Гетопадение

– Нет, котёнок, это грубое слово, тебя зовут по-другому. Ты не помнишь, как?

Мальчик помотал головой и скривился чуть не плача. Антон и Глэдис одновременно подхватили его.

– Ну и не страшно, попытайся вспомнить, а если не получится, подумаем вместе. А что с тобой произошло ты помнишь, солнышко? Как ты оказался в городе?

– Родители меня отдали.

– Отдали? – возмутился адвокат, – Кому и зачем?

– Меня и других. Когда люди приходят, они приносят с собой компот из дурящих трав. Взрослым он нравится. Люди попросили нас в обмен на него.

– А ты помнишь, где вы с родителями жили? Мы могли бы попробовать найти их.

— Нет, не нужно, пожалуйста. Только не к ним, – взмолился ребёнок, хватая Антона за горло футболки, – Лучше назад верните, но только не к ним, – мальчик почувствовал, что что-то было не так. Шульц заметил то, как он пытается покоситься на туго забинтованную руки, и, чтобы отвлечь, притянул к себе:

– Ну тихо, тихо, не надо, я понял. Не переживай. Ты сразу попал к тому человеку, который тебя сюда привёл? Ты жил у кого-то из людей раньше?

–Да, конечно, – оживился Заткнись, – Некоторые из них были добрые. Даже почти не страшные. А одна женщина научила меня читать.

– Отлично. А меня ты боишься?

Мальчик не ответил. Он оторвался от его груди и стыдливо посмотрел в пол. Глэдис одарила Антона своим испепеляющим взглядом. Он понял, что переборщил:

– Ну не важно, не переживай. Давай-ка лучше ещё раз подумаем над твоим именем. Есть какое-то, какое тебе нравится?

– Если честно. Нравится… Октай.

– Октай? Никогда не слышал. Довольно необычное имя, да? Но вообще мне нравится. А почему Октай? Оно что-то означает?

– Один дядя рассказывал мне историю об Октае. Он был сыном боБиии земли. И когда с кем-то дрался, его не могли никогда победить, потому что, если он падал на землю, у него становилось только сил больше, – сбивчиво объяснил ребёнок.

«Антей», – подумал про себя Антон, – «Это Антей».

– Это ведь Антей, – негромко возразила Глэдис. Отто деликатно кашлянул и обхватил её запястье, – А, да, очень красивое имя. Хорошее.

– Знаешь, у нас принято давать два имени, – хирург поймал себя на мысли, что пытается всеми силами разговорить мальчика, — Хочешь, я дам тебе ещё одно?

– Если это будет значить, что вы меня не выгоните, то давайте. Сколько угодно. Только не продавайте.

– С тобой часто так поступали? – поинтересовался Антон.

– У меня было три раза по десять и ещё два хозяина. Если примите меня, то будете три раза по десять третьим. Это же счастливое число, правда? Может, счастливые числа работают не только для людей.

– Боже, конечно работают, – он задумался и закусил губу, – Ты говорил, что кто-то научил тебя читать. Кто?

Глэдис заметила, как ребёнок затрясся, а на его глазах выступили слёзы.

– Шульц, достаточно допросов, дай ему отдохнуть.

Неизвестно, кто испугался больше, Антон или Октай, но мальчик попытался загладить недоразумение:

– Простите, я не знаю, как её звали. Но обо мне она заботилась, и даже братиком называла. И давала спать на кровати. И читать тоже она научила. Но потом она умерла, а её папа продал меня тому мужчине.

– Тому, который тебя привёл? – уточнил Отто.

– Да. Он сказал, что я должен буду драться. И вытолкнул на какую-то сцену. Я помню яркий свет, потом на меня что-то упало, а потом только боль, – он задумался, – А потом ничего. Он бросил меня в клетку и сказал кому-то, что никакого бойца из меня не получится. Ребята, которые там были до меня решили меня выходить. Я поправился, он это заметил тот человек и сказал, что скоро продаст меня. Но вы не такой старый и толстый, как он рассказывал. Простите. Я не хотел вас обидеть, он просто говорил, что меня ждёт «жирный извращенец».

Всё то время, пока мальчик спокойно и отстранённо пересказывал свою жизнь, Антон прожигал безжизненным взглядом стену. Врач дождался конца его истории, молча поднялся со своего места и вышел из комнаты, хлопнув дверью. Со стены с глухим стуком упали часы. От удара из них вывалились батарейки, и в комнате стало невыносимо тихо. С лестницы послышались тяжёлые шаги.

– Я расстроил господина, – Октай по-заячьи прижал уши к голове, – Что теперь будет?

Отто тяжело поднялся с постели:

– Его расстроил не ты. Его расстроило то, как к тебе относились. Глэд, посидишь с ним, пока я беседую с Тохой?

Он вслед за другом вышел на балкон. Врач стоял под дождём и курил, облокотясь на перила и тревожно хрустя пальцами.

– Ну и какого чёрта, Шульц? Если хочешь поистерить, то хотя бы ребёнка не пугай.

Антон продолжал молчать не в силах поднять глаз на защитника своей чести de jure и совести de facto. Дождь давно затушил его сигарету, и врач просто пожёвывал окурок, вглядываясь в вязкую чернильную тьму. Отто открыл портсигар, взял себе и предложил одну другу. Антон убрал руки от лица:

– Две недели он жил со сломанной рукой. Две недели! И до этого несколько лет страдал непонятно где. А мы что делали в это время? Спокойно спали ночью? – он вдруг почувствовал, что впервые за долгое время сердце бьётся чаще, – А эта паскуда ещё связал мне, что уже таким его нашёл! Я разорву эту мразь, когда увижу.

– Ну, я-то не брал деньги с людей, которые зарабатывают на работорговле, так что, да. Ночью я спал.

Антон вцепился руками в волосы и порывисто выдохнул. Его сытая судьба на первый взгляд не имела ничего общего с нечастной судьбой Октая. Но Антон умел смотреть глубже, дальше и дольше чем другие.

– Шульц, тебя что, совесть мучает?

Он затянулся и прикрыл глаза: «Не знаю я. Похоже на то», – он замолчал, выпустил дым, – «Я же всегда знал, что есть несправедливость. И да, это всё ужасно, но почему-то так меня это никогда не задевало».

– Раньше ты и не сталкивался с эти вот так вот лоб в лоб. Он смотрит тебе в глаза, наивно объясняя, как его покупали и перепродавали. На чистом немецком говорит, подбирает слова. Переживает, что тебя обидит своим рассказом. Не то нам про них говорили. Какие они животные?

Они выпустили пар и постояли молча. Порыв ветра сдул с листьев слезинки дождя. Затхлый запах перегноя сменился на аромат свежей листвы. Молодые почки решили, что, несмотря ни на что, конец октября – подходящее время для цветения.

– Я не знаю, что теперь делать.

– А мне кажется, всё ты знаешь. Хватит бегать от всего, Шульц, – он сделал затяжку, – Хоть раз поступи так, как считаешь правильным.

– Но не могу же я просто оставить его?

– Почему? Потому что тебе страшно?

– Нет. Просто, – он замялся и, в попытках сформулировать мысль, разломал сигарету, – Ты можешь представить меня, МЕНЯ, воспитывающим ребёнка?

– У тебя всё всегда должно быть «просто». Что ж, видимо, это достаточно веская причина бросить его. «Просто» так.

Антон второй раз за день не знал, что ответить. Слова, обычно струившиеся из него, словно застряли в горле. Отто, за годы общения научившийся у кукловода его же приёмам, уловил перемену в его настроении:

– Тебя никто один на один с ним не бросит. Берёшь и попроси помощи. «Просто». Так люди делают. Иногда

Антон повернулся к другу. Его лицо было покрыто крупными каплями дождя, – Я думал, ты меня отговаривать пришёл.

– А это помогло бы?

– Нет, конечно.

– Вот видишь.

Отто глубоко затянулся сигаретным дымом, а Антон – запахом поздней осенней ночи.

Мальчик дрожал и ждал, когда шаги на скрипящей лестнице прекратятся. Наконец дверь неслышно приоткрылась. На пороге стояли промокшие до костей Отто и Антон. «Простите», – прошептал Октай, вглядываясь в серьёзные глаза и ища в них хоть искру жалости, – «Я не хотел делать Вам грустно».

Антон опустился на колено и молча прижал его к себе. Сонная, похожая на сову, Глэдис вопросительно посмотрела на Отто. Адвокат уверенно кивнул.

– Мальчик мой, прости, если испугал тебя. Я разозлился на тех, кто так с тобой поступил. А ещё на себя, за то, что не нашёл тебя раньше. Можешь жить здесь столько, сколько хочешь. Но сначала, – он посмотрел Октаю в глаза, – Я обещал тебе имя.

– Если Вам не сложно…

– Лукас. На древнем языке это означает «свет». Потому что ты несёшь в мир много света и добра.

– Спасибо? Так что мне нужно делать? Убираться? Ещё что-то?

Антон пропустил вопросы Октая мимо ушей и плотно подоткнул его одеяло. Через минуту мальчик уже крепко спал, уткнувшись носом в подушку.

***

Две последующие ночи выдались такими же холодными и ненастными, а вскоре к дождю прибавился ещё и снег. Отто и Глэдис несколько раз обещали прийти, но Антон снова и снова отговаривал их. Быть может, он и правда боялся за здоровье друзей, но, просто может быть, ему хотелось побыть наедине со своим подопечным. Врач несколько раз говорил Октаю, что не будет заставлять его работать и что, несмотря на это, он может жить в этом доме – его никто не продаст. Но Лукас знал достаточно о жизни и людях, чтобы не верить в сказки.

— Не прогоняйте меня, пожалуйста. Хотя бы только не сейчас, когда пух.

– Пух? — он взглянул на подушку и одеяло, а затем догадался и посмотреть в окно, – Снег? Ты говоришь про снег?

— Да, — растеряно пожал плечами мальчик, — Не знаю, наверное. Как скажете. Когда ручьи и птицы ещё ничего, но листья и пух просто ужасные. Некоторых из наших выгоняли в пух. Я их больше никогда не видел. Говорят, он липнет к коже, травит ядовитым холодом. И потом умираешь.

– Нет, — нахмурился Антон: такую интересную версию ему ещё не доводилось слышать, – Нет, снежинки не убивают. Это холод создаёт их из воды, а не наоборот.

— Зачем они холоду?

– Не зачем, так просто получается. Когда температура опускается ниже нуля, вода замерзает, получается снег и лёд. Мороз не думает: «О, хочу красивых снежинок себе!», – когда он существует, они просто появляются.

Мальчик улыбнулся и даже хихикнул, когда Антон пытался пародировать холод. Врача тронуло то, как искреннее ребёнок посмеялся над его неловким объяснением. Он взял Октая на руки, и ему вдруг захотелось рассказать что-то ещё, чтобы озадачить ребёнка, научить мыслить так же глубоко, как он сам. «Нет, не так, как я. Чище. Хоть немного», – поправил себя врач.

– Но вообще, деревья и трава научились получать пользу от снега. Он греет их зимой, чтобы они не мёрзли.

От удивления мальчик приоткрыл рот и выпятил нижнюю губу, – Но снег холодный? Как он может греть?

Антон прижал его ближе и потёр своими шершавыми ладонями озябшие плечи мальчика, – Ну, слушай, — начал он наставническим тоном, – Ты ведь называешь снег пухом, так? А почему? Потому что они оба белые, мягкие и такие. Как сказать? Рыхлые! Как думаешь, почему пух такой тёплый?

– Ну, потому что… Он греющий? — предположил Октай и посмотрел Антону прямо в глаза, ожидая правильного ответа.

– Да, он греет, — улыбнулся он, – Но у предметов нет такого свойства, как «греющий», «охлаждающий». Это всё придумали мы, чтобы было, – он осёкся, вспомнив слова Отто, – Попроще. Всё потому что снег рыхлый, а внутри, между снежинками, остаётся воздух. Он сохраняет тепло, понимаешь?

– Не совсем, – честно признался ребёнок и улыбнулся, как бы извиняясь.

– Ну, знаешь, это как с шерстью. Между отдельными волосинками тоже есть воздух, так что они греют. Поэтому собачкам и кошечкам не холодно без одежды.

Мальчик смотрел на него, как на божество. Антону стало неожиданно приятно и тепло. У него возник синдром фантомной души.

– А ты видел когда-нибудь как под снегом растёт трава?

Октай помотал головой и продолжил внимательно слушать.

– Договорились. Когда зима закончится, мы с тобой вместе посмотрим.

— Но ведь снег холодный. Я его трогал. Было холодно.

– Ну вот смотри, – он взял подушку с другой стороны постели, – Прикоснись. Это пух, и он холодный. А точно такая же подушка рядом с тобой – тёплая, потому что ты нагрел её сам. Вот ты думаешь, тебя греет одеяло, но на самом деле оно просто не даёт твоему теплу улетать. А снег, он как одеяло для земли.

— А почему снег не греется, как одеяло, и не тает?

Первое, что Антон заметил – мальчик правильно назвал снег. Но потом до него дошла суть вопроса. Он был удивлён его когнитивными способностями.

– Это очень хороший, правильный вопрос. Давай объясню. Сначала снег немного тает, превращается в воду. Она нужна, чтобы проросли семена. А дальше тепло согревает уже росточки.

– Понимаю, – задумчиво протянул Октай. Шульц уже отметил, что даже если ребёнок не всегда знает, как называется то или иное явление, любопытства и гибкости мышления ему не занимать.

– А потом наступит весна, снег растает, потекут ручьи, листики появятся. Потом лето, потом осень. И снова зима.

– А почему?

– Почему сменяются времена года? Смотри, Земля вращается вокруг солнышка. Когда она далеко от него, у нас холодно, а когда близко – наступает лето. Это если коротко.

– А ночью почему тогда холодно?

– И это снова отличный вопрос, молодец, что задаёшь такие. Значит, ты действительно понимаешь, о чём идёт речь. Дело ещё в том, что Земля одновременно вращается и вокруг своей оси, — Антон привстал и огляделся вокруг. Ничего подходящего на глаза не попалось. Он вернулся из кухни с мандарином и яблоком, – Вот это, — он дал ребёнку яблоко, – Подержи. Ага, вот так. Яблоко – это Солнце, а вот мандарин – наша Земля. Он вращается вот так, видишь? – врач вдруг поймал себя на мысли, что с неподдельным энтузиазмом вертит мандарин вокруг яблока, пытаясь объяснить, почему снег не убивает растения, а делает их сильнее. Он на секунду замер, но осознал, что ему это даже нравится. Общество, говорившее голосом отца, внушало стыд, но его это уже не тревожило. Он поймал себя на простой мысли: «Я счастлив. Мы», – Когда он вращается вокруг себя, меняются день и ночь, а когда вокруг Солнышка – времена года. Пока не понимаешь?

— Немного понимаю. Не понимаю, почему шар, и почему он крутится.

– Ну, это и правда жутко сложно. Давай сделаем по-другому. Что ты пока понял?

– Что снег не убивает. А ещё, что он греет траву. Точнее, не он, а воздух. И что, когда Земля крутится, меняются день и ночь и времена года. И… но я только не понял, почему воздух тёплый? И почему тогда дороги прямые, если Земля круглая? Мир жутко сложный.

Врач подумал: «Если бы кто-то увидел меня сейчас, то решил бы, что я употребляю свой товар перед продажей». От глубокого взволнованного дыхания и, как следствие, переизбытка кислорода его зрачки расширились. Состояние эйфории было настолько мощным, что и он сам был готов признать этот мир интересным и даже чудесным.