DEFCON-1. Туман в тоннеле

– Это куски почвы, башку мыть надо чаще.– Ответил Уэйд, выключив фонарь и вернувшись к чистке оружия. Манчини облегчено выдохнул и отряхнул ладонь.

– Схожу отолью.– Манчини повесил автомат на плечо и направился к казарме, оставив Бена и Уэйда одних. Когда шаги шнурованных ботинок стихли в тоннеле за их спинами, Уэйд решился заговорить.

– Почему ты меня не сдал?– Счёт вдруг прекратился, Бен перевел взгляд на Уэйда.

– Потому что устал.– Счёт возобновился. Уэйд слегка опешил.

– От чего?– Бен тяжко вздохнул, как будто на этот вопрос он отвечал десятки раз и уже задолбался повторять одно и тоже.

– От этих говённых джунглей, от этих злогребучих тоннелей, от чурбанов. Мне до дембеля четыре недели было. Четыре!.. Сегодня я должен был лететь в Сайгон, а потом до Флориды. И тут на нахер, Сайгона больше нет, а мы копошимся в этом говне вместе с гуками. Я устал таскать с собой эту хреновину, устал первым идти в бой. – Злобно вздохнув, он замолчал. В его голосе чувствовался эмоциональный надлом, очевидный даже самому чёрствому человеку. Злость, горечь, усталость кипела в нём, обжигая все его существо.

– Так причем здесь то, что ты меня не сдал?– Все ещё не понимая повторил Уэйд, а Бен опять глубоко вдохнул и выдохнул.

– Я жить нормально хочу. Без бесконечной стрельбы, крови, трупов. Я за этот год всего навидался, на всю жизнь хватит и если ради еды надо всего лишь договорится с гуками, то я готов. Всяко лучше, чем брать их часть бункера штурмом, где я опять буду первым в атаке.– Бен вернулся к подсчёту. К бурлящей жиже чувств добавили обречённость.

– Лучше скажи, почему ты на это пошел, девяносто один, девяносто два…– Уэйд поежился. Он сам не до конца понимал, почему он так поступил. Он под контролем голода тогда был, к тому же, в его моральном кодексе относительно убийств не стояло галочки по убийству безоружных. Собрав мысли в кучку, он заговорил.

– Там были гражданские, оружия у них не было, я должен был их расстрелять, а потом мешок взять?– Бен посмотрел на него исподлобья.

– Гражданские?– У МакКингли пробежал холодок по спине.– Вполне возможно. В роте «браво» был случай: заходят они в деревню, обыскивают ее, а там и тоннели, и оружие, и риса на целый батальон. Нашли старосту, а тот клянётся, что Вьетконг его крепко взял его за жопу и у него не было выбора. Потом, конечно, это подтвердили, только старосте это не помогло. Здесь может быть вполне такая же ситуация…. А ты у нас защитником невиновных затеялся?– Уэйд был немного растерян. Мысль о не убийстве безоружных казалась ему настолько очевидной и не нуждающейся в объяснении, что не понимал, чего от него хочет Бен.

– Я просто пытаюсь помочь всем вот и все. – За спинами послышался нестройный топот и из прохода один за другим вышли капрал, Поляк, Мэтьюз, Хадсон, Филипс и Гарднер. Поляк и Хадсон были вооружены советскими ППШ, которые взяли у убитых чурбанов. В тоннелях с их боезапасом и скорострельностью этот ПП просто циркулярная пила.

– Где макаронник?– Спросил Уинтерс, пристально осматривая заставу.

– Ушел отлить, сэр.– Ответил Бен, поднявшись на ноги. Уэйд последовал его примеру, а капрал повернулся к Гарднеру.

– Скажи Манчини, чтоб брал М79, картечные боеприпасы и дул сюда.– Гарднер ответил по уставу и пошел к казарме.– Бен, бери М60 и вставай впереди колонны, МакКингли, вставай в середину.– Лицо Бена исказилось в гримасе недовольства, но из-за тусклости лампы этого никто не увидел.

– Куда мы выдвигаемся, сэр?– Подал голос Уэйд, вставая рядом с Мэтьюзом.

– Радиоточку брать будем. Выносим оттуда все оборудование, карты, бумаги и отступаем обратно.– Ответил капрал, опуская на голову каску. Объявился Манчини, крепящий на пояс бандольеру с боезапасом. Капрал ещё раз озвучил приказ, поставил Поляка вместе с Беном, Гарднера оставил в карауле и отряд двинулся в узкий полумрак.

Фонари были погашены. Шагали они медленно и тихо, стараясь не бряцать оружием. Поляк вел отряд, как собака-поводырь слепого. Час спустя он вывел отряд в тоннель, давящими стенами ведущий к радиоточке. Но чурбаны, наученные прошлым опытом, выставили караул в нем и подойти вплотную к помещению было нельзя. Но М60 и два ППШ были с этим не согласны. Морпехи были уже частично глухие от пальбы в тоннелях, так что стрекот ПП и пулемёта не вызвал у них той боли, которые они испытали в первый день в тоннелях. Дым кислотой разъедал им глаза и застилал белой тканью пространство и лишь фонари, словно ножи прорезали белесый туман.

Гуки явно не ожидали, что морпехи подберутся так близко и их застава за пару секунд превратилась в пар. Солдаты перемахнули через обломки укреплений и подбежали ко входу, где их встретила свинцовая стена из выстрелов АК-47. Прячась за стеной, Хадсон и Поляк поливали помещение огнем из ППШ, пока у них не закончились патроны и в дело вступил Бен. Пулевой град М60 рвал чурбанов в клочья на таком расстоянии. Ошмётки тел, обрывки формы, осколки костей, брызги густой, багровой крови ваяли на стенах ужасающие барельефы жестокого сражения. Бен отпустил гашетку, в ушах кто-то как будто провел дверной звонок и какой-то ребенок баловался, зажимая его своим мелким, кривым пальчиком. Гуки в ужасе отползли в противоположный тоннель, оставив в радиоточке десяток изодранных пулеметом тел.

Внутри душного помещения стоял стол с картами местности, одну из которых схватил капрал и сунул в рюкзак на спине. Уэйд, Гарднер и Мэтьюз взяли в руки объемные, тяжеленые советские рации и тащили их туда, откуда они пришли. Бен, Хадсон, Поляк, Манчини и Уинтерс держали оборону у лаза с гуками. Мимолётом капрал приказал собрать оставшиеся документы и под ритм автоматных очередей, морпехи в темпе таскали барахло тужась от напряжения, ведь эти хреновины как будто специально по мимо плат и реле снабжали и тонной другой камней. По итогу троице удалось перетащить четыре хреновины цвета хаки, которые маскировались под рации, кипу карт с пометками и обозначениями, известными только узкоглазым, и капрал скомандовал им отступать с добром к казарме. Мэтьюз, вместе с инициативой, взял два прямоугольника с реле и антеннами, крякнул и попер обратно. Уэйд и Гарднер следовали за ним, как муравьи неся на спинах груз. Свинцовый ритм усилился, в ансамбль боя врезался М60 Бена, но пулемёт неожиданно замолк от нехватки патронов Но ансамбль боя не та сущность, что терпит тишину. Гуки ответили громоподобным всплеском ДШК и тоннели потонули в его громе, барельефы сражения освещались оранжевыми вспышками непрерывной стрельбы из оружия. Обороняющиеся вжались в землю, как напуганные котята, стараясь отвечать стрельбой из ППШ. Но дирижёром на поле битвы была крупнокалиберная, ревущая, советская махина.

Капрал приказал морпехам ползти обратно и перепуганные, перепачканные силуэты стали извиваться в обратном направлении. Манчини задыхался. Задыхался от спертого воздуха, от порохового дыма, от бетонной пыли, от страха, сковывающего грудную клетку и не дающего нормально вздохнуть. Видимость была как в мутной воде, передвигался он ориентируясь на знакомый ушам стрекот М16. Перед отступлением Уинтерс приказал ему шарахнуть картечью в тоннель с гуками, естественно подождав, когда остальные морпехи отступят. Но Манчини, объятый страхом смерти, тонущий в адреналиновом море, слепой и потерявшийся, дрожащими, тонкими пальцами вложил холодный картечный снаряд в переломленный М79. Спрятавшись за стеной тоннеля, он судорожно пытался понять, все ли морпехи отступили или ещё кто остался. Но осколочный, бетонный град от попаданий ДШК по стенам не давал ему времени на раздумья и, окинув застланное пылью и дымом помещение полубезумным взглядом через прицельную планку, Манчини «бампнул» по всполохам пулемета.

Картечь пронизывала душный, плотный воздух как игла ткань. Тел не было, так как рикошетящее облако свинца разбивало их в багровые брызги . ДШК тут же смолк, уничтоженный огненным шаром взрыва. Манчини слышал лишь оглушительный звон в ушах. Руки тряслись как у пропитого алкаша и насквозь пропахли порохом. С трудом он затолкал второй снаряд в гранатомёт и вновь выдал залп в тоннель, добивающий так сказать.

Секунду после, как Манчини нажал крючок, он застыл в оцепенении, а потом, его будто унесло в тоннели ударной волной. Как только снаряд залетел в бетонную кишку, Манчини увидел еле стоящего на ногах Хадсона, из левого бедра которого струилась кровавая река. Лицо его застыло в ужасе и тут же померкло на фоне взрыва снаряда, картечь которого изрешетила его спину и в ту же секунду морпех рухнул на бетон, испустив последний вздох.

Глава 4.

Банка пива.

Саперные лопатки глухо вгрызались в твердую почву, отрывая куски тёмно-коричневой плоти. Старая керосиновая лампа явно не хотела делится своим светом и с неохотой освещала небольшой кружок вокруг себя. Стояла она посередине двух ям, из которых активно выбрасывались комья земли. Спросите откуда среди бетонного лабиринта подземелий взялась земля? Возле сортира. Хоронить Гаррисона и Уильямсона разрешили только там. Иначе бы их пришлось тащить на уровень выше, а черт его знает, сколько гуков там можно встретить. Если раньше сортирная вонь была мерзкой, то сейчас она была до невозможности отвратительной. Манчини снял с себя оливковую футболку и обмотал ею голову, закрыв нос и рот. Уэйд дышал ртом, из-за чего дышал он так же громко и часто, как собака в июльский полдень. Вдвоем они рыли могилу для Уильямсона. Бен работал за двоих и копал яму для Гаррисона, не жалея сил. Изуродованные тела, закутанные в плотный, белый саван, были скрыты за оранжевым кружком света.

– Хорош. Давай ребят класть.– Задыхаясь сказал Бен, утирая со лба ручьи пота. Бездыханные силуэты аккуратно легли в теплую и твердую землю. Уэйд и Манчини закапывали могилу молча, находясь в своих тяжёлых мыслях. Бен шептал под нос протестантские молитвы, а когда саван был укрыт под холмиком почвы, Бен воткнул у начала могилы самодельный, кривой крест из выпотрошенных останков койки. Троица молча смотрела на выросшие из земли могилы, пока, спустя минут десять, Манчини не нарушил гробовую тишину шуршанием в своем рюкзаке. В руке итальянец сжимал помятую банку теплого пива. С характерным звуком он открыл ее, очень аккуратно, аккуратнее чем сапёр, обезвреживающий вагон взрывчатки, чтобы ни одна капля пены не попала на почву. Он отпил пива и передал его Уэйду.

– Твою мать, может ты ещё травку приберег?– Спросил МакКингли, бережно принимая банку.

– Последний косяк скурил на полосе, перед взлётом.– С досадой ответил Манчини. Все это они говорили не отрывая глаз от могил. Тишина вновь воцарилась среди них, только подчёркнутая шипением пива. Уэйд решил заговорить первым

– Ты верующий, Бен?– Пулеметчик отвечал с паузой, как будто он ловил радиосигнал с задержкой из-за расстояния.

– Нет. А вот он был. Это ему нужно.– Тихо ответил Бен, взглядом указывая на могилу Гаррисона.– Господь не слышит мольбы грешников в аду. А мы именно что в аду…– Бен присел на корточки, переняв пивную эстафету.– Сами то, надеюсь, в эту херню не верите?– Спросил Бен, переведя взгляд на них, потягивая пиво. Оба отрицательно покачали головами.

– Правильно. Вон, ему молитвы не помогли. У него тоже дембель на носу был, все молился, чтобы не взяли в патруль или в боевую операцию. И вот он….– Все это Бен говорил с невероятной усталостью и тоской. Так говорят старики на смертном одре, за минуту до неизбежного, чувствуя холодный ветер кладбища. Банка вернулась к Уэйду.

– Они тоже по призыву?– Поинтересовался Манчини.

– Да. Никто в здравом уме в джунгли не отправляется. Капрал и Поляк тому подтверждение.

Как же быстро человек начинает ценить те вещи, которые резко стали дефицитными. Когда в первый день службы Уэйд вскрыл свежую, холодную банку местного пива ему оно показалось хуже мочи. А сейчас он смаковал каждую капельку теплого, пенящегося напитка. Хмель развязал им языки и троица делилась своими мечтами по дому. Конкретно сейчас они говорили о том, чем каждый занялся бы в мирное время. Уэйд молчал и слушал других. Сказать ему было нечего. Никаких планов или надежд у него не было. Родного дома тоже. Он не успел сбежать из приюта, как, неожиданно, он, каким-то неведомым образом, умудрился задолжать родине. И почему-то отрабатывать этот долг его кинули в хреновы джунгли, как жертвоприношение кровавым богам. Так же поступили с О'Лирри.

Манчини мечтал о небольшой лавке часовщика, в какой-нибудь глуши. Подальше от крупных городов и от людей. Бен хотел проехаться по стране, найти семьи погибших сослуживцев, но это только на первых парах. Дальше он тоже не знал, чем заняться. Впрочем, это уже было не важно. Дома теперь нет ни у кого….

Тихо матерясь под нос, напрягая каждую извилину, потирая пустую глазницу, скрытую багровым бинтом, Андерсон умудрился починить рацию, словно маньяк распотрошив советские рации на детали. Все, кто были не в карауле склонили сальные, грязные головы над Андерсоном, который крутил колёсико частот, будто медвежатник, так же аккуратно, дюйм за дюймом. Ничего. Они как шлюпка посреди океана белого шума. Сайгон, Дананг, все возможные базы ВВС, авианосцы ВМФ. Ничего. Капрал Уинтерс приказал разойтись, а сам остался с Андерсоном, перечисляя радиопозывные артбатарей поблизости. Сержант, хмуря брови, морща лоб, разглядывал карты из радиоточки. Ребус в голове сложился в четкую, ясную картину, вызвав у опытного боевого офицера дрожь в теле. Бетонные стены с виду простых партизанских укреплений, советские очистители воздуха, лекарства в лазарете, а теперь карты с красными крестиками на основных объектах в Южном Вьетнаме. Это пункт наведения. Отсюда гуки направляли ядерные боеголовки точно по главным целям в юге. Аэродромы, артбатареи, склады, военные базы, флот все было отмечено с точностью до инча и все так же безнадежно молчало….

Новость не то чтобы шокировала морпехов, всем и так было понятно, что узкоглазые здесь не чаепитием занимаются. Но боевой дух солдат пошатнулся, вздрогнув от жути. Они разбрелись по позициям, кто в караул, кто по остальным делам. Уэйд, Манчини и Бен как всегда сидели в тоннеле у лазарета. Уэйд и Бен приговаривали свой паёк из добытого риса, но голод и не собирался отступать. Казалось, что каждая ложка крупы лишь убавляет сытость. Однако, морпехи жевали безвкусную, белую массу, так как их стандартный, армейский паёк иссяк. Лишь Манчини нервно озирался, ежился выламывал руки, тянулся к помятой пачке сигарет на каске, а потом бил себя по кистям. Банка риса, с тянувшейся из нее шлейфом пара, остывала. Бен был полностью увлечен едой, но Уэйда настораживало поведение Манчини.

– У тебя все в порядке?– Решился спросить МакКингли. Манчини резко дёрнулся, то ли от неожиданности, то ли ещё от чего.

– А? А… да….– Его взгляд бегал по всему тоннелю, отскакивая от стен, подпрыгивая до потолка и не останавливаясь ни на секунду.

– Ты к банке даже не притронулся.– Заметил Уэйд, косясь на остывшую, вожделенную ёмкость с едой. Манчини ничего не ответил, казалось он и не услышал.

– Если не будешь, можешь мне отдать.– Все таким же усталым голосом сказал Бен, бессмысленно пялясь во тьму тоннеля. Густое, душное молчание нарушалось лишь звуком работы челюстей двух морпехов. Опустошив банки, бойцы принялись пальцами выуживать рис, прилипший к стенкам, а Бен, не без огонька желания, поглядывал на порцию Манчини, который уставился в одну точку немигающим взглядом. Бен пощёлкал перед его лицом грязными пальцами и спустя секунду Манчини перевел на него безмолвный, пустой взгляд.

– Будешь?– Указывая на банку спросил Бен. После отрицательного мотания сальной головой, Бен вновь погрузился в свое любимое занятие. Уэйд наблюдал за Манчини, вернувшимся к бурению взглядом тонущей во мраке бетонной стены. «Взгляд на тысячу ярдов»– сверкнула догадка в голове МакКингли. В лагере подготовки ходили страшные байки о глазах, потерявших всякий признак сознания и разума. О взгляде, устремлённом за пределы горизонта психики, за пределы человеческой природы. Мол, таким образом мозг пытается прийти в себя от травмирующих воспоминаний, которыми на войне можно завалить Марианскую впадину. Именно так Манчини пялился в никуда. Лицо и тело полностью расслаблены, ничего не дергается и не подаёт признаков жизни. Лишь опустошающий, ледяной взгляд.

Никогда не задумывались, что страшнее любой пытки? Уэйд тоже нет, пока не посмотрел застывшие ручные часы, мертвым грузом повисшие на левом запястье, циферблатом к лицу. Он не замечал, как часто он бросает взгляд на стрелочки и циферки, пока часы не остановились на без десяти двенадцать. Он смотрел на них каждую минуту, забыв что они не работают и страдание началось. Не то чтобы его нынешняя ситуация была пределом мечтаний, но бесконечные караулы, патрули вглубь слепых, дышащих смертью тоннелей слились в одну бесформенную, темную, смердящую массу отчаяния и безысходности. Раньше циферблат хотя бы делил эту массу на отрезки, но теперь оно слилось во едино, забив собой подземелья, словно растущее тесто. И вся эта чавкающая кровью, брызжущая гноем из тропических язв, источающая духоту и гниль черная громада ввергала Уэйда, потерявшего свое единственное оружие против нее, в шок.

Сколько точно минуло времени с момента их спуска в тоннели никто не сказал бы, но что-то внутри измотанно бормотало о полутора месяцах. Рис кончился, Голод и Чума настигли морпехов словно лесной пожар, пожирая каждого по отдельности. У всех без исключения на руках и на ногах проступили мерзкие гноящиеся язвы, блевотно-желтого цвета. Гарднер и Филипс слегли с лихорадкой. Лбы их были настолько горячи, что ещё не много и от них можно раскурить цигарку. Бред, постоянная рвота и остальные прелести инфекции прилагаются. О'Нил на фоне своего ранения в бок то же не спешил выздоравливать и за кампанию подхватил лихорадку. Андерсон мучался мигренью в районе ранения в глаз. Остальные морпехи иссушились, словно мумии из-за пожирающего изнутри мора. Все что попадало в организм, вылетало из него в ту же секунду, поэтому воду пили только рядом с сортиром и если раньше поход в него был просто вершиной мужества, то теперь это смело можно записывать как 13-й подвиг Геракла.

Ментальное состояние тоже оставляло желать лучшего. Манчини часто выпадал из реальности, глядя на тысячу ярдов. Поляк и Мэтьюз повадились срезать уши с гуков. В их помутневших глазах разгорался огонек безумия, который видел только Уэйд. Капрал и сержант были озабочены проблемой голода и ни какого внимания на подчинённых не обращали. Все чаще Уинтерс настаивал на «открытии ящика Пандоры», чтобы пробиться к складам гуков, но сержант твердо стоял на своём: нет. Бен был настолько измотан морально и физически, что не обращал внимания ни на что. Тихая, безмолвная груда мышц, он как неупокоенная душа скитался по тоннелям, иногда сверля Уэйда взглядом. МакКингли прекрасно понимал к чему это и стал искать способ встретиться с той девушкой, пока ситуация не стала ещё хуже. Но Уэйду вновь повезло.

Уэйд и Манчини сидели в том же тоннеле. Бен ушел вместе капралом, Поляком и Мэтьюзом на поиски провизии. Глаза Манчини окончательно превратились в безэмоциональные пуговицы, смотрящие в одну и ту же точку уже который час. Уэйд изредка пытался завести непринуждённый разговор, получая в ответ лишь холодное, как вода с недавних пор капающая с потолка, молчание. Капли стукали по каске. Кап. Кап. Но один из этих «кап» резко отличался от других. Он был глуше и капало как будто не с потолка, а… из тьмы тоннеля. Уэйд резко врубил фонарь и встал за ДП, установленный на мешке с песком. Луч пробивал себе путь сквозь темную духоту и метнувшись к левому, нижнему краю тоннеля он нащупал тонкую, грязную растопыренную ладонь. Уэйда полоснуло ножом лёгкой паники и неожиданности. Все его сознание кричало: «стреляй!», но пальцем на скобе завладела судорога сомнения, не давая ему согнуться. Ладонь змеёй вползла в проход, ведя за собой запястье, локоть, предплечье и вот перед ошарашенным, немигающим взором Уэйда выплыли те самые длинные, черные волосы. Это была она.

Ее лицо, скрытое за тонной грязи и копоти, повернулось к нему, прикрываясь рукой от фонаря. МакКингли глазам не верил. Он растеряно отпрянул от пулемёта, все ещё светя на девушку. Она помахала ему двумя руками, маня к себе. Уэйд оглянулся на Манчини. Тот ничего не видел, кроме темной бетонной стены и МакКингли, прихватив с собой винтовку и тихонечко перевалился за укрепление.

Неслышной поступью она вела его внутрь левой развилки. Долго идти не пришлось, уже через пару минут Уэйд увидал мешок риса, небрежно брошенный на пол. За мешком, свернувшись в позе зародыша, лежал маленький мальчик, лет пяти. Несмотря на намотанное тряпье, наружу проступали следы страшных ожогов по всему маленькому тельцу. Затвердевшая, черно-багровая корка плотным слоем скрывала под собой кожу, а лицо превратилось в какую-то обезображенную маску без глаз, носа и рта. Там, где должны были быть глазницы, тонкой линией бежал ручеек слез. Ребенок лежал безмолвно, девушка что-то шепотом причитала на своем, оглядываясь со слезящимися глазами. Уэйд ощутил бег мурашек по спине. Те как будто устроили марафон.

Уэйд порылся у себя в подсумке, предложив ей обезболивающее, антисептик и бинты, отдав все содержимое своего подсумка. Девушка трясущимися руками взяла предложенное, но левой рукой она указала на мальчика и выставила три пальца, жалобно смотря на Уэйда. Морпех все понял. Но колебался. Он растеряно смотрел на скорчившийся, изувеченный комок, на заплаканное женское лицо, на объемный и тяжеленный мешок с рисом, вызывающий потоп в его рту. Но потом искрой от костра у него мелькнула мысль о том, как он пробирается в лазарет, роется в общей аптечке….Ступор был прерван громким всхлипом боли ребенка. Девушка кинулась к нему, положив его голову на колени, готовясь дать ему обезболивающее. Уэйд оставил ей флягу и, пошатываясь от волнения, зашагал к лазарету.

Манчини был в том же состоянии, в котором его оставил Уэйд. Поза, пустой взгляд, он напоминал брошенную на улице куклу. За это время под землёй Уэйд научился глушить звук ходьбы по бетону, правда тогда страдала скорость передвижения. Изношенная, грязная подошва мягко, как кошачья лапа, ложилась на серую толщину бетона. Минут десять и Уэйд, напрягая глаза, осторожно заглядывал внутрь лазарета. Тусклый, оранжевый свет из прохода болезненно тек внутрь темной норы с койками. Лучи не были достаточно сильными, чтобы пробиться сквозь пучину тьмы, но Уэйд мог различить очертания внутренностей помещения и он вступил внутрь. Храп О'Нила, по мощи сравнимый с ревом движков стратегического бомбардировщика Б-52, легко скрывал шаги Уэйда и тот двинулся к своей цели в противоположном конце норы. Остальные морпехи тоже спали, Уэйд видел их скрюченные силуэты на койках. Потолок здесь был короче обычного и ему пришлось согнуться, по обе стороны стояли одноместные койки, нехитрые самодельные капельницы, скрытые завесой тьмы- лампа перегорела.

Аптечкой служили прикроватные ящики, стоящие, как это не странно, у стены, а не у кровати. Семь штук, в каждом всего по немногу. Андерсон располагался как раз с правой стороны, ближе всех к аптечке. Но очертаний его тела Уэйд не видел. Нечёткие линии рации прорезались сквозь мрак и белый шум, но ни следа Андерсона. Холодок, превышая все возможные скоростные ограничения на шоссе «копчик-шея», пролетел по позвоночнику. «Поторопись». Морпех судорожно стал сгребать противоожоговые средства и антибиотики себе в подсумок, забивая его до верху. Несколько пачек антибиотика утонули в карманах грязной формы. Храп О'Нила можно было бы использовать как шумовую завесу, как в обычном диапазоне, так и в радиочастотах. Из-за него Уэйд не расслышал нескрытное шарканье уставшего Андерсона, мучавшегося не только от мигрени, но и от диареи.

– Уэйд? Ты чего здесь?– Удивлённым, сонным, болезненным, как и свет в коридоре, шепотом спросил Андерсон, держась правой рукой за выбитый глаз. МакКингли дёрнулся и от неожиданности и выронил пачку бинтов.

– Да язва открылась, а у меня бинтов нет. Манчини ещё просил взять ему антисептик для перевязки.– Бегло соврал Уэйд, не поворачиваясь к Андерсону. По его лбу заструился липкий ручеек пота.

– Понятно.– Выдавил радист из себя и морщась присел на койку. Его тонкие пальцы вцепились в колёсико настройки частот.

– Есть что-нибудь новое?– Поинтересовался Уэйд, чтобы развеять возможные сомнения. Радист мучительно покачал головой.

– По нулям.– И вернулся к своему делу, а Уэйд, трясясь как лист на осеннем ветру, зашагал обратно, к свету, сквозь храп. Ощущал он себя каким-то вором. Тот же маршрут МакКингли преодолел гораздо быстрее, чем в прошлый раз. Манчини был вне зоны покрытия своего сознания и Уэйд, уже не беспокоясь насчёт него, перелез через мешок с песком. Но пачка бёрнэйда предательски выпала из кармана, а шлепок падения был скрыт шуршанием песка в мешке. Уэйд этого не заметил и направился к девушке. Неизвестно что именно из этой возни вернуло Манчини в наше измерение, но картина его сослуживца, перелезающего за пределы периметра с кучей медикаментов в руках его удивила и заинтересовала. Ничего не сказав, он последовал за ним, сняв с плеча автомат.

– Вот. Это для ожогов. Ожоги, понимаешь?– Левой рукой Уэйд держал препарат, правой показывал от чего он. После утвердительного качания, он передал его девушке. Жестами он показывал способ применения и в тоннеле скользнула ещё одна безмолвная тень.

– Какого хрена? Уэйд?– Голос у Манчини был слабым и надрывистым, как у человека, который долгое время молчал. Вьетнамка испугано обняла ребенка, заслоняя его своим худым телом. Уэйда шарахнуло молотом страха. Сердце забилось копытами тысячи мустангов. Он медленно повернулся к гранатометчику.

– Спокойно, Манчини. Спокойно.– Голос Уэйда хоть и дрожал, но звучал умиротворяюще.

– Что за херня, кто это?– Деревянный приклад упёрся ему плечо, в виске у МакКингли в конвульсиях забилась змея, а горло завалило валуном.

– Манчини…

– Ты им чё, припасы отдаешь? Совсем охренел?!– Надрыв перерос в гнев.

– Манчини, они мирные, они без оружия, вот.– Уэйд попытался повернуть вьетнамку к Манчини, но та сопротивлялась, а Манчини выдал нецензурный шторм, касательно Уэйда и его адекватности. Но тут от боли захныкал ребенок. Манчини изменился в лице, а Уэйд резким движением смог на мгновение отбросить цепкие, тонкие руки девушки, обнажив исковерканную, маленькую фигурку.

– Porca miseria…– Итальянец резко изменился в лице. Вместе с родным языком у него пробилось выражение замешательства и жалости. АК в его руках дрожал. В остекленевших глазах что-то блеснуло. Солдат обессилено опустил автомат.

– Я обмениваю медикаменты на еду, видишь.– Уэйд стал ковыряться в мешке с рисом, в котором ещё позвякивали какие-то консервы.

– Заткнись. Заткнись…– Манчини обхватил голову руками, будто от сильной боли. Голос его вновь стал слабым. Солдат оперся боком об стену, автомат ремнем повис на локте, раскачиваясь как качели. Уэйд ошарашено глядел на Манчини. Казалось он опять выпал из реальности. Так бы они и проторчали в тоннеле, пока Уэйд не решил вернуться к объяснению применения лекарств.

– Все. Иди. Иди.– Лицо молодой вьетнамки в тот момент передавало всю палитру удивления, недоумения, страха и растерянности. Она набила карманы своих штанов лекарствами, взяла ребенка на руки и спиной отступала во тьму тоннеля. Среди мешанины чувств на секунду мелькнула улыбка благодарности и ее фигура растворилась во тьме. Уэйд посмотрел на Манчини. Тот нервно раскуривал сигарету, но в его «зиппо» кончился бензин и Уэйд предложил свою. Злобный взгляд итальянца полоснул его словно ножом, но тот все таки принял предложение. Никотиновая дымка проникла в их носы, разбавив приевшийся аромат затхлости и вони. Взвалив на спину мешок с провиантом, Уэйд предложил вернутся на пост. Манчини, молчал, вожделенно вдыхая сигаретный дым, но, с некой неохотой, поплелся обратно.

– Не могу я так. Не могу.– Манчини почти что шептал в полумраке заставы. И в этом тихом шёпоте кричали моральная усталость, ужас и отчаяние, слившись в раздирающем вопле. Сигарета испепелилась в секунды и Манчини потянулся за новой. Уэйд протянул ему «зиппо» вновь.– Я сдохну здесь. Не гуки, так сам застрелюсь.– Голос задрожал, как осенний лист в сильный ветер.

– Эй, эй, эй! Теперь все хорошо. Смотри сколько у нас припасов! Тут целому взводу хватит!– Старался приободрить товарища Уэйд. Манчини лишь жадно потягивал дым. Спустя минуту или около того, Манчини твердым голосом спросил.

– Знаешь, почему я не выстрелил?– Уэйд почти не видел его лица, лишь небольшую область, освещённую сигаретой, но он чувствовал холодный, пронзающий взгляд Манчини.

– Почему?– Манчини передал сигарету Уэйду и тот схватил ее двумя пальцами. Тот бросил курить ещё года два назад, но все таки принял соблазняющую соломинку никотина.

– Я как увидел того ребенка обожжённого у меня перед глазами история всплыла. Madre рассказывала мне, что когда мне было месяца два, то моего papá и старших братьев расстреляла мафия. Меня и madre оставили в живых. Я то ещё мелкий был, не помню ничего, а madre мою в психушку потом положили. Не справилась она с этим…. А историю эту она часто рассказывала….– Манчини часто делал паузы, сглатывая слюну. Говорить об этом ему было тяжко.– А я когда увидел того обожжённого ребенка, то сразу вспомнил ту историю… я как будто стал тем ублюдком, который… чёрт. Который моего papá и братьев убил. Вот я и…– Манчини смолк, опустив голову себе в колени. Уэйд слушал его внимательно, но не нашелся с ответом, выдавив из себя лишь то, что ему жаль. Сигарета истлела.

– Ты об этом никогда не рассказывал.– Заметил Уэйд.

– Ты первый, кому я об этом рассказал.– Не поднимая головы ответил Манчини. Уэйд был… смущён, что ли? Такие откровения он не привык слышать. Обычно все ревностно прячут свои чувства и переживания под толстым панцирем, где никому их не достать. Но ядерная война раскрошила эти панцири, из которых сочились грязно-желтые откровения и багрово-алые переживания, так тщательно скрываемые их носителями.– И давно ты с узкоглазыми наладил дипломатию?– Уэйд пересказал ему первую встречу, рассказал про Бена, про его мнение.

– Бенни прав. Не успел ты ещё озвереть, как капрал или Поляк. В тебе ещё осталось что-то от человека и надеюсь это «что-то» ты не потеряешь.– Вдвоем они дотащили мешок до склада с провизией, рассказав по сути старую историю, только с незначительными изменениями. А на следующее утро их желудки были приятно отягощены безвкусной, не совсем свежей, но едой.

Глава 5.

Говорить!

Бронежилет, разгрузка с повышенным боезапасом к М16 и «браунингу», каска, противогаз М17, в рюкзаке всего навалом: фильтры, радиопротекторы, все возможные препараты от все возможных недугов. Облачённые в броню обвешанные всем необходимым для выживания, морпехи разделившиеся на отделения, стояли шеренгами на ВПП, нервно ожидая, когда из-за окутанной дымкой и ночным мраком соседней вершины покажутся огоньки CH-47. Ночью в джунглях влажно, а высоты холмов всегда затянуты туманом, однако операцию решили провести 3 июля. Из-за близости ли 4 июля или потому что туман сегодня был менее густой, чем обычно- неизвестно. Командиры отделений осматривали бойцов. Поправляли разгрузку, заставляли попрыгать на месте, смотрели содержимое рюкзаков. Покончив с этой рутиной, капрал Уинтерс решил провести краткий брифинг: деревню на холме обрабатывают F-4, морпехи высаживаются с грузом, ищут подземные ходы и применяют выданные каждому отделению контейнеры с жутким знаком химической опасности. Уэйд загремел в морскую пехоту всего четыре недели назад. Он с сослуживцами познакомится не успел, куда там до армейских привычек и командному тону каждого засранца, у которого лычек больше чем у него. Так неопытный салага задал вопрос.

– А что с гражданскими, сэр?– Буровящий, ледяной взгляд, который блистал даже сквозь ночь и туман обрушился на него.

– С кем?– Злобная ирония так и сочилась из голоса капрала. Уэйд опешил, а Уинтерс продолжил, медленно идя к нему.– С гражданскими, МакКингли? По твоему здесь есть гражданские, а?– На Уэйда обернулось посмотреть все отделение, вытягивая любопытные головы из шеренги. Капрал встал перед ним, положив руки на винтовку, повешенную через плечо. Рукава формы были закатаны до локтей. Запястья и предплечья как будто прошли через мясорубку: загрубевшие шрамы, словно пересохшие русла раскинулись словно ветви мертвого дерева.

– Гражданские находятся в городах, МакКингли. А здесь- херовы джунгли, чувствуешь разницу?– Капрал жёг Уэйда глазами, при каждом его движении в темноте позвякивали два жетона.– Не задавай тупых вопросов, рядовой.– Гул двухвинтовых «чинуков», медленно ползущих по темному небу отвлек капрала и тот дал приказ готовится к посадке в вертушки.

Ещё к чему не привык «зеленый» Уэйд- это рев винтовых чудищ. Они охренительно громкие. Уши закладывало уже на их подлёте, а внутри них так вообще собственных мыслей не слышно. Но делать нечего, приходится не замечать. Каждый морпех был погружен в свои мысли. Кто-то пытался успокоиться, кто-то старался отвлечься от грядущей битвы. Все молчали ведь попробуй поговори при таком шуме. Но Уэйд и здесь отличился. Сидел он рядом с Беном, который закатил голову к верху и закрыл глаза. Уэйд постучал ему по плечу и тот обернулся к нему с вопросительным и усталым выражением лица.

– Капрал всегда такой или только в дни операций?– Шум смыл его слова в бессмысленном потоке и Бен приставил свою здоровенную ладонь, похожую на лопату, к уху. Уэйд повторил вопрос но громче.

– Какой такой?

– Ну, в плане местных. Он ко всем так относится?

– Побыл ты в его шкуре глядишь тоже таким бы стал.

– Ты про что?

– Историю про плен никто не рассказывал?– Бен пустился в рассказ.

Рассвет. По зарослям джунглей тяжело скатывалась утренняя роса. Взвод шел вверх по песчаному, рыхлому берегу грязной реки. Ранее патрули морпехов наткнулись на пару отделений чурбанов неподалеку от строящийся авиабазы для разведки ЦРУ. Можете представить себе равно пропорциональный уровень важности авиабазы и уровень охреневшести командования, когда они прознали про гуков вблизи такого объекта. С тех пор количество и дальность патрулей увеличили. Крис и Стивен Уинтерс, два брата, отличники боевой подготовки, сыновья погибшего героя Корейской войны Карла Уинтерса, вместе со взводом из 10 морпехов и дюжины южновьетнамских солдат рутинно осматривали периметр за авиабазой, углубляясь в зелёные и влажные тоннели джунглей. Надо сказать, что при поступлении на службу их как братьев разделили в разные батальоны, но спустя месяц после их службы, командование объединило их роты для охраны той самой авиабазы. Так двое братьев попали в один взвод.

Под ногами чавкал зыбкий речной песок, заросли над головой сплетались в плотный каркас, скрывающий просыпающееся солнце. По маршруту патруля, взвод стал пересекать реку. Если бы вы спросили у обычного рядового, что страшнее: переход реки или ночное дежурство на недавно захваченной территории, то большинство бы выбрало первое. Жуткие байки про мелких, кровожадных гадов – пиявок ходили по всем военным частям, будто то ВВС или морская пехота. В основном истории были про то, как очередная склизкая тварь протиснулась именно туда, куда никто не ожидал. Ага. Туда.. Таких сразу как была возможность отправляли на Окинаву, под сочувствующие и жалостливые взгляды остальных. Зайдя по пояс в холодную, бурлящую воду с каменистым дном, морпехи были полностью сосредоточены, точно как радары, электронным зрением, сверлящие пространство над Советским Союзом, над тем, как не подпустить нарушителей к своей частной собственности, так скажем.

Сверху с зелёного, дырявого потолка засверкали и загрохотали десяток АК и РПК, а с другого берега им вторили СКС и ППШ. Морпехи охринеть не успели, как четверо неестественно грохнулись в бурлящий речной поток, окрасив его алыми струями, словно чай в кипятке. Бойцы похватались за оружие, открыв беглый огонь по невидимому противнику. Пытаясь увернутся от пуль, теряя равновесие в багровом потоке, морпехи неуклюже плюхались в воду, захлебываясь адреналином. Злогребучие М16 забивались илом и грязью, мутная вода стекала из ствола и затворного механизма. Судорожные и нервные попытки выстрелить ни к чему не приводили и морпехов за ноги схватили отчаяние и ненависть, цепкими лапами таща их на дно. Около двадцати чурбанов вышло из плотных зарослей, словно нож, проходящий сквозь плоть, и окружили выживших. Южновьетнамцы первыми побросали оружие и нервно залепетали на своем. Крис было потянулся к кобуре пистолета (винтовка забилась илом), но направленный точно на него ствол РПК холодным, стальным взглядом остановил его. Бойцам связали руки за спиной прочными путами, глаза закрыли плотной, темной повязкой и, выстроив в неровную линию, повели, как скот на пастбище.

Черт его знает, сколько времени прошло. Солнце во всю жгло стриженные по военному образцу головы без касок, шли они как будто нарочно медленно. Мокрая форма липла к телу, в ботинках хлюпала речная жижа, шагать было неприятно. Хотя без всей снаряги и амуниции идти было легче. Стадо неожиданно встало и вскоре резко сдернули темно-зеленую тряпку. Яркие, белесые лучи больно жалили его в глаза. Спустя минуту он уловил очертания того места, куда их привели. Замаскированные под толщей все различных растений хижины и вьетнамские хибары, территория ограждена забором из бамбука, с накрученный на него колючей проволокой, по краями периметра- вышки с пулеметами. Пленные стояли прямо в главных воротах, собранных так же из зелёного бамбука. Но вот, что не сразу бросалось в глаза. Клетки. Большая часть базы располагалась под гротом, уходящим в небольшой холм. Туда и повели пленных морпехов, срезав путы с рук и тыкая стволами в спины. Всего из взвода выжили Крис, Стивен, сержант трое морпехов и шестеро южан.

Три широкие, бамбуковые клетки, скрытые в желудке холма, были открыты, источая безнадёгу и отчаяние. В гроте было просторно и ощущение простора лишь набухало, как почки на весенних деревьях, из-за трёх керосинок, скромно освещавших пару метров перед собой, оставляя все остальное в глубокой, неприглядной тьме, скрывая в ней ещё пять таких клеток, частично заполненных пленными южанами. С морпехов сдергивали жетоны. Крис ощутил неприятную пустоту, когда противная ручонка сорвала с его потной шеи прямоугольник с круглыми краями. Жетон звякнул, когда цепочка лопнула, и замолк, как будто это был его предсмертный крик. Ручонка принадлежала и коротенькому офицеру Вьетконга в полевой форме, со сдвинутой на лоб кепи. Его черные глазенки-бусинки пристально всматривались в лицо Криса, как это делают на таможне. Крис был выше его ростом на голову и смотрел на него сверху вниз. Офицер хмыкнул что-то себе поднос и пошел дальше. Тут Криса словно сковородкой по башке огрели. Этот чёрт заметит схожие фамилии! «Твою мать!». Не успел Крис об этом подумать, как чурбан гаденько так рассмеялся, показывая левым указательным пальцем на Криса, а в другой руке побрякивая двумя жетонами. Он стоял рядом со Стивеном, чье лицо хоть и не было хорошо освещено, но источало тусклый свет гнева. Сержанта под дулом повели на допрос, а остальных засунули в не такие уж и просторные и широкие, как они казались из дали, клетки. Криса и Стивена разделили.

Про пытки Вьетконга ходили легенды, примерно такие же как и про пиявок. Жестокие, бесчеловечные и кровавые. Но пока что их применяли только к сержанту и командиру отделения. Пытались выбить информацию о подступах к авиабазе. Но само нахождение в царстве Полумрака и Духоты было своеобразной пыткой. Крис, как и остальные, потерял чувство времени и десяток килограмм веса. Время тянулось так долго и мучительно, будто оно тянет и его самого, как резину в разные стороны, и чём дальше, тем больше ему казалось, что его скоро разорвет напополам. Но кое что он всё-таки приобрел. Дизентерия! Он даже немного этому обрадовался. Из-за вялости, недомогания, плавящей череп температуры, он просто бессознательно валялся в углу клетки, как небрежно брошенные носки. Единственное, что он был в состоянии делать- это бороться с приступами больного кишечника, который всю эту хрень в гробу видал и не собирался сдерживать свое мнение. И не было в этой битве явного победителя или проигравшего, скажем так. Время окончательно потеряло хоть какое-то деление на день или ночь, все слилось в единое мутное, болезненное, слабое забытье.

Исчезновения сержанта и командира отделения он не заметил. Да даже если бы заметил, ему было не до этого. Но одной ночью его, ничего не соображающего, исхудавшего от болезни, привели в хижину и бросили на пол, как мешок с мусором в бак. Сил подняться у него было, впрочем как и желания. Из залитой оранжевым пламенем керосинки он смутно различил стол, за которым сидел тот коротышка с бусинками вместо глаз. По сторонам от него грозно стояли двое гуков в полевой форме. Крис смотрел на них одним приоткрытым глазом, часто моргая и дыша, что выброшенная на берег рыба. На ломаном английском с серьезной дозой вьетнамских ругательств офицер пискляво требовал ответить, где оптимальные подступы к авиабазе. Крис слышал его как будто из под воды, но перенаправив усилия на атрофированный язык он послал офицера самым вульгарным образом. За что получил грубый ответ. Незамедлительный, мощный, как восьмицилиндровый двигатель, удар ботинком по печени. Внутри будто шарахнули из гаубицы, залив все болезненной вспышкой боли. Этот странный диалог продолжался. Били по почкам, в солнечное сплетение, так что он чуть не задохнулся. Ставки повысили и били уже по лицу. Нос сдался первым, мерзко хрустнув где-то внутри. Кровь струилась по лицу и стекала внутри по горлу, приходилось дышать ртом, прямо как собака. Крис же напрягал весь свой словарный запас, используя все возможные ругательные существительные по отношению к офицеру.

Ставки пробили потолок, и в ход пошла холодная, острая сталь ножа. Лезвие жадно впилось в левое предплечье, пробив мясо, нервное окончание и вгрызлось в кость. Вместе с кровью из Криса изливался крик. Один чурбан держал его, второй, с садистским усердием на лице, орудовал ножом. Лезвие скребло по кости! Всю вялость смыло потоком густой крови и адреналина, он беспомощно дёргался, чем усугублял ситуацию. Все тело тряслось от шока. Это омерзительное поскребывание, чуть приглушённое бульканьем крови дрожью вибрировало в нем. Ощущение было такое, что скребут не только в руке, но и в черепе. Изнутри. То же провернули со второй рукой, но тут он ничего не помнил, вырубившись от кровопотери.

Пробуждение было не из приятных. Он чувствовал, что уже в сознании. Смутно, но чувствовал. Как будто занырнул глубоко в холодное озеро ночью и медленно всплываешь. Глаза он открыл через очень долгое время, когда нечто горячее нестерпимо кололо его закрытые веки. Крис был подвешен на перекладине из бамбука за изувеченные руки, которые перестали кровоточить и были перевязаны. Руки ныли и дрожали от ногтей до плеч, причиняя тупую, постоянную боль. Дизентерия вернулась к своему развлечению, муча морпеха слабостью, ознобом и высоченной температурой, лишая того каких либо признаков умственной активности. Поняв, что ничего интересного не происходит, Крис провалился обратно в беспамятство и единственное, что смогло снова открыть его налитые свинцом веки – ведро ледяной воды, выплеснутое на измученное тело. Слабость позволила Крису лишь медленно поднять голову. Только сейчас он заметил, что не различает цвет окружения. Как будто какой-то криворукий расплескал по всюду серую краску. Серость плыла перед глазами, как рябь на спокойном озере или как на тв-экране с помехами.

Перед перекладиной на колени поставили Стивена и троих морпехов. Руки заведены за спины и туго связаны. Коротышка с двумя чурбанами тоже был здесь. Тот сукин сын, который резал Криса, тем же ножом перерезал верёвку и морпех шлепнулся на траву с полным отсутствием сил. Двое чурбанов быстренько поставили и его на колени, Крис и не сопротивлялся. В дрожащую от холода, болезни и серьезного ранения ветку, которая раньше была рукой, вложили его личный «браунинг». Ветки заныли сильнее, бинты засочились свежей кровью.