Мужчина сводит брови и пристально смотрит на бармена.
– Мартин, – говорит он ласково, но в его голосе мне слышится угроза. – Скажи, только честно: ты издеваешься или спятил?
Мартин улыбается, как ребёнок, который показал фокус и сумел по-настоящему удивить зрителей.
– Мартин шутит! – восклицает он и вопросительно смотрит на черноволосого. Тот щурится.
– А это интересно… – протягивает он. – Ты научился шутить? Если так, то за это точно стоит выпить. Открывай сидр.
Бармен широко улыбается, достаёт из холодильника большую бутылку без этикетки. Домашнего приготовления? Открывает крепление пробки, раздаются хлопок и шипение танцующих пузырьков… и по комнате разливается нежно-оранжевое небо. Восторг. Фонтаны. Смех самых любимых людей. Благословение моментов жизни, разделённых с ними.
Бармен наливает сидр в бокал черноволосого. Тот, прикрыв глаза, вдыхает аромат и улыбается, а потом с удовольствием делает глоток. И поворачивается ко мне. Я замираю в смущении и испуге. Мне кажется, что я невольно подслушиваю чужой разговор. Я услышал настоящее имя этого человека. Я очень хочу продолжать быть здесь, с ними – особенно с ним, – я мучительно ищу и не нахожу для этого повод. Я бы хотел поддержать этот разговор, но я не знаю, какой может быть моя в нём партия, разве что…
– Кто такой Кан-Гиор? – мой голос звучит робко, но почему-то чувствую, что этот вопрос я задать вправе. Мужчина улыбается довольно.
– Бинго. Вы задали самый важный вопрос. Вам полагается глоток этого восхитительного сидра.
Он протягивает мне свой бокал. Я отрываю от стула руку – оказывается, я всё это время судорожно сжимал пальцами сиденье – и машинально беру. Как будто это самое естественное в мире действие – пить из его бокала.
Вдыхаю светлый танцующий аромат, делаю глоток – сладкий, полный восторга и смеха, – и
– Привет, – тихо говорит Амрис.
Тяжело опершись на стул локтями, разворачиваю бокал так, чтобы в стекле можно было рассмотреть моё отражение, и разглядываю его. Ещё одно моё кривое отражение. Какого цвета у меня глаза? Слишком темно, и я не вижу…
– Кан? – в голосе Амриса растерянность, беспокойство, недоумение. В этом мире у нас нет поля, но его чувства из долгой привычки я читаю легко. Мне нечего ему сказать. Я устал. Очень, очень устал. Делаю ещё глоток. Мне не верится, что когда-то я был настолько счастлив, чтобы сделать такой сидр. Амрис вздыхает. Я сжимаю в руках бокал. – Что случилось? На тебе лица нет…
Бокал рассыпается у меня в руках. Звенят осколки, сидр льётся по сиденью стула и начинает капать на пол.
Амрис, как всегда. Не в бровь, а в глаз. Совершенно не имел в виду.
Мартин охает, выбегает из-за стойки, оценивает масштаб бедствия, отодвигает меня от стула, исчезает за стойкой и появляется с тряпкой, щёткой и совком. Убирает осколки и лужу.
Я смотрю на свои руки. В местах порезов набухают капельки крови. Слышу движение.
Между моих ладоней оказывается маленькое белое полотенце, ладони Амриса сжимают мои вокруг него. Я опять чувствую его взгляд, совсем близко теперь, и по-прежнему не могу на него смотреть.
– Кан-Гиор, – начинает он отчётливо и спокойно. – Пожалуйста, дай мне информацию о том, что с тобой происходит. Ты – выдающийся эмпат и телепат, я – нет. Поговори со мной?
Его ладони горячие вокруг моих. Он начал носить на большом пальце правой руки тонкое чёрное кольцо. Не видел раньше. Интересно, что оно делает. Или это просто кольцо?
Молчу.
– Смотри, – тихо и мягко продолжает он. – Чем скорее ты скажешь, что с тобой и что не так – здесь не надо быть телепатом, чтобы понять, что что-то очень сильно не так, – тем скорее мы сможем с этим что-то сделать. И пока я не начал неистово творить неведомую херню…
– Не надо трогать полотенца! – подскакивает к нам Мартин.
Он размыкает ладони Амриса, отодвигает его, забирает полотенце и сильно дует на мои ладони.
Порезы мгновенно затягиваются.
– Не надо трогать полотенца! – Мартин машет запачканным кровью полотенцем перед лицом Амриса и сердито уходит за стойку. Бросает полотенце куда-то вниз, достаёт свежее и, насупившись, принимается яростно протирать высокую белую чашку. Амрис усмехается и с интересом наблюдает за ним.
– Больше не буду, – обещает он. – Извини, Мартин, что взял твоё полотенце.
Мартин кивает и сопит, старательно работая полотенцем.
– Я очень устал, – вдруг выдыхаю я. Амрис поворачивается ко мне. Мы встречаемся взглядами – первый раз с того момента, как я вспомнил. Его глаза полны беспокойства и тепла.
– Принято, – отвечает он. Отступает к стойке, облокачивается на неё и задумывается, глядя на меня.
– Для особо уставших, – чуть менее сердито говорит Мартин. – Есть комната наверху.
Амрис смотрит на него, вновь переводит взгляд на меня, склоняет голову на бок и не глядя протягивает Мартину руку ладонью кверху. Мартин немедленно ставит на неё чашку. Амрис вздрагивает и смотрит на чашку.
– Дурень, – почти нежно говорит он Мартину. – Чашка мне зачем? Ключ давай.
Мартин сердито забирает у него чашку.
– Поговори со мной, Ам-рис, – нараспев говорит он, открывая какой-то ящик и шаря в нём.
Я невольно хмыкаю.
– Ишь ты, нахватался! – усмехается Амрис.
Мартин выдаёт Амрису ключ и ставит перед ним заодно и чашку. Амрис смеётся.
– Мартин, ещё раз, чашка-то мне зачем? Хотя… постой. Сделай мне, пожалуйста, кофе с шоколадным сиропом. Сможешь?
Мартин опять забирает высокую чашку, бурчит что-то и возится с кофе-машиной. Делаю два шага к Амрису и встаю рядом. Мне лучше с каждой минутой – просто оттого, что я с ним. «Сейчас», – одними губами произносит он. Берёт меня за руку.
Жужжит кофе-машина, бормочет что-то Мартин, кто-то из посетителей за моей спиной шумно вздыхает, а Амрис держит мою руку, и я чувствую, как бьётся его пульс. Перед ним появляется чашка.
– Пойдём, – он подхватывает чашку и увлекает меня за собой, в сторону виднеющейся сбоку от стойки лестницы.
Наверху, на площадке с несколькими дверьми, он отпускает мою руку, вытаскивает из кармана ключ, смотрит на него, соображает, к какой двери он подходит, и открывает нужную. Заходит и включает свет.
Я захожу следом и закрываю за нами дверь. Комната уютная, выполнена в тёмных тонах. Тёмная мебель, тёмные стены, светлое покрывало на широкой кровати, светлые, сейчас задёрнутые шторы. Амрис проходит к стулу напротив туалетного столика и садится на него, я – сажусь на краешек кресла, стоящего рядом с шкафом, у выхода.
Смотрю в пол. Слышу, как Амрис вдыхает идущий от чашки аромат, одобрительно хмыкает и делает глоток. Вздыхает с удовольствием и меняет позу на более расслабленную. Чувствую на себе его внимательный взгляд.
– Я готов слушать тебя, Кан, – объявляет он. – Поговори со мной, пожалуйста?
Действительно, Кан-Гиор. Просто начни говорить.
– Я устал, Амрис, – не поднимая глаз, говорю я. Он ждёт. Я продолжаю. – Я очень, очень устал. Я устал каждый день не помнить, кто я и как меня зовут, как я выгляжу, что я здесь делаю и когда это кончится. Я устал оттого, что у меня каждый раз после того, как всё-таки я вспоминаю, стирается память, и мне приходится начинать всё сначала. Я очень сильно от этого устал.
Делаю паузу. Смотрю краем глаза на него. Он опёрся подбородком на край чашки, медленно вдыхает ароматный пар и ждёт.
– Я завидую тебе, что, пока я вспоминаю – и не вспоминаю – и так мучаюсь от этого, ты ходишь с медальоном, который сохраняет твою память, наслаждаешься жизнью и зарабатываешь миллионы на голубых дирижаблях.
– Мне странно иначе, – тихо усмехается он. Я горько вздыхаю. Он тут же поправляется. – Прости… Я опять неудачно выразился. «Мне странно иначе» – это про миллионы. Мне нравится делать что-то полезное и красивое. Но это неважно сейчас. Совсем не важно. Пожалуйста, продолжай.
Я закусываю губу и жду, когда изнутри поднимется новый поток слов. Я не помню, когда я последний раз выговаривался ему.
– Мне плохо оттого, что у меня не получается. Что у меня раз за разом не получается восстановить память. Что самое большое, на что я способен, – это нащупать дорогу к тебе и к этому месту, где вы с Мартином угостите меня когда-то сделанным мной напитком силы, и я вспомню, на вечер вспомню, кто я, а потом опять забуду. И я буду видеть твоё лицо на рекламных щитах, на бутылках с газировкой, на воздушных шарах и в газетах – и я буду думать: «Вау, как он сногсшибательно красив и какая у него серьга!» – но я не буду помнить, что это ты!
– Но ведь ты каждый раз приходишь, – тихо говорит Амрис. – Мартин меняет место, где находится бар, но ты каждый раз приходишь, опираясь только на своё ощущение «мне туда». Кан, ты такой герой…
– Я так устал.
Я складываю руки на животе и опускаюсь лицом в колени. Молчим. Амрис делает ещё глоток своего напитка.
– Ты помнишь, зачем ты это делаешь? – спрашивает он.
На самом деле, на эту тему у меня тоже есть, что сказать.
– Я помню – почему. Потому что ты сказал, что ты перестал чувствовать во мне интерес к жизни. Что последнее время мы делаем только то, что тебе интересно. Что ты не чувствуешь инициативы от меня. Что ты волнуешься за меня. И предлагаешь мне, например, родиться женщиной на Земле, чтобы я восстановил интерес к жизни и наслаждение собой, своей отдельностью. А когда я сказал, что я не хочу жить на Земле без памяти, ты предложил потренировать возвращение памяти в этом мире, чтобы можно было легче сделать это на Земле. Я согласился, и ты, внимательно посмотрев будущее, нашёл нам компаньона: существо из моего кошмара, которое сейчас способно только создавать пространства для испытания веры существа в свои воспоминания и в свою личную историю, но когда-то, после встречи с нами, оно будет способно организовывать пространства, в которых существа будут вспоминать себя. И в этом состоянии Мартин сейчас здесь, держит пространство, куда я могу прийти и вспомнить себя. Я очень рад, что Мартин когда-то будет на такое способен, и это отличный, отличный план, но…
– Но? – едва слышно спрашивает он.
– Но, понимаешь, Амрис, это ты хочешь, а не я. Ты хочешь, чтобы я восстанавливал наслаждение своей отдельностью, а не я. Здесь нет моего искреннего желания. Поэтому, скорее всего, у меня и не получается самостоятельно и крепко восстановить память. Понимаешь, Амрис, – крепко обхватываю живот руками, обнимая себя. – Я сейчас правда не чувствую интереса к собственной жизни. Для меня быть с тобой главнее, важнее, вкуснее, ценнее, чем быть в одиночку. Я не вижу смысла быть в одиночку. Может быть, это из-за того, что я так плохо пережил твою предыдущую смерть на Земле и многими частями своей души помер вслед за тобой, но, понимаешь, Амрис, мне сейчас достаточно общности с тобой. Для меня это, как воздух. Я могу дышать и расслабиться просто в присутствии тебя, просто рядом с тобой. Просто рядом с тобой, Амрис…
Вскакиваю и начинаю ходить между кроватью и шкафом. Амрис провожает меня взглядом, молчит и ждёт продолжения. Пройдя десяток кругов по пространству два на четыре шага, собираюсь с духом.
– И знаешь, чего я больше всего боюсь, Амрис? – останавливаюсь перед ним и смотрю на него. Амрис медленно поднимает глубокий и задумчивый взгляд на меня. – Больше всего я боюсь, что теперь, узнав это, что мне общность с тобой сейчас дороже своей отдельности и своего интереса жить, ты уйдёшь, потому что тебе со мной в таком состоянии не интересно.
Сказал.
Амрис жмурится, и его прекрасное, незабываемое для всех, кроме меня, лицо искажается в гримасе.
Выдыхаю, падаю обратно в кресло, поджимаю ноги, обхватываю колени руками, на руки кладу голову. Дышу. Это было очень страшно сказать, но это важно. И вот это ещё…
– Понимаешь, Амрис, – мой голос звучит тихо и глухо. – Получается, что я делаю это только потому, что я боюсь потерять тебя. Тогда у меня не будет ни личного смысла жить, ни общности. И когда я пытаюсь делать такие серьёзные штуки, как полное восстановление памяти, из страха, – конечно, у меня ничего не получается. И я оказываюсь в ловушке. Оттого, что у меня не получается, я чувствую, что утекает время, которое у меня есть, чтобы добиться результата. Что у меня есть конечное количество попыток, и их стало на одну меньше. Мне становится ещё более страшно. А от этого только уменьшается вероятность того, что у меня получится.
У меня перехватывает в горле, я крепче сжимаю колени руками, вдыхаю через нос, выдыхаю через рот. Но и это ещё не всё.
– И ужасно, что осознаю я это только раз в несколько дней, когда я нахожу тебя и временно восстанавливаю память. Во всё остальное время я мучительно подозреваю, что что-то не так, но не могу вспомнить, что! Я не помню, в каком направлении и к какой цели я иду! Я пишу дневник из фраз, которые я не помню, что значат! Я не могу запомнить своё отражение в зеркале! Сегодня я был в зеркальном лабиринте, Амрис, и я видел десятки своих отражений. Я думал, что я запомню хотя бы одно или хотя бы в общих чертах я запомню, как я выгляжу. Но даже сейчас, когда я помню тебя, я не помню, как я выгляжу. Какого цвета у меня глаза, Амрис?
Я поднимаю взгляд на него. Амрис, нахмурившись и сощурившись, закусив губу, смотрит в пол.
– Ярко-ярко голубые, – отвечает он, не глядя на меня. И добавляет после паузы. – Как дирижабли. Того самого оттенка.
Слёзы наполняют мои, как оказалось, ярко-ярко голубые глаза, и я не могу их остановить. Амрис делает ещё глоток своего напитка, хмурится – остыл уже, что ли? – и отставляет кружку на стол. Трёт ладонями лицо, как будто умывается, проводит растопыренными пальцами сквозь роскошно уложенные волосы. Смотрит на меня. Я отвожу взгляд.
– Кан… – начинает Амрис мягко. Вздыхает. Я сжимаюсь и глотаю слёзы. – Я слушаю тебя, и…и мне больно и непонятно, когда, в какой момент ты в этой истории оказался один. Ты не говорил этого раньше или не говорил так подробно, и я понимаю сейчас, что я очень мало знал о том, что с тобой происходит. Ты говоришь всё время: «Понимаешь, Амрис» – а я ведь всё это время действительно не понимал. Я думал, что мы в этой истории вместе, но для тебя это не так… Для тебя это бесконечный, отчаянный и страшный ад, в который ты идёшь в одиночку, потому что боишься потерять меня…
– Понимаешь, Амрис, – перебиваю его я, мой голос дрожит и прерывается. – И даже сейчас, когда ты это говоришь, я очень сильно боюсь, что ты уйдёшь, узнав, что я делаю это не ради себя, а ради того, чтобы не потерять тебя. Как я мог сказать тебе это раньше, если я настолько этого боюсь?
Амрис зажмуривается, прижимает пальцы к вискам на секунду и ещё трёт лицо.
– Как я мог это проглядеть? – бормочет он.
– И если уж ты заговорил об этом… – начинаю я последний слой. Я не думал, что туда пойду, но я не могу и не хочу останавливаться. Сжимаю кулаки, пока ногти не начинают больно впиваться в ладони, а потом расслабляю ладони и вновь обхватываю руками живот. – Я понимаю, что это происходит в моей голове, но я перестал видеть тебя как друга. Я стал видеть тебя как… экзаменатора, что ли? Которому мне нужно представить результат, чтобы было что-то дальше! И сейчас я понимаю, что таким образом я сам отобрал у себя разрешение быть с тобой, пока я не представлю этот результат… А я… я соскучился по тебе, Амрис. Я соскучился по телепатическому полю, по чтению твоих мыслей, по чувствованию твоих состояний сразу во всей их полноте и больше всего я соскучился по тому, чтобы чувствовать всем своим существом твоё существо. Я люблю тебя очень сильно. Мне очень не хватает тебя. И… мне очень не хватает себя в том, как я люблю тебя, и вообще себя. Ты прав в этом. Я…
– Кан, Кан, подожди, – перебивает он меня и поднимает руку ладонью ко мне. Я останавливаюсь. – Я, кажется, выполнил задачу «Амрис, понимаешь…» и понял. Давай я обобщу, что я понял, и ты поправишь меня, если что?
Я киваю.
– Я предложил тебе сходить на Землю в женском теле, чтобы восстановить наслаждение собой и своей отдельностью, а ты услышал это так, что пока общность со мной тебе дороже собственных смыслов, я не хочу тебя или хочу только в определённом состоянии, и ты запретил себе быть в отношениях со мной, пока ты этого состояния не достигнешь? И в итоге у тебя нет ни своих смыслов, ни общности со мной, а есть персональный бесконечный ад, в котором тебе кругом плохо, смысла которого ты не видишь и в который ты идёшь забывать и мучительно вспоминать себя и меня, хотя больше всего ты хочешь просто быть со мной?
Я обдумываю его слова пару секунд и медленно киваю. Амрис шумно выдыхает. Протягивает ко мне руку.
– Иди ко мне.
От этих слов внутри меня как будто ломается стержень, на котором я до сих пор продолжал. Тело обмякает в кресле.
– Кан-Гиор.
Боги, сколько же во мне, оказывается, было страха и напряжения. И как блаженно хорошо без них. Только пошевелиться не могу…
– Иди ко мне, – повторяет он. Не дождавшись отклика, он резко встаёт, преодолевает два шага между нами, оглядывает меня, наклоняется, подхватывает и помогает встать. При его поддержке я могу встать, да. Стою, правда, нетвёрдо, и он, придвинувшись ближе, обнимает меня и берёт на себя часть веса моего тела.
– Опирайся, – говорит он. Обнимает меня крепче и касается губами моего уха. – Опирайся на меня. Ты в этом не один.
И я опираюсь. Всё равно кроме этого я сейчас ничего не могу.
– Вот и хорошо, – шепчет Амрис и переступает так, чтобы ему было удобнее поддерживать общий вес. Я слышу его дыхание и чувствую, как бьётся его сердце.
Постепенно я вновь начинаю чувствовать свои опоры и могу встать на них достаточно устойчиво, чтобы поднять руки и обнять его. Не вижу, но чувствую его улыбку. Медленно улыбаюсь сам.
– Я одного не понимаю, – говорит он мне на ухо. Я обмираю. – Чшшшш, всё в порядке! Всё в порядке…
Он оглядывается, не размыкая объятия, тянет меня за собой, мы делаем два шага, и он помогает мне опуститься на кровать. Помедлив, опускается сверху.
– Я одного не понимаю, – повторяет он. – С чего ты взял, что я тебя не хочу?
Проснувшись, не могу понять, где я. Выглядит, как гостиничный номер. Светлая мебель, светлые стены, растительный орнамент на текстиле.
Как я здесь оказался?
Замечаю часы на стене – полдень уже миновал. Вот это да.
Сажусь на кровати, оглядываюсь. На тумбочке у изголовья замечаю записку, написанную на листке из фирменного блокнота гостиницы. Блокнот и карандаш лежат рядом.