Орудия войны

Да, но нет.

Оба они, Князев и Саша, значат теперь для революции больше, чем раньше. Следовательно, они должны становиться сильнее. Видимо, для этого им надо сделаться независимыми друг от друга. Так будет лучше для общего дела — и для каждого из них.

— Я поеду, — сказала Саша. Голос отчего-то стал хриплым, и она откашлялась. — Попробую достать золото и прислать боеприпасы. А там, глядишь, и прочее, что нам нужно.

— Как связь держать станем? — сразу перешел на деловой тон Князев. — Ну вот раздобудешь ты золото, отдашь Вершинину этому — и как узнаешь, что мы получили взамен? Связных не сможем к тебе прислать, без документов они до Петрограда не доберутся.

— Почтовое сообщение работает, — сказала Саша. — Пишите мне на почтамт до востребования. Хоть в этом успехи Нового порядка играют нам на руку.

— Письма и при царе вскрывали в черных кабинетах, — сказал Антонов. — Теперь, вестимо, и вовсе ни одного не пропускают.

— Значит, будем шифровать, — сказал Князев. — Александра, иди к Аглае. Попроси, чтоб показала тебе шифр, какой успеешь выучить.

— Что зашифровано, то может быть и расшифровано, — пожала плечами Саша. — Но, кажется, нет другого выхода… Осталась у нас бумага?

— Была вроде, — Антонов достал из-под лавки неряшливую пачку разномастных документов, стал рыться в ней. — Черт, все исписано. Оставались же еще чистые тетрадные листы, точно помню! Наташка, дуреха, извела, что ли, под свои святые письма…

Антонов души не чаял в молодой жене, и все же слегка стыдился перед товарищами ее простодушия.

Саша подняла вверх указательный палец:

— Святые письма! То, что нам надо.

Святые письма — суеверная традиция, в которой участвовали тысячи, может, уже десятки тысяч людей по всей России. Письма сообщали о своем чудесном происхождении и сулили невиданную удачу всякому, кто перепишет их и разошлет знакомым или посторонним людям. Тем же, кто откажется их распространять, письма грозили всяческими бедами. Саша знавала даже образованных людей, на которых это действовало и они старательно переписывали текст. Среди грамотных крестьян, мещан и солдат святые письма гуляли повсеместно.

— Святое письмо может найтись у любого, никаких подозрений оно не вызовет, — пояснила Саша. — Даже если на почте его вскроют, особо вчитываться в текст не станут. А главное, там есть содержательная часть, которую можно записывать как угодно, оно все время разная. Такой-то праведник переписал письмо столько-то раз и вышло ему такое-то счастье. Любые имена и числа можно вставлять. Так будем связь держать!

— Дело, — одобрил Князев. — До почтампта в Моршанске наши уж как-нибудь доберутся. Ступай теперь к Кирилл Михалычу, обсудишь с ним, чего нам прежде всего надобно.

— Мы имеем в виду, — ухмыльнулся Антонов, — потребности полка тоже не забудь с ним обсудить, молодая жена.

***

— А я вот вас содержал в куда как лучших условиях, — сказал Вершинин, с неудовольствием оглядывая подвал.

— Не гундите, — ответила Саша. — Вас по крайности не бьют. И это не оттого, что ни у кого тут руки не чешутся. Хотели оказаться ближе к народу — привыкайте к земле. Вот, принесла вам ваше одеяло, чтоб вы не околели совсем. А это ужин. Не кривитесь, у нас все так едят.

Саша разобрала седельные сумки Вершинина. С завистью оглядела его легкие, удобные, качественные вещи. Все они хранились в обитом кожей и окованном по краям жестью деревянном сундучке со множеством отделений — дорожном погребце. Там компактно размещались посуда столовая и для приготовления пищи, предметы личной гигиены, письменные принадлежности. Имелся даже самовар на четыре стакана, который можно было растопить от нескольких щепок. Но самое ценное — кольт и полсотни патронов к нему. Оружие в превосходном состоянии, хоть и видно, что пристрелянное. Саша подумала, что неплохо бы расстрелять Вершинина из его же пистолета, чтоб привыкнуть к нему, не тратя патронов понапрасну; однако отбросила эту мысль как мелочную и несообразную моменту.

— Я тронут вашей заботой, Александра, — Вершинин отставил в сторону миску с жидкой просяной кашей. — Но все же хотел бы ответа по существу. Принимаете ли вы мое предложение? Золото в обмен на боеприпасы и снаряжение? Мы работаем?

— Я не решила, — Саша пожала плечами. — Мои товарищи полагают, что вы просто сдадите меня за малую мзду в Охрану государственного порядка…

— Ваши друзья так трогательно о вас заботятся, — Вершинин широко улыбнулся, в один шаг пересек разделяющее их пространство. Он сделал какое-то очень быстрое движение — и Саша прежде, чем успела что-то понять, оказалась в его захвате. Ее руки заломлены за спину, его ладонь плотно закрывает ей рот.

Саша попыталась высвободиться, ударить его каблуком в голень, затылком в лицо…

— Нет, не выйдет, — мягко сказал Вершинин ей на ухо. — И не вышло бы. Да и времени на эти жалкие попытки я бы вам не оставил. Оглушил бы, ударив по голове… да вот хотя бы вашим же маузером. Вы ведь не можете до него дотянуться. А я — с легкостью. Вообще вы меня, конечно, оскорбляете, входя сюда вот так, с маузером за поясом… Бить по голове я не буду, это не самое сильное ваше место, Александра. Но попробуйте все же применить голову и понять, что если б я имел такое намерение, то проделал бы все это там, где вас и поджидал. Вы бы даже понять ничего не успели. Ваши караулы — дрянь, вас хватились бы, когда вы уже рыдали бы в ОГП, умоляя следователя выслушать все, что вам известно. Если б мне заплатили, я сдал бы вас. Без разницы, живой или мертвой. Но для моих целей вы мне нужны свободной. И думающей головой, хоть вы, фанатики, этого и не любите. Через полминуты я вас отпущу. Если станете кричать или стрелять, значит, я фатально ошибся в вас и поставил не на ту лошадь, сам виноват.

Саша рухнула на земляной пол, когда Вершинин ее выпустил.

— Да черт бы вас побрал, Вершинин, — отрывисто говорила она, пытаясь отдышаться. — Почему вы меня хватаете при каждой встрече? Может, какие-то вытесненные желания так реализуете, нет? Почему нельзя было сказать все то же самое без насилия?

Вершинин сел на пол рядом с ней.

— Нельзя было, — ответил он без своей обычной веселости. — Люди с вашим жизненным опытом понимают только язык насилия.

— Да чтоб вам пусто было, — Саша выдохнула и успокоилась. Вершинин никак ей не навредил, даже особо не причинил боли. — Давайте сперва договоримся о важном. На берегу.

— Вот это дело, — оживился Вершинин. — Сколько?

— В смысле, сколько? — не поняла Саша. — А, вы про деньги… Нет, я о важном. Я хочу, чтоб вы все время были со мной честны и открыты во всем, что касается наших общих дел. Не использовали меня втемную.

Вершинин забарабанил пальцами по полу рядом с собой. Саша заметила, что золотые перстни он больше не носит.

— Это чересчур наивно даже для вас, — сказал он после небольшой паузы. — Давайте я объясню все как есть. На берегу. Буду честен настолько, насколько это возможно. Работать станем так: я не интересуюсь, где и каким образом вы достанете золото. Вы не интересуетесь источниками моих поставок.

— То есть все же игра втемную?

— Мне это удивление непонятно. Вас ведь допрашивали в ОГП. Кому как не вам знать, что противостоять их средствам невозможно. Теперь они это называют протоколами. Под зеленым протоколом люди просто отвечают правду на все прямо заданные вопросы и, вроде бы, особо не меняются после. Но есть и красный протокол — человек рассказывает сам все, что имеет отношение к делу. Даже то, что забыл, то, о чем только смутно догадывается; полностью, ясно, по существу и с чрезвычайной охотой. После превращается в безмозглую куклу.

— Протоколы, — поморщилась Саша. — Новый порядок и сам ад превратит в придаток бюрократической машины… Но должны же быть способы противостоять этому.

— Избавьте меня от вашего месмеризма. В эти игры я не играю. Я не стану рисковать своими деловыми контактами только для того, чтоб вы чувствовали себя лучше. Так что нет, вы не будете знать, кому уйдет ваше золото. Но будете знать, что за него получите. И еще одно. Мы будем много торговаться. Собственно, это основное, чем мы с вами станем заниматься. Но расторжением сделки вы меня шантажировать не будете. Никогда. Вы ведь уже знали, что уедете со мной, когда вошли сейчас в эту дверь. Это сразу было ясно, вы совсем не умеете блефовать. Вы пытались на меня надавить. Не делайте так больше. Мы в этом предприятии вместе — с этой минуты и до его завершения, каким бы это завершение ни оказалось.

Каким бы завершение ни оказалось… Но что будет, если она не сможет достать ему золото? Он сдаст ее в ОГП? Нет, это опасно для него же — она будет слишком много знать о его делишках. Скорее просто убьет, чтоб она с гарантией никому уже ничего не рассказала.

— Что мы станем делать, если получить золото не удастся?

Вершинин тихо засмеялся:

— Александра, ну научитесь хоть немного владеть лицом. На нем сейчас все ваши мысли о моем коварстве читаются, как в открытой книге. Да, я не рисовался, когда говорил, что мне глубоко безразлична ваша судьба. Но в деловом партнерстве есть определенные правила. Я не предаю своих партнеров, если они не предают меня первыми. Это вредно для деловой репутации. Потому, если мы поймем, что вы сделали все, что только было в ваших силах, но свою часть сделки выполнить не можете — мы мирно разойдемся. Я выплачу вам три сотни новых рублей за беспокойство. Этого не хватит, чтоб обмундировать вашу жакерию, — Вершинин кивнул куда-то за крохотное окно под самым потолком. — Однако себе шубку справить сможете. Все расходы по поддержанию легенды — на мне. Разделить бы, по-хорошему, но что с вас возьмешь, вы тут с пуговки на петельку перебиваетесь… придется в вас инвестировать. Купленные вам вещи при любом раскладе останутся у вас. Хоть на женщину станете похожи. А изображать нам предстоит не самых бедных людей. Я стану удачливым коммерсантом, а вам придется побыть моей сестрой.

— “Там, в краю далеком, я буду тебе сестрой”, — засмеялась Саша. — По рукам.

Рука Вершинина оказалась теплее ее руки, пожатие — жестким.

— Выезжаем на рассвете послезавтра, — сказала Саша. — Как мы доберемся до Петрограда?

— Через Моршанск. Оттуда ходят поезда до Москвы, а из Москвы уже легко попасть в Петроград. До Моршанска день конного пути или два дня пешего. Скажите, Александра, неужто вы намерены держать меня в этом сыром подвале весь завтрашний день?

Саша усмехнулась.

— Этот подвал защищает не кого-либо от вас, а, собственно, вас. Я скажу, что будет, если вас выпустить. Вы отойдете по нужде и случайно напоретесь на штык. Раз пятнадцать. А потом утонете в выгребной яме. У многих тут накопились счета к контрразведке. Вы неплохо потрудились для этого.

***

Саша весь день учила наизусть список вещей первой необходимости. Сперва задача не выглядела сложной — у полка не было ничего, а нуждался он во всем. Но на самом деле что-то было необходимо критически, а что-то — просто необходимо.

Делать записи Саша не стала. Не хватало только приличной даме, в которую ей придется на время перевоплотиться, попасться с перечнем оружия и патронов в сумочке. Хотя, учитывая допросные протоколы ОГП, она могла бы с таким же успехом иметь при себе отпечатанные на ремингтоне списки. Но Саша надеялась, что до этого не дойдет.

— Удовлетворительно, — сказал наконец Белоусов, выслушав все, что она запомнила. — В конце концов, за полгода в армии ты кое-как выучила, что к чему. Довольно с тебя на сегодня. Время позднее. Устала?

Наутро после заключения брака они все-таки перешли на “ты”.

— Еще бы. Хорошо хоть вещи собирать не надо, у меня ничего нет, — Саша подошла к мужу, обняла его, спрятала лицо у него на груди. — Кроме тебя, у меня в целом мире ничего нет.

Его рука у нее на спине замерла, коснувшись шрамов. Два из них — почти вертикальные, самые глубокие — до сих пор ощущались даже сквозь плотную ткань гимнастерки.

— Насколько же отвратительно, — сказал Белоусов, — что ты обязана ехать с этим человеком.

— Я страшно не хочу, — отозвалась Саша. — Это его обаяние, оно меня не обманывает. Я помню, сколько наших ребят он убил или замучил до смерти. Но я не могу не ехать, — она подняла на мужа красные от недосыпа глаза. — Я ведь расстреляла мальчика за то, что он украл курицу. А то, что я могу привезти — это стоит всех куриц на всей Тамбовщине. Я не имею права упускать такую возможность из-за страха или брезгливости.

— Тут не в брезгливости дело, — сказал Белоусов. — Дело в том, что этот человек опытнее, жестче и, не обижайся, умнее, чем ты. Он играючи может манипулировать тобой в своих интересах, которых мы даже не понимаем. Золото ему, разумеется, нужно, но не обманывайся: оно может оказаться не единственной его целью. Неизвестно, на кого он в действительности работает…

— Я знаю все, знаю. Я бы так хотела обещать тебе, что обязательно вернусь. И чтоб ты мне обещал, что дождешься меня… живым.

— Если б мы были героями чувствительного романа, — сказал Белоусов, — нам таких вещей нельзя было бы произносить ни в коем случае. В романах после такого не возвращаются либо не дожидаются.

Саша глянула на циферблат “Танка”. До рассвета оставалось четыре часа.

— Мы можем обмануть судьбу, — улыбнулась она, — и заняться тем, о чем в романах не пишут.

— Ты не знаешь нынешних романов! В них пишут об этом даже более, чем о чем-либо другом.

— В романах, которые люблю я, ни о чем таком не пишут. Эта часть жизни героев не принадлежит читателю!

Глава 9

Полковой комиссар Александра Гинзбург

Сентябрь 1919

— А вот если б вы достали себе коня, мы бы еще вчера были в Моршанске, — недовольно сказал Вершинин. — Сейчас ехали бы в Петроград вторым классом вместо того, чтоб наблюдать эти чертовы красоты среднерусской природы. Спали бы под крышей, а не под ливнем. До чего вы довели вверенную вам часть! Ни одной лошади. И у крестьян ее реквизировать вам вдруг какие-то принципы не позволяют. Позорище, а не полковой комиссар.

Саша ответила только раздраженным взглядом исподлобья. Огрызаться ей надоело еще вчера. Она следила за дыханием, стараясь не терять темп. Промокшая за ночь одежда стала тяжелой. Чтоб сберечь силы Робеспьера, ехали на нем по два часа каждый. Саша скверно держалась в седле и не всегда сразу ладила с незнакомыми лошадьми, но этот каурый орловской рысак с белым пятном во лбу оказался если не умнее, то всяко покладистее нее.

Теперь была очередь Саши идти пешком, и всего за какой-то час она почти выдохлась. Однако то, что Вершинин не пытался джентльменствовать, а честно делил поровну и время в седле, и ночной караул, Саше нравилось.

— Повторите свою биографию, — сказал Вершинин. Слушаться его не хотелось, но он был прав: к завтрашнему дню легенду следовало знать как “Отче наш”.

— Сирина Александра Степановна, — вспомнила Саша. — Родилась в Сызрани четырнадцатого февраля девяностого года. Мещанка. Окончила Сызранскую женскую гимназию. Шесть лет прослужила учительницей в начальной школе. В пятнадцатом году переехала в Петроград к брату Сирину Николаю Степановичу, торговому представителю фирмы “Улисс”… фантазией наши покойные родители не отличались, я смотрю… я б, может, предпочла быть какой-нибудь Ариадной или, на худой конец, Федрой.

— Я не доверяю вашим рефлексам. Вы реагируете на свое имя машинально, как и большинство людей. Имя Александра широко распространено в мещанской среде. Назовите наших родителей, — сказал Вершинин.

Саша назвала их имена и даты жизни, ошибившись только в девичьей фамилии матери. Вершинин недовольно нахмурился.

За болтовней они не забывали смотреть по сторонам, особенно с тех пор, как покинули леса и выехали на открытую местность, перемежаемую редкими рощами. Саша то и дело щурилась — после того, как ее взяли в плен, оглушив ударом по голове, у нее стало портиться зрение. Кругом, сколько хватало глаз, тянулись поля. Рожь и овес были сжаты — страда завершилась. Поля покрыты стерней, где еще золотистой, где уже сереющей. День выдался пасмурный. Ночью прошел дождь, путники промокли до нитки и теперь мерзли под гуляющим по полям ветром. На каждый сапог налипло фунта по три грязи. Коня вели по краю поля, чтоб не оставлять следов на размокшей дороге. Вершинин беспокоился, что мокрая попона натирает Робеспьеру спину.

— А меня как Александру Гинзбург разве не разыскивают? — спросила Саша.

Вершинин глянул на нее со странной смесью любопытства и жалости.

— Не особо-то вас ищут, — ответил он после паузы. — Вы значитесь в розыскных списках третьей очереди. Среди птиц вашего полета — рядовых чекистов, председателей уездных советов и прочей шушеры. Там сотни человек, женщин среди них несколько десятков. А персонально вас особым порядком не разыскивают. В комендатурах списки лежат, но сверять задержанных со словесными портретами — дело муторное, никто не любит эту волокиту. Фотография старая в досье, вы сильно изменились с тех пор. Вас должны были сфотографировать у меня в контрразведке, но почему-то, — Вершинин усмехнулся, — этого не было сделано. А вы вдобавок кошмар сыскаря: рост средний, сложение обычное, черты лица нормальные. Никаких особых примет. Ваши шрамы не внесены в картотеку. Следовательно, человек, который совершенно точно их видел, в составлении словесного портрета не участвовал, то есть личной заинтересованности в ваших поисках не проявил. Не знаю уж, хорошая ли это новость для вас…

Саша поняла, что совсем перестала вспоминать о Щербатове в последние недели. Столько всего навалилось, а после — торопливое замужество, оказавшееся таким счастливым. Теперь уж и не верилось, что недавно она была почти одержима мыслями об этом мужчине. Сны с его участием, кажется, повторялись, но она забывала о них раньше, чем успевала толком проснуться. Видеть его наяву она не хотела больше, теперь по-настоящему не хотела.

— На круп, быстро! — отрывисто сказал Вершинин. — Казачий разъезд впереди.

Саша едва успела забраться на круп Робеспьера. Вершинин дал ей секунду на то, чтоб она села и ухватилась за него, развернул и резко пришпорил коня.

Они скакали назад. По обе стороны от дороги — жнивье, совершенно ровное поле. Нет даже высокой травы, в которой можно было бы укрыться. Саша никогда не ездила без седла, тем более галопом. Ощущение было такое, будто ее поместили в камнедробилку. Тряска отзывалась в каждой косточке. Саша крепко сжала зубы, опасаясь откусить себе язык. Все силы уходили на то, чтоб держаться бедрами за коня, а руками — за сидящего перед ней человека. Она понимала, что если упадет, Вершинин не вернется, чтоб подобрать ее. Удивительно, что он вообще дождался, пока она сядет и ухватится за него. Если б он ее бросил, то наверняка ушел бы от погони — да и зачем бы казаки стали преследовать конного, раз уже заполучили бы пешего для допроса. Вдвоем на одном коне шансов у них не было.

И все же Вершинин не бросил ее. Стало быть, не врал, когда говорил, что не предает деловых партнеров?

Саша оглянулась. Казаков было четверо. До них оставалось не более полутысячи шагов, и расстояние сокращалось на глазах. Один из них, почти не замедляясь, целился в беглецов из карабина. Саша услышала выстрел, но не свист пули. Пока еще слишком далеко.

Отстреливаться смысла не имело. Даже если б она могла освободить руки и не свалиться с коня, даже если б прицелилась в этой сумасшедшей тряске, все равно только зря бы потратила пулю. Карабин бьет на две сотни шагов, пистолеты — в лучшем случае на пятьдесят.

— Мы проезжали рощу. До нее верст пять, — сказал, не оборачиваясь, Вершинин. — Там устроим засаду. Держись!

Саша сгруппировалась, как в ожидании удара — и удар не заставил себя ждать. Как ее позвоночник только выдерживал это. Бедра, должно быть, превратились в сплошной синяк. Синяки же она, наверно, оставляла на теле Вершинина — так крепко, до судороги в руках, в него вцепилась. Волосы били по щекам и шее.

Роща уже виднелась. Она была совсем небольшая — молодые березки по обе стороны от дороги.

Преследователи снова стали стрелять. Теперь Саша слышала свист пуль. Она опять обернулась. Легко было рассмотреть масть каждого из коней, папахи, лампасы на шароварах. Только лиц было не различить, все они казались одним лицом, перекошенным и оскаленным в азарте погони.

— Ляжешь слева от дороги, — сказал Вершинин громко, чтоб его голос перекрыл конский топот. — Стрелять только после меня. Берешь двоих, кто будет ближе к тебе.

— У меня девять патронов.

— Значит, не мажь.

Въехали наконец в рощу. Трава высокая, можно укрыться, но от пули трава не защитит. А березы совсем тонкие, с отчаянием поняла Саша. Ствол березы не укроет полностью даже ее, что уж тут говорить о плечистом Вершинине.

Дорога круто повернула, потом еще раз. Вершинин осадил коня. Спешились у обочины. Саша не удержалась на ногах, упала на четвереньки и тут же встала, с силой оттолкнувшись от земли.

Слева от дороги березы стояли часто, но тонкие, такие тонкие… Саша метнулась к самой толстой из них и залегла, взяв маузер наизготовку. Жаль, кобуры нет, примкнула бы, был бы приклад. Придется стрелять с рук. Руки, на удивление, не дрожали.

Вершинин с силой хлестнул Робеспьера нагайкой по крупу. Конь заржал и ускакал дальше по дороге, оставляя в грязи четко видимые следы.

На стороне Вершинина с укрытиями дело обстояло еще хуже, чем на Сашиной. Он залег за стволом поваленного дерева.

Топот коней, ржание, чья-то неразличимая фраза… Саша затаила дыхание и сосредоточилась на том, чтоб не пропустить выстрел Вершинина. Выглядывать из укрытия она не решилась, чтоб не обнаружить себя.

Отчаянно хотелось стрелять, но Саша заставила себя выждать.