Помоги проекту - поделись книгой:
Алексей Смирнов
Мир растений
Книга 3
В первой книге «Мира растений» (автор задумал написать три такие книги) рассказывается о 27 порядках цветковых растений из класса двудольных: о магнолиецветных и близких к ним, розоцветных и бобовоцветных, мальвоцветных и молочаецветных, рутоцветных и гераниецветных, аралиецветных, миртоцветных, чаецветных и некоторых других, гвоздикоцветных и гречихоцветных, буковоцветных и близких к ним, протейноцветных и лохоцветных.
Вторая книга тоже посвящена цветковым растениям. Из класса двудольных растений здесь рассказывается о санталоцветных, верескоцветных, трубкоцветных и некоторых других, астроцветных и близких к ним.
Из однодольных — о водокрасоцветных и рдестоцветных, лилиецветных и близких к ним, осокоцветных и ситникоцветных, злакоцветных, пальмовых и их сородичах.
В третьей книге говорится о голосеменных, папоротниковидных, хвощевидных, плауновидных, моховидных, грибах, водорослях, лишайниках.
Художник А. Колли
От автора
Двадцатый век — время больших перемен. Что ни день, то новые проблемы. У ботаников три — особенно жгучие. Первая — хвойные леса, вторая — грибы, третья — водоросли.
«Растерять эти остатки, — говорил о хвойных деревьях академик И. Бородин, — было бы преступлением. Это такие же уникумы, как картины, например, Рафаэля. Уничтожить их легко, но воссоздать — нет возможности».
Казалось бы, какие основания для беспокойства? Почти все внимание лесоводов хвойным. Они дают отличную древесину: легкую, стройную, прочную. Их много рубят, но немало и восстанавливают: сажают, сеют. Даже на отвалах рудников и шахт. Но как быть, если в некоторых странах воздух так загрязнен, что гибель хвойных лесов принимает характер национального бедствия? Как быть, если в Скандинавии льют «кислые дожди» и хвойные леса теряют прирост?
Советские экологи досконально изучили сибирский кедр, его жизнь и связи с животными. А что мы знаем о других ореховых соснах, о хвойных деревьях южного полушария, о знаменитых араукариях? Кто ест их семена? Кто разносит? Сведений почти нет.
С грибами тоже не все ясно. Польза от них огромная. Стоит хотя бы пенициллин вспомнить. Или модные в наше время ферменты. Но и вред немал. Сметены кофейные плантации с острова Шри Ланка. Исчезли навсегда каштановые леса Северной Америки. По Евразии расползается голландская болезнь ильмов.
То тут, то там слышно о вспышках грибных инфекций. Появился пугающий термин «споровое загрязнение» атмосферы. На границах государств приходится выставлять погранзаставы против грибов. Грибы вторгаются в дома, провоцируют астму.
А что о грибах известно? Даже неясно, что они за существа. Пока мы считаем их растениями. Но есть у них нечто и от животных — гликоген, хитин… Поговаривают, не выделить ли их в отдельное, четвертое царство природы?
Выращивать грибы и то не всегда умеем. Шампиньоны можем. А рыжики и грузди? Пока не поддаются. В отчаянии какой-то зарубежный миколог предложил использовать просто нити грибницы и есть их.
Немало хлопот и с водорослями. Неожиданно зацветают водохранилища, озера, тихие реки. Задыхается и гибнет рыба. Тухнет вода. Под угрозой турбины ГЭС. Даже кино всполошилось: «Синие наступают» (это о сине-зеленых водорослях). Беда цветения поправима. Хуже другое. Мировой океан грозит превратиться в грандиозную помойку. Нефть, стиральные порошки, ртуть. Чего только не льют1 Уцелеют ли водоросли, дающие кислород, кормящие рыбу и делающие саму воду живой и чистой?
Наука о водорослях — альгология — была до последних лет на правах падчерицы у ботаники. В лучшем случае альгологию рассматривали как хобби. Наконец она приобрела права гражданства. Информация пошла потоком. Однако наверстать упущенное не так-то просто. Что, например, известно о взаимосвязях водорослей и животных в царстве Нептуна? Когда-то Ч. Дарвин был поражен: сколько живых существ связало свою жизнь с водорослями! Об этой связи с тех пор мало что узнали. А пора бы.
Итак, проблем непочатый край. Нужно спешить решать их, пока еще есть время. К счастью для человечества, появилась новая наука, которая взялась за это дело, — экология. Когда-то великий К. Линней, влюбленный в систематику, подтрунивал над первыми экологами, называл их верхоглядами, считал людьми поверхностными и несерьезными.
Эколог должен быть одновременно и ботаником, и зоологом, и географом, знать, как бьется пульс Солнца и когда осаждаются на листьях капельки росы. А разве можно знать все?
В древности, конечно, знали. Были тогда ученые-энциклопедисты, потому что сами знания были скудны. Эра энциклопедистов давно прошла. Теперь каждый специалист работает в своей узкой отрасли знания. Иначе нельзя: науки углубились, их численность возросла.
Итак, замкнутый круг? Чем больше знаний, тем труднее их обобщать? Вовсе нет. Знания человечества выросли, зато теперь у нас есть ЭВМ, реферативные журналы и многое другое, чего не было у древних. Есть у нашего века и свои энциклопедисты. Это экологи. А наш век — век экологии.
Именно экологам я обязан теми сведениями, которые сложились в эту книгу. Упомяну работы А. Воронова, И. Серебрякова, Т. Серебряковой, Т. Работнова, О. Агаханянца, Н. Пьявченко, В. Смагина, Л. Гарибовой, Б. Василькова, В. Тимофеева и многих, многих других. Постоянным консультантом моим был шеститомник «Жизнь растений» (2—4-й тома). Из зарубежных изданий очень помогли журналы «Эколоджи», «Джорнел оф эколоджи», «Бриолоджист». А больше всего я обязан реферативным журналам «Биология» и «География».
В этой книге сохраняется принятая ранее последовательность расположения материала: от высших растений к низшим. Внутри глав порядок изложения иной — от более примитивных к высокоорганизованным. Для удобства подачи материала этот порядок выдержан не во всех главах.
ГОЛОСЕМЕННЫЕ
Саговники в поле и в неволе
Саговники вечно путают с пальмами. Верно, очень похожи. Прямой, колонновидный ствол. Розетка перистых листьев на верхушке. У многих заметны остатки черешков на стебле. Чем не пальма? Но пальмы дают цветки и плоды. У саговников ни того, ни другого. Только яркие крупные шишки, красные, оранжевые, по виду как ананас. Есть преогромные, в полцентнера весом. Самые крупные среди голосеменных. Название саговников тоже напоминает о пальме. О саговой пальме, которая дает крупу саго, прозрачную, как икра. Саговники тоже дают саго, только плохое. Его едят, когда больше есть нечего.
Было бы полбеды, если бы дело ограничивалось сходством с пальмами. Путают и с папоротниками, а внутри семейства саговниковых один вид с другим.
Африканские ботаники обнаружили в нагорной степи вельде папоротник. Он рос вровень с травой и выбрасывал розеткой два-три листа. Нарекли ломарией. Каков же был конфуз, когда в основании розетки однажды обнаружили яркую сочную шишку! Пришлось срочно переименовывать и переводить в группу саговников. Ломария стала стангерией. Ей присвоили эпитет «поразительная».
На первых порах ботаники работали (кое-где работают и сейчас!) с саговниками в ботанических садах. То ли нет возможности выбраться в природу, то ли просто недосуг. С другими растениями большой беды в этом, может, и нет, но только не с саговниками.
Что из этого вышло? Множество ошибок. Один из самых крупных представителей почтенного семейства назвали микроцикасом. А все потому, что описали не в родной стихии, на островке Пинар-дель-Рио, возле Кубы, а в неволе. Вероятно, при пересадке он задержался в росте. У саговников это бывает. Вдруг перестанут расти и прозябают так многие годы.
На Кубе микроцикас так могуч, что на него можно взбираться, как на сосну. Ствол у него в 10 метров высотой! А уж если кому подошло бы слово «микро», то замии карликовой с Кубы. Ее почти от земли не видно. Стволик размером в два сантиметра, и тот весь в земле. Торчат только шишки-стробилы. Да и те не крупнее еловых.
Самый видный знаток саговников, чикагский ботаник Ч. Чемберлен, сокрушался, что исследователи совсем не изучают саговники в природе. Особенно он обрушивал свой гнев на К. Шлитцера. Тот написал большую книгу о саговниках. Сам их в природе не видел. Вот почему до сих пор саговники остаются племенем, которое человечеству известно меньше других растений.
Профессор Чемберлен рассказывал случай, который произошел с ним в ботаническом саду города Мельбурна в Австралии. Он увидел там африканский саговник из рода энцефаляртос. На растении не было этикетки. Пожурил директора: «Что за непорядок? Почему растение безымянное?»
Немного замявшись, директор ответил, что ситуация с этим растением весьма неопределенная. 50 лет назад его описал известный австралийский ботаник Ф. Мюллер и повесил этикетку. Энцефаляртос был тогда совсем молодым (хотя молодым считается и столетний!) и с тех пор так изменился, что описание Мюллера уже не соответствовало современному облику растения. Переименовать? А вдруг снова начнутся перемены? И директор решил выждать. Этикетку снял намеренно, во избежание недоразумений.
Однако и перемены во внешности — это еще не все, на что способны саговники. Они двудомны и могут менять пол, если стрясется какая-нибудь беда, чем доставляют немало хлопот своим владельцам и окружающим.
Мужские особи отвратительно пахнут. Их стараются не сажать, но это не всегда помогает. В Майами, в штате Флорида, обладательница одного саговника увидела, что растение накренилось после урагана. Решила вырубить. Несколько раз ударила топором, а потом передумала. Точно в отместку искалеченное существо сменило пол, стало мужским и начало распространять вокруг дурной запах. Хозяйка обратилась в местную газету с просьбой объяснить странное поведение деревца, хотя втайне догадывалась, что виновата сама. Газета подтвердила ее предположения.
В тот же штат Флорида завезли саговник — цикас ложный. По недосмотру один экземпляр оказался мужским. 60 лет подряд напоминал он о себе надоедливым запахом. В 1962 году грянул особенно сильный заморозок. Пришелец едва не погиб. Оправившись, превратился в существо противоположного пола. Впервые дал семена. Вонь, конечно, сразу же исчезла. Садоводы до сих пор вспоминают случай, когда взрослый цикас распилили сверху донизу, как бревно, чтобы сделать из одного два. Обе половинки прижились, но оказались разнополыми. Одна — мужской, другая — женской.
Помимо запаха, саговники создают кое-кому неудобства своими листьями и семенами. Те и другие ядовиты.
В Австралии часты лесные пожары. Все выгорает. Саговники остаются, и их яркая зелень привлекает животных. Еще больше влекут семена: яркие, сочные, сладкие. Бывают крупные, как яблоки. Под наружным мясистым слоем таится твердая «косточка». Сладкая мякоть не ядовита. Косточка содержит сильный яд. Овцы не разбирают, где мякоть и где косточка. Едят все подряд. Гибнут, если недоглядеть. Коров ждет та же участь.
Обозленные скотоводы сначала огораживали пастбища поскотинами, а потом столь хлопотное дело им, видно, надоело, и они решили уничтожать неугодные им растения. Подрубают ствол, делают инъекцию мышьяка в мягкую крахмалистую сердцевину или наливают туда керосин. Результат один: саговник засыхает.
Гибнут пальмоподобные деревца не только в Австралии, и в Индии, и в Мексике, и по всему тропическому поясу. От распашки земель и от разных других дел человеческих. Впрочем, начали угасать еще до того, как человек проявил свою энергию.
Считается, что процветало это племя во времена мезозоя, более ста миллионов лет назад. Не было тогда группы наземных растений более могущественной. Их семена и сейчас находят в желудках ископаемых рептилий. С тех пор ряды саговников оскудели. Жалкими островками уцелели они в разных точках Земли: кто в Австралии, кто в Мексике, Южной Африке, Южной Японии… Везде свои виды и роды. Общих нет.
Нельзя сказать, конечно, что саговники не приспособлены к современным условиям на земле. Нет, они достаточно живучи. Самые крупные из них страдают от ураганов. Но не гибнут, а лишь наклоняются и в такой позе как бы застывают. Стоит стволу согнуться, как свинцовой тяжести древесина начинает клонить его к земле еще больше. Поэтому большая часть высоких саговников наклонена то сильно, то слабо. Очередной ураган довольно легко вываливает деревце, однако оно не гибнет. Дает поросль, и вместо одного ствола вырастает целая группа.
А что за семена у саговников! Уже по яркой окраске можно сразу понять, что они рассчитаны на соблазн птиц или другого зверья. Овцы не в счет. Саговники для них в диковинку. Никакого опыта по обращению с ними не накопили. Другое дело — местные птицы и грызуны. В Африке, по крайней мере, и те и другие стараются, как могут, растаскивая косточки по окрестностям. При этом не гибнут и не болеют. Глотают и мякоть и косточку. Но не разгрызают ее, как глупые овцы. Косточки с пометом рассеивают по окрестностям, и появляются дружные всходы.
Самые главные потребители, однако, не птицы и не грызуны, а обезьяны. В особенности павианы. Иногда так усердствуют, что для продолжения саговникового племени ничего не остается. Предвижу возражения: ведь если павианы больше других растаскивают семена, значит, они и есть первейшие распространители косточек, благодетели-сеятели? На самом деле ситуация совершенно иная. Уже знакомый нам чикагский профессор Ч. Чемберлен, приехав в Африку, долго искал шишки энцефаляртосов и никак не мог найти. Оказалось, их растаскивают павианы. Куда девают косточки, неясно. Видимо, туалеты у них в таком месте, где косточки не могут прорасти. Но, что еще хуже, обезьяны выдергивают уже появившиеся на свет молодые сеянцы.
Как же уцелели энцефаляртосы, имея таких прожорливых соседей? За это нужно благодарить леопардов. Пятнистые хищники контролировали обезьянье население и тем самым спасали энцефаляртосы от поголовного уничтожения. Так было всегда или по крайней мере многие века и тысячелетия.
Настал XX век. Теснимые стадами скота, леопарды лишились многих своих владений. Стало голодно, и леопарды начали нападать на коров и овец. Скотоводы ответили пулями. Как на грех вошли в моду шкуры леопардов, и к скотоводам присоединились браконьеры. Объединенными усилиями стали сживать пятнистых кошек со света. Число леопардов быстро пошло на убыль, и саговники стали встречаться тоже все реже и реже, потому что возросло число павианов. Сейчас вроде бы опомнились и хотят оставить леопардов в покое. Что из этого выйдет и как скажется на павианах и саговниках, покажет будущее.
Однако уже сейчас некоторые виды пальмоподобных деревцев на грани гибели. Недавно журнал «Дикая природа Африки» поместил фотографию энцефаляртоса ужасного с огромной малиновой шишкой. Подпись гласит: «Кандидат на вымирание». Почему исчезает? Журнал не пояснил. Ведь семена-то есть! Может быть, исчезли их разносчики? О них так мало известно!
Сведения, которыми мы располагаем, взяты со слов путешественников прошлого века. Кое-что добавил профессор Чемберлен, но ведь и его книга вышла в… 1919 году!
Дикие саговники Америки — вообще белое пятно. Знаем только, что в Мексике местный представитель семейства — диоон съедобный — любимая пища медведей, пекари и обычных домашних свиней. Но как это сказывается на процветании самого диоона, неизвестно. Подозревают, что на тихоокеанских островах семена саговников транспортируют летучие лисицы.
Соблюдая истину, нужно сказать, что зверье оказывает помощь саговникам не во всех случаях жизни. Азиатские виды из рода цикас иногда расселяются с помощью «водного транспорта». В особенности те, что растут по крутым приморским склонам. Семена у этих саговников обычно крупные, овальные, длиной сантиметров до семи. Под жесткой оболочкой слой плавательной ткани. Она поддерживает семена на поверхности воды три месяца. За это время волны уносят их далеко. Поэтому и расселяются узкой полоской вдоль побережья. Бывает, однако, что вдруг окажутся вдали от берега, километров за сорок или шестьдесят, среди густого леса.
Английский ботаник Г. Ридли заинтересовался: как саговники туда попадают? Однажды он обнаружил заросли цикасов у подножия большой скалы в густом лесу. До моря было 58 километров. Вряд ли животные могли протащить косточки в такую даль через густой лес. Разговорился с местными жителями. Выяснилось, что в далеком прошлом море плескалось у скалы и предки современных жителей привязывали свои челны к камням.
Шли десятилетия. Потоки несли уйму ила и отлагали его на берегу. Берег отодвигался все дальше и дальше. Цикасы оставались там, где росли. Лес обступил и постепенно поглотил их. Очутившись в чаще, во тьме, цикасы потеряли способность давать семена. Ярких шишек на них никто больше не видел.
Но молодняк продолжал появляться. Он вырастал из особых выводковых почек, которые созревали между черешками листьев на стебле. Увы, далеко в стороны цикасы расселиться теперь не могли. Им нужна была помощь зверья, а животные, если и съедали почки, пользы принести не могли: ведь в почках нет твердых косточек, что в семенах. Так и остался островок цикасов у скалы — одинокий, затерянный среди леса.
Из всех саговников самый известный саговник поникающий. Особенно обилен он в Японии, на северных островках архипелага Рюкю. В голодные годы выручает островитян. Когда посевы гибнут от бурь, засух и наводнений, цикас снабжает их семенами. Он-то стихийных бедствий не боится. Семена мелют, подмешивают к другой пище (в чистом виде есть нельзя, можно отравиться!).
Однако добыча семян, операция в общем несложная, связана со смертельной опасностью. Они висят у основания листьев, как грозди фиников (у цикасов шишек нет). Крестьянин берет корзину и лезет. Стволик толст, но невысок. У редких вытягивается на 8 метров. Добравшись до вершины, крестьянин медлит, прежде чем сорвать семена. Среди них часто вьет гнездо ядовитая змея хабу. Она откладывает там яйца и защищает свое достояние, как и все ядовитые змеи. Не один смельчак поплатился жизнью за попытку взять орехи-семена из владений хабу. Поэтому японцы назвали островок Амами, особенно обильный цикасом, цикасовым адом.
К слову говоря, японцы подметили интересную зависимость. Чем больше на островах цикасов, тем меньше островитян, и наоборот. Известную роль в этом играет змея хабу. Однако, пожалуй, более важно другое: цикасы — жители беднейших почв и крутых склонов. Там, где много цикасов, огороды не разведешь. Японцы это учитывают и не особенно стремятся селиться на бесплодных островках. Одним цикасом сыт не будешь.
А теперь о чемпионах из мира саговников. Самым высоким из них, если верить учебникам, считается макрозамия из Австралии. Высота некоторых видов достигает 20 метров. Средняя высота стволов у этого почтенного семейства метра 2–3. В 1957 году официальный журнал королевского ботанического сада Кью в Лондоне назвал другой рекорд — 30 метров. Он принадлежит энцефаляртосу Бартера из Африки. Правда, высота — единственное, чем может похвалиться этот вид. Шишки у него самые обычные. По шишкам рекорд удерживают макрозамии. Длина — до 1 метра, вес — 40 килограммов. Хотя у энцефаляртоса кафрского еще тяжелее — 45 килограммов.
И наконец, возраст. Английский ботаник А. Хаксли называет 14 тысяч лет, но тут же оговаривается, что верить в столь астрономическую цифру очень опрометчиво. До него близкие цифры называли и другие. Начало всему положил случай в горах Тамбурин-Маунтинс в Австралии. В тех местах в тридцатые годы нашего века рос саговник из рода лепидозамия по имени Прадедушка Питер. В высоту Питер достигал 7,5 метра и считался очень древним. Какие-то вандалы срубили патриарха. Это событие так взволновало любителей природы, что посыпались воспоминания о жизни Прадедушки. Быль в них перемешивалась с вымыслом. Ссылались на покойного Чемберлена. Приводили его слова, якобы сказанные в 1936 году, о том, что Прадедушка прожил 15 тысяч лет. Упоминали о некоем Герберте, преподавателе из Квислендского университета, который побывал будто бы на месте гибели Питера и подтвердил, что тот был старейшим живым существом планеты.
Разобравшись во всех этих толках, лесовод Э. Меннинджер сделал вывод: все это басни. То ли Чемберлен решил подшутить над журналистами, то ли ему приписали слова, которых он не говорил. В книге чикагского профессора есть только одна цифра — 500 лет. Примерно так же оценивает предельный возраст саговников и австралийский знаток этого семейства Л. Джонсон. А самые крупные представители из австралийского рода макрозамия живут, кажется, всего 100 лет.
Никто не видел, как умирают секвойи
«Золотая лихорадка», вспыхнувшая в Калифорнии в 1848 году, привлекла массы бродячего люда. Через четыре года на рейде Сан-Франциско гнили сотни кораблей. Их команды бежали в окрестные леса за драгоценным металлом. Один из старателей, некий А. Дауд, отправился в горы, чтобы добыть мяса. Преследуя раненого гризли, старатель уперся в деревянную стену. Подняв голову, увидел, что это не стена, а ствол гигантского дерева. Вдесятеро более толстый, чем доводилось видеть раньше.
Забыв о гризли, Дауд бросился в лагерь, воображая, какой переполох вызовет его рассказ. Но никто не поверил. Тогда, выждав несколько дней, Дауд ворвался в лагерь с другой новостью: «Братцы, гризли с дом высотой!» Тут лагерь не выдержал. Все бросились за Даудом. Он привел их к гигантскому стволу: «Вот, ребята, мой гризли». И грубые, обросшие парни, далекие от сентиментальности, в немом восхищении застыли перед живым монументом.
О случившемся немедленно сообщили газеты Сан-Франциско. И Нью-Йорка. И Лондона. Апрельский день 1852 года вошел в историю как первая встреча белого человека с секвойей гигантской (индейцы знали ее и раньше).
Потом выяснилось, что Дауд не первооткрыватель. В 1833 году увидел секвойи путешественник 3. Леонард, пересекавший горы Сьерра-Невада с востока на запад. Правда, он встретил другую рощу — Марипоз, в 50 милях от Калаверской, которую обнаружил Дауд. Она находилась вблизи современного Йосемитского национального парка. Там росли такие же 100-метровые исполины, что и в Калаверской роще, и такой же неправдоподобной толщины. Леонард написал о них книжечку в 87 страниц. По иронии судьбы она осталась незамеченной. Обнаружили только в 1904 году!
Рощицы Дауда и Леонарда были первыми ласточками. Затем их стали открывать все чаще. К 1870 году число рощ достигло 72. Эта цифра удержалась до наших дней. Все рощи на западной покати Сьерра-Невады на высотах в полторы — две с половиной тысячи метров. Тянутся прерывистой полосой в 420 (418,3) километров. Самые крупные — в национальных парках «Секвойя» и «Королевский каньон». Почти все остальные тоже в национальных парках и в государственных лесах. Выкупить их у владельцев стоило немалых усилий и средств. Зато теперь нескончаемый поток туристов движется через заповедные рощи, и затраты давно окупились.
Самые крупные деревья получили собственные имена. И странно, что до сих пор нет единого мнения, какой же предельной высоты достигают гигантские секвойи. Грубо округляя цифры, можно было бы считать, что 100 метров. Американская лесная ассоциация опубликовала в 1961 году список деревьев-чемпионов. Там есть и гигантская секвойя. Высота — 82 метра. Видный американский специалист-лесовод Э. Меннинджер приводит еще две цифры. Одну из них сообщил журнал «Нэшенел джиогрэфик» — 87,7 метра, другую — сотрудник Национального парка секвой У. Фрай (120 метров, упавшее дерево).
Немало споров было и в отношении возраста. Называли 5 и 6 и даже 8 тысяч лет. Сейчас сошлись на том, что ныне здравствующим гигантам не более 3500 лет. Правда, упоминают нередко старого ботаника Д. Мьюира. Он в 1880 году насчитал на свежем пне гигантской секвойи 4 тысячи годичных колец. До сих пор ищут этот выдающийся пень, но пока не нашли. Тех же, кто не желает расставаться с прекрасной мечтой о 5—8-тысячниках, можно утешить. Хоть их и нет на Земле, но они могли быть и могут быть в будущем.
«Еще никто не видел гигантскую секвойю, умирающую по старости, — утверждает главный лесничий Национального парка секвой Р. Росс. — Те же стволы, которые покоятся на земле, упали не из-за возраста, а по причине стихийного бедствия».
При таких почтенных показателях высоты и возраста все остальные части дерева отличаются умеренностью. Хвоя мелкая, чешуйками, как у можжевельника. Шишки не больше, чем у сосны обыкновенной. Форма иная. Не конус, а бочонок. Семена мельчайшие. В одном грамме 400 штук. Правда, зверье находит их заслуживающими внимания и заготавливает на зиму. Дугласова белка прячет семена в лесном войлоке, как наша кедровка. Лесники в шутку зовут зверька главным лесничим Сьерры. Осенью в лесах шум. Сыплются сверху чешуйки. Это главный лесничий потрошит шишки, выковыривая семена, и очищает их от крылышек.
Однако как ни старается пушистый зверек, а КПД его очень мал. Всходов в лесу почти нет. Может быть, поэтому и рощиц мамонтовых деревьев так мало, да и в них никогда деревья секвой не стоят тесными легионами, как у наших сосен, елей и пихт. Всегда перемешаны со своими вечнозелеными спутниками. Калифорнийцы шутят: «Те, другие, выглядят среди секвой как тонкие травки среди стеблей индейской кукурузы». Только на пожарищах, где обнажается почва и много света, в полку секвой прибывает. Но в сыром углу, где живут эти мафусаилы, пожары случаются не так уж часто.
Теперь вернемся к временам «золотой лихорадки». Не успели еще золотоискатели унять волнение от встречи с древесными мастодонтами, как уже нашлись деловые люди без излишней сентиментальности, готовые превратить тысячелетнее творение природы в тару для ящиков, подпорки для виноградных кустов или просто в дрова. Для начала решили сделать выставку, показать американцам, что за чудо растет у них в горах. В Сан-Франциско и Нью-Йорке уже готовились к приему гигантского ствола. Когда же взялись за дело, выяснилось, что повалить мафусаила совсем не просто. Не созданы еще пилы, способные распилить десятиметровую толщу.
Пилу заменили сверлами. 22 дня пятеро молодцов сверлили. Продырявили насквозь. Но дерево держалось. Рухнуло, лишь когда поднялся ветер. Удар о землю был подобен землетрясению. Ствол разломился на несколько кусков, и они наполовину вошли в почву. Вывезти из леса обломки не удалось. «Ботаническая трагедия», — писали газеты. Она произошла летом 1853 года. Каков итог? Удалось доставить на выставку только кору. Сняли ее по частям. В Сан-Франциско из нее собрали огромную круглую комнату, высотою в 7 метров. Внутри поставили пианино и устроили сиденья для 40 зрителей. Вокруг пианино уместилось 140 человек. Оставшийся пень превратили в танцплощадку. На ней помещалось 16 пар и еще оставалось место. Рядом предприимчивый делец выстроил отель, и поток туристов приносил немалый доход.
Нашелся вскоре другой вандал, некий Д. Траск, решивший обогатиться за счет мафусаилов. Он выбрал самое крупное дерево — «мать леса». Оно возвышалось на 98 метров. Забив в ствол железные скобы, он добрался до сорокаметровой высоты, содрал всю кору и отправил ее в Лондон. Обычно деревья с содранной корой умирают. «Мать леса» не погибла. Заживо ободранная, она стояла, не желая расставаться с жизнью.
В роще Марипоз, которую открыл 3. Леонард, ее владелец проделал туннель сквозь самое крупное дерево. Размер туннеля позволял проехать на любом виде транспорта. Прошло сто лет. Поток машин бесконечной вереницей движется сквозь живые ворота, а дерево все так же гордо несет свою крону.
Еще один пример поразительной живучести мамонтовых деревьев связан с именем траппера А. Смита. Он обнаружил пустоту в одном из стволов — память о некогда бушевавшем пожаре. Выгоревшая часть оказалась 35-метровым гротом, больше современной двухкомнатной квартиры. Смит использовал ее как охотничью избушку. Прожил в ней три года. Как-то налетел ураган. Ломались и падали сучья. Рядом рухнули два громадных дерева. Смиту казалось, что раненый великан, приютивший его, может в любую минуту повалиться. Однако подточенный огнем старец выдержал напор вихря.
И вот эти-то уникумы стали рубить просто ради древесины. Рвали динамитом. Древесина оказалась никудышной, годной разве что на виноградные колья. Рубили и ради кольев. В 1854 году опомнились и вроде бы наложили запрет на дальнейшее разбазаривание долгожителей. Однако несмотря на запрет, продолжали рубить и дальше. И до сих пор рубят. Правда, теперь, кажется, немного и в основном на сувениры.
В когорте мафусаилов не только гигантские секвойи. Есть еще и другой вид секвойи — вечнозеленая. Американцы в просторечии зовут ее редвудом, или красным деревом. В толщину редвуд никогда 10 метров, как мамонтово дерево, не достигает. Вполовину тоньше. Зато метров на 10–12 выше. Рекордная высота, кажется, 111 метров, хотя называют и большие цифры. Возраст тоже вдвое меньше. Четырехтысячников здесь нет. Только один экземпляр в Ричардсоновской роще дожил до 2200 лет.
Хвоя редвудов больше походит на еловую, на маленьких веточках. Так целыми комплектами и опадает. Шишки помельче, чем у гигантской секвойи. Семян по 5 миллионов на одном дереве. Но если бы их не было, редвуды не остались бы без молодой смены. У них бывает еще и поросль от пня, как у наших берез. Даже поваленное дерево дает поросль.
Редвуды расселились в Северной Америке гораздо шире, чем их собратья мамонтовы деревья. Заполонили туманный пояс на Калифорнийском побережье. Их там 400 тысяч гектаров. Вдесятеро больше, чем мамонтовых. Обнаружили редвудов где-то в самом начале прошлого века наши соотечественники по реке Русской возле форта Росс. Там и церквушку построили, жива до сих пор. Покинули форт в 1841 году. А затем началась «золотая лихорадка» и с нею рубки. Рубили кто сколько хотел. К 1917 году половины лучших массивов как не бывало. Близился конец редвудового царства. Тогда в 1920 году создали Лигу спасения редвудов. Она собрала средства и выкупила часть лесов. Сделали их памятниками природы.
В семействе таксодиевых, куда относятся наши мафусаилы, есть еще и их близкий родич — метасеквойя.
Поделиться книгой: