану указывать этой Валентине Сергеевне, что ей делать. И ещё. Этот эпизод прекрасно демонстрировал то, что в принципе можно ничего не знать, ни в чём не разбираться, ничего не делать, и всё равно оставаться на коне. Последующая деятельность окончательно меня в этом уверила и не потому, что не нашлось предмета для уяснения, а потому, что их, наоборот, оказалось очень много, и все они являлись поверхностными, часто друг друга сменяли, посему можно было не сосредотачиваться ни на одном из них.

IV

Первая поездка, однако, оказалась для меня полной и до крайности неприятной неожиданностью, и я до сих пор теряюсь в догадках, какой же в ней заключался смысл? В конце года, 22 декабря, когда никто уже в администрации и не помышлял о работе, все ждали нового года, каникул, а после них – худшего времени в году, отчётного периода, мой сосед по кабинету, с которым мы приятельствовали и который смотрел на меня свысока, выдернул меня с репетиции новогоднего представления в актовом зале и с нескрываемым удовольствием препроводил к начальнице. Точнее, не буквально «препроводил», просто прошёлся со мной по лестнице и коридору, здание было незатейливым, постройки годов эдак шестидесятых, некоторые хлева на свинофермах выглядят приличней, и завернул в наш совместный кабинет, а я – к ней, но удовольствие он тогда действительно испытал, во-первых, потому что относился ко всем нашим низкопробным колхозным балаганам с нескрываемым презрением, а во-вторых, знал, что меня ожидает какая-то неприятность.

«Садись, Дима. Зачем ты так вырядился?»

«Репетировали».

«Но не в рабочее же время!»

«Я времени не выбирал, мне сказали – я пришёл».

«Ладно, – ничего более она возразить не могла, поскольку подобные ублюдочные спектакли очень уважало спесивое воровское отребье, возглавлявшее администрацию. – Ты завтра едешь на два дня в составе областной делегации в соседнюю область. От тебя ничего не требуется, поездка сугубо формальная, максимум, о чём тебя могут спросить, из какого ты муниципалитета и где он находится. На это-то ты хоть сможешь ответить? Тебя довезут до областного центра, вот телефон водителя, свяжись с ним, к министерству экономического развития, там ты присоединишься к областной делегации. И не забудь представиться, кто ты и откуда. Дальше держись её. Сказали, что транспорт и номера в гостинице предусмотрены».

Вот тебе на! А у меня уже и вечер был распланирован, хотелось поиграть на компьютере, и вообще тащиться куда-то по холоду и сугробам особого желания я не испытывал.

«А как же репетиции?»

«Не бойся, на время поездки я тебя от них освобождаю».

«Да не хочу я никуда ехать!»

«Придётся. Приказ о командировке подписан».

Выйдя из её кабинета, я тут же позвонил отцу и объявил, что увольняюсь с работы. Он спросил почему, я ответил, что не хочу по холоду ехать неизвестно куда и неизвестно зачем накануне нового года, а он попросил меня потерпеть ещё чуть-чуть, поскольку потом обязательно станет легче. Я долго не соглашался, упирался, отец уговаривал, и в итоге я сдался. Подумаешь, ну съезжу разок напоследок (я всерьёз решил уволиться), посмотрю, что да как, о чём вся суета, а на компьютере наиграюсь на новогодних праздниках.

В тот день я посчитал себя вправе уйти с работы на час раньше, потому что мне надо было собираться в дорогу. В итоге собирала меня мать, а я, как и намеревался, весь вечер просидел за компьютером. И чего такое как я дурачьё делало по вечерам до его появления? Ко сну я отошёл как и всегда в начале первого часа ночи, и звонок будильника в пять утра застал меня в полном изнеможении от бесплодно пролетевших бессонных часов. Пожалуй, это была моя первая бессонница после вуза, но тогда её причиной являлись ночные попойки, а сейчас – непонятное волнение и непередаваемое ощущение собственной никчёмности. Меня просто использовали как расходный материал, чтобы заткнуть какую-то дырку, отправив перед самыми праздниками в унизительное путешествие, возможно, просто по причине чьей-то скотской лени или не менее ублюдочной некомпетентности, из-за коих под конец года оказались не использованы бюджетные деньги, выделенные на проведение переговоров, презентаций и прочей чепухи, которые начальству уж очень хотелось освоить и заодно погреть свои кривые волосатые ручки, например, на оплате гостиницы более дешёвой, чем числилась в документах. Сейчас я, конечно, понимаю, что другого отношения к себе ждать мне не следовало, но тогда… Тогда я ощущал раздражённое бессилие перед такой мелочью, как приказ по службе. Почему я сам оказался ещё мельче его?

Через час я уже мёрз под фонарём у заднего входа в администрацию с рюкзаком за плечами, а вокруг расстилалась бесконечная мгла. Будь у меня спокойнее на душе, я бы воспринял происходящее как своеобразный извращённый жизненный опыт, столь уважаемый латентными гомосексуалистами из народа. Когда бы ещё я смог увидеть это здание, площадь перед ним и стоянку за ним при подобных обстоятельствах, без людей, без машин, в слабом свете сугубо номинальных уличных фонарей, затерянное средь бескрайних просторов нашей Родины на маленькой планете, висящей в пустом безграничном ничто? Как же, наверное, сие специфично среди всех этих звёзд на небе в масштабе Вселенной!

Водитель появился немногим более пяти минут позже моего прихода, но почему-то пешком, начал что-то невнятно буравить про нежелание заезжать на стоянку, дабы сэкономить время, несколько раз мне звонил, но мой телефон оказался отключён, решил в конце концов пойти поискать меня здесь (как мы вчера и условились). Короче говоря, всё вышло прямо противоположно его намерениям. Я подозреваю, что он просто был не в ладах с автоматическим шлагбаумом на въезде на стоянку администрации. Но между прочим выяснилось, что у меня разрядился телефон. Большая неприятность, тем более, что я обещал позвонить матери, как доберусь до областного центра.

Наш лимузин, замаскированный под «Ладу» седьмой модели, не спеша за два часа с небольшим домчал нас по заснеженной зимней дороге, вызывавшей беспредельное уныние, до пункта назначения. Ещё полчаса по городу, и водитель высадил меня у входа в министерство и тут же уехал. Состыковаться с прочей несчастной шантрапой я должен был в 9, рабочий день ещё не начался, но, по крайней мере, я мог ожидать, что окажусь не единственным представителем муниципалитета, явившемся чуть ранее оговоренного срока. Ничего подобного. В холле оказалось пусто, охранники, разумеется, ни о чём не знали, только проверили удостоверение и пустили погреться. Хорошо, что там нашлась розетка, я поставил телефон заряжаться, включил его и позвонил маме. За окном только-только начало светать. Усевшись в кресло, я погрузился в неимоверную тоску без мыслей и чувств. Так прошло полчаса, я уже начал волноваться, потому что ни одного моего предполагаемого попутчика видно не было, лишь сотрудники министерства проходили мимо к лифту, бесследно исчезая в его стальном безразличии. Стоило, конечно, обойти здание, может, они собирались с другой стороны, но было лень, я очень устал, да и телефон недостаточно зарядился для долгой поездки. Ещё через полчаса, а я успел неглубоко задремать на виду у прохожих, он вдруг зазвонил, и в трубке послышался истеричный крик моей начальницы: «Куда ты пропал? Все только тебя и ждут! Позоришь нас перед областными коллегами!» Откуда мне было знать, что местом встречи назначили стоянку за министерством? Она сама должна была мне об этом сказать, а не со спесивым безразличием менять мои здоровье, нервы и время на шанс почувствовать себя выше других, не сказав пары совершенно необременительных слов, мол, пусть сам побегает, я ему не нянька. Но теперь ей за её же скотство пришлось оправдываться перед кем-то из министерства. Справедливость в мире, конечно, есть, но она осуществляется путём другой несправедливости.

За министерством стояло 2 микроавтобуса, битком набитых такими же как я колхозниками, у одного из них без шапки и в расстёгнутой дублёнке, переминаясь с ноги на ногу, стояла Сусанна Олеговна. Я подошёл к ней отметиться, радуясь знакомому лицу в предстоящей поездке. Она коротко со мной поздоровалась, что-то пометила в распечатанной бумажке формата А4 и сказала мне пройти внутрь. Я оказался даже не единственным опоздавшим, мы парились в натопленном салоне, ожидая двух жирных тёток, появившихся 20 минут спустя. Руководящая мной мразь специально драматизировала в разговоре по телефону, судя о моей воспитанности по самой себе, поскольку из нас двоих именно она вполне могла заставить ждать других ради возвеличивания собственной драгоценной персоны, но её манипуляция удалась, я прибежал как ошпаренный. Наконец, последние жирухи погрузились в автобус, Сусанна Олеговна сказала водителю: «Теперь всё», – закрыла дверь и вернулась в здание, мои надежды на сколь-либо вменяемую компанию не оправдались. Мы тронулись.

V

В детстве и юности я немало поездил с отцом по разным городам и в Москве был не раз, посему ни особого возбуждения, ни страха перед посещением нового места не испытывал, скорее, брезгливое раздражение перед грядущей неустроенностью, чья неминуемость и мелочность свербила в мозгу. Перед поездкой, лёжа в кровати, я уже не раз продумывал, что делать, если сперва не встречусь с водителем у администрации или потом не успею к организованному транспорту в соседнюю область, если мне по приезде не достанется номера в гостинице или на мероприятии станут спрашивать о том, чего я не знаю, то есть практически о чём угодно, если не станут везти обратно в наш областной центр или не пришлют машину, чтобы вернуть домой. Именно эти размышления и обеспечили мне бессонную ночь. И на все вопросы я нашёл приблизительные ответы, загрузил в телефон нужные карты, просмотрел соответствующие автобусные маршруты, что, кстати говоря, оказалось не таким уж бесполезным делом, поскольку машину, чтобы отвезти меня домой, разумеется, не прислали, за мной приезжал отец, поэтому, сидя в тепле, под гул мотора, я чувствовал себя относительно спокойно и на выезде из города стал всерьёз засыпать. Но не тут-то было.

Рядом оказался мужичок лет 50-55, невысокого роста, худощавый, с роскошными усами, маленькими серыми глазками и небольшой залысиной на лбу. Сельский Ницше в возрасте, до которого его оригинал так и не дожил.

«Вы из какого муниципалитета?»

Я ответил, он назвал свой, и, к сожалению, они находились рядом, более того, его располагался ближе к областному центру, значит являлся «столичнее», что давало ему право на покровительственный тон в разговоре со мной.

«Раньше я вас среди наших не встречал. Вы давно работаете?»

«Полтора года».

О сне пришлось забыть; я внимательней пригляделся к своему собеседнику. Смотря на него, я вдруг ощутил какое-то неприятное и в то же время родное чувство, как будто он являлся мной, но только лет эдак через 20-25. Перевёл глаза на безымянный палец его правой руки, женат он не был, должно быть, в разводе.

«Первая командировка?»

«Да».

«Меня зовут Александр Владимирович».

«Дмитрий, очень приятно», – он отчётливо понимал, что я не хочу с ним общаться, но останавливаться не собирался, значение имело лишь его желание скоротать время в дороге за беседой.

«Собираетесь выступить или просто присутствовать?»

«Меня даже не просветили, куда конкретно мы едем и зачем».