Орудия войны

— Ну да, — он снова улыбнулся. — В других обстоятельствах я бы не решился. Все же я много старше вас, мне перевалило за сорок. И моя ординарная карьера достигла своего потолка, в то время как ваша могла бы быть на взлете. Хотя, как знать, быть может, теперь как раз благоприятное время для таких карьер, как ваша. Но вы сейчас уязвимы, неуравновешенны и нуждаетесь в поддержке, которую я мог бы вам предложить.

— Есть много причин, по которым мне нужны вы, — сказала Саша. — Но я не вижу ни одной причины, по которой вам была бы нужна я. От меня не выйдет ничего, кроме тревог и неприятностей.

— Я знаю, что вы такое, Сашенька. И, право же, слишком давно живу на свете для того, чтоб надеяться изменить другого человека. Но мне нужно быть нужным.

***

Оказалось, что сведения о регистрации брака полагается вносить в личные карточки воинского учета, которые, как и все полковое имущество, были утрачены при отступлении. Так что формальную часть пропустили. Они заключили брак по древнейшему из известных человечеству обычаев: объявили себя мужем и женой в присутствии всех случившихся рядом свидетелей. Сашу мучило похмелье, но переносить эту короткую процедуру она не стала — боялась потерять решимость.

Их поздравляли, но никто особо не удивился. Они давно и слаженно работали вместе, и ничего не могло быть естественнее, чем продолжение этого сотрудничества в частной жизни. “Я уж думал, вы никогда не догадаетесь”, — сказал Князев. Аглая скривила губы и хмыкнула. Они с Сашей так и не примирились и рядом, как прежде, больше не спали, а ночи становились все холоднее. Что ж, хотя бы это для Саши не будет больше проблемой.

Праздновать было некогда, дарить нечего. К вечеру, однако, солдаты поднесли Саше кисет, наполненный табаком почти на две трети. Крошки табака были разномастные. Судя по примешавшемуся к ним мусору, собирали подарок, выворачивая карманы.

Для ночевки молодоженам выделили отдельный небольшой сеновал — невиданная роскошь в условиях, когда люди спали бок о бок, в душной тесноте.

Сено было совсем свежее, оно еще пахло разнотравьем. Обычно Саша любила этот запах, но сейчас в нем было что-то удушающее. Между сеном и крутым скатом крыши пространства оставалось слишком мало. Ночь выдалась лунная и ветреная, из-за быстро бегущих облаков помещение полнилось причудливыми тенями.

Саша не чувствовала ничего, кроме смертельной усталости. Впрочем, она давно уже ничего другого не чувствовала — пьяная эйфория не в счет. Сегодня она дала некоторые обещания человеку, которого глубоко уважала. Потому она потянулась к нему — и замерла.

Под ее левым плечом, прикрытый тонким слоем сена, находился посторонний предмет. Округлая форма, обтекаемый контур…

— Не двигайтесь, — резко сказала Саша. — Здесь граната.

Кто, кто мог ненавидеть ее настолько, чтоб положить ей в постель гранату в ее первую брачную ночь?

Много кто мог.

— Не бойтесь, Саша, — сказал Белоусов подчеркнуто спокойно. — Тикания мы не слышим, следовательно, это не взрывное устройство замедленного действия. Таким образом, причин спешить у нас нет. Где-то здесь должна быть растяжка. Раз мы не задели ее до сих пор, значит, вполне можем не задеть и в дальнейшем. Как вы, Саша?

— Нормально, — голос дрогнул. — Только сердце бьется так, что, кажется, граната взорвется из-за этого стука.

— Это естественная реакция. Мы можем подождать минуту, пока вы успокоитесь — если вы сможете не двигаться, даже не переносить вес. Сами по себе, пока не выдернута чека, гранаты не взрываются.

— Я спокойна, — Саша наконец перестала хватать ртом воздух.

— Вы отлично держитесь, Саша. Теперь медленно поднимите левую руку. Если почувствуете хоть какое-то препятствие — сразу же замирайте. Теперь так же плавно повернитесь на правый бок, спиной ко мне. Вот так, превосходно. Не двигайтесь больше. Сейчас я посмотрю, что там. Не волнуйтесь, я имел дело с такими ловушками. Если я наткнусь на растяжку, то сразу почувствую.

Он сдвинул верхний слой сена.

— Саша, это не граната, — голос Белоусова изменился, нарочитое спокойствие исчезло. Саша по его интонации поняла, что он улыбается. — Это куриное яйцо. Вот, посмотрите.

Саша уставилась на крупное белое яйцо так, словно впервые увидела подобный предмет. Осторожно взяла его в руки.

— Однако вы не раздавили его, — сказал Белоусов. — То есть зачет по саперному делу, можно сказать, сдали, хоть и не в самый для этого подходящий момент жизни.

— Но откуда здесь яйцо? — спросила Саша. — Это ж сеновал, а не курятник. Сюда и человеку-то непросто забраться, а, как известно, курица — не птица. И пометом совсем не пахнет.

— Полагаю, нам его подложили нарочно. Народный обычай. Добрая женщина, которой принадлежит этот дом, сокрушалась, что мы с вами пренебрегли всеми свадебными традициями. В крестьянской среде к их соблюдению относятся чрезвычайно серьезно. Видимо, эта милая дама решила выполнить хоть что-то из положенного, раз уж сами мы, оторванные от корней горожане, не способны на то.

— Но как странно, яйцо в постель… Ведь мы бы просто раздавили его, если б я не чувствовала себя постоянно человеком, которого многие хотят убить.

— По всей видимости, его и полагалось раздавить. Это символ плодородия, что-нибудь в таком духе.

Саша засмеялась.

— Представляете, каково оно, — говорила она сквозь смех. — Вот первая брачная ночь у людей… они волнуются, это же, по идее, первый раз, мало ли чего… а тут раз — и оба в яйце… все в яйце!

От смеха Саша упала на спину в сено, едва не выронив доставившее столько переживаний яйцо.

Она смеялась впервые после Тыринской Слободы. Чудовищное напряжение последних дней, страх провала, невыносимая ответственность — все это сейчас отпустило ее. Кажется, лед внутри начал наконец таять.

— Яйцо — это ведь подарок? — спросила Саша, отсмеявшись.

— Подарок. Не нам, допустим, а скорее духам-покровителям этого места… Но определенно не предполагается, что мы его вернем.

Саша осторожно очистила яйцо с острого конца. Выбрала в сене стебель попрочнее, перемешала желток с белком. Отпила половину и протянула яйцо мужу.

— Да, кстати, насчет плодородия, — вспомнила Саша. — Наверно, раньше надо было сказать это. Но вы ведь понимаете, что детей у меня… у нас быть не должно.

— Разумеется, я знаю. Об этом не беспокойтесь.

Возможно, в будущем, хотела было добавить Саша. Когда-то она надеялась, что однажды у нее будут дети от доброго и честного человека, которого она уважала бы. Такого, как тот, что был сейчас рядом с ней.

Врать она не стала. Оба они знали, что будущего у них нет. Да и черт бы с ним. У них было настоящее. Среди войны и отчаяния, среди горя и зла они оба были живы, и у них была целая ночь, чтоб дать друг другу это почувствовать.

Бесценное время не стоило больше тратить на разговоры.

Они и не тратили.

Глава 8

Полковой комиссар Александра Гинзбург

Сентябрь 1919 года

— Александра, здравствуйте!

— День добрый, — машинально ответила Саша и в ту же секунду узнала голос. Вздрогнула и обернулась, в движении выхватывая и снимая с предохранителя маузер.

Вершинин стоял в десяти шагах от нее. Он широко улыбался, будто повстречал доброго приятеля после долгой разлуки. Руки держал перед собой открытыми ладонями вперед.

Место для встречи он выбрал идеально. До ближайшего часового — пара сотен саженей, и вокруг лес. Если она закричит, ее не услышат. Но как он прознал, что она окажется на этой лесной тропе, между селом, где стояла часть ее полка, и деревенькой, где размещался временный штаб? Князев и Белоусов настаивали, что она не должна ходить без охраны, но она обыкновенно пренебрегала этим.

Первым делом она заметила кобуру у него на поясе.

— Очень медленно, — сказала Саша, — расстегните ремень и бросьте его вперед, мне под ноги.

— Вы ведь понимаете, что имей я намерение вас застрелить, здороваться я не стал бы? — уточнил Вершинин, однако приказ ее выполнил. — У меня еще нож в кармане галифе. И кортик во френче, в потайной петле. Вам как удобнее, чтоб я сейчас их отдал или позже?

Ситуация становилась нелепой, но снова ставить маузер на предохранитель Саша не спешила.

— Позже, — процедила она сквозь зубы. — Как вы меня нашли?

— Вы ведь сами видели, как деньги открывают не хуже ключа любые двери. Так вот, распутать лесные тропы они помогают точно так же. Что ж вы так пистолет сжимаете, еще выстрелите куда-нибудь… Вам не нужно меня бояться, Александра. Я пришел как друг.

— Друг? — вскинулась Саша. — Ну, знаете. Я как-то иначе себе представляю дружбу. По вашему приказу меня пытали до полусмерти. А потом вы меня продали.

— Зачем вы рассказываете эту историю вот так, — поморщился Вершинин. — Можно же представить вещи в ином свете. Я сохранил вас живой и существенно более целой, чем должен был. А потом, рискуя собственной драгоценной шкурой, спас от участи, худшей чем смерть, и доставил в место, оказавшееся для вас совершенно безопасным в конечном итоге.

— Вон оно как, — усмехнулась Саша. — Ладно, черт с ним, с нашим общим не особо-то героическим прошлым. Сейчас вам чего надо? Вы здесь как представитель контрразведки?

— Я более не служу в контрразведке. Я ведь многим рискнул в той нашей маленькой афере — и просчитался. Уверен был, что ваш полковник просто решил от вас отделаться. Не понимал только, отчего таким жестоким способом. Жалел вас, грешным делом. А жалеть-то мне следовало себя! ОГП вцепилась в историю вашего исчезновения, как бульдог. Полетели головушки. Сам я едва успел смотать удочки и понес значительный ущерб. Но это мои проблемы, не ваши. Для вас имеет значение, что я действительно здесь как друг. Потому что другом вам сейчас будет всякий, кто поможет вам решить проблемы со снабжением. Я знаю два слова, которые заставят биться быстрее ваше революционное сердечко: русский трехлинейный.

— Да, нам пригодились бы винтовочные патроны, — сказала Саша насколько могла небрежно. Вершинин попал в яблочко, пустые патронные ящики уже снились ей. — Но вы-то с чего вдруг воспылали желанием помочь делу революции?

— Тут дело в специфических особенностях военной логистики… Александра, мне всегда приятно вас видеть, но непременно ли мы должны беседовать вот так, на ногах? Вам обязательно держать меня под прицелом?

— Именно так.

— Как вам будет угодно. Желание дамы — закон. Смотрите, я держу руки на виду — только б вы не волновались. Но, право же, я не представляю для вас никакой опасности. Проделать весь этот путь, только чтоб вас убить… не обижайтесь, но за вашу смерть никто не заплатит суммы, которая окупила бы такие затраты.

— Не заговаривайте мне зубы. Что там с логистикой?

— С военных складов относительно несложно списать массу полезных вещей, — объяснил Вершинин. — Особенно пока идут боевые действия. Ну, вы знаете, все горит, взрывается, постоянно переходит из рук в руки. Подходящая обстановка для того, чтоб списывать любого рода ресурсы и перемещать на, скажем так, неофициальное хранение. Сложности начинаются на стадии сбыта. Спрос, разумеется, есть. Пока живы такие люди, как вы, спрос на боеприпасы и снаряжение будет стабильным. Вот только, к глубокому моему сожалению, не весь этот спрос платежеспособен. А у вас есть связи. Потому, что бы ни происходило между нами в прошлом, теперь мы нужны друг другу.

Саша постаралась припомнить, о чем они с Вершининым говорили в Рязани. В тот момент, конечно, ее больше интересовало, как избавиться от его общества, чем как извлечь из него выгоду. Что она тогда поняла — Вершинин сильнее, быстрее и, самое опасное, умнее ее. Саша понадежнее перехватила маузер.

— После взятия Петрограда мы не досчитались некоторых из хранившихся в казне ценностей, — напомнил Вершинин. — Расследование показало, что многие из них были изъяты по распоряжению ПетроЧК. Добраться до этих вещей ни ОГП, ни контрразведке не удалось до сих пор.

— И вы полагаете, я сделаю то, чего не смогла вся королевская конница и вся королевская рать?

— У меня есть одна большевистская явка, — сказал Вершинин. — Надеюсь, ваши бывшие коллеги до сих пор не считают ее проваленной. Она грамотно устроена, это весьма людное общественное место. Если там засветится человек, которого узнают в лицо — с ним могут попытаться выйти на контакт. Для этого вы мне и нужны.

Саша кивнула. В его словах был резон. Вот только даже если большевики и располагали царским золотом, она-то теперь вряд ли могла считаться большевичкой. Восстание хоть и объявлено общим, по существу оставалось крестьянским, то есть анархистским и эсеровским. Присоединившиеся к восстанию части РККА с точки зрения большевиков скорее всего стали перебежчиками. И то, что у РККА больше не было командования, сути вопроса не меняло.

Однако стоять дальше вот так, держа Вершинина под прицелом, было как-то уже совсем глупо.

— Мне надо обдумать это, — сказала Саша. — Подождете в штабе. Там есть превосходный подвал, меня тоже в нем первое время держали. Место намоленное.

— Хозяйка — барыня, — улыбнулся Вершинин. — Я прибыл верхом. Мой конь привязан вот в той роще. Его зовут Робеспьер, я надеюсь въехать в свое персональное лучшее будущее, оседлав Робеспьера. Овес для него в седельной сумке — я знал, куда еду. Там же вы найдете пачку папирос — это лично вам, подарок. Эх, надеюсь, ваши люди не сожрут благородное животное прежде, чем вы разрешите наш вопрос.

***

— Ты что же это, веришь контрразведчику на слово, комиссар? — спросил Антонов, прищурившись.

— Ему не верю ни на грош, — вздохнула Саша. — А вот в его любовь к золоту верю вполне. Лично видела, как он ради денег из кожи вон лезет.

— Дак это золото и впрямь есть у твоих большевиков? — хмыкнул Князев. — И они вот так за здорово живешь его отдадут?

— Оставшись здесь, мы этого не узнаем, — ответила Саша.

Они, как часто в последние дни, совещались втроем в маленькой, зимней части штабной избы. Стало смеркаться. Саша зажгла две свечи в чугунном подсвечнике и снова села на лавку по левую руку от Князева.

— А ежели этот контрразведчик без затей сдаст тебя в ОГП? — спросил Князев. — Это куда как более простой способ получить золото.

— Да, но нет. Кажется, у ОГП нет причин платить за меня столько, чтоб это оправдало затраты и риски Вершинина. Ну, что я им расскажу? Что мы тут с хлеба на квас перебиваемся? Тоже мне, военная тайна. А Вершинин же кому-то заплатил, чтоб меня разыскать, узнать про мои передвижения и так эффектно передо мной появиться. Как черт из табакерки. И с каким удовольствием его здесь порешат, ему известно. Значит, он полагает, что игра стоит свеч.

— Только вот мы не знаем, что там у них за игра, — не унимался Князев. — Смотри, Александра, как бы тебе заместо игрока не сделаться ставкой. Вдруг полковник твой довольно заплатил, чтоб тебя вернуть?

— Нет, — ответила Саша. — Этого нет.

— Да почем ты знаешь?

— Чуйка у меня на него. Не нужна я ему больше.

Он такой же твой полковник, как и мой, хотела сказать Саша, но сдержалась. Она-то с Щербатовым всего лишь переспала, а Князев воевал с ним бок о бок полтора года. И вот что началось — “твой полковник”.

— Какой еще полковник? — встрял Антонов. Саша и Князев переглянулись.

— Дело прошлое, — ответил Князев за обоих. — Кто старое помянет, тому глаз вон. Но не нравится это мне.

У Саши оставалось две папиросы из привезенной Вершининым пачки — прочее она успела раздать. По крайней мере насчет папирос он не обманул — первый сорт с фильтром, пачка плотного цветного картона, она и до войны-то нечасто могла такие себе позволить. Одну папиросу закурила сама, другую отдала Князеву, ему давно уже нечем было набивать свою трубку.

— Да полно тебе, Федя, — улыбнулся Антонов. — Сашка — целый комиссар и сама может решать свою судьбу. Считает нужным ехать — пусть едет. Патроны нам нужны до смерти, мы ничего не можем без них. Меня другое беспокоит. Чего большевики с нас потребуют за свое золото? Я знаю эту породу, они снега зимой не дадут за так.

— Я сама большевичка, между прочим, — вскинулась Саша. — Нет, ну мы можем тут сидеть и лелеять старые обиды. Это сколько угодно. Дождемся, пока нас, безоружных, возьмут голыми руками. А можем вместе с другими революционерами искать способы борьбы с общим врагом…

— Да угомонись ты, — махнул рукой Князев. — Чую, нечисто тут что-то. А все ж не в том мы положении, чтоб харчами перебирать.

— Без боеприпаса много не навоюешь, — согласился Антонов. — Неволить не станем, Сашка, но коли готова, так езжай. Вдруг что выгорит.

Саша переводила взгляд с одного мужчины на другого. С самого начала она опасалась, что они не поладят между собой, очень уж разными они были людьми. Антонов — прирожденный бунтарь и профессиональный революционер. Он был не чужд рисовки, позерства даже. Одевался, сколько это было возможно в полевых условиях, щегольски, держал себя с некоторой лихостью. Даже с друзьями говорил задиристо, словно подначивая. Образован он был поверхностно, нахватался знаний скорее в эсеровских кругах, чем в реальном училище, которого так и не окончил; однако обладал живым и острым умом. Была в нем при этом глубокая и подлинная боль за народ, потому тамбовские мужики охотно держали его за своего. Антонов не выглядел простым, и все же был прост.

Князев, напротив, простым выглядел, но отнюдь не был. Саша плотно работала с ним полгода и то не все в нем могла понять и предугадать. Обширные познания в военном деле, которые он получил в основном самостоятельно, сочетались в Князеве с феноменальной интуицией, что позволяло ему противостоять полководцам с самым блестящим образованием. Он не умел нравиться людям, но умел вызывать у них преданность.

Между собой командиры сошлись гораздо быстрее и проще, чем Саша опасалась. Антонов знал, как вести за собой людей, а Князев — на что. Как нечто само собой разумеющееся они постановили, что восстание должно любой ценой распространяться, захватывать транспортные узлы и целью своей иметь сам Тамбов, чтоб с этого плацдарма перекинуться на соседние губернии. У Антонова и прежде была такая идея, но только Князев превратил ее в план.

Оба они были не дураки выпить, что, похоже, помогало им понимать друг друга.

Теперь Сашу в Князеве тревожило другое. Он ни разу не пожаловался, но по многим едва различимым признакам Саша понимала, что увечье глубоко уязвляет его. Прежде, несмотря на грузность, он легко и быстро двигался, теперь же то и дело замирал на секунду — его тело потеряло привычное равновесие. Иногда Саша замечала, как он машинально пытается двинуть левой рукой, и всякий раз что-то сжималось внутри нее. Она старалась держаться рядом, стать ему вместо утраченной руки. Левый рукав его гимнастерки она зашила сама — криво и косо, но как уж сумела.

— Может, не след тебе все же уезжать, Александра, — сказал Князев медленно, с необычной для него неуверенностью. Он скорее умер бы, чем прямо сказал бы, что она нужна ему.

Саша обрадовалась. Ехать куда-то с Вершининым и становиться пешкой в его мутной игре не хотелось чудовищно. А вот прикончила его она бы с удовольствием — иссеченную спину до сих пор простреливало болью при любом неловком движении. Не говоря уж о том, что она только что вышла замуж, хоть это и не должно иметь решающего значения в делах революции… Но раз Князев просит ее остаться, она, разумеется, останется.

“Твое место за плечом кого-то более сильного. Собственной истории у тебя нет”, — говорила ей Матрона. Саша поморщилась. Почему она вообще до сих пор помнит эти слова? Что может полоумная сектантка понимать в их армейских делах? Ведь цель Саши с самого прибытия в пятьдесят первый полк в том и состояла, чтоб встать за плечом у Князева. И вот, теперь она нужна ему, как никогда прежде. Разве это не хорошо?