Читая другое место повести, мы словно присутствуем при встрече Пушкина с захаровскими крестьянами в его приезд 1830 года:
«Я был тронут до глубины сердца, увидя знакомые и незнакомые лица - и дружески со всеми ими целуясь: мои потешные мальчишки были уже мужиками, а сидевшие некогда для посылок девчонки замужними бабами. Мужчины плакали. Женщинам говорил я без церемоний: «Как ты постарела», - и мне отвечали с чувством: «Как вы-то, батюшка, подурнели».
Один из исследователей справедливо утверждает, что такая теплая встреча Пушкина с дворней могла быть только в Захарово. В другой повести того же 1830 года - «Барышне-крестьянке» Пушкин не случайно упоминает «захарьевских» и «хлупинских» мужиков. Деревня Хлюпино соседствует с Захаровом.
Помимо «сентиментального» путешествия, была еще и творческая, деловая причина для посещения сельца. Он, несомненно, заезжал в Большие Вяземы, да и не мог их миновать, ибо они находились на проезжей дороге. Поэт был полон мыслей о написанной им за несколько лет до этого трагедии «Борис Годунов». Как раз в 1830 году он добился разрешения цензуры на печатание этого произведения. Между тем у него зрел уже новый замысел, связанный с эпохой «смутного времени», о чем свидетельствует его письмо к Н. Н. Раевскому. Ему снова захотелось увидеть и Большие Вяземы - своеобразный памятник эпохи Бориса Годунова и Лжедмитрия.
Он снова в этих местах! Пройдем же и мы тропой Пушкина. Вдоль хвойного леса пролегает позади Захарова старая можайская дорога. Вон те кряжистые сосны-великаны помнят порывистый бег коней, нетерпеливо погоняемых невысоким смуглым человеком. Он промелькнул и скрылся навсегда.
Подойдем же к скромному памятнику близ школы и, обнажив головы, прочитаем о том, что шесть лет своей великой жизни Александр Сергеевич Пушкин провел здесь. Священен этот русский уголок!
«Колонн коринфских мягкий полукруг»
Совсем рядом со станцией Звенигород есть дворец редкой красоты. Если внимательно всмотреться в него, то он, может быть, и уступает по великолепию Архангельскому или Останкину. Однако вам вряд ли удастся оглядеть его изолированно от окружающего ландшафта, а в связи архитектурного образа усадьбы с пейзажем и заключается неповторимая прелесть Введенского.
Белоснежный дом с тремя торжественными колоннами коринфского ордена стоит на горе весь в зелени. Где-то внизу голубеет лента Москвы-реки. Чудесно просматриваются дали - золотые купола п причудливые сооружения звенигородских памятников.
Но, пожалуй, еще лучше рассматривать Введенское снизу, с дороги. Оно предстанет во всей свежести белокаменного чуда, легкое и стройное, на последней из земляных террас, поднимающихся по широкой просеке мимо деревьев… Нет, поднимитесь наверх. Посмотрите на дом через буйную зелень! И еще раз приезжайте сюда осенью, когда бушует пожар багряных, розовых, алых красок и сквозь пламя проглядывает опять белокрылое великолепие. И вид на заречные дали - на десятки километров…
Мои друзья, с которыми я обычно совершаю свои путешествия и походы по Подмосковью, не раз спрашивали меня - кто этот волшебник зодчий, поставивший здесь дворец? Я ничего не мог ответить до недавнего времени, так как никакие справочники, никакие поиски тут не помогали: документации не находилось. И это было удивительно, потому что уж о таком-то выдающемся сооружении, казалось бы, где-то, что-то должно быть написано.
И вот несколько лет назад имя архитектора было найдено. Им оказался Николай Александрович Львов (1751 - 1803), человек на редкость разносторонних дарований. Поэт, художник, историк, он был близким другом Державина и его родственником. Тонкие одухотворенные черты Львова запечатлены на известном овальном портрете работы живописца Левицкого.
По натуре Львов был страстным изыскателем. Еще в те времена, когда между Москвой и Петербургом сплошной стеной шумели леса, он, как бы предвидя их истребление, горячо ратовал за другой вид топлива и взялся руководить добычей и доставкой каменного угля в столицу, а также торфоразработками под Москвой. Он предложил строить дома не из дерева, а сбивать их из земли. Придумал новую систему отопления, при которой воздух нагревался и одновременно проветривал жилье. Незадолго перед смертью он опробовал кавказские минеральные воды и представил проект водолечебницы.
Львов издал прекрасный сборник записанных им «Народных русских песен с их голосами». Прославился он и изданием русских летописей: известна так называемая «Львовская летопись».
Каким же образом выяснилось, что строил Введенское именно Львов? Советский исследователь архитектуры Н. И. Никулина обнаружила неизвестное ранее письмо Львова. Оно адресовано П. В. Лопухину, тогдашнему владельцу усадьбы.
«Введенское ваше таково, - писал ему Львов, - что я замерз было на возвышении, где вы дом строить назначаете, от удовольствия, смотря на окрестность, и 24 градуса мороза насилу победили мое любопытство. Каково же должно быть летом? Приложа, как говорят, руки к делу, место сие выйдет, мало есть ли сказать, лучшее из подмосковных. Натура в нем все сделала, но оставила еще и для художества урок изрядный. Все это проверил я на месте, нанес на план и теперь делаю расположение всей усадьбы вообще».
Таким образом, даже зимой, когда все было занесено сугробами, чуткий зодчий почувствовал необыкновенную прелесть пейзажа, окружающего это место… А весной, убедившись, что не ошибся в своей оценке, он приступил к сооружению дома. И устремил весь незаурядный талант на создание единого ансамбля.
Как знать: быть может, вот здесь, на этом пригорке и сочинил Львов одно из лучших своих стихотворений, навеянных народными песнями:
«Как бывало ты в темной осени,
Красно солнышко, побежишь от нас,
По тебе мы все сокрушаемся,
Тужим, плачем по лучам твоим.
А теперь беги, солнце красное,
На четыре на все стороны;
Мы без скуки все рады ждать тебя
До самой весны, до зеленыя».
На этот раз, при постройке дома в Введенском, он уже не пожалел дерева. И вот что удивительно. Когда через сто лет, в конце XIX века, деревянное здание, построенное Львовым, сносили, то новое выстроили из белого камня абсолютно в тех же формах и пропорциях. Значит, так хорош был деревянный дом!
Усадьбу Введенское называли зеркалом души русского быта. Уцелел не только господский дом, но и службы, церковь, флигеля, оранжерея, парк и старые березы подъездной аллеи, словом, весь ансамбль.
«Внутренний двор, - пишет исследователь усадьбы С. Боровкова, - представлял луговину с полевыми цветами, с копнами сена во время сенокоса. И этот обширный двор, и само расположение жилых строений полукругом, с господскими покоями в центре и расходящимися по обе стороны от них другими строениями, - все очень характерно для усадебной постройки».
В 1880-х годах усадьба принадлежала фабриканту Якунчикову, одному из строителей здания Московской консерватории, и в Введенском жила его дочь, художница Мария Васильевна Якунчикова. Пленившись красотой усадьбы, Якунчикова тут написала ряд полотен и в их числе находящуюся в Третьяковской галерее картину «Из окна старого дома». Небольшое по размерам произведение это висит на первом этаже среди работ группы живописцев «Мир искусства». Легкая, звонкая по краскам, передающая обаяние здешней природы, картина запечатлела знакомую нам колоннаду, все тот же «колонн коринфских мягкий полукруг». Марию Якунчикову, близко связанную с семьей художника Поленова, называли «певцом Звенигородского уезда, поэтом русских лесных лужаек и деревенского крылечка».
У Якунчиковых во Введенском бывал другой живописец из группы «Мир искусства» - Виктор Эльпидифорович Борисов-Мусатов, тоже написавший здесь несколько легких по краскам, воздушных и, как всегда, элегических, немного грустных картин. Тихо проходят по его полотнам призраки былого, как бы тени тех, кто шил в этих покоях, бродил по аллеям парка еще в XVIII столетии. На мотив одного из его полотен Андрей Белый написал стихотворение:
«Любезная сердцу картина!
Вся в белых, сквозных кружевах
Мечтает под звук клавесина.
Горят в золотистых лучах
Под вешнею лаской фортуны
И хмелью обвитый карниз,
И стены. Прекрасный и юный,
Пред нею склонился маркиз.
В привычно заученной роли,
В волнисто седом парике,
В лазурно-атласном камзоле,
С малиновой розой в руке».
В середине 1880-х годов Введенское приобрел граф С. Д. Шереметев, внук крепостной актрисы Прасковьи Ковалевой-Жемчуговой (Параши). Одновременно он владел Останкином, Кусковом, Остафьевом. С. Д. Шереметев - автор ценных монографий о некоторых подмосковных усадьбах, и книги эти - ныне большая библиографическая редкость. Шереметев оставил Введенское в качестве приданого за своей дочерью, вышедшей замуж за графа Гудовича.
После революции, как и во многих подмосковных усадебных домах, здесь располагался одно время детский дом. Страна не жалела ни сил, ни средств, чтобы вырастить детей, оставшихся сиротами. Интересно, что при этом детском доме существовали учебные художественные мастерские, над которыми шефствовало Строгановское училище. Совхоз, совпартшкола и, начиная с 1933 года по сей день, - санаторий - таковы хозяева Введенского последних десятилетий. Нужно ли говорить о том, как вольготно здесь отдыхать!
Няня композитора Танеева
В один из солнечных летних дней москвич Павел Федорович Колесов прогуливался под Звенигородом в окрестностях Саввино-Сторожевского монастыря. Он спустился под гору, минут пятнадцать шел лесом и, перейдя через шаткий мостик, очутился в какой-то деревушке.
Деревушка необычайно понравилась ему своим местоположением. Тихая, опрятная, немноголюдная, с цветами в каждом палисаднике, она лежала будто бы на дне гигантской природной чаши, края которой составляли с трех сторон лесистые горы, а с четвертой - высокая насыпь железной дороги-одноколейки. Колесов решил поселиться здесь на лето.
Деревушка называлась Дютьково. Колесов узнал, что в ней девять последних лет жизни провел композитор Сергей Иванович Танеев, здесь и умер в 1915 году. И под впечатлением тихой и ясной, величавой природы создал он немало своих музыкальных произведений. Навещали его в Дютькове друзья, ученики и сослуживцы по Московской консерватории, а несложное хозяйство вела няня Пелагея Васильевна Чижова. Когда же она в 1910 году умерла, Танеев посвятил ее памяти четыре романса на слова своего любимого поэта Якова Полонского.
Колесов узнал также, что в Дютькове бывал и писал Левитан. Как говорило предание, именно вблизи Дютькова и находится знаменитое «окно Левитана» - панорама, которую особенно любил изображать художник.
Ну, а то, что в Звенигороде начал Чехов врачебную деятельность, об этом Колесов знал давно из книг и статей о Подмосковье. Можно предположить, что Антон Павлович во время прогулок или врачебных поездок заглядывал и сюда.
Так постепенно вынашивалась у Павла Федоровича идея создания народного музея Танеева - Чехова - Левитана.
Колесов - большой любитель и знаток изобразительного искусства, один из виднейших московских собирателей художественной репродукции. Ему стало ясно, что он может собрать и развернуть интересную и значительную по содержанию выставку о жизни и творчестве трех выдающихся деятелей русской культуры. Прежде всего музей должен отобразить дютьковский период С. И. Танеева.
Из года в год снимая дачу в Дютькове, Колесов начал подыскивать помещение для музея. Дом, в котором жил и скончался Сергей Иванович Танеев, сохранился.
Вряд ли нужно здесь подробно рассказывать о том, сколько неистощимой энергии затратил Павел Федорович, чтобы получить помещение, раздобыть интересные экспонаты, наконец, добиться разрешения открыть музей. 12 августа 1962 года музей открылся. Колесов стал его единственным сотрудником, не считая другого бескорыстного энтузиаста, жителя Дютькова и сторожа музея - Владимира Дмитриевича Харитонова.
В течение семи лет почти ежедневно проводит Колесов по пять-шесть лекций-экскурсий. Иногда по нескольку раз в день приходится ему ходить в музей Саввино-Сторожевского монастыря да и в Звенигород. В Дютьково хорошо идти от монастыря под гору. Возвращаться, преодолевая крутую «гору слез», несколько труднее. А если прошел дождь и глинистую дорогу развезло, нужно и вовсе терпение. Впрочем, не огорчайтесь. Бесконечным усилиям Колесова обязано существование здесь хорошей проезжей дороги.
Перед входом в этот музей (внешне ничем не примечательный вместительный деревенский дом с террасой) стоит гипсовый бюст С. И. Танеева. Выполнен он одним из многочисленных друзей музея скульптором-любителем А. Блажковым. Ему удалось на высоком профессиональном уровне передать творчески сосредоточенное лицо композитора с длинной окладистой бородой. Хорошо воспроизведен автограф.
Но вот мы входим в музей, и нас охватывает особая волнующая атмосфера, атмосфера любовно собранных воедино вещей. И не только фотографий и художественных репродукций.
Организатору музея удалось найти и выставить даже врачебные инструменты отца композитора. А вот подлинные афиши концертных выступлений Танеева.
Имя его, как окончившего с отличием Московскую консерваторию, выбито самым первым на мраморной доске среди особо отличившихся выпускников. Он восхищал Чайковского, братьев Рубинштейнов и многих других своим исполнительским мастерством. С концертами Танеев объездил почти всю Россию и Европу, и эта мало известная широкому зрителю страничка воспринимается здесь с приятной неожиданностью.
Приводятся слова А. В. Луначарского: «Революцию 1905 года Танеев приветствовал с радостью». Подлинный демократизм русского композитора выступает во многих волнующих документах и предметах экспозиции. Особенно трогательное впечатление оставляет образ танеевской няни, Пелагеи Васильевны Чижовой. С фотографий на нас смотрит как бы пушкинская Арина Родионовна. Внешне строг образ этой немало пережившей крестьянской женщины, но сколько задушевности светится в ней! Из рассказа директора музея мы узнаем, какая трогательная дружба связывала Танеева с ней, как пестовала няня Сергея Ивановича. Своим долгом она считала посещать концерты танеевской музыки. Однажды она пошла на концерт, где в первом отделении должна была исполняться музыка ее обожаемого Сереженьки. Прослушав первое отделение, Пелагея Васильевна с глубоким удовлетворением ушла домой, и на вопрос, как ей понравилась музыка, призналась, что очень. Но тут выяснилось, что слушала она музыку другого композитора, так как программу изменили. Пелагея Васильевна страшно огорчилась и долго не могла успокоиться. В другой раз она как-то сказала:
- Вы бы, Сергей Иванович, снова концерт дали, а то лавровый лист кончается.
Оказалось, что лавровые венки, присуждаемые Танееву, она сушила, а листья щедро раздавала знакомым для супов.
Посетители музея могут ознакомиться с циклом трогательных романсов Танеева, посвященных памяти няни.
Много можно было бы рассказать об экспонатах этого скромного музея, собранного заботливой рукой П. Ф. Колесова. Здесь немало интересных и редких материалов, связанных с именами Чехова и Левитана, вообще со Звенигородом и его окрестностями. В старых открытках перед нами предстает дореволюционный город. Саввино-Сторожевский монастырь, гостиница при нем. Рядом приводятся слова Шаляпина о том, с каким упоением звонил он на монастырской колокольне - обитель была очень популярна, и немало выдающихся русских деятелей культуры посещало ее.
Среди чеховских материалов любопытство вызывают рисунки талантливого, рано умершего брата Антона Павловича - Николая. Через него и произошло знакомство Чехова с Левитаном.
Репродукции с картин Исаака Левитана показывают уникальную красоту Звенигорода и окрестностей Дютькова. Большая заслуга П. Ф. Колесова в том, что он экспонирует и подлинные, малоизвестные творения художника. Настоящей сенсацией для любителей живописи явилась, например, выставка из коллекции известного собирателя С. П. Жмурко, которая демонстрировалась здесь в течение нескольких месяцев. Зрители впервые да, наверное, и единственный раз в своей жизни познакомились здесь с совершенно незнакомыми им творениями великого мастера кисти. У музея множество друзей, постоянных посетителей - людей самых разных профессий и возрастов.
По временам тут царит танеевская музыка, сказочно оживляющая все вокруг. В дни танеевских юбилеев, а зачастую и в обычные дни, в садике перед домом даются концерты квартета имени Танеева при Московской государственной консерватории в составе М. Кузаняна, Л. Тополева, А. Лаписова, В. Морюшина.
Наконец, исполнилась и еще одна мечта П. Ф. Колесова. Рядом с музеем построено по его инициативе вместительное здание концертного зала. Отдыхающие в звенигородских здравницах и гости из других городов и сел, жители ближних и дальних деревень будут иметь возможность оценить музыку все еще незаслуженно малоизвестного композитора. В гармоничном творчестве его раскрывается светлый и высокий мир мыслей и чувств. Если и сейчас музей в Дютькове играет большую роль в приобщении людей к художественной культуре, то теперь его значение во многом возрастает.
Дом в травах
Я никогда не видал в Подмосковье такого изобилия высоких густых трав и полевых цветов, как вдоль железной дороги Голицыно - Звенигород. Иногда из темного сказочного царства елей навстречу поезду покажутся на невидимых глазу тропах грибники с лукошками, исчезнут в мире зелени, и снова безлюдье… И снова власть трав и огромных, почти как подсолнухи, ромашек с басовитым гудением шмелей, непрестанным стрекотанием кузнечиков.
Выхожу на станции Звенигород и через поля и леса по знакомой дорожке иду в деревню Дунино, где семь последних лет жизни провел писатель Михаил Михайлович Пришвин.
Его дом, утопающий в зелени, стоит на пригорке. С круглой террасы открывается широкая панорама реки и ласковые заречные дали. «Из этой белокаменной лоджии, как римский патриций, озираю я свои владения», - шутил писатель. Его взор прежде всего обращался к вечно живым водам Москвы-реки. Беспрестанное движение это было радостью для старого писателя, он давно мечтал поселиться на берегу вот такой простодушной веселой речки, да все не приходилось.
Снова вхожу в дом, в сущности, ничем не отличающийся от соседних деревенских домов (разве только круглым балконом), и меня сразу охватывает удивительная атмосфера особого уюта. Не того уюта роскоши или сытой домовитости, которую встречаешь в иных жилых покоях, а уюта жилья простого труженика да, кроме того, и охотника: на стене висят верные спутники его жизни - ружье и заплечный мешок.
Человек, переселяясь в новое жилище, берет с собой вещи, так или иначе связанные с его прежней жизнью. И здесь стоят старые, как будто ничем не примечательные стулья и кресла, рабочий стол. Хозяин не любил расставаться с этими старинными вещами. Но не эта видавшая виды мебель, состарившаяся вместе с их владельцем, привлечет внимание туриста, не аккуратные, заготовленные для работы стопы бумаги на столе, создающие впечатление: только что человек сидел в кресле и писал… Взор впервые попавшего сюда невольно ищет предметы необычные и скоро находит их.
Почему здесь, среди семейных фотографий, - три, изображающие суровые горные хребты, озеро, побережье? На такой вопрос Вера Дмитриевна, вдова писателя, кратко ответит вам, что это мыс Пришвина на Курильских островах, озеро Пришвина там же, на Курилах, и пик Пришвина в районе Кавказского заповедника. И вас невольно охватит волнение при мысли о том, как должен быть счастлив человек, еще при жизни своей удостоившийся столь высокой чести современников, что его именем называют вершины гор.
Снова увидев эти фото, я невольно вспоминаю рассказ о Пришвине-путешественнике писателя Владимира Лядина, тоже немало поездившего в свое время по градам п весям нашей страны и за рубежом: