Собаки и тайны, которые они скрывают

Элизабет Маршалл Томас

Собаки и тайны, которые они скрывают. Легендарный бестселлер о сознании, поведении и привычках наших питомцев

Посвящается Лорне Маршалл

The Hidden Life of Dogs

Elizabeth Marshall Thomas

Copyright © 1993 by the Elizabeth Marshall Thomas

Irrevocable Trust

Illustrations copyright © 1993 by Houghton Mifflin Company

All rights reserved

This edition published by arrangement with The Jennifer Lyons Literary Agency,

LLC and Synopsis Literary Agency

© Некрасова А.В., перевод на русский язык, 2022

ВВЕДЕНИЕ

В этой книге речь идет о сознании собак. Некоторым людям эта тема может показаться странной по определению. Дело в том, что в прошлом все ученые были убеждены, что мысли и эмоции могут быть только у людей. На самом деле это, конечно, очень далеко от истины. Однако такое представление по-прежнему разделяют многие люди. Это не что иное, как пережиток христианского креационизма (учения о сотворении мира). Здесь следует учитывать тот факт, что люди обладают сознанием, приобретенным в результате длительной эволюции. И поэтому, хотя вопрос о сознании животных является вполне обоснованной областью научных исследований, предположение, что у других живых существ сознание отсутствует, вызывает удивление.

В конце концов, мысли и эмоции имеют эволюционную ценность (в противном случае у нас бы их не было вовсе). Мысль – эффективный, действенный механизм, без которого нам и многим другим животным было бы трудно обойтись. Обладая интеллектом, то есть способностью учиться и рассуждать, живое существо, такое как человек или собака, может справляться с широким спектром проблем, для решения которых потребовалось бы огромное количество проводов, если бы поведенческое решение каждой проблемы было заранее запрограммировано. Когда мы относим мышление животных к инстинкту, мы упускаем из виду тот факт, что сфера инстинктов – это просто элегантная матрица для формирования интеллекта, безотказный механизм, который направляет каждый вид к формированию мышления. Наши мысли обусловлены нашим воспитанием и образованием, они позволяют нам делать то, что мы делаем, и даже быть такими, какие мы есть.

Если говорить о сознании, то предлагаю вам четыре наблюдения. В первом речь идет о привычках собак, во втором – о собаке, рассматривающей две альтернативы, в третьем – о собаке, придумавшей себе игру, а в четвертом – о собаке, которая переняла человеческие манеры.

Первый случай наблюдался в городке Боулдер, штат Колорадо. Там пятеро собак, живших в одном доме, привыкли есть лежа. Их, конечно, не учили этому, и хозяевам даже в голову не приходило, что другие собаки едят как-то иначе. Почему эти собаки ели лежа? Никто не знал наверняка. Вожак, кобель австралийской овчарки по кличке Райдер, по-видимому, ввел этот обычай для того, чтобы собаки не ссорились во время кормежки. Их хозяева просто ставили во дворе пять мисок с сухим кормом, а что будет дальше, их не волновало. Таким образом, собаки должны были самостоятельно обеспечивать порядок. Быстро выбрав миску, каждая собака ложилась и съедала свой корм. Затем, когда все было съедено, все собаки, как по команде, поднимались и переходили к следующей миске, из которой только что ел сосед. Они дочиста вылизывали миски друг у друга. Создавалось впечатление, что они считают свое поведение совершенно обычным, что приводило людей, наблюдавших эту картину, в изумление.

И все же о причине такого обычая можно догадаться: Райдер был слабее двух других сук с бочкообразными телами и бедрами, как у лошадей-тяжеловозов. Обе они приходили в возбужденное состояние, когда приходило время кормежки. Следовательно, вероятность возникновения ссор между собаками была довольно велика, особенно в те дни, когда задача кормления ложилась на сына-подростка, у которого на уме были гораздо более интересные вещи. В итоге эти пятеро собак приучились терпеливо ждать. Вот уж миновал полдень, и солнце заметно сдвинулось к закату. Приходит время кормежки, но ничего не происходит. Небо темнеет, но никто так и не пришел. Наконец в округе становится тихо. В домах зажигается свет. Семьи, живущие по соседству, собираются на своих кухнях. Но во дворе среди собак нарастают голод и тревога.

Способствовала ли атмосфера неуверенности формированию такой необычной привычки собак? Могли ли собаки попытаться разрядить потенциально взрывоопасную ситуацию, которая возникает, когда, наконец, сухой корм сыплется в миски? Пять голодных собак ложатся возле мисок вовсе не для удобства или релакса. Они скорее скованны и напряжены. В этот момент они напоминают собак, лежащих по команде дрессировщика. В таком положении они едят быстро и тихо, изредка поглядывая друг на друга краем глаза. Весь процесс еды проходит слаженно, иначе в неминуемой потасовке Райдер не справился бы с двумя крупными и тяжелыми соперницами.

Позднее дочь Райдера по кличке Перл отправили в Новую Англию к двум более старшим собакам в дом, где домашних животных кормили регулярно утром и вечером.

Какое-то время Перл придерживалась своей необычной привычки: она вставала, чтобы поесть утром, и послушно ложилась, чтобы съесть свою вечернюю порцию, как делала это в Боулдере. Однако вскоре она прекратила это делать. Если бы Перл была вожаком, возможно, было бы иначе. Но в своем новом доме она даже не была дочерью вожака. Напротив, ее статус был низким, и две пожилые собаки и не думали подражать ей. Итак, через несколько недель Перл начала есть стоя, как и они.

Собака, которая взвешивала альтернативы и принимала решение, тоже была молодой. Каждый день она гуляла со своим хозяином и двумя другими собаками возле реки, где неизменно купалась. Однако в тот день что-то на тропе отвлекло эту молодую сучку от группы, и когда остальные подошли к реке, ее рядом не оказалось. Хозяин развернулся, чтобы идти домой, и уже прошел около двадцати пяти метров по тропе, когда собака, готовая к своему ежедневному заплыву, выскочила из кустов на полпути между ними и рекой. Было слишком поздно – хозяин и другие собаки уходили, а она пропустила свое купание. Остановившись рядом с тропой, она сначала посмотрела направо вслед своей группе, затем посмотрела налево на реку, потом второй раз посмотрела направо, и еще раз посмотрела на воду. Наша любительница плавания мгновенно приняла решение: рванув что было сил к реке, она влетела в воду, быстро проплыла несколько метров, затем повернула к берегу, выскочила и помчалась за своей группой, не переставая отряхиваться на бегу, пока не догнала их. Практически все собаки отряхиваются, перед тем как присоединиться к своей группе, особенно если другие в группе не плавали; потребность отряхнуться кажется вторичной по сравнению с потребностью быть рядом.

Пес, за чьей игрой мы наблюдали, был молодым метисом овчарки и лабрадора. Его недавно подарили пожилой паре, ведущей размеренный образ жизни. У них уже была неактивная пожилая сука. Мальчику не с кем было играть – во всяком случае, не со старшей собакой, которая была с ним очень строга и не терпела никаких развлечений. Поэтому бедный мальчишка походил на юнца без друзей, который мается от скуки и вынужденного безделья. Однажды снежной ночью мы увидели его одного на склоне холма возле дома. Пес стоял, быстро водя носом по земле. Какого бы мелкого грызуна он ни преследовал, тот будто вел его по большому кругу и каждый раз возвращался в исходную точку, где пес некоторое время тыкался носом в одно и то же место. По-видимому, это была чья-то нора.

Но потом, к моему удивлению, пес снова побежал по кругу и опять ткнулся носом в то же самое место, словно его добыча опять шмыгнула в нору.

Мне это показалось очень странным. Какой грызун станет вылезать из безопасной норы прямо под нос собаки, чтобы водить ее по кругу? И разве пес не схватит его, когда тот вылезет? Пока я ломала голову над этим, неутомимый пес промчался по кругу в третий раз, потом в четвертый, а затем в пятый и в шестой. И каждый раз его поведение было одинаковым. Когда я подошла посмотреть, то обнаружила, естественно, что ни грызуна, ни норы нет. Все это было выдумкой. Этот пес-фантазер только делал вид, что охотится!

Собака, перенявшая человеческие манеры, принадлежит моему мужу. Однажды летом она поразила всех нас, когда мой муж купил себе мороженого. Когда мой муж первый раз надкусил рожок, то заметил, что собака наблюдает за ним. Поэтому он предложил ей рожок, ожидая, что собака быстро съест его. Но, ко всеобщему удивлению, собака лишь вежливо лизнула его, как это только что сделал мой муж. Муж лизнул мороженое еще раз и снова предложил его собаке, которая тоже слегка лизнула его. Таким образом, по очереди, они съели верхнюю часть мороженого, до самого начала рожка. Потом муж откусил кусочек. Собака наблюдала за ним. Предполагая, что собака съест остальную часть рожка, мой муж передал его, как он подумал, в последний раз. Но, обнажив верхние резцы, собака очень деликатно откусила кусочек. Еще дважды муж с собакой по очереди надкусывали рожок, пока не остался один кончик.

Выглядело это поразительно, но этому есть объяснение. За восемь лет мой муж и его собака построили отношения, основанные на доверии и взаимных обязательствах, не предъявляя друг другу необоснованных требований. Только в такой обстановке, только когда оба участника считают себя равными, могла произойти такая сценка. Только собака, которая думала сама за себя, собака, которой не промыли мозги чрезмерными тренировками, собака, которая руководствовалась своими собственными наблюдениями и соображениями, могла бы представить очень человеческий метод кусать по очереди как форму обмена. В конце концов, когда две собаки делят еду, они едят одновременно, соблюдая личное пространство друг друга для приема пищи. Однако идея кусать по очереди полностью принадлежит человеку. Тем не менее, собака поняла это, хотя и никогда не видела, как это делается. Кто съел кончик рожка? Мой муж съел его. Собака позволила ему съесть последний кусочек.

Есть ли у собак мысли и чувства? Конечно, есть. Если бы их не было, то не было бы и собак. При этом, однако, книга о собаках по определению должна быть в некоторой степени антропоцентричной, и это вполне обоснованно, поскольку наша неприязнь к этому ярлыку неуместна. Использование опыта одного вида для оценки опыта другого вида было полезным инструментом для многих великих биологов, описывающих дикую природу. Чем опытнее исследователь, тем полезнее инструмент. Рассмотрим наблюдение Джорджа Шаллера[1] за самкой леопарда и ее сыном: «Временами [два леопарда] пылко терлись друг о друга щеками и телами, облизывая друг другу морды, явно взволнованные и довольные встречей. Увидев такую нежность, я понял, что эти леопарды просто маскировали свой горячий темперамент и эмоциональную глубину под внешним безразличием».

А вот противоположное наблюдение моего бывшего соседа, ныне покойного, который видел, как птица влетела в стекло его панорамного окна и упала на землю, оглушенная и ошеломленная. Через мгновение спикировала вторая птица, подхватила первую и улетела с ней. В довольно трогательной антропоморфизации психиатр предположил, что вторая птица была самцом, приятелем первой, и он пришел ей на помощь. Однако, поскольку птицы никогда не носят своих любимых и хватают других птиц только для того, чтобы убить их, вторая птица, безусловно, была вовсе не помощником, а хищником, воспользовавшимся бедственным положением первой птицы. Если бы мой сосед был лучше знаком с особенностями мира природы, он, вероятно, не сделал бы такого скоропалительного предположения.

Мы – не единственный вид, который применяет свои ценности и свой опыт при интерпретации поведения других существ. Собаки тоже делают это, иногда ненамного удачнее, чем мой сосед. Когда собака, грызущая кость, рычит на приближающегося человека, она предполагает, что человек хочет отобрать у нее эту кость. Таким образом, она применяет собачьи ценности, или киноморфизует человека. Тем не менее, большинство животных, включая собак, постоянно оценивают другие виды посредством эмпатического наблюдения. Моя собака однажды оценила мое мрачное настроение на расстоянии примерно в сто метров и в ответ изменила свое поведение с веселого на унылое. Я шла к загону, где находилась собака, и когда завернула за угол, она увидела меня. В тот момент мне было очень грустно, но я старалась не демонстрировать это. Однако мой пес сразу увидел, что со мной что-то не так. Он лишь секунду посмотрел на меня с большого расстояния, словно желая удостовериться в своем предположении, а затем, решив, что его первое впечатление было точным, заметно сник. Я была так впечатлена его проницательностью, что снова повеселела, и он тоже!

Не меньшее впечатление на меня произвела домашняя кошка Лайлак, которую я как-то вечером несла домой, когда по дороге решила заглянуть на соседнее поле, чтобы посмотреть, не забрел ли туда случайно олень. Я, должно быть, немного напряглась, подойдя к полю, и, возможно, шла немного тише, но, как бы то ни было, Лайлак почувствовала перемену, мгновенно распознала в ней прелюдию к охоте и наклонилась вперед, навострив уши и широко раскрыв глаза, готовая броситься на то, что я могла преследовать.

В качестве еще одного возможного проявления антропоморфизма читатель может заметить в этой книге упоминания об улыбке собаки. Все собаки улыбаются, то есть их лица становятся приятными и расслабленными, уши опускаются, глаза полузакрыты, губы расслаблены и приоткрыты, а подбородок высоко поднят. Это собачья улыбка. Тем не менее, некоторые собаки также подражают человеческим улыбкам и, следовательно, сами антропоморфизируют свои действия.

В присутствии людей эти собаки будут гротескно оттягивать губы, обнажая зубы, стараясь придать своей морде то же выражение, что и у нас. В то же время эти собаки могут также ложиться на спину, чтобы подставить брюхо для почесывания, показывая, что они точно понимают, что означают наши улыбки.

И, наконец, антропоморфизм может помочь нам интерпретировать акт демонстрации брюха – акт, символизирующий то, что делают щенки, подчиняясь взрослой собаке. Таким своим действием собаки говорят нам: «Делай с нами что хочешь, ведь мы беспомощные щенки в твоем присутствии». Чтобы понять этот поступок, мы можем провести параллель с человеческим поведением: многие религиозные люди – например, христиане – ведут себя так по отношению к Богу. Ведь мы называем Бога своим Отцом, а себя – Его детьми. Когда мы преклоняем колени для молитвы, мы уменьшаем свой рост, чтобы больше походить на маленьких детей. Наше молитвенное положение с поднятыми глазами предполагает, что мы обнимаем колени Бога и смотрим вверх, как если бы он находился рядом с нами и смотрел прямо вниз, а не так, как если бы он был, скажем, на горизонте. Более того, точно так же, как многие из нас молятся в определенные часы – например, утром или вечером перед сном, – многие собаки совершают свое ритуальное подчинение в определенное время дня. Собака моего мужа, например, предпочитает показывать свое брюхо моему мужу сразу после того, как они оба встают утром. Почему? Никто точно не знает, но без этого ритуала они оба не мыслят себе утро.

Считают ли собаки нас богами? Вероятно, нет. Но точно так же, как мы думаем о непостижимости Божьих путей, собаки находят наши пути причудливыми и таинственными (и часто не без оснований). Ежедневно в мире умерщвляют тысячи собак, которые, между прочим, обожали своих хозяев. Этих собак убивают не потому, что они плохие, а потому, что они стали не нужны. И точно так же как мы нуждаемся в Боге больше, чем Он в нас, собаки нуждаются в нас больше, чем мы в них, и они это хорошо знают.

На следующих страницах я попыталась описать жизнь группы из одиннадцати собак – пяти кобелей и шести сук. Пять собак родились не просто в нашем доме, но и прямо рядом со мной на моей кровати, а десять из них оставались с нами на протяжении всей своей жизни. Я хотела посмотреть, что они будут делать, когда у них будет возможность планировать свое время и принимать собственные решения. Однако я не претендую на то, что мой эксперимент был научным или чем-то большим, чем обычное (хотя и весьма продолжительное) наблюдение. Я также не могу утверждать, что собаки могли всегда вести себя совершенно естественно, поскольку я в некоторой степени контролировала их перемещения и размножение. Поскольку появление на свет нежелательных щенков всегда становится причиной людских страданий, суки были стерилизованы, причем две из них не ощенились ни разу.

Тем не менее, на свет появилось двадцать два щенка. Шестеро из них умерли, не достигнув зрелости. Из тех, кто выжил, мы оставили себе пятерых, а одиннадцать раздали, и всех их взяли люди, которых мы знали лично. Я отдавала щенков бесплатно, потому что твердо убеждена, что хоть собаки и слуги человека, продавать их неправильно. Я хотела следить за каждым щенком, чтобы быть уверенной в их благополучии как можно дольше, и мне удалось сделать это в девяти случаях. Из них один пропал, а двое умерли в возрасте около года, одного сбила машина, а один скончался из-за проявившегося впоследствии врожденного дефекта. Насколько мне известно, по крайней мере три года пятеро из наших щенков оставались у своих первых хозяев, а один переехал в другой дом.

Собак, которые остались со мной, я кормила, поила и давала им кров, но после того, как мой проект начался, я не пыталась дрессировать их охранять дом от грабителей или приходить по команде. Мне это не было нужно. Молодые собаки копировали пожилых собак, что в их случае приводило к идеальному приучению к порядку, и все собаки естественным образом приходили, когда их звали, в большинстве случаев, отказываясь делать это только тогда, когда наши требования противоречили чему-то, что было для них действительно важно. Собака, у которой есть свобода делать такие различия, показывает больше своих мыслей и чувств в течение одного дня, чем строго обученная, сверхдисциплинированная собака может показать за всю жизнь.

Я считаю час наблюдения за одной собакой за один час наблюдения, а час наблюдения за двумя собаками – за два часа наблюдения. Согласно этому методу подсчета, я провела более ста тысяч часов с момента старта моего проекта, и каждый из них таил в себе что-то новое. Я планирую до конца своей жизни держать в доме собак и всегда буду наблюдать за ними, так что этот процесс продолжается…

* * *

Я начала наблюдать за собаками случайно. Пока мои друзья шесть месяцев жили в Европе, я заботилась об их хаски по кличке Миша. Это был покладистый двухлетний сибиряк с длинными тонкими лапами и короткой густой шерстью. Миша мог перемахнуть через довольно высокий забор и отправиться гулять на свободе. Наш забор он перепрыгнул в тот же день, когда я взяла его к себе. В нашем родном городке Кембридже, штат Массачусетс, действовал закон, требующий, чтобы собаки, выходя на улицу, постоянно находились на поводке. Поскольку Миша нарушал установленный порядок, мне приходили жалобы на него. С помощью этих жалоб, поступавших из мест на разном удалении от моего дома, я вскоре смогла установить, что Миша освоил территорию площадью около 330 квадратных километров. Как оказалось, это была лишь предварительная разметка, и позже он значительно расширил личную территорию, но, что интересно, даже первая территория молодого хаски Миши была намного больше, чем ареалы бездомных собак, описанные в Балтиморе ученым-бихевиористом Аланом Беком.

Городские бродяги, как писал Бек, установили крошечные ареалы площадью всего от 0,25 до 1,5 квадратных километров. Ареал Миши, напротив, больше напоминал территорию обитания волков площадью от 500 до 1300 квадратных километров, особенно волков, описанных Адольфом Мюри в книге «Волки с горы Мак-Кинли» и Л. Дэвидом Мехом в книге «Волки с острова Рояль».

Что же делал Миша на этой огромной территории? Явно что-то необычное. Этот пес, несмотря на свою молодость, мог безупречно ориентироваться, находя дорогу во все уголки города и днем, и ночью. Миша избегал опасного дорожного движения и ускользал как от сотрудников службы по отлову бездомных животных, так и от похитителей собак, которые в то время снабжали лаборатории Кембриджа животными для экспериментов. Миша ни разу не провалился под лед на реке и никогда не трогал ядовитые приманки, расставленные некоторыми горожанами против енотов и прочих разорителей мусорных баков. На Мишу никогда не нападали другие собаки. Миша всегда возвращался из своих путешествий в прекрасном настроении. После легкого перекуса и небольшого отдыха он всегда был готов отправиться в путь. Как же ему это удавалось?

Некоторое время я искала ответ в журналах и книгах, пользуясь библиотеками Гарварда. Я читала о собаках все, что могла найти, но ничего не нашла по интересующему меня вопросу. Оказалось, никто из ученых или дилетантов-энтузиастов не удосужился поинтересоваться, что делают собаки, предоставленные сами себе. Несколько исследований одичавших или бездомных собак. В одиночестве, во враждебных условиях, брошенные собаки наверняка испытывали ужасный стресс. Ведь они жили не в естественных для себя условиях, как и дикие животные в неволе. Как могут вести себя собаки, если не беспокоить их в обычных условиях? Никого, повторюсь, это не интересовало.

Поначалу меня удивило, что наука проигнорировала этот вопрос. Но было ли это так на самом деле? Мы склонны изучать животных с целью узнать, что они могут рассказать нам о нас самих, или ради фактов, которые мы можем использовать в своих интересах. Большинство из нас мало интересуются тем, что не касается нас непосредственно. А что же собаки?

Собаки – это наши неразлучные спутники вот уже двадцать тысяч лет. А мы до сих пор не смогли ответить на самый простой вопрос: чего же они хотят?

Наше невежество тем более достойно порицания, когда мы думаем, что собак изучать легче, чем любых других животных. В отличие от диких животных, собаки нас не боятся. Чтобы изучить их, нам не нужно вторгаться в их среду обитания – наш мир является их естественной средой обитания и всегда был ею. Более того, собаки никогда не существовали как дикий вид, поскольку их дикими предками были волки. В результате у человечества была возможность наблюдать за собаками с момента их появления рядом с нами, но мы ее проигнорировали. Поэтому вечером рядом со мной на диване лежало, свернувшись калачиком, таинственное существо – пес со своей собственной жизнью, которой он распоряжался со всей компетентностью дикого животного, причем не с помощью людей, а вопреки.

Однажды вечером Миша встал и потянулся, явно собираясь в очередное путешествие. Сначала он уперся задними лапами и потянулся назад, опустив голову и высоко подняв круп, чтобы потянуть мышцы плеч. Затем он поднял голову и опустил бедра, чтобы растянуть позвоночник и задние лапы. После этого он спокойно двинулся к двери, и я, как всегда, открыла ее перед ним. А затем, когда наши взгляды встретились, меня осенило. Миша сам ответит на мои вопросы. Прямо передо мной находились долгое время игнорируемые врата в царство животных и, казалось, ждали, когда их откроют. Ключ от них был у Миши.

Кто мог устоять перед привлекательностью этой ситуации? Чтобы проникнуть в эту тайну, не требовалось никаких затрат – нужны были только собака, блокнот и карандаш. Я даже не пожалела, что вообще никак, даже формально, не подготовилась к началу такого важного проекта. Поскольку ни один биолог никогда не задавался вопросом, чего хотят обычные собаки, мое невежество казалось почти оправданием. Выключив свет, чтобы соседи не увидели, как я сознательно нарушаю муниципальный закон, я приоткрыла дверь. Миша выскользнул наружу, а я сразу за ним. Так начался наш проект.

Мы делали это снова и снова, по крайней мере два или три вечера в неделю в течение почти двух лет, не остановившись даже после того, как хозяева Миши приехали, чтобы забрать его домой, потому что к тому времени Мише понравилась наша совместная работа и он хотел продолжать ее. Ему не составляло труда прийти за мной. В том городке, где он жил, в то время не было закона о поводке для собак, так что по вечерам Миша преспокойно перепрыгивал через забор и шел ко мне – через два города! Обычно он приходил после наступления темноты. В свете фонаря на нашем крыльце я видела, как он стоит на улице и смотрит в наши окна. Я выключала свет на крыльце и открывала дверь, а Миша проскальзывал внутрь, чтобы ненадолго повидаться с моей семьей, а также со своей, потому что к тому времени он стал мужем собаки моей дочери, хаски по кличке Мэри, и обучал некоторым своим навыкам четверых щенят, которые родились у них. Но в конце концов Миша вставал, готовый снова выйти на улицу, и оглядывался через плечо, чтобы посмотреть, кто из нас пойдет с ним. Мэри всегда вызывалась добровольцем, и если я сама не собиралась идти, то иногда отпускала ее. Обе мы никогда не ходили; если Мэри и Миша шли вместе, они двигались быстро и не ждали меня. Иногда я брала Мэри на поводок, который позволял нам держаться вместе, но чаще она просто шла одна с Мишей. Один за другим собачьи секреты раскрывались в ходе серии приключений. Некоторые из них таили в себе опасность, но все они были интересными. Миша был Одиссеем, а Кембридж – его «винноцветным морем», как говорил Гомер в своей «Одиссее».

* * *

На первый вопрос (возможно, самый важный, и, может быть, даже самый интересный) я так и не смогла ответить. Он касался навигационных навыков Миши. Надо отметить, что он начал разгуливать по улицам Кембриджа задолго до того, как я впервые решила пойти с ним, и, вероятно, запомнил некоторые объекты для ориентирования. Но иногда мне казалось, что он бродит, не пользуясь ориентирами, поскольку этот пес легко мог отправиться домой другим путем. Ориентировался ли он по звездам или по положению солнца? Слышал ли инфразвук, издаваемый Атлантическим океаном, чтобы всегда знать, где восток? Использовал ли запахи, витающие в воздухе, как рыбы используют вкус течений в море? Я не знала и ничего не могла узнать, наблюдая за ровной походкой Миши, за его уверенным поведением. Для более глубокого исследования потребовался бы эксперимент. К примеру, ему можно было бы завязать глаза, отвезти в далекую и незнакомую местность и там отпустить. Но я по многим причинам не собиралась так делать.

Однако я узнала две вещи о навигационных способностях Миши. Во-первых, его навыки, вероятно, не были врожденными или были не полностью врожденными. В противном случае другие хаски должны были бы также обладать ими. Но я знала, что другие сибирские хаски не обладали способностями к навигации. Здесь в качестве примера можно взять Мэри, подружку Миши. Когда они были вместе, Миша прокладывал маршрут для них обоих, и это было не так просто, поскольку она, молодая и восторженная, скакала впереди него, часто сворачивая куда попало, и Мише приходилось догонять ее. Догнав, он напрыгивал на Мэри, буквально сбивая ее с пути и заставляя развернуться. Если после всех его усилий она все же не шла туда, куда он хотел, он смирялся и следовал за ней.

Многие другие собаки подчинились бы своему вожаку, но Мэри была немного избалована Мишей, который поощрял ее делать все, что она хочет. Миша, несомненно, был сильнее и легко мог доминировать, но он был без ума от своей партнерши и матери своих щенков. Он позволял ей делать все что заблагорассудится. Я была уверена, это доставляло Мэри удовольствие. Однако в результате она так и не научилась самостоятельно находить путь.

В такой ситуации эти собаки были похожи на двух человек, едущих в автомобиле, когда водитель лучше и легче запоминает маршрут, нежели пассажир. И в последующие годы, когда Миши уже не было рядом, Мэри постоянно терялась, если отправлялась куда-нибудь побродить в одиночку. Даже когда она выходила со своей приемной дочерью, метисом динго и спаниеля по кличке Фатима, которая прекрасно ориентировалась, они терялись.

Дело в том, что в иерархии их группы Мэри была на самом верху, а Фатима, на поколение младше, занимала одно из последних мест. Когда Фатима путешествовала с Мэри, Мэри была лидером. Доминирующая, но не обладающая нужными знаниями, Мэри часто проваливала эту задачу. При этом она вовсе не была глупой собакой, отнюдь! Как только Мэри понимала, что заблудилась, вместо того чтобы обратиться к Фатиме за советом, она просто садилась у кого-нибудь на пороге. Фатима послушно садилась рядом с ней, и в конце концов я приезжала на машине, чтобы отвезти их домой. Люди, чей дом Мэри выбирала, читали информацию на ее жетоне и звонили мне, но подробности моего прибытия Мэри не интересовали. Со своей верной приемной дочерью она лениво запрыгивала в машину, как усталый покупатель садится в такси. Люди, позвонившие мне, при этом очень удивлялись, ведь они предполагали, что потерявшаяся собака должна быть очень испуганной, и ожидали, что Мэри будет бурно радоваться, увидев меня.

Был еще один аспект Мишиной способности ориентироваться. Хотя он безошибочно проходил через город, его техника не всегда была применима в сельской местности, особенно если он не добирался до исходной точки самостоятельно. Из моего дома в Кембридже он и Мэри иногда самостоятельно добирались до города Конкорда, расположенного примерно в двадцати милях, и через несколько дней успешно находили дорогу домой. Но если я брала этих собак с собой, когда ездила к родственникам в Нью-Гемпшир или на остров Нантакет, и там собаки уходили бродить, то Мише не всегда удавалось привести Мэри обратно в дом моих родственников. Возможно, он чувствовал себя менее уверенным в незнакомой обстановке и подчинялся ее неумелому лидерству. Какой бы ни была причина, если эта пара бродяг терялась в незнакомой местности, использовали технику Мэри, чтобы вернуться домой, и ждали меня на чьем-нибудь крыльце.

* * *

Еще одним очень важным навыком Миши было то, как он вел себя на проезжей части. В Кембридже, пожалуй, самые безобразные водители в США, однако ни одна машина не задела Мишу. Видимо, он разделил улицы и движение на них на четыре категории и разработал разные стратегии для каждой из них. Худшими и наиболее опасными были оживленные улицы и площади с разнонаправленным движением. Этих мест Миша избегал, обходя стороной.

Во вторую категорию входили несколько автомагистралей с ограниченным въездом и выездом, где интенсивное движение было особенно опасно для собак. Не только потому, что убийство собаки не влечет за собой никакой юридической ответственности, но также и потому, что автомобилисты вообще редко замечают собак. Миша не мог обойти шоссе и двигаться туда, куда хотел, поэтому он дипломатично подходил к машинам с умильным выражением на хитрой морде, пытаясь их задобрить.

Возможно, многие собаки относятся к автомобилям как к одушевленным существам. Собаки, преследующие машины, очевидно, видят в них больших, непослушных копытных, которых необходимо контролировать. Но Миша не гонялся за машинами. Это был хаски, а представители этой породы не чувствуют сильной потребности помогать людям. Тем не менее, он хорошо понимал, что автомобили могут быть чрезвычайно опасными. Поэтому Миша предлагал им мир. Он смиренно стоял на краю шоссе, опустив голову и хвост, прикрыв наполовину глаза и вежливо прижав уши. Если бы машины могли его увидеть, они бы поняли, что он не оспаривал их авторитет.

Но как только машин становилось мало, смирение Миши куда-то исчезало. Его уши поднимались, хвост тоже, и он бесстрашно проскакивал между ними – само воплощение уверенности. Пес быстро преодолевал шоссе и, довольный, шел своей дорогой. Ни разу, когда я наблюдала за ним, мне не приходилось слышать визг тормозов. Впрочем, иногда Миша терял меня возле такой магистрали – мне не хватало его мужества, а также его скорости и ловкости, и обычно мне приходилось ждать гораздо дольше, чем ему, прежде чем я могла перейти дорогу. Если поток машин разделял нас, Миша ждал некоторое время на противоположной стороне, но рано или поздно приходил к выводу, что мне стало неинтересно, и двигался дальше. О том, чтобы позвать его, для меня не было и речи – я не могла требовать от него снова рисковать и перебегать проезжую часть из-за меня. Если бы мы потеряли друг друга из вида, я бы, скорее всего, просто пошла домой.

В третью категорию Миша включал главные улицы города. Прекрасный пример – знаменитая улица Брэттл-стрит в Кембридже. Миша часто ходил именно по ней. При переходе пересекающей улицы, однако, Миша пользовался лучшим и более разумным методом, чем мы, обычные пешеходы.

В отличие от нас, он не переходил улицу на углу. Вместо этого он сворачивал на пересекающую улицу, проходил по ней около десяти метров, переходил там дорогу и по тротуару возвращался к тротуару Брэттл-стрит, где продолжал свое путешествие. Сначала я не могла понять этого маневра, хотя Миша неизменно пользовался им. Потом я увидела его достоинства и тоже стала так делать. Почему Мишин метод был безопаснее? Потому что в любой точке квартала движение идет только с двух сторон, а не с четырех, как на перекрестке. Пересекая дорогу в середине квартала, человек уменьшает свои шансы быть сбитым машиной, входящей в поворот. С тех пор как я научилась у Миши «технике середины квартала», я заметила, что почти все бродячие собаки делают то же самое, как и люди, которым нужно дополнительное время для перехода или безопасность которых зависит от их слуха. Некоторые слепые люди, например, используют такую же технику.

Однако Мишу заботила не только безопасность. Деревья, фонарные столбы, почтовые ящики или пожарные гидранты обычно стоят сразу за линией застройки в тех местах, где бродячие собаки любят переходить улицу. Для собак это очень подходящее место, чтобы оставить сообщение или знак. Миша подходил к этим объектам, внимательно изучал их, а затем поднимал заднюю лапу. Очень знакомое зрелище для большинства владельцев собак. Практически все кобели метят неподвижные предметы (или то, что они считают неподвижными предметами). Иногда Миша оставлял несколько меток, экономно расходуя мочу. Он тщательно обнюхивал свою метку, снова мочился, иногда повторяя процедуру по пять-шесть раз, прежде чем удовлетворялся и был готов продолжать путь. Иногда он старался оставить метку как можно выше – почти на метровой высоте. Но даже эти высокие метки не всегда ему нравились, и Миша старался снова и снова.

Что это означало? Конечно, это было не только лишь простое опорожнение мочевого пузыря. Если Миша просто хотел писать, он вообще не поднимал ногу, а слегка сгибал колени, чтобы не намочить задние лапы, и мочился по-щенячьи, прямо на землю. Следовательно, Миша поднимал ногу, чтобы пометить территорию? Да, я была уверена в этом до тех пор, пока не начала вести свои наблюдения. Итак, я отмечала все места, где Миша оставлял метки, чтобы узнать, что именно, по его мнению, принадлежит ему. Вскоре у меня появился огромный массив данных, демонстрирующих, что его предполагаемая территория была практически везде, куда бы он ни пошел.

Но как такое возможно? Разве такой смышленый пес, как Миша, не захотел бы в какой-то степени отличать свои родные места от чужих и дальних? Разве он одинаково ведет себя там, где живет, и в тех местах, где появляется только изредка? Но Миша задирал заднюю лапу примерно с одинаковой частотой, независимо от того, как далеко он находился от дома.

На оживленных улицах поведение Миши менялось. Здесь он не предпринимал мер предосторожности в отношении машин и никогда не ходил по тротуару, а вместо этого смело шел себе по самой середине проезжей части – само воплощение уверенности в себе. Даже на перекрестках этот пес продолжал идти по разделительной полосе. Он явно не мог видеть машины, несущиеся к нему на перекрестке. И тем не менее ни разу не стал виновником ДТП. Как ему это удавалось?

Я, наверное, никогда бы не узнала этого, если бы оба уха у Миши были такими же, как у большинства других хаски – жесткими и стоячими. Но у него кончик левого уха был мягким, и когда Миша спокойно бежал рысью, этот левый кончик подпрыгивал. Однако когда пес настораживался или думал о чем-то важном, кончик его левого уха поднимался и застывал, как и на правом ухе. Однажды, следуя за Мишей по переулку на велосипеде, который я использовала для своих собаковедческих исследований, я увидела, как его левое ухо напряглось, когда он приблизился к перекрестку. По своему обыкновению, он не отрывал взгляда от улицы впереди, но чем ближе он подходил к перекрестку, тем явственнее оба его уха напрягались и разворачивались в стороны. К тому моменту, когда Миша был готов пересечь перекресток, что он всегда делал, не меняя скорости и крутя головой по сторонам, его уши были «настроены» на пересекающую улицу. Если приближалась машина, он ее слышал издали. Более того, его слух указывал не только местонахождение машины, но и ее скорость. Все, что нужно было сделать Мише, чтобы не стать жертвой ДТП, это либо проскочить перед машиной на перекрестке, либо пропустить ее.

Почему он не смотрел на автомобили, едущие сбоку? Потому что он следил за появлением собак. Почуяв приближение Миши, все псы, находящиеся не на привязи, покидали свои дворы и веранды и выбегали на улицу. Миша хотел быть готовым к их появлению. Он хотел видеть их до того, как они заметят его, и быть готовым к встрече. Разумеется, ближайшая собака подходила к Мише с поднятым хвостом и ушами. Когда эта собака оказывалась метрах в десяти, Миша замедлял шаг, но постепенно шел на сближение.

Шея Миши выгибалась дугой, хвост поднимался. Вторая собака останавливалась для встречи с ним. Миша подходил, и оба пса церемонно становились на небольшом расстоянии друг от друга. Миша обычно отворачивал голову, чтобы искоса посмотреть в глаза другой собаке, которая обычно смотрела на Мишу прямо, но вопросительно, а потом слегка отворачивала голову. Во время таких встреч Миша держал хвост высоко поднятым, а уши направленными вперед. Шерсть его при этом слегка приподнималась. Если другая собака пыталась обнюхать его под хвостом, Миша отпрыгивал в сторону, чтобы избежать этого. Наконец, он делал решающий жест: он поворачивался мордой к боку второй собаки, его шея сильно изгибалась, а нос практически утыкался в загривок другой собаки. Только после этого он иногда снова менял стойку и позволял другому псу исследовать его.

Иногда, когда казалось, что напряжение уже спало, одна собака толкала другую бедром. При этом вторая собака либо никак не реагировала на это, либо прижимала уши и слегка опускала хвост. Никто точно не знает, что означает этот толчок бедром. Может быть, так собаки дают друг другу прочувствовать свою массу. В любом случае, этот тест, похоже, помогает им прийти к соглашению. Обычно вскоре после этого они расходятся, и каждый пес идет своей дорогой.

Миша таким образом проверял каждую собаку, которая хотела обнюхаться с ним, и неизменно выходил из таких встреч с высоко поднятым хвостом, что являлось признаком его превосходства над другой собакой, которая уходила с низко опущенным хвостом. Затем Миша мог пригласить другого пса поиграть или получал от своего визави приглашение слегка порезвиться. Миша мог также пригласить другую собаку следовать за собой.

Будучи очень прагматичным псом, Миша никогда не утруждал себя кружением вокруг крошечных собачек, а просто проносился мимо или перешагивал через них. Точно так же он никогда не пытался кружить вокруг здоровенных собак, делая вид, что не замечает их. Очевидно, он не хотел, чтобы кто-нибудь заметил, что огромные собаки могли превосходить его физически. Вместо этого Миша общался с собаками, чей вес отличался от его собственного на 4–7 килограммов (в этот диапазон попадало более 90 процентов собак, с которыми он встречался). Он проводил больше времени, кружа вокруг кобелей, чем вокруг сук, которые, как правило, были менее общительны. Однако, какого бы пола ни была чужая собака, в тот момент, когда встреча завершалась, Миша, сохранив свое превосходство, продолжал идти по улице, повторяя точно такое же поведение с каждой собакой, которая не отступала от него. Он продолжал путешествовать по городу, проходя квартал за кварталом, и хладнокровно кружил вокруг всех собак, которые попадались ему навстречу.

Сначала я видела в этих собачьих встречах лишь препятствие для Мишиных путешествий, что-то вроде проблемы, которую нужно решить, чтобы достичь своей цели. Так что я терпеливо следовала за ним из квартала в квартал и все более озадачивалась тем, что он, кажется, так и не находил того, что искал.

Я решила, что Миша не ищет компании, ведь он никогда не проводил больше минуты ни с одной из чужих собак. В любом случае у него была своя группа в моем доме: его верная жена Мэри вместе со щенками и еще два мопса, которые из-за своих малых размеров с самого начала повиновались ему, когда мы все вместе шли гулять (на прогулках мне нужно было держать Мэри на поводке, чтобы она не убежала вместе с Мишей куда глаза глядят).

Я также была уверена, что в своих путешествиях Миша не искал секса, главным образом потому, что течных сук на улицах Кембриджа встретить очень трудно. Местные кобели собираются стаями возле домов, где живут течные суки, неустанно помечая все окрестные деревья, кусты и постройки. Иногда в моих путешествиях с Мишей я видела толпы слоняющихся самцов, но суки, которая их заманила, нигде не было видно. Будучи реалистом, Миша редко присоединялся к таким стаям, а если и присоединялся, то ненадолго. И ни разу, пока я путешествовала с ним, он не встретил суку, на которую он мог бы запрыгнуть.

Наконец, исключив дружбу и секс как мотивы Мишиных путешествий, я также исключила поиск пищи и охоту. Дома я предлагала ему достаточно еды, но он всегда ел довольно мало, потому еда в домах чужих людей его не соблазняла. Миша не переворачивал мусорные баки, поскольку его не интересовало их содержимое. Скорее, он исследовал только внешние поверхности мусорных баков – вероятно, потому что они были помечены другими собаками. Мусор, связанный с едой, такой как обертки от фаст-фуда, его тоже мало интересовал. И он почти не обращал внимания на добычу, обитающую в пригородах, такую как кошки и мелкие дикие млекопитающие. Даже погоня за белками не слишком занимала Мишу. Как только он загонял белку на дерево, он забывал о ней и возвращался к своему путешествию, проникая во все новые районы Кембриджа и кружа вокруг все большего числа собак. Наконец я пришла к выводу, что кружение вокруг других собак было в Мишиных поисках не просто побочным делом. Именно это и было его целью!

ВЫВОД был неутешительным. Мои длительные и кропотливые наблюдения за чужой собакой, чьи дальние прогулки сделали мое имя и телефон известными в полицейских участках по всему Большому Бостону, не привели ни к чему. Мои усилия не давали мне ничего сверх того, что я могла бы увидеть, выглянув в окно. Да, Миша не охотится и не присоединяется к стаям бродячих собак. «И это все?» – с раздражением спросила я у Миши однажды вечером, поспевая за ним на велосипеде по очередной темной улице. Миша услышал меня. Изменив свою обычную манеру смотреть прямо перед собой, он дружелюбно оглянулся через плечо, чтобы бросить на меня быстрый взгляд.

Я продолжала следовать за ним всю осень и зиму, пока Кембридж не засыпало снегом. Сугробы были выше человеческого роста. Тогда я смогла увидеть то, что прежде не замечала, – следы лап и мочи других собак. Видимо, Миша был не единственным, кто использовал технику «середины квартала» для пересечения оживленных улиц. Следы других собак показали, что очень многие из них использовали метод середины квартала, независимо от того, имелся ли там объект типа дерева или пожарного гидранта, чтобы привлечь их. Если такой объект для мечения имелся, собаки предсказуемо шли к нему. Не столь предсказуемым было то, что они на самом деле там делали: псы не просто оставляли свои собственные метки, но исследовали и сверху «переписывали» метки других. И тут я заметила, что, когда Миша помечал одно и то же место второй или третий раз, он делал это потому, что частица метки другой собаки оставалась не перекрытой.

Только тогда, когда предыдущее пятно казалось совершенно стертым, Миша выглядел довольным и готовым двигаться дальше.

Но почему он это делал? Однажды, наблюдая, как Миша чуть не вывернулся, чтобы оставить метку как можно выше на сугробе возле нашей двери, я поймала себя на мысли, что кобель, который может оставить такой «автограф», просто подняв ногу, должен быть гигантского роста. И вдруг меня осенило: возможно, в этом и был смысл! Вероятно, Миша хотел создать впечатление, что тот, кто оставил метку, был великаном среди собак. Чем больше я размышляла об этом предположении, тем все более верным оно мне казалось. Выходит, Мишиной целью было произвести нужное впечатление.

То, насколько серьезно Миша относился к своему имиджу, я поняла однажды днем на центральной улице, после того как в час пик ему удалось перейти шоссе с ограничением въезда и выезда, а мне – нет. Я повернула было назад, но заметила сенбернара. Этот огромный пес был хорошо известен в округе тем, что яростно защищал то, что, по его мнению, было собственностью его хозяина. Когда мы проходили мимо его двора, пес заподозрил неладное, а когда я неожиданно повернула назад, он вышел на улицу. Там он пролаял, будто бросил вызов, заставив меня задуматься, как я смогу пройти мимо него, поскольку он контролировал всю улицу и оба тротуара. Тем временем Миша заметил мое отсутствие и снова бросился в реку дорожного движения, чтобы вернуться ко мне. Когда он появился из потока машин, сенбернар яростно залаял на него. Как мог Миша пройти мимо него, не изменив курса и не потеряв при этом лица? Он не мог развернуться, поскольку сенбернар мог погнаться за ним и загнать его прямо под колеса мчащихся машин. Не мог Миша и дальше неспешно идти прямо на сенбернара. В случае нападения Мише пришлось бы спасаться бегством, что было ниже его достоинства.

На мой взгляд, Мишины дела были плохи. Но пес великолепно решил эту проблему. Подняв голову, высоко подняв хвост, как знамя уверенности в себе, он перешел на галоп и побежал прямо к сенбернару, но глядя при этом не на него, а чуть в сторону.

Прежде чем кто-либо понял, что произошло, Миша пролетел мимо, глядя куда-то вдаль, словно бы не заметив сенбернара. Если бы этот великан решил напасть в этот момент, Миша уже был бы в движении, а поскольку он был намного быстрее, ему удалось бы умчаться, не создавая впечатления бегства. Но все произошло так быстро, что сенбернар попросту растерялся и упустил момент для атаки.

Его лай стал громче и активнее после того, как Миша пробежал мимо.

Ученые много писали о поведении растительноядных животных при столкновении с хищниками. Например, в Канаде наблюдатель описал поведение пяти бизонов, трех здоровых и двух больных, которые отдыхали на открытом пространстве, когда появились волки. При приближении волков два больных бизона, понимая, что они уязвимы, поспешно поднялись на ноги, а три здоровых, чувствуя себя уверенно, остались на месте. Значение такого поведения не ускользнуло от внимания волков, которые тут же выбрали одного из больных бизонов и загрызли его. Таким образом, важность манеры поведения нельзя переоценить, и это понятно многим.

Я помню поведение годовалого волка, которого я видела на Баффиновой Земле, куда отправилась в компании четырех канадских биологов для изучения оленей карибу. Та часть острова, которую мы посетили, не была подробно нанесена на карту. Мы шли к месту исследования от старой радиолокационной станции примерно 120 километров по тундре. Поскольку на Баффиновой земле люди не жили, большинство животных не знали, кто мы такие и нужно ли нас бояться. Молодой волк, о котором идет речь, был поражен, увидев нас, когда, обогнув край холма, он и его мать наткнулись на нас, отдыхающих на тропе.

Оба волка, казалось, удивились увиденному, и волчица тут же умчалась. Молодой волк, однако, был любопытен и неопытен. Не зная, как вести себя в таких неожиданных обстоятельствах, он действовал более традиционно. Вместо того чтобы рисковать, провоцируя наши хищные инстинкты, убегая от нас, он предпочитал казаться хладнокровным и продолжал бежать рысью, как будто все было в порядке.

Однако вскоре волк зашел на территорию гнездящегося поморника, который поднялся в воздух и начал яростно пикировать на него сверху. Я слышала удары острого клюва о голову. Но волк-однолетка так увлекся своей демонстрацией спокойствия, что предпочел не отвечать. Даже не заскулив, он решительно побежал вперед, в то время как птица несколько раз спикировала на него, хватая его так сильно, что шерсть летела клочьями. Только когда волк решил, что находится достаточно далеко от нас, чтобы внезапное движение с его стороны не заставило одного из нас броситься за ним, он почувствовал, что может справиться с поморником. Но затем, мгновенно превратившись из молокососа в демона, он взмыл в воздух и почти поймал разъяренную птицу. Удивленный и испуганный поморник потерял несколько перьев, набрал высоту и улетел обратно в свое гнездо, а молодой волк побежал за своей матерью.