Помоги проекту - поделись книгой:
После неудачного похода Керенского и генерала Краснова на Петроград и подавления восстания юнкеров 11 ноября контрреволюция пыталась найти опорные пункты на окраинах, стремясь перенести центр вооруженной борьбы в районы, населенные казачеством, – на Дон, Кубань, в оренбургские степи.
На Дону уже в октябрьские дни был создан контрреволюционный центр во главе с казачьим генералом Красновым. После неудач в Петрограде сюда сбежались все главари контрреволюции – Краснов, Корнилов и другие. В Петрограде действовало тайное бюро, вербовавшее офицеров и юнкеров для посылки на Дон. В январе 1918 года в так называемой «Добровольческой армии» уже числилось около 4000 человек, которые представляли собой авангард контрреволюционных сил Юга. Каледин группировал вокруг себя казачество и, ведя переговоры с атаманами терских, кубанских и астраханских казаков, лелеял надежду создать для борьбы с Советами «Юго-восточный союз». Его открыто поддерживала Украинская Центральная рада, которая в то время уже открыто выступала против советской власти и готовилась отторгнуть Украину от Советской России.
Замыслы контрреволюционеров были совершенно ясными: отрезать Советскую Россию от бакинской нефти, отнять у нее донецкий уголь, украинский хлеб. Столь же ясным было то, что контрреволюция на Дону будет искать союза с иностранными империалистами и попытается превратить Юг в плацдарм иностранной империалистической интервенции. Таким образом, уже в ноябре и декабре 1917 года создались два фронта борьбы внутренней контрреволюции против советской власти – на Дону и на Украине. Против этих фронтов советская власть и направила главный удар.
19 декабря Совет народных комиссаров обратился с воззванием ко всем Советам, предупреждая о грозящей опасности контрреволюции, которую готовят Каледин на Дону, буржуазная Центральная рада на Украине и Дутов на Урале. Совет народных комиссаров объявил о введении в Донском округе военного положения и решил сконцентрировать вооруженные силы революции в основном против Каледина. Тем не менее до конца декабря наше положение на Дону было незавидным: наши воинские части были почти небоеспособными, отсутствовала элементарная дисциплина, в отдельных частях между командирами и бойцами происходили постоянные стычки, кое-кто переходил на сторону белых и т. д. Наиболее сильными и дисциплинированными были части группы Сиверса, ядро которой составляли сибирские стрелки XII армии и Московский полк под командованием Саблина.
20 января народный комиссар по борьбе с контрреволюцией В.А. Антонов-Овсеенко, руководивший операциями революционных войск против Каледина, писал В.И. Ленину: «Саблин занял Луганск, Рудаково, Дебальцево, Сиверс дерется у Криничной. Ждем латышей с фронта и матросов из Финляндии. Поторопите их»[20].
В Цесис прибыл эмиссар Антонова-Овсеенко Пуке со следующим письмом, адресованным Исколату:
«На помощь рабочим Донецкого бассейна, на борьбу с калединцами, разоряющими край труда, придите, братья латышские пролетарии! Два полка латышей через неделю решили бы дело. Тыл дает и может дать только Красную гвардию, гарнизоны уже полураспущены или слабы духом. Помогите нам, братья латыши! Голосом тысяч семей, обездоливаемых разбойничьими бандами, голосом борьбы, поднятой донецкими пролетариями, призываю вас на помощь.
Да здравствует пролетарская солидарность!
Да сгинут враги революции!
Народный комиссар Антонов, Харьков»[21].
Исколастрел решил послать на Южный фронт 3-й Курземский латышский стрелковый полк. Дать два полка не представлялось возможным: 6-й Тукумский полк был уже в Петрограде, 1-й Усть-Двинский и частично 4-й Видземский полки отправились на Польский фронт. Нельзя было оставить без латышских полков и район XII армии, где на них опирались все органы революционной власти.
24 января 1918 года эшелоны Курземского латышского стрелкового полка отправились со станции Цесис через Петроград и Москву на Южный фронт. В Москве командир полка Карл Калнынь получил приказ направить полк в Харьков в распоряжение Антонова-Овсеенко. Из Харькова полк был послан в Никитовку (куда он прибыл 2 февраля) для пополнения своего хозяйства и через несколько дней двинулся дальше на юг в направлении Таганрога.
Здесь оперировала группа Сиверса, перед которой стояла задача взять Ростов. Против Сиверса действовали части Добровольческой армии (примерно 5000 штыков) – Корниловский полк, 3 особых батальона (состоявших из офицеров, юнкеров и георгиевских кавалеров), 4 батареи, один эскадрон и технические части. Большая часть этих сил находилась в Ростове. После того как красные довольно легко заняли Донбасс, силы их, в том числе и группа Сиверса, в своем дальнейшем продвижении на Ростов стали терпеть неудачу за неудачей. Так продолжалось до февраля. Только после прибытия боеспособного пополнения, в составе которого были латышские стрелки, обстановка изменилась в пользу красных.
3 февраля группа Сиверса начала наступление в районе станции и деревни Матвеев Курган, и 4 февраля противник, понесший большие потери, был выбит со своих позиций. После этого первого успеха наше наступление в направлении Таганрога развивалось, не встречая сопротивления. Группа Сиверса была пополнена 3-м Курземским латышским стрелковым полком и 18-м Сибирским полком, который за время пребывания на Рижском фронте тесно сблизился с латышскими стрелками и был неразлучен с ними.
9 февраля 3-й Курземский латышский стрелковый полк выгрузился из эшелонов и со станции Неклиновка двинулся по маршруту Зорубег – Синявская – Мокрый Чалтырь – Ростов. У Зорубега нашему полку встретилась группа раненых красногвардейцев, от которых мы узнали, что в 6 верстах[22] от Зорубега красногвардейский отряд под командованием Трофимова бьется с белыми и теснит их в направлении Синявской. В этот день латышам не удалось настигнуть поспешно отступавшего противника, и, лишь дойдя до Синявской, командир полка получил подробные данные об оперативном положении.
Группа Сиверса продвигалась вперед медленно, страдая от недостатка продовольствия и фуража. Отдельные воинские части зачастую время от времени самовольно покидали группу, уходя в тыл «отдохнуть». Главные силы Сиверса двигались в следующем порядке: по правую сторону от линии железной дороги Таганрог – Ростов – красногвардейский отряд под командованием Трофимова и бронепоезд путиловцев, которым командовал Зонберг, по левую сторону – 18-й Сибирский полк, а в центре, вдоль железной дороги, – латышские стрелки. 13 февраля отборные силы белых – Корниловский полк и казаки – оттеснили красногвардейский отряд Трофимова, но латышские стрелки ловким ударом во фланг противнику восстановили положение.
В Синявской командир 3-го Курземского латышского стрелкового полка получил приказ двинуться на Ростов. Когда главные силы находились в 6 верстах от Мокрого Чалтыря, мы узнали, что последний занят противником. В 3 верстах от Мокрого Чалтыря латыши пошли в атаку; их пулеметы косили вражеские цепи, и после упорного сопротивления белые отступили к Ростову, оставив на поле боя много убитых и раненых. В Мокром Чалтыре полк стоял день, пока прибыл штаб Сиверса. Отсюда началось непосредственное наступление на Ростов: латышам предстояло наступать на город с северо-запада, 18-му Сибирскому полку – с севера и северо-востока.
В Ростове противник сконцентрировал свои основные силы. Сюда из Новочеркасска, которому угрожала группа Саблина, был переведен штаб Добровольческой армии. Силы противника насчитывали, помимо казачьих полков, 4000 штыков, 200 сабель и 12 орудий.
Латышские стрелки начали наступление в 3 часа утра 22 февраля. Перед ними была поставлена задача – очистить от белых в течение этого дня Ростов и Нахичевань. Когда полк приблизился к городу, начался обстрел – со стороны неприятеля в бою участвовала артиллерия, обстреливавшая редким огнем наши части. Первым же выстрелом со стороны 3-го Курземского латышского полка была поражена неприятельская пушка, и вскоре вражеская артиллерия вынуждена была замолчать. Через несколько часов наш отряд уже вошел в предместье Ростова, где его встречали ростовские рабочие, приветствовавшие нас как освободителей от террора генералов и капиталистов. Только в Темерниках, у кирпичной фабрики, Корниловский полк пытался было оказать сопротивление, но, разгромленный, вскоре обратился в бегство. Противник отступил в южном направлении, не успев даже взорвать мост через Дон.
Так красные войска во главе с латышскими стрелками заняли Ростов. В Ростов тотчас же прибыл штаб группы Сиверса. Немедленно приступили к созданию советских учреждений. Командиру латышского полка было поручено сформировать местные вооруженные силы. В Ростове полк простоял всего несколько дней, так как получил приказ двинуться на Батайск для преследования отступавшего противника.
В Батайске полк поступил в распоряжение командующего действовавшими здесь силами красных Автономова. Командир полка К.Я. Калнынь был назначен начальником колонны (3-й Курземский латышский полк, отряды Жлобы и Хлобы), а на его место командиром полка назначили К.А. Стуцку.
Вплоть до станции Тихорецкой полк не встретил ни малейшего сопротивления. По пути начальник колонны собрал рассеянные в окрестностях отряды красных. По левую сторону линии железной дороги Ростов – Тихорецкая действовал латышский конный отряд, которым командовал Я.Е. Кришьян.
Ожесточенный бой 3-й Курземский латышский полк выдержал в 35 верстах к северо-западу от станции Сосыка против станицы Уманской, где белые сконцентрировали крупные силы. После того как станицу обстреляла наша артиллерия, в полк явилась делегация станичников с мирными предложениями. Ей был поставлен ультиматум: 1) выдать всех начальников отрядов белых; 2) сдать все оружие и 3) сообщить ответ в течение 3 часов. В случае непринятия ультиматума им пригрозили стереть станицу с лица земли. Привести в исполнение эту угрозу латышскому полку было бы трудно, так как в его распоряжении имелись только две легкие пушки, но – предприимчивость и смелость города берут. Испугавшись угрозы латышских стрелков и в страхе преувеличив силы красных, станичники в течение 24 часов выполнили все их требования.
Это была последняя операция латышских стрелков на Дону. В связи с вторжением немцев и Брестским мирным договором наши войска вынуждены были покинуть Украину. 3-й Курземский латышский полк был сначала отозван в Харьков, откуда он в середине апреля вернулся в Москву.
Мятеж левых эсеров в июле 1918 года[23]
И.И. Вациетис,
главнокомандующий вооруженными силами РСФСР
в 1918–1919 гг
Внешнее положение Советской России в момент мятежа левых эсеров
Брестский мирный договор был подписан в тот момент, когда немцы, прервав переговоры с представителями Советской России в Бресте, двинули свои армии на восток. Они сочли выгодным прервать мирные переговоры, для того чтобы передвинуть свой фронт верст на 200–300 на восток, занять своими войсками всю прифронтовую полосу старой русской армии и таким образом захватить оружие и военное имущество, брошенное там на произвол судьбы. И действительно, немцы сняли богатый урожай, заполучив не одну тысячу русских орудий и миллиардные запасы прочих военных материалов…
Германия не послушалась команды Троцкого «стой». Ее войска двинулись на восток и остановились там, где указал фельдмаршал Гинденбург.
Немецкие империалисты направили свои армии на берега Черного моря и заняли плодородные южные области России, чтобы укрепить продовольственную базу своего изголодавшегося «фатерланда»…
Антанта развернула контрреволюционное движение в Поволжье и в Сибири, вовлекла в него чехословаков и по указанию Парижа создала новый театр военных действий на Среднем Поволжье, на Урале и в Сибири.
Из этого краткого обзора видно, что внешнее положение России было столь же тяжелым, как и внутреннее.
Внутреннее положение Советской России
Экономическое положение на территории, которая находилась в руках пролетарского государства, было для Советской России особенно тяжелым. Юг, который прежде снабжал великорусский центр хлебом, жирами, жидким горючим и углем, был частично в руках Германии, частично – казаков. Плодородные восточные поволжские губернии перешли в руки чехословаков и «народной армии» Комуча. Сибирская железная дорога находилась в руках контрреволюционеров. Волжский путь, по которому удобно было доставлять в центральную Россию продовольствие, сырье и жидкое горючее, временно был парализован, поскольку в Среднем Поволжье происходили военные действия. Таким образом, центр России был обречен на голод.
Причиной всех несчастий считали большевиков; контрреволюционеры обвиняли их в том, что они-де загубили армию, довели страну до голодной смерти, заключили с Германией позорный договор… Наиболее резкие и сильные нападки вызывал Брестский договор, ибо немцы, не соблюдая никакие условия договора, одну за другой забрали в свои лапы части территории России и, наконец, разместили на фронте Псков – Орша 8 дивизий, которые грозили двинуть на Москву, если Советское правительство не будет выполнять условия, диктуемые Берлином. Таким было положение внутри России, когда началась борьба левых и правых эсеров, чехословаков, казаков, сибирского и других правительств против большевиков.
Мир с Германией
«Мир с Германией» – этот лозунг лежал в основе внешней политики большевиков летом 1918 года. Содержание и значение лозунга были очень важными. Мир с Германией означал спасение России от распада ц сохранение завоеваний революции. Только имея в виду эти цели, можно было принять тяжкие условия Бреста. И большевики смело приняли их. Для победы идей мировой революции большевики нуждались в сильной и единой Советской России, на которую можно было бы опереться. Интернациональные и национальные интересы в тот момент полностью совпадали. Далекие от националистических целей, большевики тем не менее проводили в России большую национальную работу. Мир с Германией дал возможность организовать регулярную Красную армию, с помощью которой удалось защитить РСФСР. Политическая ситуация требовала выждать, пока проявятся последствия мировой войны, которые были бы неблагоприятными для Германии.
Германии после капитуляции пришлось бы освободить занятую территорию России. Таким образом, были бы освобождены Прибалтика, Литва, Украина и юг Европейской России. Мечты генерала Краснова о войне против Советской России с уходом немцев неизбежно рассыпались бы в прах. Мир с Германией многими в свое время не был понят и правильно оценен. Большевики в 1918 году верно оценили обстановку и проявили большую политическую дальновидность.
Летом 1918 года Россия никоим образом не могла принимать участие в мировой войне. Ей недоставало необходимых материальных средств. Окончательно развалившийся транспорт, топливный кризис – все это лишало Россию возможности активно выступить.
Еще осенью 1915 года на процессе Сухомлинова выяснилось, что Россия не была подготовлена к мировой войне. Что же в таком случае сказать о России в 1918 году? У разоруженной страны оставалось только застрявшее по воле случая в центре и точно так же случайно вывезенное с фронта оружие…
Всего этого эсеры не могли не знать. Среди них могли оказаться люди, которые не были в состоянии охватить и оценить общее положение России. Но когда генералы их Генерального штаба, стоявшие во главе вооруженных сил эсеров, начали кампанию под лозунгом «Война с Германией», их целью, без сомнения, было под прикрытием патриотических лозунгов наловить рыбку в мутной воде…
Очень может быть, что в случае возобновления войны с Германией мурманский и архангельский десанты Антанты поспешили бы на помощь эсерам. Весьма возможно, что на Волге появились бы японцы. Вся территория Европейской России была бы превращена в поле битвы, и кто знает, сумела ли бы она когда-либо оправиться от ран, нанесенных в междоусобной борьбе. Вероятнее всего, Россия превратилась бы в таком случае в колонию великих держав…
Лозунг «Мир с Германией» был абсолютно правильным. Этот лозунг свидетельствует о том, что летом 1918 года большевики показали себя ловкими дипломатами и дальновидными политиками. Во-первых, во внешней политике они заняли позицию tertius gaudens, во-вторых, получили возможность организовать Красную армию, с помощью которой были разгромлены контрреволюционеры.
Выступление левых эсеров
Утром 6 июля в Москве царила тишина. Не было ни малейших признаков, которые свидетельствовали бы о том, что случится после обеда.
Около четырех часов дня левые эсеры убили посла Германии графа Мирбаха. Затем заранее сгруппированными силами левые эсеры заняли в Трехсвятительском переулке помещение Чрезвычайной комиссии (ВЧК), арестовали и заперли в погребе Дзержинского и его помощников – Лациса и Смидовича. Во главе мятежа стояли Александрович и Прошьян. Первый был помощником председателя Чрезвычайной комиссии, второй – членом Высшей военной коллегии.
Из Трехсвятительского переулка, где в доме Морозова расположился штаб восставших, войска мятежников стали продвигаться к Кремлю, занимая соседние улицы и площади.
Первые сведения о выступлении левых эсеров
6 июля после обеда я находился в помещении Технической редакции на Садово-Кудринской улице. Часов около пяти адъютант сообщил мне по телефону, что меня ищет Подвойский. В то же самое время к дверям подъехал автомобиль, из которого вылез секретарь Подвойского. Войдя в комнату, где находились также Антонов-Овсеенко и Радус-Зенькович, он велел мне немедленно ехать вместе с ним в Александровское училище. На мой вопрос, кто меня зовет и зачем, я не получил определенного ответа.
Наш автомобиль ежеминутно останавливали вооруженные патрули, разъезжавшие в автомобилях и проверявшие удостоверения личности. Во время одной из проверок я узнал, что ищут автомобиль, на котором скрылись убийцы германского посла графа Мирбаха.
Наш автомобиль подъехал к воротам дома, где сейчас (в 1928 г. –
У стены, неподалеку от окна, стоял массивный деревянный стол, на котором была расстелена карта. Гражданское лицо, может быть, обратило бы больше внимания на присутствующих, но я прежде всего заметил этот военный атрибут.
Я обратился к Подвойскому, с которым был знаком, и спросил, что случилось. На этот мой вопрос Муралов с удивлением ответил: «Как? Вы не знаете? В городе восстание! Положение весьма серьезно!».
Подвойский решительным, не терпящим возражений голосом с глубокой революционной убежденностью сказал мне: «Вы составьте нам план ночного наступления. Мы начнем атаку в четыре часа утра. Больше ничего от вас не требуется. Войсками будет командовать другой – тот, кого вы назначите».
Я спросил: «А на какие войска вы ориентируетесь?» Мне ответили: «Главным образом на полки Латышской дивизии, потому что другие войска малонадежны».
Я задал вопрос: «Где находятся войска левых эсеров?» Подвойский пальцем показал Трехсвятительский переулок.
Во время нашей беседы поступали различные донесения. Все же было ясно, что никаких организованных действий еще не предпринимается.
Сам вопрос о моем участии в подавлении мятежа сильно поразил меня и, по правде говоря, показался мне очень обидным. Мне надлежало составить план, осуществить который поручено будет другому. Я не мог допустить мысли, что Подвойский или Муралов сами стремятся стать во главе войск. По сути дела их предложение означало, что мне доверяют. Видно было, что меня выбрали только для той работы, которую не мог исполнить никто другой. Я не возражал и рекомендовал вызвать командира 1-й бригады Латышской дивизии Дудыня.
Я стал знакомиться с положением дел. Сведения об эсерах были очень неполными. От Подвойского и Муралова я узнал, что восставшие эсеры заняли Трехсвятительский переулок и укрепились там, что их передовые отряды приближаются к Кремлю и находятся у реки Яузы. На основании этих немногих сведений пришлось разрабатывать план действия. Понятно, что Кремль мы должны были прочно удерживать в своих руках. Помимо того, следовало так закрепиться в городе, чтобы присоединившиеся к мятежникам силы не смогли разбрестись по всему городу. В этих целях я рассчитывал занять все важные в тактическом отношении площади и переулки. Войска надлежало сосредоточить на исходных пунктах – у храма Спасителя, на Страстной площади и в Покровских казармах.
Инструкции такого рода были даны командиру бригады Дудыню, кроме того, я поручил ему объехать все латышские полки, дать сигнал к бою и сгруппировать их следующим образом: 1-й полк с батареей – у храма Спасителя (у нас были сведения, что левые эсеры готовятся занять не только Кремль, но и здание Комиссариата по военным делам в Лесном переулке), 3-й полк с двумя орудиями оставить пока на месте, 2-й полк немедленно вызвать из лагерей и послать на Страстную площадь, а 9-й полк оставить в Кремле.
Состояние московского гарнизона
Что касается московского гарнизона и его способности принять участие в этой операции, то Подвойский и Муралов разделили его на три категории – войска, всецело преданные партии большевиков, войска, объявившие о своем нейтралитете, и части, которые перейдут на сторону врага. К первой категории были отнесены латышские стрелки и Образцовый полк, который формировался при Латышской дивизии, около 80 курсантов из школы пехотных инструкторов и два артиллерийских училища с двумя орудиями в каждом. Ко второй категории был отнесен почти весь московский гарнизон, к третьей – различные части.
Был ли мятеж левых эсеров неожиданностью?
Вопрос о том, был ли мятеж левых эсеров неожиданностью для большевиков, окончательно не выяснен еще и сегодня. Но мы, конечно, предчувствовали, что в Москве готовится что-то недоброе.
Недели за три до мятежа я заметил, что какая-то могущественная рука старается очистить Москву от латышских стрелков, так как последних стали посылать в различные провинциальные города якобы для оказания поддержки советской власти.
Ордера об отсылке латышских частей присылались на мое имя и исходили от помощника председателя Чрезвычайной комиссии Александровича. До тех пор, пока в ордерах содержалось требование об отправке небольших частей, никто не обращал на них внимания. Дней за десять до мятежа я получил от Александровича приказ немедленно послать один батальон 1-го полка в Нижний Новгород в распоряжение исполкома. Я выполнил это распоряжение, но вскоре получил от командира батальона сообщение, что исполком в Нижнем весьма удивлен прибытием латышских стрелков, так как советская власть там упрочена и никто не просил присылать латышских стрелков. Аналогичное сообщение я получил от командира посланного таким же образом на юг батальона 2-го полка. Подобные факты вызывали подозрение.
Александрович хотел выслать из Москвы и меня, ибо без моего ведения занес меня в список работников штаба Муравьева. Штаб Муравьева 16 июня должен был выехать на Восточный фронт. Я протестовал, и мне удалось остаться на своем месте в качестве начальника Латышской дивизии.
Как хитро ни действовали эсеры, все же попытка выставить меня из Москвы с помощью столь грубых средств сильно насторожила меня. Разыскав все документы, еще более усилившие мои подозрения, я обратился к комиссарам дивизии Петерсону и Дозитису, которым доверил свои мысли, указав, что высылка латышских стрелков из Москвы производится в политических целях и что впредь ничто подобное недопустимо.
Петерсон немало удивился моему сообщению, но все же учел его. Дня через два он заявил, что подозрения мои обоснованны и что никто из латышских стрелков не будет больше выслан из Москвы.
Позднее оказалось, что мои подозрения возникли как раз вовремя: помощник председателя Чрезвычайной комиссии Александрович, возглавлявший заговор левых эсеров, понемногу высылал латышских стрелков из Москвы, чтобы в момент мятежа у большевиков не было надежных воинских частей.
Что касается времени, то момент был очень удобен для организации мятежа. Свое восстание левые эсеры назначили на вечер под Иванов день, когда латыши, согласно обычаю, устраивали традиционный народный праздник за городом. Латышские стрелки выехали за город, и казармы стояли пустыми…
Командир бригады Дудынь, вернувшись, доложил, что в казармах почти никого нет и собрать полки невозможно.
Таким образом, большевики не были готовы к контрудару – пришлось отказаться от выступления ночью и перенести его на 7 июля.
Мое назначение руководителем операции
Под вечер левые эсеры заняли центральный почтамт и стали рассылать в провинцию свои воззвания, в которых писали, что взяли власть в свои руки и большевики свергнуты.
Резиденция левых эсеров находилась в доме Морозова в Трехсвятительском переулке.
Мы получили сообщение, что расквартированный в Покровских казармах полк московского гарнизона перешел на сторону левых эсеров. В общем, положение наше стало опасным.
Заявление командира бригады Дудыня об отказе руководить операцией еще более ухудшило наше положение. Дудынь отказался взять на себя командование, ссылаясь на то, что не знает, как действовать в центре Москвы. У Подвойского и Муралова своего кандидата не было. Надо было что-то предпринять. Я лично был в очень неловком положении. Я не мог доверить командование латышскими стрелками в уличном бою неумелому человеку, так как потери в этом случае могли быть очень большими.
Как начальник дивизии, в столь критический момент я не мог отказаться от руководства латышскими стрелками, иначе они сочли бы меня трусом и предателем, который оставляет доверенных ему людей на произвол судьбы. Учитывая все это, я заявил Подвойскому и Муралову, что долг заставляет меня взять командование на себя, поскольку сражаться предстоит главным образом полкам вверенной мне дивизии. Я добавил, что не могу допустить, чтобы латышские стрелки были напрасно перебиты в уличном бою и что за успех ручаюсь. Заявление мое отправили в Кремль.
После обсуждения командование было поручено мне.
Разработав требуемый план, я, конечно, мог спокойно стать в стороне и выжидать исхода событий, не возлагая на себя тяжелую ответственность за исход боя, который трудно было предвидеть. Кто знает, что случилось бы, если бы войска были отданы в руки неопытного человека, неспециалиста?..
У меня не было никаких честолюбивых побуждений, когда я взял на себя командование войсками, – просто я понимал, насколько угрожающей является ситуация для большевиков и какая ответственная роль доверяется латышским стрелкам. Моим глубочайшим убеждением было, что закрепить завоевание Великой Октябрьской революции, дать новую жизнь стомиллионному русскому народу, создать для малых народов, входивших в состав старой России, такие исторические условия, в которых они могли бы самостоятельно жить и развиваться, может только партия большевиков. Словом, у меня не было ни малейших сомнений в том, что мой долг – активно поддержать большевиков, которые возлагали главные надежды на латышских стрелков.
Чтобы пояснить условия, в которых приходилось действовать, укажу места, где располагалась латышская дивизия:
1-й полк: один батальон и четыре пулемета – в Москве, один батальон – в Нижнем Новгороде,
2-й полк: один батальон – в Ходынских лагерях, второй разбросан поротно, пополуротно в городах юга России,
3-й полк – в районе Замоскворечья, куда он прибыл с юга и приступил к демобилизации в соответствии с условиями Брестского договора,
4-й полк – на Восточном фронте против чехословаков,
5-й и 8-й полки – в Бологом,
6-й полк – в Петрограде и Торошине,
7-й полк – в Великих Луках и Петрограде,
9-й полк – в Кремле, артиллерия – один легкий дивизион и дивизион шестидюймовых пушек – в Москве,
инженерный батальон – в Москве,
авиационный отряд – в Люберцах,
кавалерия дивизии – в Павловском Посаде.
Поделиться книгой: