Помоги проекту - поделись книгой:
Его вопросительный взгляд был поэтому понятен. Но вместо рассказа об унизительном визите я сказал, что возьму телефон к себе в комнату (он был на длинном шнуре), мол, надо позвонить. Я сел за стол, поставил рядом телефон, так чувствовал себя официальнее, и набрал номер Мушегяна. Я вспомнил полковника ФСБ на вечере у Инги и решил, что в это-то и надо сыграть. Трубку снял мужчина.
«Ваге Абгарович?» – официальным тоном спросил я.
«Нет. Это его сын, Гурген». Голос и вправду был молодой. Я сказал еще строже:
«Позовите, пожалуйста, отца, у нас к нему серьезный разговор. Его делом заинтересовалась ФСБ».
«Каким делом? – с акцентом выкрикнул юноша. – Я ничего не знаю. За что его? Я сейчас сестру позову! Она здесь давно живет, а только приехал. Нарине!» – крикнул он.
Раздался женский голос:
«Здравствуйте, с кем я говорю? Я дочка Ваге Абгаровича! А вы кто?»
Я очень сухо ответил: «С вами говорит полковник ФСБ. Меня зовут Владислав Степанович. У нас есть вопросы к вашему отцу».
«Не поняла, – почти с визгом ответила она. – А у полковника есть фамилия?»
«Да, да, извините, не представился полностью, хотя надобности в этом особой не вижу. Но пожалуйста: Сырокомля Владислав Степанович. Но вернемся к вашему отцу».
«А что к нему возвращаться? Что он сделал плохого? Он очень хороший человек, чтоб вы знали!»
«Возможно, вы правы, но он занимает незаконно чужую квартиру. Как сотрудник РЭУ он узнал, что есть пустующая квартира, и преступно захватил ее. Тем временем ее получил по закону бывший заключенный ГУЛАГа. Мы виноваты перед этими людьми и теперь искупаем вину, стараемся решать их нужды».
Я сидел, чувствуя себя немного идиотом.
А она продолжала кричать:
«Вам бы лучше разобраться с тем, что творится в РЭУ! Там такие ужасные дела делаются. Их всех можно сразу в тюрьму! А мой отец в этом всем не замешан. Мамой клянусь! Вы бы разобрались как следует, прежде чем на невинного человека нападать!» – кричала она пронзительно.
Надо было продолжать игру в полковника, поэтому я выслушал молча, рассчитывая, что мое молчание заставит ее отвянуть. Она и вправду замолчала. Тогда я сказал очень спокойно:
«Меня не интересуют мелкие жулики. Это дело милиции, можете туда написать. У меня конкретная задача – защитить человека, перед которыми наши органы были виноваты. Передайте вашему отцу, чтобы он собирал вещи и покинул квартиру на Маломосковской. Скажите, что звонил полковник ФСБ Сырокомля».
Она шумно вздохнула:
«А вы не могли бы дать ваш телефон, чтобы отец мог с вами связаться?» – этого я категорически не хотел, не домашний же ей давать! И вообще надо быть осторожнее, чтобы они не смогли определить мой номер. И я ответил жестко:
«Мы своих телефонов не даем. Я все вам сказал».
Откинулся на спинку кресла и облегченно закурил. Хотя ничего не решилось.
Еще оставалась одна идея – милиция.
Но прежде надо было обзвонить друзей. Меня распирала ярость и желание как-то вырваться из заколдованного круга. А без друзей это не сделать. Я придумал, что мы придем к Мушегяну – человек пять – как спецназ. И выкинем его к чертовой матери. Кого звать, кого можно назвать близким другом, что не испугается не очень законных действий? Все уже выросли, в казаки-разбойники давно не играют. И все же три-четыре имени я вспомнил: друг детства Сашка Косицын, архитектор и альпинист, крепкий и здоровый, мы с ним церкви обмеряли в Поветлужье; Женька Трофимов, одноклассник, давший нам с Клариной свою пустую однокомнатную квартиру, первое наше убежище; конечно, Коля Голуб, военный, полковник да еще и мидовец-китаист; Кирилл Тимофеев, который опекал меня в детстве, а теперь профессор на биофаке МГУ; ну и Эрик, как лицо заинтересованное. И я обзвонил всех, рассказав ситуацию. Все согласились, а Коля Голуб добавил, хмыкнув:
«Я в форме приду. Пускай дрожат».
Теперь – милиция. Туда я и отправился.
Лейтенант смотрел на меня подозрительно:
«Зачем вам наряд милиции?»
«Видите ли, в подведомственном вам районе произошло нечто вроде преступления – самозахват жилплощади. Ордер на квартиру получил заслуженный пенсионер, герой испанской войны, а въехать не может, потому что там незаконно живет другой человек».
Он посмотрел на меня напряженно и еще более подозрительно: «Что ты несешь! Какой еще испанской войны? Что-то я такой войны не знаю. Хватит мне лапшу на уши вешать! Ты думай, что болтаешь!»
Я почувствовал, что побледнел от злости:
«Во-первых, прошу мне не тыкать, во-вторых, историю нашей армии и нашей страны надо бы знать!»
Он вскочил:
«Ты сюда пришел – меня учить?! Я с тобой и разговаривать не буду! Иди, пока я тебя в обезьянник не посадил».
Воздух загустел от ненависти. Он сел, раскрыл папку и сделал вид, что занят, а мне сказал грубо:
«Не видишь, что ли? Работаю я. Иди отсюда».
Я тоже вспыхнул.
«Тогда я сам с друзьями его выкину!»
Он сладко улыбнулся, переходя «на вы»:
«Тогда мы вас арестуем, поскольку вы нарушите неприкосновенность жилища. Это называется насильственным вторжением в чужую квартиру».
Я вышел, хлопнув дверью.
Решающий звонок и последующее
Через несколько дней я поехал в Дом творчества Переделкино (Перелыгино, как у Булгакова), хотелось спокойных пару недель для писания. Я совсем немногих знал, и это меня устраивало. Завтрак, обед, ужин, двухчасовая прогулка между писательских дач. И ни с кем не обсуждать свои проблемы. Поскольку ничего, кроме сплетен, из этого бы не получилось. Но поговорить бы стоило. Через пару дней я случайно услышал, что телефон на первом этаже между дверями имеет прямой выход в Москву. И на третий день я позвонил, будто звоню с Лубянки.
«Мне надо поговорить с гражданином Мушегяном Ваге Абгаровичем».
«Это я. Что вам от меня нужно?» – сказал несколько встревоженный голос.
Я ответил суховато:
«Думаю, ваша дочь передавала вам о моем звонке. С вами говорит полковник ФСБ Сырокомля Владислав Степанович. Вы захватили чужую жилплощадь. Теперь должны ее освободить. Иначе мы вас вообще из Москвы выселим».
Голос зазвучал еще тревожнее, даже с ноткой истерики:
«Я в Москве уже сорок семь лет! Кто может меня выселить?!»
Тут в моем голосе проснулись неожиданно совершенно ледяные интонации, какие, наверно, звучали в подвалах Лубянки:
«Вы, кажется, не очень понимаете. ФСБ может все».
Голос испугался:
«И что я должен делать?»
Ответ мой был по-военному четок:
«Сегодня среда, у вас три дня, чтобы собрать вещи и покинуть квартиру. В субботу она должна быть пуста. Если вы или ваши вещи останутся, то в субботу я пошлю спецназ, и он вас выкинет вместе с вещами. А я подготовлю бумаги о вашем выселении из Москвы. Понятно?»
«Понял», – пробормотал Мушегян.
Через день я вернулся домой, как раз раздался телефонный звонок ведьмы из жилотдела, Лидии Андреевны. Она начала со слов:
«Ну ты хват! Где полковника ФСБ надыбал? Мне тут Мушегян звонил, плакался, что ФСБ ему велела убираться из квартиры. Я сказала, что у соседа Эрнеста Даугула, то есть у тебя, важные покровители, чтобы он слушался и съезжал. Обещал. Ну ты хват! Прямо Змей Горыныч!»
Тут я вдруг понял, что она находилась в прямом контакте с этим
«Ну вот видишь, все и разрешилось. Раз Лидия Андреевна сказала, что он съедет, значит, съедет. Так что в выходные можешь Эрнеста перевозить. И квартира твоя!»
Склочничать я не стал, не стал говорить о двойной игре жилотдела, сказал:
«Спасибо тебе, без тебя ничего бы не было».
«Какие дела! Мы же свои! Перевезешь, позвони, отметим!»
Я пошел к соседу, где среди разобранных досок шкафов, стопок книг, перевязанных веревками корзин с упакованной посудой, стояли стол, два стула, на одном сидел
«Видишь, как отец живет! Почти в разрухе! Чего стоят твои слова! Типичный говнюк! Порезал бы тебя в прежние времена!»
Чувствуя усталость, но и решимость после победы, я взял его за плечо и так сжал, что он побелел от боли:
«Ты что несешь, скотина?! Заказывай машину на субботу! Квартира к субботе освободится. И можешь уже обмен искать – две однокомнатные на трехкомнатную. В трехкомнатной троим легче, чем тебе с женой в однокомнатной. И за отцом твоим присмотр будет. Жена-то присмотрит?»
«Куда она денется? А то брошу ее на ф….»
Короче, в субботу Эрик перевез отца в новую квартиру. Потом долго у нас не появлялся. Мы сделали ремонт в его комнате, поклеили обои, поставили книжные полки. Из редакции я забрал еще один списанный письменный стол, огромный, тяжелый, три выдвижных ящика с каждой стороны. А старый отнес в комнату моей ясной Кларины. Я все ждал известия, что Эрнест и жена его сына поменялись, съехались и устраивают новоселье в трехкомнатной квартире. Но длилось молчание, а потом к нам вдруг стал заходить Эрнест Яковлевич, зайдет, пройдет в свою бывшую комнату, ныне мой кабинет, сядет на стул, сидит и молчит. На стене я повесил еще одно фото, победное, как дед с бабушкой, получив в Москве квартиру, поехали отдыхать: кажется, это был Форос, бабка тогда была в силе и при сильных мира сего. А потом она уехала в Испанию, чуть не погибла, деда посадили. Судьба пошла по нисходящей, но она удержалась, витальность была потрясающая, вот уж кого нежитью нельзя было назвать. Кусочек этой жизненности, похоже, она и мне передала.
Хотя и могла не понять советского быта и могла спросить у домработницы в ответ на ее слова, что муж ее нажрался, как свинья: «Зачем же он так много ест?» Бабушка стоила моего ученого деда, простодушно жила вне мира, куда вернулась. Да, она была другой зверек, не из этих джунглей.
Я тихо расспрашивал Эрнеста, когда они с Лидой, женой Эрика, будут съезжаться. Обычно он отмалчивался, мычал что-то не очень внятное, а в последний раз вдруг заговорил.
«Да не любит Эрик Лидку, – сумрачно ответил старик сосед, точнее, бывший сосед, – и никогда не любил. Женился на ней, она партийную должность какую-то занимала, квартиру сделала. Эрик ведь без жилья тогда был, его жилье, где он с матерью и дядьями жил; после того, как их арестовали и постреляли, мать умерла, а квартиру опечатали и определили в собственность государства. Вот он и шатался по Москве, на заводе инженером работал, там в подсобке ночевал, иногда то у буфетчицы харчился, то у уборщицы ночевал, у нее там комнатка была. А мужик он видный. Вот Лидка на него и клюнула».
«Да-а, – протянул я. – То есть делать общую трехкомнатную он не хочет? Понятно».
«Понятно? Вот так-то. Я-то сразу не понял. Поверил, что он обо мне старается. Ты не знаешь, а он совсем оборзел, водку жрет почем зря. Баб водит, одну за другой, к Лидке даже не заходит. Разыгрался, как молодой жеребец. И трахает их прямо в комнате, где я сплю. Я устаю от него. Помереть легче. Жалею, что уговорил вас искать мне квартиру, лучше бы я здесь оставался. Клариночка за мной ухаживала, а там я никому не нужен. Дожил бы здесь до смерти, и вы бы без труда эту комнату получили. А так я знаю, сколько ты сил и денег на эту квартиру потратил. А для кого?.. Не для себя, да и не для меня. Для бездельников этих, для моего алкаша и его б…й. Конечно, вы с Клариночкой теперь в отдельной живете. Это вам по заслугам, каждому по делам его. Не сердись за мои слова, ты же понимаешь, что сыну я отказать не мог. Теперь хоть уснуть и не проснуться, ничего другого не хочу».
«Да что вы, Эрнест Яковлевич! – возразил я, хотя понимал, что все так и ничего не поделаешь. – Чаю хотите? Я сейчас принесу чашки. Или на кухню пройдем? У нас хороший кекс есть. Пойдемте. Я чайник включу».
Я немного хвастался. У нас появился электрический чайник. Раньше мы кипятили воду для чая в чайнике, который стоял на газовой плите. Эрнест прошел следом за мной на кухню, но садиться не стал:
«Не хочу. Домой поплетусь. Хотя не знаю, смогу ли прилечь. Или Эрик очередную шлюшку на моей постели обрабатывает. Одна на его койке отдыхает, а другую он на моей постели имеет. Противно потом на эти простыни ложиться».
Он повернулся и двинулся к входной двери.
«Я вас провожу немножко. Не возражаете?»
Он молча кивнул. Мы вышли, дошли до шоссе. Он махнул рукой:
«Ты иди к себе. Сам дойду».
Через месяц он умер. Эрик был пьян и не позвонил, поэтому на похороны мы не попали. Но о девятом дне сообщил и позвал, и вот на девятый день смерти Эрнеста Яковлевича мы пришли в его однокомнатную квартиру. Мы с Клариной зашли не больше чем на часок. Гостей не было. Только бывшая подруга отца, то есть Эрнеста Яковлевича, по имени Светка. Эрик в синей нижней рубахе, небритый, в помочах (в подтяжках) сидит на неубранной постели. Дверь нам открыла Тонька, подзаборная любовница Эрика, с которой он при отце трахался, чем и довел его до смерти. Она тоже в затрапезе, очевидно, что без бюстгальтера, волосенки жидкие, коротко стриженные, глаза ласково-фальшивые, как у приблудной с…. (хотя у собаки благодарность еще в глазах), платье замусоленное, коричневое, видно, что тело толстое, старое и потасканное. Ее мы уже как-то видели, с Эриком к отцу приходила. Тогда я и не понял, кто она. Она присела рядом с Эриком, обняла его за плечи, прижавшись грудью к его плечу. Очень не аппетитно. Вдруг вошло нечто новое, молодая гладкая с…. Тоже коричневое платье. Эрик приветствовал ее взмахом руки, указав на постель рядом с собой. Тонька посмотрела на нее царапающим взглядом, но молчала. На столе две бутылки, одна почти пустая. Эрик подвинул к себе рюмки, начал разливать. Он обращался к нам, притулившимся пока в углу, громко:
«Молодцы, что пришли. Раздевайтесь, садитесь. Давай выпьем. Отца помянем. Он справный был раньше. Фото? Покажу. Это я сам снимал. Сегодня Тонькин муж приходил. Собаку привел. И сел здесь. Сидит и не уходит. Я с ним драться не могу, позвал Мишку-соседа, он его за шкирман и выкинул».
Тонька (плаксиво):
«А когда домой шел, его еще трое побили. Так он теперь на нас жалуется. А нам на что!»
Она гордо смотрела на молодую шалаву, та молчала, глядя в скатерть. Эрик, как турецкий шах или петух, не реагировал на молчаливую борьбу любовниц, но сказал Тоньке:
«Замолчи! Тебя не спрашивают. Я не хотел просто, чтоб он здесь сидел. Я имею право сам по себе выпить? Имею. Моего отца поминают все же. Лидка не пришла отца проводить. А я с ней двадцать лет прожил. Мне обидно».
Да, вспомнил я, ведь Лидка – это его последняя жена, которую он тут же оставил, как только я выбил для отца однокомнатную квартиру, и Эрик к отцу переселился, чтоб на свободе пить и гулять.
Тонька выкрикнула:
«А ты бы не женился на партийной проститутке! Она тебя от жены и сына увела, хорошую квартиру обещала, а сама только по партийным постелям шастала да и тебя только в постели использовала».
Бывшая подруга Эрнеста Яковлевича, выпивая рюмку, усмехнулась:
«Вот так и лаются все время. А я племянницу замуж выдала».
Эрик с хамской ухмылкой: «Сдача п…. в эксплуатацию, как мы, инженеры, говорим. Муж раскупорит, потом и мы попользуемся! Ха-ха!»
Подруга хлопнула его по губам: «Вот поганый язык. Так бы и отрезала!»
Эрик в ответ ухмыляется длинной усмешкой: «А забыла, как мы вместе на каток ходили и я тебя щупал, а сколько раз ты со мной спала, пока после смерти матери к отцу в койку не залезла».
Поделиться книгой: