Помоги проекту - поделись книгой:
Нижегородцы приняли присягу новому правительству, которое, как казалось, сможет обеспечить стране спокойствие и мирный труд. Но правление Шуйского ничем не облегчило положения народных масс. Массовое народное движение, возглавленное И. Болотниковым, призывавшим в своих «листах» истреблять бояр и дворян, было подавлено Шуйским и его окружением. Неудача самозванца не помешала польской шляхте найти нового «претендента» на русский престол — Лжедмитрия II. И хотя его выступление оказалось неудачным, а сам он был убит в Калуге, захватчики не оставляли мысль осуществить свои преступные планы.
Пытаясь любой ценой сохранить свою власть, бояре и дворяне свергли Шуйского, решив в августе 1610 года тайно от народа призвать на русский престол сына польского короля Владислава. В сентябре 1610 года интервенты вошли в Кремль. Над русской землей нависла опасность иностранного порабощения. В это памятное время в Нижнем и произошли подлинно великие события, имевшие значение для утверждения силы и славы Русского государства.
Много раз в Нижнем собирались вместе посадские, торговые и военно-служилые люди и толковали о московских делах. В январе 1611 года нижегородцы от слов перешли к делу. Утвердившись крестным целованием (клятвой) с ближайшими соседями-балахонцами, разослали призывные грамоты по городам: «в Кострому, в Галичь и иные города», на Вологду, в Рязань, прося прислать в Нижний «для договору и о добром совете людей добрых изо всех чинов, сколько человек пригоже», и приглашая, «собрався с ратными людьми и с нами и с окольными городами сослаться, стати за… веру и за Московское государство… заодин».
Нижегородские воззвания имели успех. Откликнулось много поволжских городов, в том числе такие крупные, как Ярославль и Казань.
Из Рязани в свою очередь пришло приглашение встать под знамя рязанского, уже собранного, ополчения, которым руководил пользовавшийся боевой славой служилый дворянин Прокопий Ляпунов. Нижегородцам это было на руку, так как в Москву удобно было пройти через Рязанскую землю.
В первых числах февраля нижегородская рать (1200 человек) оказалась полностью снаряженной. Однако выступление задерживалось, ждали подхода отрядов от Казани, Свияжска, Чебоксар. Ополчение в полном составе, под началом старика воеводы А. Репнина, двинулось из Нижнего 17 февраля 1611 года.
К этому времени стало известно, что рязанские ратные люди уже подходят к Москве. Репнин повел войско кратчайшим путем через Владимир.
Под Москву нижегородцы и казанцы пришли в половине марта. Поволжские ратники соединились с рязанскими и владимирскими. Достигнуто было некоторое согласие и с казацкими частями бывшего Тушинского стана, которыми после бегства и гибели Лжедмитрия II распоряжались воеводы Трубецкой и Заруцкий.
Общего единения и дружбы среди отрядов, прибывших для освобождения Москвы, не оказалось. Среди казацких таборов бродило недовольство ополченским военачальником, храбрым, но вспыльчивым и гордым Прокопием Ляпуновым. Земский собор, собравшийся летом 1611 года, принял «приговор», требовавший возвращения в кабалу к феодалам всех крестьян, ушедших от помещиков, невзирая на заслуги в борьбе за независимость Отечества. Рязанский воевода был зарублен саблями возмущенных казаков.
Разрозненные отряды, лишенные искусного руководителя, не смогли выдержать напористо проведенной в первых числах апреля «кремлевскими» поляками вылазки. Побитые ополченцы разбежались по московским предместьям, а затем отправились по домам. Близ Москвы, заняв выжидательную позицию, осталась лишь казацкая вольница Трубецкого и Заруцкого.
С тяжелым чувством возвращались нижегородцы на родину, рассуждая в пути о постигшей ополчение неудаче.
Здравые мысли высказывал один из ополченцев — нижегородский гражданин русокудрый великан Кузьма, прозванный по отцу Мининым. Уже не первый раз участвовал он вместе с земляками в походах против иноземных захватчиков и внутренних изменников. Видели его с саблей и Балахна, и Ворсма, и Павлово на Оке. Дрался он не щадя сил в Москве близ Василия Блаженного, на Сретенке, на Лубянке.
Знал Кузьма всегда, за что дерется и почему побеждает. Так и теперь разумом и душой понимал причины ужасного поражения. Говорил Минин с тяжелым сердцем о боярах-двурушниках, продавших честь и совесть иноземцам. Возмущался служилыми дворянами, которые берутся за оружие только после получения поместья. Укорял монастыри, державшие под спудом громадные богатства в то время, как воинским ратям не хватает одежды и вооружения. Сурово обвинял казаков, готовых служить тому, кто больше даст. Указывал и на недостаточное число в бывшем ополчении начальных людей, хорошо знакомых с ратным и пушечным делом.
На родине возвратившиеся ополченцы приступили к своим постоянным посадским занятиям. Год подходил к концу (новый год начинался тогда с 1 сентября), предстояла смена всех выборных городских должностей.
Нижегородская нижнепосадская община избрала земским старостой только что возвратившегося из похода ополченца-добровольца Кузьму Минина. При его избрании был составлен общий приговор обычного в таких случаях содержания: «Посоветовав всем миром, излюбили есмя и выбрали к государеву делу и земскому в Нижнем Нове-Граде в Земскую Избу нижегородца же посадского человека в земские старосты Козьму Минина… ведать ему в посадском мире всякие дела и во всех мирских делах радеть, а нам, мирским людям, его, старосту, во всех мирских делах слушать, а не учнем его слушати, и ему нас надлежит к мирскому делу нудить…».
Новый земский староста приступил к исполнению своих обязанностей, не бросая своего мясного «рукомесла». Ежедневно Минин спускался с обрыва Часовой горы, где стояла его «животинная бойница», на Торговую площадь к «земской избе», помещавшейся около церкви Николы на Торгу.[4] Здесь ждали его разнообразные посадские дела.
По роду своей административной деятельности ему также приходилось бывать и у воеводы в кремле, и на Верхнем базаре у верхнепосадского старосты. Везде «излюбленному посадскому человеку» приходилось сталкиваться с отголосками и отражениями общегосударственных событий тех месяцев, везде и всюду приходилось беседовать о катастрофически быстро ухудшающемся положении страны.
Особенно тяжелые переживания приходились на долю патриота земского старосты, когда в Нижнем получались редкие известия из Москвы, доставляемые «бесстрашными людьми» Родионом Моисеевым и Романом Пахомовым. Все собеседники сходились на том, что гибнет русская земля, нужны решительные меры…
Стал задумываться Минин: «На что же надеяться? К кому обратиться?»
Выдающийся ум избранника посадской людской массы подсказывал возможный выход из создавшегося положения: ведь не один он болеет душой за Отчизну, среди посадских много найдется таких же, как он, «болельщиков» и «страдальцев».[5] Нужно объединиться «всем скопом», «всем миром», да войско и казну собрать, хорошего военачальника найти. Но вопрос в том — послушают ли? Ведь уж был случай: и деньги собрали, и под Москву ходили, да ничего не вышло…
Кузьма Минин оказался способным разобраться в тяжелых обстоятельствах момента. В конце концов у него возник план: обратиться к согражданам с предложением взяться за спасение земли предков по-новому, по его, Кузьмы, наметкам и указаниям, избегая ошибок прошлого.
Решив перейти от мыслей к действию, посадский староста начал разговаривать в земской избе с приходящими по делам посетителями на волнующую его тему. Излагая свои сокровенные думы, он убеждал каждого, что можно добиться успеха, если подняться не единицам, а всему народному множеству. Большинство собеседников при этом, по словам летописца, «в умиление приходить начаша», и лишь единичные люди «ругающеся отходяща». На вопросы, как практически подойти к делу, Кузьма указывал на необходимость в первую голову собрать казну и предлагал желающим делать пожертвования.
Вдохновенные слова Минина способствовали успеху добровольного сбора, сумма которого достигла 1700 рублей. Конечно, для серьезного похода этих денег было слишком мало, и Минин решил обратиться с воззванием ко всему населению города. В одно из воскресений, после церковной службы, он произнес короткую, но близкую народному сердцу речь.
До нас не дошел точный текст его речи, да и не мог дойти, так как никем не записывался. Минин произнес приблизительно следующее: «Если хотим помочь государству, то не пожалеем имущества своего, и не только имущества, но в случае нехватки и дома продадим или займем у имущих, отдав им в отработку жен и детей».
В изложении летописного сказителя, по всей вероятности монаха (среди которых и попадались чаще всего грамотеи), уснастившего мининскую народную речь церковнославянскими оборотами, эти слова приобрели нижеследующую форму: «Буде нам похотети помочи государству, ино не пожалети животов своих, да не токмо животов своих, ино не пожалети и дворы своя продавати, и жены и дети закладывати».
Летописцы, упоминающие о Минине, единогласно свидетельствуют: «Речь его нижегородцам люба бысть».
Говорил ли Минин красноречиво? Едва ли. Откуда посадскому человеку знать приемы «красивой речи»? Он был, вероятно, неграмотен (позднее за него в случае нужды подписывались другие). Простая, безыскусственная речь земского старосты нашла отклик в сердцах слушателей по той простой причине, что соответствовала общему заветному желанию помочь Отечеству и земле русской.
Результаты патриотического обращения к горожанам не замедлили сказаться. Широкой волной потекли пожертвования. Деньги, ценности, домашние вещи приносились на площадь, а земский староста вел им счет и сдавал на хранение в соборные подвалы. Во время сбора отмечались трогательные сцены, многие приносили последнее, были такие, что снимали с себя на площади и отдавали на общее дело одежду. Пример малоимущих посадских людей повлиял и на богатых. Известен из летописей рассказ о богатой вдове, которая из имеющихся у нее двенадцати тысяч рублей десять отдала на ополчение.
После такого вступления предстояло найти подходящего человека, чтобы отдать под его начальство будущую рать.
Предлагая избрать военного руководителя, Минин обращался главным образом к массе, к посадским, к людям своего круга. Русская посадская община привыкла к самоуправлению и к выборному началу, но исключительно в своих пределах. Посадские, собирали деньги, отдавали их в казну, но в государственные дела не вмешивались. Власть над ними принадлежала воеводам или боярам, периодически присылавшимся на места. Минин впервые предложил принцип выборности военного начальника, что в русской практике было неслыханным и смелым.
Народная нижегородская молва сначала смутно, а затем твердо и отчетливо указывала те качества, какими должен обладать будущий вождь ополчения. Нижегородцы желали, по словам «Нового Летописца», иметь себе наставника «честного», «кому заобычно ратное дело», даже больше того, «кто б был в таком деле искусен» и вместе с тем «который в измене не явился».
Таким человеком, по общему говору, являлся выдающийся полководец — князь Дмитрий Михайлович Пожарский, лично не бывавший до того в Нижнем, но понаслышке через ратных людей хорошо известный большинству нижегородских патриотов.
Пожарские считались древним, но захудалым служилым родом. Об отце Дмитрия Михайловича — Михаиле Федоровиче Пожарском, прозванном «глухим», известно, что он участвовал при Иване Грозном в Казанском походе и Ливонской войне, за что получил в награду село Мугреево Суздальского уезда. Михаил Пожарский умер в 1588 году, оставив троих малолетних сыновей.
Средний по возрасту, Дмитрий, родился в 1578 году. По захудалости рода ему не приходилось рассчитывать на значительное место и быстрое продвижение по службе. К восемнадцати годам молодой Пожарский числился приказным стряпчим «с платьем», получая жалование двадцать рублей в год. В числе других дворян он подписал в 1598 году соборное определение об избрании в цари Бориса Годунова. Присутствовал Пожарский также при насильственной смерти Лжедмитрия и участвовал, имея чин дворецкого, в избрании «боярского царя». С воцарением Шуйского придворная жизнь стала тяготить его. Соперничество, хитрости, доносы, взаимное подсиживание царедворцев были слишком не по душе прямодушному и неискусному в интригах стряпчему-дворецкому.
Пожарский попросился на боевую службу. Случай представился в 1609 году, когда укрепившийся в Тушине второй самозванец серьезно угрожал Москве, а окрестности столицы были наводнены польско-литовскими бродячими шайками. Против последних был послан отряд под начальством Пожарского.
Под Коломной молодой военачальник обнаружил скоплявшиеся силы поляков, у села Высоцкого враг был настигнут, окружен и целиком уничтожен.
В том же году Пожарский с успехом выполнил второе поручение — разгромил у р. Пехарки (приток р. Москвы) крупный отряд атамана Салькова, против которого безуспешно выступал старый, опытный воевода Сукин. Эти два поручения обнаружили недюжинное военное дарование Пожарского, и в следующем году он был отправлен воеводой в город Зарайск под Рязанью.
В конце июля 1610 года Шуйский был низложен. 4 августа состоялось боярское постановление о Владиславе, а в сентябре поляки уже сидели в Кремле.
Зарайский воевода не признал боярского решения и отсиживался в своем городе до января 1611 года. За этот промежуток времени зарайцы не только успешно отбились от неожиданного нападения воровских казаков, но освободили от изменников несколько городов к югу от Рязани и Переяславля.
В марте 1611 года Пожарский пробрался с небольшим отрядом в Москву и расположился близ Сретенских ворот. Это было время, когда к столице стекались отряды первого ополчения.
Провокационное выступление поляков в день русского религиозного праздника Вербного воскресенья заставило Пожарского с зарайцами броситься на помощь избиваемым горожанам Китай-города. Жестокая сеча (в которой участвовали и нижегородцы) продолжалась два дня. Дмитрия Пожарского, всего израненного, ближайшие соратники вывезли из сражения, укрыли сначала в Троице-Сергиевском монастыре, а затем отправили в село Мугреево.
Залечивание ран продолжалось много месяцев, причем переломленная в голени нога срослась неправильно, и Пожарский остался хром на всю жизнь, получив прозвание «хромого».
В октябре, после решения нижегородцев о выборе Д. М. Пожарского своим вождем, в Мугреево явились посланцы из Нижнего Новгорода. В разговоре с депутацией, состоявшей из дворянина доброго Ждана Петрова сына Болтина и выборных от посадских людей, полубольной воин обнаружил осторожность и предусмотрительность. Он не сразу согласился ехать в Нижний. В одной из последующих его грамот северным городам читаем: «…и присылали по меня из Нижнего многажды…». Наученный горьким опытом первого земского ополчения, Пожарский хотел твердых гарантий и уверенности в серьезности намерений. Он указывал прибывшим, что боится измены и «поворота вспять».
Повторное посещение нижегородцев, сопровождаемых на этот раз настоятелем древнего нижегородского Печерского монастыря Феодосием, убедило воина-патриота согласиться принять на себя военачалие.
В Нижний Пожарский прибыл 28 октября 1611 года. Здесь, при обсуждении важных вопросов будущей стратегии и тактики, вновь подтвердились его блестящие полководческие таланты. Он решил идти в Москву не кратчайшим путем через Муром и Владимир, по сильно разоренным местностям и на виду у будущих противников, а кружным путем, через Кострому и Ярославль, собирая в дороге провиант и людское пополнение. Не менее важным было решение воздерживаться от выступления против казаков, стоящих под Москвой, чтобы не вести войну сразу на два фронта.
«Заводчик» всего движения Кузьма Минин был выбран «миром» в казначеи и распорядители денежной части уже начинавшего формироваться ополчения. Для обозначения новой должности Минина не нашлось даже подходящего слова в терминологии того времени, и он с начала до конца похода пробыл в звании «выборного человека всею землею».
С Пожарским Минин действовал все время в полном согласии, «в совете». В призывных грамотах, рассылаемых городам, имена обоих стояли рядом, и при нужде в подписи Минин доверял Пожарскому расписываться вместо себя: «В выборного человека всею землею в Козмино место Минино князь Дмитрий Пожарский руку приложил» (грамота из Ярославля на Вычегду). В важных случаях веское слово Минина всегда имело для руководителя рати немаловажное значение. В источниках не раз отмечаются совместные совещания Пожарского с Мининым. Например, в Плесе, перед отправлением в Кострому, Пожарский получил известие, что тамошний воевода Шереметев «тянет» к Владиславу и не хочет пускать нижегородцев. Во время совещания Минин настоял все-таки продолжать путь. Или, например, в Ярославле «…князь Дмитрий Михайлович и Козьма начали думать… как бы земскому делу быть прибыльнее» и т. д.
Ополчение выступило из Нижнего в конце февраля — начале марта 1612 года. Шли правым крутым берегом Волги на Ярославль.
Первым этапом пути была Балахна. «Балахонцы приняли их с великой радостью, — сообщает летопись, — даша на подмогу казны и отпустиша…» Далее войско миновало Юрьевец, Решму, Кинешму, Плес — везде к нему присоединялись патриоты, движимые единым порывом помочь государству. В Ярославле нижегородцы задержались почти четыре месяца, добиваясь возможно большего «соединения городов».
Подойдя к Москве, ополчение расположилось лагерем отдельно от казаков Трубецкого и Заруцкого. Пожарский и Минин имели все основания быть неуверенными в казацкой устойчивости, но ради лучшего успеха будущих военных действий нужно было привлечь казаков на свою сторону. Для этой цели Минин неоднократно посещал казацкий лагерь. Летописец рассказывает: «Козьма приде в полк князя Дмитрия Трубецкого и начати со слезами молити ратных о любви, да помогут друг другу».
Сохранились любопытные сведения, как отнеслись в Москве бояре и поляки к появлению вместе с ополчением в качестве чуть не первого лица простого посадского «мясника». Трубецкой, знатный боярин, кичившийся постоянно древностью рода, воскликнул: «Мужик нашу честь хочет взять на себя, а наша служба и радение ни во что будет!» Поляки в Кремле, получившие предложение сдаться, в своем заносчивом ответе писали: «Пусть хлоп пашет свою землю, поп знает церковь, а Куземки пусть занимаются торговлей — государству лучше тогда будет». Русские изменники, посылавшие из Кремля в Польшу донесения, иначе не называли Минина, как «Куземка». Такое пренебрежительное отношение к Минину показывает ярко, какое сильное впечатление произвело выступление на политическую арену талантливого выходца из народа.
24 августа 1612 года состоялось решительное сражение с поляками. Конечно, главная роль и общее руководство в бою принадлежали Пожарскому, но в критический момент, когда упорство поляков стало казаться непреодолимым, произошла удачная вылазка, решившая судьбу сражения.
Летописец рассказывает, как Минин, «неискусен воинским стремлением, но смел дерзновением», неожиданно подошел к Пожарскому и стал просить у него ратной силы, чтобы ударить на поляков. «Бери кого хочешь», — отвечал Пожарский. Минин взял три сотни воинов и во главе их смело ударил на стоявшие у Крымского брода[6] конную и пешие сотни литовского гетмана Ходкевича (он только что подошел с воинским подкреплением для осажденных). Воины Ходкевича, застигнутые врасплох, кинулись врассыпную, давя друг друга. Видя такую удачу, остальные русские ополченцы, засевшие в ямах и канавах, оставили засаду и кинулись в свою очередь на бегущих поляков. Гетман потерял до 500 человек и отступил к Донскому монастырю. На утро он совсем ушел из Москвы.
Спустя некоторое время сдалась последняя группа поляков, отсиживавшаяся в Кремле, и 26 октября 1612 года Москва и вся народная Русь праздновали полное освобождение от интервентов. Непрошеные пришельцы получили заслуженный урок.
12 июля 1613 года избранный Земским Собором царь Михаил Федорович (1613–1645) пожаловал Кузьме Минину звание «думного дворянина», «велел ему быти всегда в Москве при нем, государе, безотступно и заседать в палате, думати о всяких делах, о чем государь расскажет и что царству Московскому надлежать будет».
В дальнейшем правительство Михаила давало Минину отдельные почетные поручения. Весной 1614 года по всему государству происходил сбор налога — пятины. В мае 1615 года «как пошел государь на богомолье к Троице-Сергию в монастырь, то на Москве оставил бояр… да Козьму Минина» («Дворцовые Разряды»).
Но дворцовые почести тяготили скромного посадского человека.
В оплату государственной службы Минин получал в 1613—14 годах жалование 200 рублей («а поместьем не верстан»). В 1614 году ему назначены в поместье из дворцовых земель Нижегородского уезда села Ворсма и Богородское, а в 1615 году Богородское с девятью окрестными деревнями пожалованы ему и сыну Нефедью в «вотчину» за то, что он, Козьма, «в Нижнем Нове-Граде и в понизовых городах, собрав денежную казну с Нижнего, и с понизовых, и с верховых, и с поморских, и со всех городов, и ратных всяких разоренных людей, подмогал, и ратные люди, бояры и воеводы и с ним и Козьмою, собрався под Москву к боярам же и к воеводам, кои стояли под Москвою безотступно, на помочь пришел и Московское Государство очистил…». Помимо земельных владений, Кузьма Минин получил в пользование дом казны в Нижнем Новгороде, на Соборной площади кремля.
Жизнь знаменитого нижегородца не была продолжительной. Из «Дворцовых Разрядов» известно, что ему (и двум другим лицам) в начале 1616 года дано было поручение съездить на следствие в Казанский уезд по делам казны. Сколько времени пробыл Минин в Казани, мы не знаем. «Столяров Хронограф» указывает, что следствие, по-видимому, было закончено, так как «сыскав», т. е. произведя следствие, следователи направились к постоянному месту своей службы.
В заключение «Хронограф» говорит: «…а Козьмы Минина едучи к Москве по дороге не стало».
Точная дата смерти Минина неизвестна.[7]
Похоронен был Минин в своем приходе, за оградой Архангельского собора. В 70-х годах по повелению царя Алексея Михайловича прах знаменитого нижегородца перенесен в Спасо-Преображенский собор и заключен в каменную гробницу. До середины XIX века центральное место на гробнице занимала бронзовая доска со стихами:
Стихи завершались таким призывом:
Дмитрий Михайлович Пожарский и после взятия Кремля продолжал энергичную деятельность, защищая столицу от польского короля и других, еще не потерявших аппетит к чужому, иностранных хищников. Долее других в Вологде и Белоозере удерживались литовцы, прогнать которых стоило немало усилий.
С воцарением Михаила Романова Пожарский был награжден чином боярина и вотчинами, но постоянно проявлявшиеся у него скромность и неумение и нежелание участвовать в придворной борьбе за теплое местечко всю жизнь были свойственны выдающемуся полководцу. Бояре не могли простить ему «худородности» и на этой почве в первый же год царствования Михаила провокаторски втянули Пожарского в «местнический» конфликт, послуживший причиной удаления «строптивого» боярина. За отказ «объявить боярство» вновь пожалованному лицу Борису Салтыкову Пожарский был «выдан обиженному головой». Этот унизительный обряд состоял в том, что «обидчик» в сопровождении официальных свидетелей приводился на двор «обиженного» и должен был простоять некоторое время перед крыльцом, пока хозяин, стоя на крыльце, громогласно благодарит царя за оказанную ему «милость».
Дальнейшая служба вождя славного ополчения пошла вновь по военной и управленческо-административной линии. В 1615 году Пожарский был послан оборонять Орел, Волхов и Перемышль (на Оке) от шаек неуловимого Лисовского[9] и выполнил это поручение весьма успешно.
В 1617 году он защищал Калугу от очередного появления в русских пределах королевича Владислава, все еще не оставлявшего надежд на захват московского трона. Исключительную храбрость и искусство проявил Пожарский в следующем 1618 году, когда Владиславу удалось добраться до Москвы и осадить ее. Полубольной воевода во главе немногочисленного гарнизона отстоял столицу, причем, по выражению царской грамоты, «на боях и на приступах бился не щадя головы своей».
В 1619 году князь Дмитрий Михайлович Пожарский был поставлен во главе Ямского приказа.[10] Через четыре года ему поручено заведовать Разбойничьим приказом, в котором разбирались дела воровства, грабежа и убийств. В 1636–1637 годах Пожарский имел в своем ведении Судный приказ, а в 1638 году исправлял последнюю свою службу воеводой у засек Переяславля-Рязанского.
Смерть Д. М. Пожарского наступила на исходе 64-летнего возраста. Могила находится в Суздальском Спасо-Ефимьевском монастыре.
Освобождение Москвы еще не было венцом задуманного нижегородцами общенародного дела. Предстояло вырвать последние корни смуты, все еще гнездившейся в разных удаленных от центра уголках страны.
Казачий атаман Иван Заруцкий, сторонник Лжедмитрия II, разбитый воеводой Одоевским, бежал в низовья Волги, прихватив с собой в качестве «жены» пресловутую польку-авантюристку Марину Мнишек. В Астрахани у Заруцкого родились широкие планы. Бесшабашный атаман задумал ни много ни мало — призвать силы персидского шаха Аббаса, втянуть в дело и Турцию, поднять юртовских татар, ногаев, волжских казаков, стянуть к себе бродячие шайки черкас (казаков) и со всеми идти вверх по Волге к Нижнему, покоряя по пути города.
У него скопились большие средства: он ограбил Астрахань, завладел хлебным караваном, привезшим зерно с верховий, захватил каспийские рыбные учуги и ловли, соль рассчитывал достать по пути.
Вести о таких нешуточных приготовлениях дошли до московских властей. Очищение Астрахани поручили боярам-воеводам Одоевскому и Головину. Военная сила (несколько тысяч человек) должна была набираться, в основном, в нижегородском Поволжье. Нижний дал шестьсот человек, Алатырь — сто, Арзамас — сто, Балахна — пятьдесят.
Поплыли водой от Нижнего со вскрытием Волги. Иван Заруцкий не стал дожидаться в Астрахани московской рати. В середине мая ушел из Астраханского кремля на волжский проток Болду и пропал в степях. Долго искали его нижегородцы и москвичи и наконец нашли на реке Яике. Захваченные пленники — атаман, Марина Мнишек с младенцем-сыном (прижитым от тушинского вора), были торжественно провезены мимо Нижнего в Москву водой на стругах.
Расправа последовала немедленно. Ивана Заруцкого посадили на кол. Трехлетнего сына Марины, как «претендента» на русский трон, повесили. «Вориху Маринку» хотели сохранить для торга (обмена) с Польшей, но Марина вскорости умерла, заточенная в большую башню города Коломны на Оке.
Но и после расправы с Иваном Заруцким бесчинствовали в Среднем Поволжье остатки его полчищ. Одним из казачьих атаманов был брат казненного Ивана Заруцкого — Захар Заруцкий. Его разбил и уничтожил под Балахною только через два года воевода Борис Михайлович Лыков.
Глава II
Последующее десятилетие позволило в значительной мере сгладить беды, порожденные лихолетьем. Современные эпохе писатели не скупятся на витиеватые выражения своего удовлетворения: «…взошло солнце красное над землею русскою: высохла роса кровавая…», «…украсилась страна наша, аки финик, листвием…», «…держава отечественная, паки при летней теплоте и светлости, усмехнувшеся, процвете…» и т. д.
Быстро возродились города и уезды, обладавшие благоприятными экономическими условиями для развития.
К числу последних нужно отнести Нижний Новгород и Нижегородский край.
Внешний вид Нижнего двадцатых годов XVII века далеко уже не соответствовал мрачной характеристике, данной проезжим иностранцем в 1600 году. Горожане принимали энергичные меры к возобновлению и украшению города. Многое было сделано в 1618–1619 годах посланным из Москвы «благоустроивать» Нижний Новгород боярином Лыковым-Оболенским.
Всякий, кто в двадцатых годах века приближался по реке к старинному волжскому городу-крепости, поражался его красотой и живописностью расположения. Крепостные зубчатые стены красиво сбегали вниз по уступам горы, причудливыми зигзагами поднимались на другие, не менее крутые утесы. Круглые и четырехугольные башни подчеркивали грандиозность сооружения. Однако торчавшие кое-где в амбразурах пушки не позволяли зрителю забывать о грозном назначении крепости.
К тому времени Нижегородский кремль уже имел богатую событиями историю. Заслуженно гордились нижегородцы неприступностью стен кремлевских.
В двадцатых годах XVII столетия за нижегородскими стенами и валами, глубокими рвами и грозными башнями текла мирная, трудовая жизнь десятка тысяч разного пола и возраста людей.
После изгнания польско-литовских захватчиков в Нижнем Новгороде, как и во многих других городах, была произведена подробная перепись. По этой переписи мы можем более или менее точно восстановить внутренний вид кремля, посадов, городских предместий, получить ясное представление о составе, промыслах, занятиях населения, даже узнать места проживания, имена, прозвища, клички более половины всех горожан.[11]
Из общего числа 1500 зданий города внутри кремля было около четырехсот. Среди них выделялись своей величиной и массивностью соборы, церкви, монастыри, числом свыше десяти. Главный собор Спаса-Преображения помещался в центре кремля; в некотором расстоянии от него располагались воеводский дом и съезжая изба — место совещаний воеводы с помощниками по управлению, приказными людьми. Поодаль, через площадь, стоял дом «бывший государев», пожалованный Кузьме Минину и сыну его Нефеду. В числе разных правительственных учреждений в кремле находились: губная изба для суда и расправы над преступниками, дьячья изба для канцелярского и письменного производства, две тюрьмы, «царский житный двор» для хлебных запасов и «зелейный двор» (мастерская для приготовления «зелья» — пороха).[12]
Дома жителей в кремле грудились по узеньким уличкам, переулкам и тупикам, лепились по скатам, пригоркам и «вымлам» (начало оврага) весьма неровной местности. Центральные участки занимали большие дворы-усадьбы нескольких иногородних и местных знатных боярских родов (Пожарских, Лыкова-Оболенского, Шереметева, вдовы царя Елены Шуйской, Воротынского, Б. И. Морозова и других). Значительная часть мелких и средних построек занималась временными съемщиками-«дворниками». Хозяева дворов, проживая постоянно в торговой части города, заручались собственным жилищем в кремле «на случай осадного времени».
К кремлю примыкали Верхний и Нижний посады, где размещалась большая часть городских жилых домов. Нижегородское посадское население не было однородным, люди по установленному порядку делились на группы сообразно своей состоятельности и достатку. В переписях регистрировались плательщики налогов, и кто больше платил, тот считался в глазах казны и более уважаемым и почетным членом посада.
В «Писцовой книге» по Нижнему Новгороду, составленной в 1621-22 годах, пестрят имена «худых», «молодших», «середних» и «лучших» людей. «Худые» и «молодшие», как правило, пишутся уничижительными именами: Васка, Пронка, Федка, с кличками, если таковые у них есть. «Середние» — пишутся полным именем, иногда с фамильным прозвищем, иногда без него, но всегда с прибавлением имени отца: Гаврила Петров, Богдан Тимофеев, Семен Николаев. «Лучшие» — пишутся обязательно полным именем и отчеством и с прибавлением «сын такого-то»: Фома Семенов сын Голубков, Дмитрий Борисов сын Панкратов.
Классифицируя по этому вполне устойчивому признаку имена посадских людей в нижегородской «Писцовой книге», мы находим, что в Нижнем в 20-х годах XVII века имелось: богатых («лучших») людей 50, состоятельных («середних») немного более 150, менее зажиточных («молодших») около 400 и близких к бедности («худых») почти 500 человек. Эти люди входили в так называемое посадское тягло, были связаны круговой порукой в платеже податей и выполнении повинностей: каждый отвечал за всех, все — за одного. На 1620 год прямых налогов и сборов с Нижегородского посада полагалось собрать 300 рублей. Половина этой суммы приходилась на «молодших» и «худых» плательщиков. Принимая во внимание относительную ценность рубля в то время, нужно признать немалую тяжесть налогового обложения для каждого из «молодших» и «худых» нижегородцев.
Средствами к жизни у посадского населения были ремесло или мелочный торг.
На Верхнем посаде преимущественно располагались ремесленные мастерские. На Нижнем посаде шел торг.
Перелистывая «Писцовую книгу»,[13] можно представить картину достатков, занятий и промыслов самых разнообразных слоев нижегородского посадского населения.
Вот перед нами — Васка-шерстобит, имеет «избенку» в переулке у Большой улицы (район здания Дома Союзов) на вымле (вымоина в земле, неглубокая яма). Перепись устанавливает: «Беден, и ему платить оброк (вместо тягла) по десяти алтын…». В соседях с Ваской проживают в своих «дворишках»: Ивашка Филипьев, солоденек (варит квас), платить ему, говорит «Писцовая», с дву денег (термин, определяющий ставку обложения)… Первушка, ветошник (собирает тряпье), худ, «платить ему с мортки» (с 1/8 копейки, минимальная высота обложения). Ратманка Герасимов, лошадиный пастух, «платить ему с денги (с 1/2 коп.), молодший». Среди этих полубедняцких избенок и дворишек помещается «двор с избой» посадского человека Мины Тимофеева, прозвищем Резвая Кобылка; платит он в казну «с алтына и дву денег», т. е. примерно в 8-10 раз более своих «шабров»; его переписчик именует «середним человеком»…
Каждая страничка «Писцовой» полна интересных сообщений.
Поделиться книгой: