Помоги проекту - поделись книгой:
«Это от своих дядьев научился на себя понт напускать. А так ничего не может, только нарывается, столько раз по морде получал. Зря ты его отправил. Лучше сам бы сходил. Надежнее было бы».
Но я решил, что и так набегался по этим делам достаточно. И самое главное сделал. А главное, празднично-рождественская погода за окном шептала о необходимости расслабиться и отдохнуть. И с Клариной и Сашкой давно время не проводил.
«Нет, – сказал я. – Пойду лучше с женой и дочкой на улицу. Погуляем».
Мы брели по бульвару, на который уже навалил тающий снег. Неожиданно потеплело, и на асфальте, под которым проходили подземные коммуникации, появились лужи. Сашка бежала впереди, загребая мокрый снег ботиками, иногда останавливалась, наклонялась, лепила снежок, кидала его в родителей и со смехом бежала дальше. Мы улыбались, счастливые и довольные. Больше Сашка не спросит: «Мама, где мы зиму-то зимовать будем?» И все будет хорошо. Бульвар шел за трамвайной линией, между линиями электропередач. Деревьев было немного, но они все же создавали ощущение бульвара. Кстати, квартира, на которую получил ордер Эрнест Яковлевич, находилась с той стороны бульвара. И вдруг оттуда появился Эрик. Огромный, нелепый, с опущенными к земле глазами, он вызвал у меня ощущение постигшей его неудачи. Хотя что могло быть? Все козыри на руках!..
Он подошел, стараясь не глядеть в глаза ни мне, ни Кларине.
Подошла Сашка:
«Ну, вы получили квартиру для дедушки Эрнеста? Ведь папа все бумаги собрал».
Откуда она знала это? Вроде при ней мы об этом не говорили. Но дети наблюдательны. Эрик пожал плечами.
«Там какой-то армяшка. Маленький, щуплый, но задорный. Я ему сказал, что у меня ордер на отца занять эту квартиру, чтоб он съезжал к такой-то матери!.. Он аж съежился. Съедет!..».
Но выглядел он не очень уверенно.
«Он что, ничего больше не сказал? Не может быть!»
«Ну сказал… Сказал, что будет консультироваться с кем-то…»
«С кем? И хоть как его зовут, ты узнал? Это важно».
«Не понял я ни хрена. Какой-то Мушегян, вроде Вагэ. Ты с ним сам разбирайся».
«Ты видел в квартире телефон?»
«Нет. Ни х…. там нет!»
«Понятно, – сказал я мрачно. – Пойдемте домой, девочки».
Дальше начался неожиданно криминально-плутовской роман среди вони и болот.
В подъезде, как обычно, пахло текущей канализацией, вонь проникала на все этажи. В лифте запах был густым, и, сопровождаемые им, мы вошли в квартиру. На пороге нас встретил Эрнест Яковлевич, который взял меня за плечо:
«Погоди, тебе звонила какая-то женщина и плакала. Будет еще звонить».
«Хорошо, но мы сначала пальто снимем и переоденемся. А потом я к вам зайду, и вы расскажете, чего она хотела».
Через десять минут я уже сидел за столом Эрнеста. Он налил мне в большую чашку чаю, сам прихлебывая из своей.
«Она плакала, сморкалась, называла тебя Вовкой, говорила, что ты ее, наверно, не помнишь, что вы были соседями по двору в детстве. А потом вдруг захныкала, что звонит из кабинета лейтенанта милиции, что ее обвиняют в убийстве какого-то Адика, что ты его знаешь. Стой! А это не тот ли Адик, что сюда приходил?»
«Возможно, – напряженно ответил я, пытаясь понять, что за соседка по двору. И при чем здесь Адик. И вдруг холод пошел по спине: я сообразил. Это же Танька, которую Адик назвал прошлый раз “лягушка-простушка”. И спросил: – А в каком она отделении милиции, не сказала?»
«Вроде что-то про улицу Костякова говорила».
Благородная женщина Кларина ни словом не возразила. Только спросила:
«Тебе это нужно?»
Я ответил почти цинично:
«Хочу кино до конца досмотреть».
И я уехал, нашел милицию, в отделении после несложных переговоров с представителями закона узнал, где они держат молодую женщину. С сержантом пухлолицым, с моргунчиком, который сидел у дверей КПЗ, то есть комнаты для заключенных, договорился быстро, дав ему несколько десяток. И вошел в комнату.
Там в углу на стуле сидела взлохмаченная, с бледным побитым лицом, мокрыми мутными глазами шатенка, платье на груди и подол были измяты, она вдруг с восторгом узнавания поглядела на меня. И зашептала:
«Как ты догадался, что это я тебе звонила? Это же я, Танька. Это моя любовь тебя нашла. Я тебя все эти годы любила. С самого детства. И замуж ходила, и Адик меня имел тогда, а я все о тебе думала. И сейчас, когда он меня заставлял, я ему давала, потому что он иногда о тебе рассказывал. Он говорил, что вы приятелями так и остались. Он мне и телефон твой дал. Сказал, что ты меня тоже помнишь. Говорил, что если очень захочу, то могу тебе позвонить, и ты меня приласкаешь. А вчера разошелся, влил в меня стакан рома, знал, что под градусом я отзывчивее, и трахал меня прямо при брате моем Борисе разными способами, а Борис у меня лежит, разбитый от алкоголизма параличом, все видит и понимает, но ходить не может. Адик ему деньги каждый раз дает, чтоб не возникал. Борис меня жалеет, но поделать ничего не может, – она говорила так откровенно такие жуткие подробности, что спина у меня захолодела. – Адик трахал меня и пил, пил и трахал, и под утро прямо у меня уснул. А с утра поволок меня в Тимирязевский парк, помнишь, там такой Олений пруд есть. Никогда не замерзающий. Вы там с Кириллом Тимофеевым головастиков ловили. Ты мне рассказывал, я помню. Так вот туда меня и потащил. Чего ему в голову взбрело, только там поняла».
А я вспомнил, как Адик со своим жабьим подрагивающим задом подучил других ребят со двора и пугал меня в лесу кровью в дупле, а они поддерживали и делали вид, что тоже пугаются.
«Чего?» – хрипло спросил я, живо вообразив Тимирязевский парк сейчас.
«Там люди были, а он заставил меня на колени встать и ему минет делать. А потом содрал с меня пальто, трусы и ботики и затащил в пруд, там, где мелко, и все приговаривал, и все приговаривал: «Ну, лягушонка, сейчас тебя жабий король как следует отымеет. Мы, жабы, обычно в воде трахаемся». На колени прямо в воду раком поставил, сам в воду вошел, брюки снял, на берег бросил, попой к народу повернул и показывал всем, как он меня… да еще вслух комментировал, как он это делает, называя лягушкой. Заставил по-лягушачьи прыгать. Потом подтянул к пню на берегу, засунул мою голову между корнями, ляжки раздвинул и принялся собравшимся меня показывать и издеваться надо мной. Хоть озеро и не замерзает, но ноги мои в воде замерзли. Тогда – я не знаю, как это я сумела, – я вывернула руки назад, ухватила его за затылок и швырнула головой о пень. Потом встала, схватила его за его член, затащила его в воду, а там его голова попала под корягу, и он начал захлебываться. Я же не хотела его топить. Стала кричать и его из-под коряги тащить. А все надо мной смеются и не помогают. Он воду хлебает, кричать не может, а потом перестал дергаться, замер».
Она заплакала.
«Приехали “скорая” и милиция. Его в простыню и увезли, а меня менты забрали».
Не зная, что сказать, я погладил ее по волосам.
«Я поговорю с лейтенантом. Тебя должны выпустить».
«Не сомневаюсь, лейтенант меня уже щупал, – она смотрела какими-то тоскливыми, опустошенными глазами. Глазами не проститутки, а женщины, попавшей в жизненный капкан. В капкан, который немного разжимался, когда она раздвигала ноги. – Ты не смотри на меня так. На самом деле я тебя всю жизнь хочу. Если не возражаешь, то можем сейчас, прямо здесь. Дай сержанту еще денег, он дверь посторожит».
«Не надо, – сказал я мягко, но тоном, который не допускал возражений. – Ты и так натерпелась».
«Не от тебя же».
«И все-таки. Хоть в твоем сознании, в твоей памяти я тоже существовал в эти твои плохие моменты, значит, виноват».
Она вдруг улыбнулась злой и жалкой улыбкой одновременно:
«Почему плохие? А может, мне это нравилось. Только я все время о тебе думала, поэтому они и не были плохими или – не совсем плохими. Я воображала, что это ты меня берешь».
Она вдруг схватила мою руку, прижала к губам, а потом к груди.
Должен покаяться, я не устоял. Видимо, и я давно ее хотел, а ее эротический, хотя и грязноватый рассказ возбудил меня. Разложив ее на полу, я вошел в нее. Это и вправду было чудесно, словно специально для меня приготовленный ужин. Мужчины все же в момент сексуального возбуждения забывают о всех нравственных нормах. И я был нисколько не лучше остальных, а также хуже хороших.
Когда я встал, она лежала, закрыв глаза, и словно прислушивалась к своему телу, к его переживаниям. Потом улыбнулась, а я сказал глупо:
«Будто Адика помянули…»
«Конечно, помянули. А я теперь могу его забыть после тебя».
«Хорошо, – сказал я. – Я пойду, домой пора, а до этого мне в РЭУ надо заглянуть».
«Иди, – она села, одернула платье, чтобы прикрыть голые бедра и колени. – Все же мы полюбили друг друга. Полюбили и простились».
Я вышел, дал моргающему сержанту еще денег и покинул помещение. Мне было совсем не по себе. Повел себя на самом деле не лучше, чем Адик. Даже хуже. Ведь Кларину-то я и в самом деле люблю. Почему время от времени меня несет к чужим кискам? Причем значения я этим связям не придаю, поскольку любви нет. Так ее и у Адика не было. Я похолодел от ужаса и ненависти к себе. Все мы, живущие так, вне любви, просто-напросто нежить. Вот объяснение этого слова. Не кто-то другой, а ты сам. Ведь жизнь все же в любви, а не в сексе. Но стоит ли жить, если ты нежить? Вспомнил вдруг толстовского «Отца Сергия», который не устоял против похотливой девчонки. А потом трудом пытался загладить свою вину перед Богом. Такие туповатые мысли крутились у меня в голове по дороге к РЭУ.
И все же если не жизнь, то существование продолжалось. И за него надо было бороться. Поскольку тем самым устраивал жизнь жене и дочке. И снова маленькое открытие. Очевидно, у женщин есть какое-то свое особое чутье на мужчину. Особенно на мужчину, только что имевшего женщину. Он притягивает их и волнует. Это я вдруг почувствовал в РЭУ, где работали вроде бы одни женщины. Я спросил, могу ли я видеть Мушегяна. Мне ответили, что он взял отгул на три дня.
Я повернулся и пошел к выходу, пробормотав: «Жаль!»
«Мужчина! – вдруг окликнула меня милая кучерявая блондинка. – Подождите минуту. Может, вам телефон его нужен?»
«Люся! – крикнула ее товарка. – Ведь нельзя такое делать без разрешения».
«Но если человеку надо его найти!»
У меня вертелось на языке, что у Мушегяна нет телефона, но я благоразумно промолчал, ожидая номер. И я номер получил.
«Спасибо», – улыбнулся я ей ласкающе-смущенной улыбкой, которая, как я знал, нравится женщинам.
Надо было идти домой. Настроение было подавленное, как всегда бывало еще в прошлом браке, когда возвращался от другой женщины сексуально опустошенным. Было еще опасение, что жена поймет, что произошло, поскольку ощущал себя пропитанным этим чужим запахом. И старый отработанный прием – заговорить зубы. А рассказать на сей раз было что. И Адик, и телефон Мушегяна.
Так я и сделал, начав свою речь прямо в коридоре:
«Все-таки я не зря съездил. Ты помнишь Адика, он, конечно, был негодяй, но теперь он мертв. Эта женщина, что мне звонила, подруга моего детства, девочка с нашего двора. Он завел ее в лес, ну, в Тимирязевский парк, на берег Оленьего озера, там изнасиловал жестоко, а она его за это утопила. Точнее, не утопила, а толкнула его в озеро, где он зацепился за корягу и захлебнулся. А ее в милицию забрали».
«Прямо детектив какой-то. И ты, конечно, поверил! Это она все тебе успела рассказать в милиции? Долго рассказывала?..»
«Кларина, ты что, злишься или ревнуешь?»
«Нет, слушаю тебя. Ты должен как-то семье этого Адика помочь?»
Неожиданно на наши голоса, шаркая тапками, вышел из своей комнаты Эрнест Яковлевич и погрозил мне пальцем:
«Правильно, вначале надо Клариночке все рассказать. Ну и мне тоже, все же я тебе дал наводку на тую женщину».
«Да история не очень приятная. Вы же вспомнили сами этого Адика. Утоп он в озере в Тимирязевском парке».
«Ну ладно, – сказал спокойно старик, – знать, судьба ему была такая – в воде смерть принять».
И он спокойно вернулся в свою комнату.
Кларина сказала: «В этом возрасте такие известия можно только до галстука допускать. Но он прав, пойдем в твой кабинет. Там поговорим, а то шумим слишком. Сашка уже спит».
Эрнест, конечно, разрядил обстановку. Да и как-то так получилось, что все, что у меня случилось с Танькой, ушло в дальнюю область памяти. Было, но очень давно, не упомнишь. Сейчас главное – наша с Клариной и Сашкой квартира. Я сел за свой письменный стол, включил настольную лампу, зная, что Кларина все равно выключит верхний свет, она не любила ярких ламп. Кларина села на диван и спросила:
«А еще какие новости, кроме сексуальной смерти этого подонка Адика?»
«Почему подонка?»
«Потому. Ты и сам знаешь. Я его никогда не любила. Это ведь он тебя в Тимирязевском лесу кровью запугивал? Я твой рассказ помню. Помню, что думала, попадись он мне тогда, я бы его собственноручно прибила. Чего ты с ним опять стал общаться – не понимаю. Но зло рано или поздно получает свою плату – смерть».
«Ты жестокая женщина».
«Нет, справедливая. Я не еврейка, тем более не иудейка, но все же – око за око, это правильно, так и надо. Но что с нашей квартирой, с этим армянином? Или ты только своей подругой детства интересовался? Понимаю, ее обидели. Но, наверно, не случайно он именно ее стал на этом озерце насиловать! Ладно, ладно. Не красней. У тебя тоже рыло в пуху, ну не в этом случае, так в других. Но я тебя люблю, я твоя жена и не могу на тебя сердиться. Все равно ты мой. У нас семья. Я не хочу ее разрушить».
Я перевел дыхание, но не подал виду, что ждал неприятного разговора. И сразу перешел к телефону Мушегяна. Рассказал, что в РЭУ мне дали его телефон, но пока я не звонил, поскольку, как знаю, в квартире, которую он захватил, телефона нет. Пока не звонил, хочу-де зайти для начала в прокуратору, благо, что она на первом этаже нашего дома. Зайду завтра с утра.
Переговоры
И к десяти часам утра я уже был у дежурного, заместителя прокурора, который меня принял. Вспоминая сейчас этот разговор, не знаю, чему больше поражаться, своей ли неопытности или его цинизму.
Заместитель сидел за столом, застеленным зеленым сукном, у него было хрящеватое лицо, а также совершенно явный паралич лицевого нерва, перекосивший его рот. Но плечи широкие, лицо чистое, волосы, каштановые и промытые, лежали прядями на голове. Глаза глядели добродушно, и я ему доверился. И рассказал, что мой сосед, бывший репрессированный, получил по новому закону право на отдельную жилплощадь и получил ордер на однокомнатную квартиру, но не может туда переехать, поскольку там живет мужик, самозахватом взявший это жилье и не желающий съезжать.
«Это правда?» – улыбнулся заместитель половиной кривого рта.
«Ну разумеется».
«И кто это может доказать?»
«Ордер!» – ответил я торжествующе.
«Чтобы начать дело, – почти ласково сказал мне криворотый, – этого явно недостаточно. Должны быть бумаги не только от обвинителя, но и от ответчика. Пусть даст бумагу, что он незаконно проживает на этой жилплощади, и заверит свою подпись, ну хотя бы в РЭУ».
Я подумал, что это явная издевка. Но почему? Может, он чего-то не понял.
«Кто же в здравом уме сам на себя напишет донос?» – воскликнул я.
«Это не донос, а констатация факта. Мы должны это иметь, – возразил прокурорский работник. – Тогда дадим ход делу. А уж как вы достанете эту бумагу, это ваше дело».
«Но это же невозможно!»
«Раз невозможно, то и говорить не о чем. Будьте здоровы!»
Я вышел, изрядно униженный, чувствуя свою полную беспомощность. Поднялся на свой восьмой этаж. Жены и дочки дома не было. Эрнест Яковлевич, знавший, куда я ходил, вышел в коридор и вопросительно посмотрел на меня. Ему тоже было не сладко. Эрик, не сумев справиться с захватчиком Мушегяном, запил и к отцу не приходил. Меня ему больше упрекнуть было не в чем, а сам он ничего не умел делать, только пить да смотреть злобно. А отец его уже сложил вещи, комната была заставлена узлами и чемоданами. Только постель он не тронул. Надо же было где-то спать. А мы тем временем сняли электросчетчики у каждой двери, оставив только общий, сказав Эрнесту, чтобы он не волновался, что мы будем платить за все электричество.
Поделиться книгой: