Повести о чекистах

— Но должен же быть когда-то конец этому! — нетерпеливо перебил агент.

— Конец будет.

— Когда?

— Когда? После того как выполните наше главное поручение. В чем оно заключается? Необходимо выяснить, когда у русских будет атомная бомба. Для этого вам следует зафиксироваться, то есть закрепиться в нужной среде — на важном объекте, где предположительно может быть испытано атомное оружие.

— А если я откажусь? — спросил Скорпион, вытирая выступивший на лице пот.

— Мы найдем способ передать фонограммы и кинопленки, на которых записаны наши встречи с вами, советской контрразведке.

— Это угроза?

— Нет, это наше правило.

Гротт мысленно отметил, что Скорпион самоуверен, но труслив. Он не ошибся в оценке. Боясь разоблачения, шпион согласился встречаться с Гроттом. Договорились о способах связи. Их встреча произошла в октябре сорок восьмого года на одной из подземных станций Московского метрополитена. Тогда Скорпион сообщил, что он переведен на объект «П», где ведется засекреченное строительство. Судя по тому, что отчуждена огромная территория в малонаселенном районе, сказал он, можно допустить, что там готовятся к испытанию атомной бомбы.

Гротт одобрил его действия и поставил перед ним задачу — разведать назначение объекта «П» и срок предполагаемого взрыва, если это связано с испытанием атомного оружия.

Шеф Джи-ту больше всего интересовался сведениями о производстве атомного оружия в СССР. Заявление Советского правительства о том, что секрета атомного оружия давно уже не существует, в Центральном разведывательном управлении и военном ведомстве США объявили блефом. Гротт удовлетворенно потирал руки, он был уверен, что вышел на исходные позиции, что через Скорпиона получит и положит на стол шефу нужную ему информацию.

3

Сообщение начальника Особого отдела округа внесло в нашу работу не только напряженность, но и бо́льшую конкретность. Хотя сведения о вражеском агенте не были точными, они ориентировали нас на целенаправленные действия.

Сотрудники отдела были раскреплены по подразделениям войсковой части. Нам поручалось предпринимать все необходимые меры, чтобы выявить лиц с темными пятнами в биографии.

И когда вплотную занялись такой работой, выяснилась странная картина: на строго засекреченном объекте и в запретной зоне все же оказались такие люди.

Как могло случиться такое? — спрашивали мы себя. И тут же отвечали: в жизни возможно всякое, где-то секретарь сельсовета, не заглянув в метрические записи, подтвердил дату и место рождения; где-то работник отдела кадров формально отписался. Мало ли как могло быть. И вот теперь после повторной проверки обнаруживались неожиданные факты.

Однажды в разговоре с Павловым я высказал свои соображения на этот счет.

— Люди — не прозрачные стеклышки, — сказал Владимир Васильевич. — Они меняются с годами: скрывают то, что невыгодно, выставляют напоказ то, что характеризует их с лучшей стороны, иные хитрят, мошенничают… Нелегко, ох нелегко понять человека! — заключил он.

Как-то утром, не заходя в отдел, я пошел в авиаэскадрилью. По моим наметкам, мне нужно было поговорить там о летчиках, штурманах, работниках аэродромного обслуживания.

С командиром эскадрильи подполковником Сарычевым я один раз уже встречался в штабе. Тогда на меня произвела впечатление его аккуратность: подворотничок был свеж и накрахмален, китель хорошо пригнан, на брюках выделялись острые складки, сапоги сверкали зеркальным блеском. На этот раз его костюм отличался особенным шиком. Я невольно залюбовался подполковником: выше среднего роста, широкоплечий, статный.

Я попросил Сарычева рассказать мне о людях, работающих в эскадрилье.

— Максим Андреевич, народу у нас много, о всех я не смогу вам рассказать, но смею заверить: люди у нас хорошие, проверенные. Правда, есть один товарищ, которым вам следует поинтересоваться, — уверенно проговорил подполковник, будто этот вопрос был для него давно решен.

— Кто он такой?

— Лейтенант Кузьменко, работает на аэродроме. Однажды он признался, что живет под чужой фамилией.

— Вот как? Когда же и почему он сменил фамилию?

— Знаете, я счел неудобным расспрашивать его об этом.

— Как же так, Степан Ильич? Работаем на таком объекте, — упрекнул я.

— Понимаю, виноват, но вот получилось, не осмелился спросить, — оправдывался подполковник. — Честно говоря, полагал, что вам известно о нем.

— Где он был во время войны? — спросил я.

— Воевал, имеет награды, — Сарычев поправил орденские колодки на своем кителе.

— К слову, Степан Ильич, вы на каком фронте воевали? Не обижайтесь, спрашиваю просто для знакомства, — сказал я, опасаясь, что подполковник расценит мой вопрос как недоверие к нему.

— Чего же обижаться. Я служил в санитарной авиации, два года в Иране, затем на Первом Украинском фронте, был ранен. После выздоровления служил в Забайкалье и на Дальнем Востоке.

При дальнейшей беседе выяснилось, что оба мы родились в Поволжье. Я бывал в тех местах, которые называл Сарычев.

— Правильно говорят, два человека всегда найдут общие интересы, — сказал подполковник. — Заходите, будем друзьями.

Назавтра я посмотрел личное дело Кузьменко Григория Павловича. Наспех написанная справка сельского Совета указывала год и место рождения; не без удивления я прочитал в анкете: Кузьменко имеет звание Героя Советского Союза.

Вечером я доложил начальнику отдела о результатах встречи с Сарычевым и о лейтенанте Кузьменко.

Павлов разрешил мне поговорить с лейтенантом.

По моему вызову Кузьменко явился без опозданий. Увидев на его груди Золотую Звезду Героя Советского Союза, я с недоумением подумал, почему же командир авиаэскадрильи не сказал мне об этом.

— Лейтенант Кузьменко, — представился он, войдя в комнату заместителя командира эскадрильи, где я ожидал его.

— Когда и за что вы получили звание Героя Советского Союза? — спросил я его после нашего знакомства.

— В сорок третьем, за форсирование Днепра.

— Расскажите, пожалуйста, о своей жизни, о службе.

— Понимаю, чем вызван ваш интерес ко мне, — сказал Кузьменко. — Я живу под чужой фамилией. Давно собирался зайти, покаяться, да вот…

— Ну что ж, сделать доброе дело никогда не поздно. Расскажите, как это случилось?

Кузьменко снял фуражку, сел и, получив разрешение, стал не спеша закуривать, должно быть обдумывая, с чего начать рассказ. Красивое, моложавое лицо лейтенанта разрумянилось.

— Токарев я, по-настоящему, Петр Иванович, — начал взволнованно лейтенант. — Перед войной закончил среднюю школу, хотел поступить в авиационный институт. Не прошел по конкурсу. — Он сделал глубокую затяжку и выпустил целое облако дыма. — Вернулся в свою деревню, это в Рязанской области, и, черт меня дернул, принял магазин сельпо. Думал, годик поработаю и опять подамся в институт. При первой же ревизии у меня обнаружилась недостача больше восьми тысяч. До сих пор не знаю, как это случилось. Дело прошлое, клянусь вам честью, не брал ни копейки… Осудили.

— На какой срок?

— На восемь лет. Началась война, я сразу же подал заявление, попросился на фронт. Отказали. Это позднее оттуда стали посылать в штрафные роты. Что делать? Бежал, поймали, прибавили сроку. Второй раз бежал. На этот раз повезло. В Иркутске нашел паспорт на имя Кузьменко, лежал на окне в мужском туалете. Довольно искусно заменил фотокарточку и подался в райвоенкомат… Воевал без дураков. После войны остался в армии и дослужился до лейтенанта. А Петр Иванович Токарев, видимо, и сейчас находится в розыске, — с грустной усмешкой закончил лейтенант свое повествование.

При проверке эти сведения полностью подтвердились. Примерно через полгода Президиум Верховного Совета СССР принял указ, которым все судимости с Токарева были сняты, а звание Героя Советского Союза переведено на его подлинную фамилию. И тогда он без боязни сообщил о себе родным, считавшим его погибшим на войне.

Я приехал на контрольно-пропускной пункт и попросил показать журналы, в которых регистрируются отлучки военнослужащих и вольнонаемного состава за пределы зоны.

— За какое время хотите посмотреть? — спросил начальник КПП, выслушав мою просьбу и придирчиво осмотрев удостоверение.

— Если можно, за последние шесть месяцев.

— Можно.

По его звонку немолодая женщина в форме старшины принесла два толстенных журнала. В кабинете начальника КПП был свободный стол, и я получил разрешение поработать за этим столом.

Мое внимание привлекли странные отлучки шофера Мамкина Валентина Ивановича. В каждую первую субботу месяца на рейсовом автобусе, а иногда на служебной машине Мамкин, как указывалось в журнале, выезжал в город Краснореченск, находящийся без малого в двухстах километрах от объекта, возвращался вечером в воскресенье. Так повторялось шесть месяцев подряд.

В отделе кадров, куда я обратился за справкой, мне сообщили, что вольнонаемный шофер Мамкин возит руководителя работ академика Каретникова.

Мамкин родился в двадцать четвертом году в городе Ачинске, на войне служил танкистом, награжден двумя орденами Красной Звезды и пятью медалями. В течение двух лет работал шофером при Советском консульстве в США, живет вместе с женой, детей не имеют.

Эти сведения я в тот же день доложил начальнику отдела. Павлов сверил даты выездов с календарем. На самом деле, все они совпадали с первой субботой каждого месяца.

— Странно! — удивился он, еще раз сличая дни отлучки. — Бесспорно, здесь заранее обусловленные встречи. С кем?

Я пожал плечами.

— В этом вся загадка, Владимир Васильевич.

— Да, тут надо разобраться. Я сегодня буду у академика Каретникова, осторожно поговорю о его водителе.

Небольшой штат представителей ведомства занимал двухэтажный особняк недалеко от штаба части.

Павлов, хотя и не первый раз встречался с Каретниковым, снова поймал себя на том, что любуется спортивной выправкой академика. Владимир Васильевич представлял академиков крупными, седобородыми старцами. Каретникову было не больше пятидесяти, его можно было принять за строевого офицера: стройный, подтянутый, с густой, рано поседевшей шевелюрой.

Павлов расспросил академика о наиболее вероятных каналах утечки секретной информации, поделился своими впечатлениями о положении дел на объекте, потом поинтересовался Мамкиным.

— Валентин? Вы его подозреваете в чем-то? Напрасно: он, смею вас заверить, человек порядочный и вполне благонадежный.

Поскольку Каретников так энергично защищал своего водителя, Павлов решил говорить начистоту.

— Тут вот какая история: в течение шести месяцев, а может быть и больше, Мамкин каждую первую субботу месяца покидает жену и возвращается ровно через сутки. Может быть, он выполняет ваши поручения?

— Нет, нет! Я не давал ему таких поручений. Говорите, каждую субботу и именно первую? — спросил академик, удивленно разводя руками. — А вы знаете, куда он ездит?

— Вроде бы в Краснореченск. Не успели проверить.

— М-да… Никаких служебных дел там у него нет. Как мне поступить с ним? — спросил Каретников. Вероятно, информация начальника Особого отдела обеспокоила его.

— Илларион Викторович, пока ничего не надо делать. Разберемся, и, как только прояснится что-нибудь, я вам доложу. Может ли Мамкин догадываться о назначении объекта и характере работ?

— Думаю, что да. Он мог слышать наши разговоры. Честно признаться, я не очень остерегался его, полагая, что у нас работают проверенные люди.

— Илларион Викторович, какого вы мнения о Лиговском? — спросил Павлов в заключение беседы.

— Я считаю, что Лиговский — способный инженер, добросовестный, исполнительный. А он что натворил?

— Лишнего много болтает.

— Такой грех за ним водится: любит прихвастнуть, показать свою осведомленность.

— Я хочу пригласить его и предупредить.

— Не возражаю. Я с ним беседовал на эту тему. Может быть, ваше предупреждение лучше подействует.

Беседа с Каретниковым не внесла ясности, а, напротив, усилила подозрения в отношении Мамкина. Получалось, что он не только использовал машину в личных целях без разрешения академика, но и сами поездки скрывал от него.

Вернувшись в отдел, Павлов вызвал меня и поручил срочно собрать необходимые сведения о Мамкине и организовать его проверку.

Я уже знал, что Мамкины занимают комнату в финском доме. Во второй комнате живет молодая одинокая женщина Зинаида Петровна, работающая машинисткой при штабе части. Мне часто приходилось бывать в штабе, я многих знал там, был знаком и с Зинаидой. Петровной.

Павлов разрешил мне поговорить с ней о Мамкине. С этой целью я отправился в штаб. И тут, как говорится, на ловца — зверь. В коридоре встретил Зинаиду Петровну, которая пригласила меня в свою комнату.

Зинаида Петровна была невелика ростом, держалась прямо, чуть-чуть откидывая назад голову; светлые волнистые волосы спускались на плечи. Я залюбовался ею.

— Максим Андреевич, мне надо поговорить с вами, — сказала она, заметно смущаясь.

Мы прошли в заваленную бумагами комнатушку. Зинаида Петровна переложила бумаги, освободила стул. Когда уселись, она, привычно щелкая суставами пальцев, рассказала, что по соседству с нею живут Мамкины. Семья недружная, нередко вспыхивают крупные скандалы. Причиной тому ревность жены. Тут Зинаида Петровна нелестно, в резких выражениях отозвалась о жене Мамкина.

— Правда, случается, — сказала она, — что Валентин не ночует дома, жена, естественно, нервничает и устраивает громкие ссоры.

Первое время Зинаида Петровна не придавала значения отлучкам Мамкина и не обращала внимания на семейные стычки соседей.

Но вот на днях начальник Особого отдела прочитал для сотрудников штаба лекцию «О подрывной деятельности вражеских разведок против Советского Союза». После этого впечатлительная женщина много думала, колебалась, ругала себя за мнительность, но отлучки Мамкина стали казаться ей подозрительными. Теперь она почти уверена, что это не служебные командировки.

Недоверие к Мамкину усилилось, когда она узнала, что тот был в Соединенных Штатах Америки.

Как-то они сидели на кухне. У Мамкина был день рождения, он купил бутылку шампанского, угостил соседку.

— По такому случаю можно было б выпить и покрепче чего-нибудь, — в шутку заметила Зинаида Петровна.

— Нет, Зиночка, не могу.

— Что так?

— Отвык. Почти два года жил за границей, в Штатах. Сами понимаете, там приходилось воздерживаться. Чего делал там? Работал в нашем консульстве. Потом здесь, на объекте, — тоже ответственное дело. Так и отвык, не пью.

— Наверное, в США было очень интересно?

— Как тебе сказать? — Мамкин сделал глоток вина и стал разминать сигарету. Услышав шаги жены, настороженно замолчал.

На другой день Зинаида Петровна снова попросила рассказать о жизни в США.

— Нет настроения, — отмахнулся Мамкин, и ей показалось, что он жалеет о том, что проговорился о загранице…

Да, тут было над чем задуматься.