Помоги проекту - поделись книгой:
Д. Н. Смирнов
Очерки жизни и быта нижегородцев XVII–XVIII веков
О книге и ее авторе
Друг-читатель!
Первый ли раз ты приехал на Волгу, к старым стенам Нижегородского кремля, или много раз бывал ранее, или живешь на одной из улиц древнего города, — остановись на крутом волжском берегу, взгляни вниз — и не оторвешь глаз от речного простора, от голубых заволжских далей.
Город на Волге стар и молод одновременно. Здесь семьсот пятьдесят лет назад руки русского человека поставили первый сруб — заложили город, которому суждено было сыграть крупную роль в становлении Российского государства.
Площади и проспекты, улицы и переулки, новые комфортабельные гостиницы и сохранившиеся кое-где стародавние двухэтажные, домики — все это близкое и родное, потому что с ними связана наша жизнь, этапы нашей истории. Здесь каждый камень говорит о мужестве и труде тех, руками которых созданы и величественный кремль, и другие памятники истории и культуры, и высокие дома, взметнувшиеся среди садов и откосов, и суда, сходящие сегодня со стапелей прославленного завода «Красное Сормово»…
Свыше миллиона горьковчан живут здесь, создавая все необходимое для жизни — от кирпичей для строительства до быстроходных судов, бороздящих простор двух русских рек, тысячелетия текущих у подножия Дятловых гор.
Город, видевший Ленина, давший стране Кулибина и Лобачевского, Добролюбова, Горького, Заломова, Свердлова, известен сегодня всему миру.
Много веков назад рука древнего летописца начертала строки об основателе града при устье Оки. Началась славная история города, ставшего ныне третьим городом Российской Федерации, награжденным в 1970 году орденом Ленина.
Семь с половиной веков… И каждое из столетий имело свои особенности, свой неповторимый облик.
При всем различии условий жизни и быта, в радостях и беде, в счастье и горе оставалось у нижегородцев незыблемое чувство любви к родной земле и к кормилице Волге.
Вдумайтесь в смысл сохранившихся и доныне легенд и сказаний — о русской девушке-нижегородке, сумевшей своим коромыслом разогнать отряд незваных татар, или о бессмертии вождя крестьянской войны Степана Разина, затаившегося будто бы в заволжских лесах, — в каждом из подобных сказаний— мечта о воле, мысль о бессмертии подвига во имя народа.
Из века в век рос город как военная крепость, как торговый и культурный центр Поволжья…
Памятен в истории нашей Родины XVII век — годы лихолетья, прихода в Москву польско-литовских захватчиков. Тогда по всей Руси были услышаны слова нижегородского земского старосты Кузьмы Минина: «Буде нам похотети помочи государству, ино не пожалети животов своих, да не токмо животов своих, ино не пожалети и дворы своя продавати, и жены и дети закладывати».
По землям Нижегородского Поволжья с ненавистью к боярам прошли люди Кондрата Булавина, к устью Оки рвались отряды Степана Разина, смертью грозили насильникам пугачевцы…
Памятен городу XVIII век, когда по его улицам провезли в Сибирь закованного в кандалы Радищева, вспомним, что позднее среди восставших на Сенатской площади назывались и имена нижегородцев.
В условиях царизма всеми забытый умирал в нищете нижегородский самородок Кулибин, тосковал под неусыпным оком полиции Шевченко. Звучала над волжскими просторами печальная бурлацкая песня. Но было и другое… Николай Добролюбов, мечтая быть полезным Отчизне, писал: «Все, что я видел, все, что слышал, развивало во мне тяжелое чувство недовольства; в душе моей рано начал шевелиться вопрос: да отчего же все так страдает, и неужели нет средства помочь этому горю, которое, кажется, всех одолело?»
Пройдет несколько десятилетий, выйдут на главную улицу Сормова рабочие под красными знаменами, и демонстрация 1902 года взволнует всю Россию.
В героической борьбе с самодержавием почетное место принадлежит нижегородским пролетариям. В течение 1893–1900 годов великий Ленин пять раз встречался с марксистами Н. Новгорода; приезжая в этот город, помогал советами и рекомендациями в организационной работе, а в дальнейшем держал постоянную связь с нижегородскими корреспондентами «Искры».
Мы — наследники революционных традиций — любим свой язык, свою Родину, и мы вправе гордиться ее героическим прошлым. И если сегодня Горький стал мощным промышленным центром и городом большой культуры — в этом заслуга миллионов людей труда, которые имеют все основания ценить завоевания своих предков, знать и любить прошлое своего края, своей земли. Об этом чувстве законной национальной гордости говорил В. И. Ленин. Открывая книгу знакомыми ленинскими словами, мы хотим подчеркнуть, что интерес к прошлому нашего края есть частица нашей любви к Родине, и это сегодня определяет труд и борьбу советских людей.
XVII–XVIII века… Они представляются далеким-далеким прошлым, но в них лежат истоки патриотизма, освободительных устремлений народа, зачатки того, что в течение столетий сделало Нижний Новгород одним из крупнейших городов страны…
Предлагая «Очерки жизни и быта нижегородцев XVII–XVIII веков» современному читателю, мы хотели бы подчеркнуть их несколько особый и самобытный характер. Это — не исследование или научная работа, но по своему замыслу, композиции, задачам и целям книга, на наш взгляд, имеет право на самостоятельное существование — как некое дополнение к строкам истории. Эта книга дает живое и непосредственное представление о временах далеких, богатых бурными событиями, в которых наш народ проявил свои недюжинные силы, выражая стремление к жизни свободной и вольной, мужественно боролся за лучшую долю.
Автор книги — человек самобытного дарования, и мы считаем необходимым сказать об этом хотя бы кратко.
В недавно вышедшей книге писателя Леонида Кудреватых «Мои современники», в рассказе о Н. П. Смирнове-Сокольском, классике советской эстрады и замечательном книголюбе, приведен диалог:
«Встретив меня, Николай Павлович спросил:
— Ты знаешь, где живет Дмитрий Смирнов? Бывал у него?
— Какой Смирнов?
— Ну ваш нижегородский книголюб…
— Понятия не имею…
— Эх ты! — безнадежно махнул рукой Николай Павлович. — Сколько лет прожил в этом городе, а Смирнова не знаешь!»
Краевед, историк, литератор, книголюб, отдавший любимому делу — собиранию книг — фактически всю свою сознательную жизнь, — таков автор «Очерков». Его библиотека — редчайшее собрание уникумов и рукописей; свыше 800 названий украшают нижегородский отдел этой «частной» библиотеки, которую охотно навещают писатели и журналисты, ученые и работники искусства, краеведы и читатели, пытающиеся получить у Дмитрия Николаевича Смирнова ответ на нерешенный вопрос. Дело не только в том, что библиотека краеведа Смирнова редкостна, он сам — живая справочная книга по нижегородскому краеведению, энциклопедист, высокообразованный человек, энтузиаст, любящий Волгу и Керженец, землю, на которой построен Нижегородский кремль, исследователь, преданный славному прошлому Родины, ее замечательному настоящему.
«Очерки жизни и быта нижегородцев» являются итогом многолетних поисков автора, изысканий, размышлений, подробнейшего знакомства со старинными печатными книгами, документами, рукописями, со всем, что дополняет наше представление о прошлом родного края.
Книга написана с любовью к Нижегородскому Поволжью, его земле, с нескрываемым стремлением прославить величие нашей Родины, Волги, нижегородцев — будь то ратные подвиги наших предков, или их борьба за свободу, или их научные достижения…
Воспитательное значение подобной книги несомненно. Она пробуждает интерес читателя любого возраста к прошлому Родины, ее героям. Она славит талант и находчивость, жадный интерес к жизни и познанию мира.
Книга необычна по замыслу и выполнению. В ней нет места сухости изложения или текстуальной точности архивного документа. Способ подачи материала — максимальная оправданность гипотезы, некоторая поэтичность рассказа.
Книга сохраняет неповторимый «аромат» старины. Внесение в текст старорусских слов, сохранение характерных названий и прозвищ прошлого, постоянное стремление ввести в повествование пословицы и поговорки, предания и легенды былого придают книге живость, являются, на наш взгляд, неоспоримым достоинством.
Автор использует разнообразную и абсолютно необходимую литературу типа Летописей, Писцовых книг, материалов по истории раскола, полного собрания Законов Российской империи (25 томов), статистических материалов, сборников старинных бумаг из собрания П. Н. Щукина, 20 томов Древней Российской Вивлиофики, изданной Н. И. Новиковым в 1791 году, Указов Петра I и Екатерины II, Действий, Сборников и Протоколов заседаний Нижегородской Губернской Ученой Архивной Комиссии (18 томов, 48 выпусков), «Нижегородского летописца» А. С. Гациского, материалов нижегородских газет и других изданий, трудов десятков исследователей и краеведов, Ученых Трудов и Сборников архивных комиссий ряда губерний, а также работ горьковских историков профессоров Н. М. Добротвора и П. И. Шульпина, доцентов И. А. Кирьянова и К. Г. Селезнева и других.
Рассказанное им дается без уточнений и сносок, характер изложения сознательно беллетризован, а исторические факты подаются в виде очерка. В отрывках старинных записей и документов остается старинное написание слов, но для удобства чтения вносится современная пунктуация.
Отметим, что фрагменты повествования появлялись и ранее на страницах горьковской прессы (по преимуществу).
В работе Д. Н. Смирнова много нового материала, интересного в познавательном смысле, дающего тот небольшой «привкус» старины, какой уместен в сочинении подобного типа. Уже в первой части — это материалы о Пожарском, о «Куземке», судьбе Марины Мнишек, о службе стрельцов, данные «Писцовой книги», судовоярыжние обязательства, лингвистические «розыски» о происхождении терминов, письмо-челобитная XVII века, судьба печатника Аникиты Фофанова, данные о Болтине, первом русском мемуаристе, материал о Разине и разницах… Интересны по содержанию главы о Петре I и нижегородских корабельщиках, о раскольничестве, о просвещении в XVIII столетии, особенно о пугачевском движении в пределах Нижегородской губернии.
История сохранила имена нижегородцев, писавших о славном прошлом Поволжья. Мы и ныне с уважением вспоминаем имена Н. Храмцовского и А. Гациского, отца и сына Мельниковых, Н. Добролюбова и В. Снежневского, В. Короленко и М. Горького. Добрую память оставляют труды и деятелей нашего поколения, вносящих свою долю труда и таланта в дело краеведения. Хочется думать, что книга Д. Н. Смирнова по праву займет среди других подобных работ не последнее место.
Чуждо ли нам,
великорусским сознательным
пролетариям,
чувство национальной гордости?
Конечно, нет!
Мы любим свой язык
и свою родину…
XVII ВЕК
Глава I
«Низом», «Низовской Землей», «Понизовьем» именуют древнерусские исторические источники область, расположенную по Волге южнее Ярославля и по нижнему течению Оки, входящую в бассейны рек Суры, Пьяны, Теши, Алатыря.
«Новгород Нижний», «Новгород Низовские Земли», «Нижний Нов-Град» — говорят документы, когда речь идет о городе, основанном князем суздальским Юрием Всеволодовичем на устье Оки в 1221 году.
Многое испытал понизовский край за первые столетия своей истории. Немало бед и радостей пришлось на его долю и после того, как он перешагнул за четырехсотлетнюю юбилейную дату.
Семнадцатый век для города и края богат событиями, запечатленными летописцами, сказителями, мемуаристами, путешественниками.
Начало века застает Нижний Нов-Град, служивший в XIII–XVI веках форпостом русских на Востоке, уже в значительном отдалении от государственных рубежей. Покорение Казанского ханства в 1552 году и присоединение Астрахани в 1556 году уменьшили стратегическое значение усть-окского городка, но ярко подчеркнули его экономическую важность для страны.
Первое впечатление, которое производил Нижний Новгород на переломе двух столетий, оказывалось далеко не в его пользу.
Иностранец Урух-бек,[1] перебираясь в 1599 году с персидским посольством из Астрахани в Архангельск, поразился чрезвычайно унылым видом речных берегов и города. Утесы Дятловых гор, на которых расположился Нижний, явно обнаруживали признаки скорого разрушения. Глубокие овраги, выходившие жерлами к реке, струившиеся по их дну речки, бесчисленные родники, пробивавшиеся в толще глинистых обрывов, — все говорило о возможности оползней. Урух-бек отметил в дневнике, что многим жителям, вероятно, придется переносить свое жилье на другие, более безопасные места.
Путешественнику рассказали местное поверье: когда-нибудь горные ключи затопят весь город. По словам старожилов, овраги, перерезывающие город во всех направлениях, непрерывно растут, а береговые оползни катастрофически учащаются. С западной окраины, где в незапамятные времена строили свои хижины первые поселенцы, горожанам пришлось удалиться еще сто лет назад. Целая слободка с полутора сотней домов, лепившихся по откосу горы над Благовещенским монастырем, обрушилась вниз, образовав беспорядочный хаос из земли и бревен, смешанных с человеческими трупами. Остаток горного массива с тех пор носит название Гребешка.
В восточном предместье Города подобное же несчастье случилось в последних годах XVI века. Местный летописец пространно повествует об этом событии: «…лета 7105 года… (1597 год, 18 июня), в третьем часу нощи… В Нижнем Нове-Граде в Печерском монастыре оползла гора от матерой степи и прошла вниз под холмы, где монастырь стоит… Вышла та земля на Волгу сажен на 50, а инде и больши… И явились на Волге бугры великие: суды, которые стояли под монастырем на воде, и те суды стали на брегу на сухе, сажен двадцать от воды и болше. И после того как поникла гора, пошли из горы ключи великие…».
Средняя часть города также не порадовала глаз иностранца — два громадных пожара, случившиеся за последние пять лет, уничтожили добрую треть жилых строений. Во многих местах виднелись лишь пустыри с жалкими остатками обгорелых каменных очагов.
Пару лет спустя, издавая записки-воспоминания о своей поездке по Московии, Урух-бек, между прочим, выразил уверенность, что город Негена на реке Эдер (испано-персидская транскрипция слов Нижний и Ока) уже залечил свои раны. Но мемуарист, вообще благожелательно относившийся к Московии, ошибся в своих предположениях. Грозные политические события отодвинули на целый десяток лет полное восстановление из руин городка на слиянии Оки с Волгой.
Годы от 1601 и по начало 1612 были для Нижегородского края, как и вообще для всей страны, длительной порой глубоких потрясений.
Суровые испытания начались с 1601 года. Неурожаи и эпидемии резко сократили численность населения. Голод в России не обошел и Поволжье.
Нижегородский край уже двести лет славился плодородием почвы. Арзамасский уезд, вместе с Рязанским, считались житницею всего центрального, русского пространства. Сигизмунд Герберштейн, автор книги «Записки о Московии»,[2] уверял, что в нижегородских землях нередки урожаи сам-20 и сам-30. Очевидцы якобы рассказывали, что под Арзамасом палка, брошенная с вечера на голую землю после вспашки, к утру зарастет травой.
И вот в таком благодатном крае население три года подряд испытывало величайший недостаток в хлебе.
Лето 1601 года оказалось исключительно сырым. Дожди лили так часто, что, по словам монаха-бытописателя Авраамия Палицына, «вси человецы в ужас впадоша». Хлеб уж наливался, но не зрел, стоял зеленый, «аки трава». В ночь после «Успеньего дня» (15 августа) ударил «мраз велий» и погубил всю полевую растительность. В эту осень и зиму, по свидетельству того же сказателя, народ еще питался «с нуждою» остатками, сохранившимися от предыдущего урожая. Весною хватило на посев, но семена, залитые дождями, не взошли, погибнув еще в земле.
Следующей осенью начался «глад великий… яко и купити негде… и покидаша отцы семьи свои… мужья жен своих… родители чада своя… мроша людие, как и в поветрие моровое не мроша…». Зима для сельского населения проходила в ужасных муках голода. Весною, борясь со смертью, люди набрасывались на что ни попало, «ядоша всякую листву, траву и мертвечину, и пси, и кошки…». Летом нередки стали случаи трупоядения и голодного бешенства.
В третью осень совершенно необходимо было посеять озимое. Но чем? Отчаяние овладело нижегородскими крестьянами. Купить зерно мало кому оказывалось по средствам: цена четверти ржи (8 пудов) достигла трех рублей, почти в сто раз превышая нормальную (15 денежек куль).
В столь страшное для крестьянского люда время ярко сказались противоречия между интересами состоятельных и неимущих. Хлеб в Нижегородском крае не попадал в руки тех, кому был нужен. Алчные люди, надеясь разжиться от продажи дорогого хлеба, прятали зерно на поле в ямах, засыпали землей и сажали мелкий кустарник. Через год «зернохранилища» покрывались молодой древесной порослью, делаясь совершенно скрытыми от посторонних глаз.
В соседние с Нижегородской областью места, где вдоволь уродились озимое и ярь (овес), отправлялись обладавшие залежными деньжонками скупщики-корыстолюбцы (слова «спекулянт» тогда не знали). Они привозили хлеб обозами из Хлынова (совр. гор. Киров) и верховий Камы.
У южных соседей Нижнего, в Арзамасском уезде, также не было недостатка в хлебе. Наживой занимались здесь землевладельцы из татарских мурз (дворян), которых в большом числе поселил в свое время под Арзамасом Иван Грозный. Татары, приезжая с хлебом на нижегородские сельские базары, произвольно устанавливали непомерно высокие цены: за крестьянскую лошадь давали оков (кадь в 6 пудов) ржи, за корову — немногим меньше.
Царь Борис Годунов, желая заслужить популярность у народа, принимал кое-какие меры для уменьшения голода. «Ведомо нам, Великому Государю, учинилось, что у всех богатых людей прошлых лет ржаного и ярового молоченого и в кладях немолоченого всякого хлеба много… а многие прожиточные люди и приказчики их, межь себя сговоряся… хлебною дорогою ценою обогатели… тот весь хлеб у себя затворили и затаили и для своих прибылей вздорожили в хлебе великую цену… Того ради повелели: хлебных скупщиков и тех всех людей, которые цену в хлебе вздорожили и хлеб затаили, сыскивать и впредь того смотреть и беречься и проведывать накрепко о закупном хлебе по всем городам нашего государства». Борис устанавливал предельную цену на продажное зерно и приказывал уездным воеводам выдавать неимущим людям хлеб из городовых осадных запасов. При обнаруживании «знатного» количества хлеба у торговцев велено было все целиком отнимать у них безденежно.
Царский указ обнадежил голодающее нижегородское селянство. Толпы уездных бедняков, проевших все имущество, потащились через силу под окна воеводской избы. Но местные начальники не смогли накормить даже первую тысячу явившихся людей: государевы закрома в Нижнем Нове-граде оказались пустыми.
Алчность захватила в свои цепкие руки и воеводу с товарищами. Таможенный голова, несмотря на запрет вывозить хлеб из Нижнего, с ведома городских начальников тайком отправлял неприкосновенные запасы вниз по Волге, по пути распродавая хлеб в свою пользу…
Отчаянные жалобы нижегородцев дошли до царя Бориса. Приказано было приближенному боярину произвести расследование.
Нижегородский воевода Ю. Нелединский на запрос Москвы ответил, что государев хлеб в Нижнем свято хранится, но со дня пасхи (вскрылась река) хлеб частично отпускается, согласно прежнему царскому распоряжению, бурлакам, сплывающим на судах.
Московский боярин, не доверяя местному воеводе, поручил проверку его действий духовным властям Печерского монастыря. 4 июля 1603 года пришла в монастырь грамота на имя архимандрита Трифона с братией: «Обыскать по христианской совести про таможенного голову Ивана Семенова, да про ларешных целовальников Сергушку Сидорова, Ганю Шеина, да про земского старосту Елю Краскова».
Требовалось выяснить — отпускал ли таможенный голова с товарищами хлеб из Нижнего по реке Волге и если отпускал, то сделал это не после посула ли и на скольких судах? Если взял посул, то от кого и сколько взял?
Монахи по-своему истолковали цареву грамоту. Изрядная толика монастырского хлеба была ими подброшена в казенный хлеб, спускаемый «на низ», и продана в пользу обители.
Много изворотливости проявили Трифон с братией, отвечая на каверзные вопросы московского боярина: «…таможенный голова с товарищами хлеб отпустили по прежним государевым грамотам, что кому велено купить для судового ходу, сметя по людям, сколько у кого людей на судне… А того, что голова с товарищами посулы взяли, — не слыхали и не ведают… Но слышали, что после Велика дня Иван Семенов клич кликать велел, чтоб хлеба из Нижнего на продажу никто не вывозил, но в то время суды из Нижнего на низ еще не пошли, а суда с отпущенным головой хлебом для судовых работных людей отправились после указа».
Со слезами отчаяния расходились голодные люди от пустых государевых хлебных амбаров…
Кто-то подал мысль идти скопом в престольный град Москву, просить помощи у «великого государя». Беднякам нечего было терять — дома голодных мужчин ждали голодные жены и дети.
Четыреста верст прошагали они до столицы, питаясь по дороге весенними побегами молодых берез и лип.
Москва встретила ходоков необыкновенным многолюдством. Сюда стекались, томимые голодом, русские люди из всех неурожайных мест. Все московские улицы и площади были до отказа заполнены людьми, расположившимися на земле, худыми, изможденными, одетыми в рубища.
Царь Борис являл свою заботу. В четырех церковных оградах близ Московского Кремля лежали груды серебряных денег. Приказано было оделять голодных людей по «денежке» в день на каждого.
На «денежку» в Москве можно было купить 1/3 фунта хлеба (приблизительно 140 граммов), но беда была в том, что хлеба на всех прибывших не хватало…
Трупы умерших от голода сотнями валялись на улицах. Царские приставы ездили по столице из улицы в улицу, подбирали мертвецов, завертывали в жертвуемые Борисом саваны, обували в царский же подарок — красные калиги (туфли) и на телегах возили за город в скудельницы — особые кладбища для несчастно умерших. За два года и четыре месяца в Москве было схоронено 127 000 трупов.
Лишь малому числу нижегородцев посчастливилось вернуться домой и рассказать своим семьям и близким о Москве, о царе, о саванах и калигах вместо хлеба.
Оставшиеся дома в свою очередь поведали прибывшим о пережитых страданиях, показали окрестные рощи с начисто ободранными стволами лип и осин. Единственной едой очень многих была истолченная древесная кора, из которой пекли «хлеб».
Нижегородские поместные дворяне после двух неурожаев бежали из усадеб в города, бросая на произвол судьбы дворовых людей.
Исключением, поразившим современников, явилось поведение нижегородки землевладелицы Ульяны Осорьиной.
Осорьины издавна числились в составе служилого сословия Нижегородского края. Муж Ульяны Георгий Осорьин, израненный в астраханских походах, умер в последний год XVI века. Вдове оставили в пожизненное пользование нижегородское поместье мужа — деревню Вочневу, где она и проживала в момент наступления голода. 72-летняя владелица, в отличие от алчных своих соседей и знакомцев, еще в первый голодный год кормила безвозмездно своих и соседних крестьян скопленными ранее запасами. В следующий год для той же цели распродала свое имущество. На третий, уже сама обеднев, ходила во главе оставшихся дворовых людей в лес собирать желуди, стебли и корни съедобных растений. Ульяна Осорьина умерла в 1604 году. Память о ней сохранилась в местных народных рассказах.[3]
Памятный в русской истории голод 1601–1603 годов не прошел бесследно для народного сознания. Трехлетние страдания породили мрачные легенды и предзнаменования. Поговаривали о том, что в лесах бесились волки, кусая друг друга. По улицам городов якобы бегали лисицы необычайной окраски. Ураганы опустошали местности. В некоторых реках и озерах будто бы исчезла рыба. В иных лесах не видно было птиц. Летописец сообщает: «Пришла мышь малая из-за леса тучами» (саранча, редкая в нижегородских широтах). В конце 1604 года засияла на небе необычайно яркая комета. В Нижегородском крае она была доступна глазам даже среди бела дня. Исстрадавшимся, измученным людям Поволжья комета казалась грозным «знамением» свыше. «Быть беде», — толковали в народе.
Мысли всех направлялись к матери русских городов Москве и царю. Но Борис строил в Кремле роскошные дворцовые хоромы и неслыханной высоты колокольню.
Народ пока безмолвствовал, но в этом безмолвии чувствовались и гнев, и сила, готовая в любую минуту пробудиться к действию.
В 1603 году под Москвой вспыхнуло восстание холопов во главе с Хлопко. Войскам Годунова с трудом удалось его подавить. С конца 1604 года внезапно появилась и быстро разнеслась по стране удивительная весть: жив царевич Дмитрий и направляется с войском к Москве, собираясь сесть на трон предков.
Не имея сил для открытой интервенции, польская шляхта воспользовалась «услугами» самозванца Лжедмитрия I, выдав его за сына Ивана IV, якобы уцелевшего в 1591 году.
Нижегородцы оказались в затруднении, не зная, кого считать истинным царем.
13 апреля 1605 года Борис Годунов умер, и путь к Москве самозванцу оказался открытым — боярская клика торжественно встретила «царевича»-самозванца. Год царствовал в России польский ставленник «Дмитрий Первый», верой и правдой служивший интересам шляхты и папской курии крепостников. Но уже 17 мая 1606 года население Москвы восстало против захватчиков. Лжедмитрий был свергнут и убит. Используя стихийность восстания, два дня спустя влиятельная боярская клика, при поддержке военачальников, объявила царем своего ставленника Василия Шуйского.
В города, в том числе и в Нижний, была отправлена оповестительная грамота: «…праведным судом Божиим за грехи всего крестьянства богоотступник, еретик и чернокнижник беглый монах Гришка Отрепьев, назвавшись царевичем Димитрием Углицким, прельстил московских людей, был на московском престоле и хотел попрать христианскую веру и учинить латинскую и люторскую. Но Бог объявил людям его воровство, и он кончил жизнь свою злым способом…».
Поделиться книгой: