Работы. Мемуар

Александр Борун

Работы. Мемуар

Мне кажется, выстраивать мемуары в хронологическом порядке и записывать туда всё подряд, полагая, что всё имеет ценность, имеет смысл в двух случаях. Или сам автор очень интересует читателя, например, это воспоминания Чарли Чаплина. Или описанные автором люди очень интересны, например, воспоминания А.Я. Панаевой, общавшейся с Белинским, Чернышевским, Добролюбовым, Некрасовым, Тургеневым, Достоевским, Львом Толстым. Если же, как у меня, они пишутся из желания, чтобы не пропали всякие интересные случавшиеся со мной истории, лучше не сваливать их все в кучу под диктатом хронологии, а писать по темам. Так и вспоминать легче, и читатель может выбрать интересующую его тему.

Не знаю, что выйдет из тематической организации мемуаров. Пока что это вторая тема, а до неё написан только мемуар на тему «Колхозы», потому что довольно много по ним поездил, будучи послан туда и студентом, и инженером. И колхозные истории были, насколько я сам могу судить, разнообразные. В то же время общее тоже во всех них было. Ещё можно бы написать на тему занятий спортом, или, вернее будет сказать, спортивными видами отдыха (водные лыжи, виндсерфинг, байдарка, один горный поход), тему учёбы в школах и универе1, тему творчества (рассказы, роман, фильмы), про домашних животных можно, про путешествия, про интересных встреченных людей (последние, впрочем, будут присутствовать во всех воспоминаниях так или иначе). А вот стоит ли писать автобиографию целиком2… Не думаю, что это будет кому-то интересно – за пределами интересных тем. Разве что избранные места? «Три самых невезучих дня в жизни». Или «Пять самых невезучих…». Или «Семь…»? :)

Впрочем, до этого ещё дожить надо. Тогда и подумаю предметнее. Здесь же я попытаюсь описать места, в которых работал, и кем. Не так уж много, но и не одно-два. Перечислю, пожалуй, основные в качестве предуведомления. 1). ОКБ завода приёмно-усилительных ламп в Саратове, инженер. 2). Институт проблем технологии микроэлектроники в Черноголовке, младший научный сотрудник. 3). Центр лечебной педагогики, Мск (и дальше всё в Москве), сторож. 4). Компьютерная фирма ИСТ, технический писатель. 5). Компьютерная фирма 1С, менеджер. 6). Институт стали и сплавов, научный сотрудник на контрактной основе. 7). После этого – пенсионер.

Завод приёмно-усилительных ламп (1978-1985)

В ОКБ Саратовского завода ПУЛ я попал даже не сразу после универа, а за год до его окончания. Там организовалась новая лаборатория, начальником которой стал Филипченко. В университете он был у нас с Аликом Хазановым на 4 курсе руководителем курсовой работы по жидким кристаллам, и теперь пригласил к себе. В этой лаборатории оказалось сразу четыре выпускника универа этого года (1978). Кроме нас двоих, ещё Олег Горбунов из нашей группы и оптик, с которым раньше я не был знаком, Сергей Курчаткин. Да там вообще был, помнится, только один относительно пожилой сотрудник, Финкельштейн. Ещё двое, Михаил Свердлов3 и мой непосредственный руководитель Сергей Николаевич Якорев были лишь немного старше нас. Свердлов, помнится, сетовал, что он, как молодой специалист, получал 110 рублей, кажется, год или два, в общем, он тоже недавно окончил, и только вот в этом году повысили до 130, а мы сразу стали получали 130. Не завидовал, а досадовал на то, что им это преподнесли как повышение, типа, молодцы, заработали, а оказалось, надули – повысили-то всем молодым специалистам.

Рязань (1978)

Впрочем, я забежал вперёд. На пятом курсе полагалась производственная практика и написание дипломной работы в связи с ней. В лаборатории Филипченко имелись электронный микроскоп, установки рентгеноструктурного анализа, ещё что-то, а в Рязани по заказу ОКБ должны были изготовить Оже-спектрометр4. Так что тому, кому осваивать эту новейшую исследовательскую технику, нужно было ехать в Рязань. Алик и Олег отказались по семейным обстоятельствам, а я поехал. Чтобы я мог получать деньги на проживание там, меня даже оформили на работу – и тут же послали в Рязань в командировку.

Жил я там в квартире с соседями, в т.ч. в одной комнате вдвоём – это был обычный жилой дом, отданный под общежитие. Купил себе очень маленькую сковородочку, жарить одноглазую яичницу, и необычно большую столовую ложку, длина хлебала которой превышала диаметр сковородки, ширина, впрочем, была меньше. Не для чего-то практического, а по приколу. И готовил себе потихоньку что попроще. Хотя с продуктами в Рязани было не лучше, чем в Саратове. Но Москва поближе, проще туда смотаться за ними. Был даже анекдот: «Как повысит благосостояние граждан Рязани? – Пустить ещё одну электричку в Москву».

Жить в общежитии, даже квартирного типа, было непривычно. Готовить – ладно, но к соседу по комнате на ночь пришла его девушка, и они мешали спать. Он, правда, молчал, а она всего лишь шептала «ах!» и «солнышко!», но очень выразительно. Потом, к счастью, они меня переселили в другую комнату той же квартиры, обитатель которой временно отсутствовал. Не знаю, почему не сообразили сразу. Я-то просто не подозревал о такой возможности.

Работа заключалась в освоении Оже-спектрометра. Не прямо того, что предназначался нам, тот был ещё не готов, но аналогичного. В качестве дипломной работы я делал на нём послойный анализ состава всего пары образцов GaAs со слоем окисла разной толщины5.

Кроме официального руководителя, которого я не запомнил, у меня образовался неофициальный. Мне была интересна проблема количественного анализа в Оже-спектроскопии, а там работал человек, занимавшийся именно этим, по фамилии Горелик. Он потом выпустил атлас Оже-спектров для количественного анализа. Как только я начинал задавать вопросы на эту тему, меня отправляли к нему, а потом я уже сам к нему приходил. Горелик разумно посоветовал мне в дипломной работе налегать на практику, потому что теории, при такой моей заинтересованности, там точно окажется достаточно.

Был такой эпизод, показывающий его правоту. Я время от времени ездил в Саратов, не торчал в Рязани непрерывно. В какой-то момент мне пришла в голову мысль о том, что нужно бы учесть уменьшение количества Оже-электронов при выходе из образца при его наклонном положении относительно анализатора6. К сожалению, мысль появилась как раз перед тем, как нужно было ехать обратно в Рязань. И вот я еду с этой идеей, и у меня нет, разумеется, никаких средств для облегчения расчётов. Потому что тогда вам не теперь. Я разложил функцию в ряд и стал интегрировать в таком виде, потому что не терпелось хоть приблизительно посмотреть зависимость. Всю дорогу в поезде этим и занимался. Потом, конечно, посчитал поточнее. Горелик, когда я ему показал результат, сперва сказал, что он это уже всё рассчитал. Но, приглядевшись, признал, что нет. Перепутал. По виду похожие интегралы, но он рассчитывал зависимость ослабления электронного пучка, которым возбуждают в образце Оже-электроны, тоже в зависимости от угла наклона образца, но по отношению к электронной пушке. У меня получилось и сложнее с этими конусами, и более нужно для практики, потому что от пушки мало что зависит – у неё глубина проникновения пучка сильно избыточная по сравнению с глубиной выхода Оже-электронов. Так что, по сути, то, что он рассчитал, не особо нужно.

В Рязани была конференция молодых специалистов, в которой я принял участие с каким-то докладом, не помню, об окислении GaAs или об этом самом учёте угла наклона. Очень забавно всех докладчиков разделили на две группы в зависимости от тем их докладов. Если в докладе присутствовало что-то технологическое, отправляли в более секретную группу, а если чисто теория или обзор – в менее секретную. Поделили на две группы и слушателей, со второй формой допуска в более секретную, с третьей – в менее. Хм. А может, я уже забыл, и речь шла о третьей и, соответственно, четвёртой форме допуска? Нусутх7. А забавно это было потому, что один докладчик не смог попасть на свой собственный доклад. Доклад отнесли к более секретной группе, а докладчика к менее секретной. Так он и не смог сделать доклада. Трудновато это сделать в своё отсутствие. Никакого онлайна не было.

Совсекретность

Секретность эта вообще несколько досаждала. Прежде чем что-то опубликовать, нужно было представить справку, что ничего нового и ценного в статье не содержится. Логика железная. К сожалению, точной формулировки не помню, а сейчас гуглом не нашёл. На общие запросы лезут банковские справки об отсутствии задолженности или полицейские об отсутствии судимости, а на добавление слов «ничего нового» – Экклезиаст. Глава 1, строки 9-11: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это новое"; но [это] было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после». Для мемуаров очень подходящее высказывание. Мотивирующее.

Как-то мне понадобилось поработать дома с одной ксерокопией журнальной статьи. (Это уже не в Рязани, а на ПУЛе). А оформлять в тот день было уже поздно, секретная часть кончает работу рано. Я связал верёвочку в кольцо, повесил её на плечо под пиджак, и засунул туда папку со статьёй, оперев на нижнюю часть петли, а вбок она и так не могла никуда деться. В результате, думал я, мне не придётся подозрительно прижимать её к себе локтём. Ага, разбежался! На проходной охранник сказал мне: «Молодой человек, на вас донос. Пройдёмте в помещение охраны». То есть, похоже, он не имел формального права устраивать обыск без сигнала? Не знаю. Как и не знаю, был ли донос, или он сам что-то заподозрил, проверить я не мог. Или это был не донос, а в лаборатории скрытая камера наблюдения была. Папку он забрал и с особым удовольствием обозвал верёвочку «техническим приспособлением для выноса», намекая, что за это будет хуже. Однако ничего не было, кроме заключения секретной части, что статья секрета не представляет и к выносу не запрещена. Так и не знаю, это был опасный случай, и от последствий какому-то начальству пришлось меня за кулисами спасать, или и правда сам секретный отдел не стал проявлять служебного рвения на пустом месте. Переживание, однако, было довольно неприятное, так что больше я так не делал.

Спирт и другие растворители

Слухи о выносе того-сего-пятого-десятого ходили разнообразные. Например, был анекдот про одного мужика, выходившего через проходную с пустой тележкой, вроде как направляется что-то привезти. Для виду на тележке валялось какое-то тряпьё, которое охрана проверяла и ничего не находила. После многих таких раз он это дело бросил. Через большое время его начальник охраны просит рассказать откровенно, что он такое невидимое воровал, всё равно уже теперь. – Тележки, – сказал мужик.

В основном, конечно, истории были про вынос спирта. Была, например, история про человека, налившего спирт в резиновые сапоги. Что спирт будет пахнуть потóм пóтом, дескать, неважно. На проходной его задержали, так как был он пьяный. Не пил, но спирт и через кожу впитывается. А вот история, которую рассказывали не про наш завод, а как произошедшую где-то ещё на аналогичном заводе с доступным спиртом. Человек наливал спирт в презерватив, который при этом растягивался и вмещал большой объём. При этом он его предварительно заглатывал, а горловину завязывал верёвочкой, которую привязывал к зубу. Кончилось это для него трагически. То ли презерватив лопнул, то ли верёвочка отвязалась, в общем, весь спирт вылился в желудок, и он умер от отравления спиртом. Там было несколько литров.

А вот три истории точно про наш завод. Не про вынос спирта, а про его опасность. Двое рабочих набрали по разным подразделениям, для которых время от времени выполняли какие-то заказы, спирта. Но было жарко, спирт был технический, противный… Они изобретательно налили в него жидкого азота. Перестарались: спирт замёрз. Поставили колбу в муфельную печь с окошком и стали смотреть. Как только спирт растаял, достали. Один хлебнул, а другой, видя результат, воздержался. И правильно: первый попал в больницу с обморожением пищевода. Они не подумали, что спирт плавится не при температуре 0°С, как вода, а при гораздо более низкой8. Могли бы сообразить: его же в спиртовых термометрах применяют, и они на морозе работают. А так вышло, что техническая вооружённость у них была хорошая, жидкий азот, печь, а знаний физики не хватило.

В другой, ещё более печальной истории, начало такое же. Двое рабочих, собранный спирт. Вот только насобирали они мало. И им пришло в голову добавить в спирт трихлорэтилена9. А что? И тот и другой – растворители, применяемые, в основном, для очистки деталей электронной техники. Наверное, и свойства у них сходные, подумали они. И тут произошло разделение пары. Одному не понравилось, а второму показалось, что нормально. Он ещё и чистого трихлорэтилена хлебнул, когда смесь кончилась. На следующий день не пришёл на работу. И на следующий. На третий день стали его товарища спрашивать, не знает ли он, куда тот подевался. Тот, куда деваться, рассказал. Тут же на скорой помощи (заводской медпункт довольно большой, как-никак, на заводе 15 тысяч рабочих, у него есть своя машина скорой помощи) поехали к пострадавшему домой. Тот дома и был, думал отлежаться. Отвезли в больницу. Но не спасли. За три дня он себе печень окончательно испортил трихлорэтиленом. Так говорили, имея в виду хлор в его составе. А вот википедия пишет, что он «представляет опасность для сердечно-сосудистой и нервной систем, органов дыхания, зрения», а про печень не упоминает. Как бы то ни было, исход этого пьяного эксперимента был трагический.

На закуску историй о веществах – забавный случай с амилацетатом. Это тоже растворитель, применяемый на производстве, а ещё это то вещество, которым пахнет карамель. Я не знал о нём, а как-то, идя по коридору, ощутил запах карамели. По мере приближения к источнику запах усиливался, хотя в коридоре никого и ничего не было. Дело в том, что от производственных помещений коридор отделялся не стенкой до потолка, а перегородкой, состоящей из закрашенных белой краской стеклянных пластин, закреплённых между стальными вертикальными трубками. И сверху, между перегородкой и потолком, и снизу, между ней и полом, оставалось небольшое пространство. Почему так устроено, не знаю. Может, просто так дешевле всего оказалось. А может, легче проводить перепланировку. В общем, звуки и запахи свободно попадали в коридор, а видно ничего не было. Так что, скорее всего, кто-то за перегородкой разлил амилацетат. Интересно же тут оказалось вот что. Запах конфет всё усиливался, усиливался, и вдруг, в мгновение ока, стал из приятного отвратительным. Может, организм сообразил, что таких конфет не бывает, даже будь конфета у самого носа. Не знаю. Но больше такого эффекта никогда не встречал. Потом рассказал про этот случай, и мне объяснили, что это был амилацетат – то, чем пахло как конфетами. А вот Википедия про этот эффект не пишет, во всяком случае, в описании амилацетата10.

От большого количества на производстве технических жидкостей я и к спирту относился как к одной из них, может, не такой опасной, как ртуть, жидкий азот, четырёххлористый углерод или трихлорэтилен, но точно не как к чему-то пищевому, что можно тащить внутрь организма. (Кстати, Википедия приводит его ПДК – в 10 раз больше, чем у амилацетата. Тоже 4-й класс опасности). И до сих пор его запах вызывает сходную реакцию. Вино кажется порченым соком, пиво – чем-то вроде порченого кваса, а водка и прочие крепкие напитки – чем-то вроде бензина.

На заводе я вступил в общество трезвости, даже на какие-то лекции ходил о вреде пьянства11. В общем и целом я с ними до сих пор согласен, хотя и перегибы замечал. Всё-таки, думаю, не стоит считать кефир алкогольным напитком. Тем более считать разрешение детям есть что-либо сладкое считать дорогой к их алкоголизму и наркомании, ибо приучает к стимуляции центра удовольствия в мозгу внешними воздействиями. Этак можно запретить и книги читать, и на природу выходить, и картинами любоваться, а также ходить в театр и кино. Собственно, уже есть такая точка зрения, что компьютерные игры тоже вид наркомании. Но тогда их не было.

Но когда заводское общество влилось во Всесоюзное, там в уставе не обнаружилось обещания «не пить и не наливать». Только расплывчатые фразы типа «по мере сил содействовать уменьшению распространения пьянства». Единственной целью общества, мне представляется, был сбор членских взносов для обеспечение потребности его начальства на устройство банкетов. Так я заподозрил, а поскольку смысла в таком обществе я не видел, то из него вышел. К счастью, членство в нём не было обязательным, как в других, типа комсомола или менее важных, типа ДОСААФ. Если я правильно помню, в такие тоже насильно «вступали», несмотря на первое слово «добровольное» в названии.

Компьютерный прогресс

Компьютеры появились буквально при мне. В физико-математической школе № 13 была машина «Урал-2». Она выглядела как стенка из электронных ламп12. Программу в неё нужно было вводить с помощью перфоленты, которая представляла собой засвеченную фотоплёнку. Дырочки в ней нужно было пробивать с помощью перфоратора, который не умел сам переводить в комбинации дырочек обычные человеческие символы. Это нужно было сделать предварительно, и пробивать на нём именно дырочки в намеченных местах. Всё переводилось в числа, числа – в восьмеричную систему счисления, а уже из неё в расположение дырочек на перфоленте. Если машина рвала ленту, её нужно было клеить специальным очень вонючим клеем, предварительно шкуркой стесав на клин полоску на обеих склеиваемых концах ленты13. Рвалась она часто, устройство протяжки было грубое. Потому и не бумажная лента, а фотоплёнка, она гораздо прочнее.

В университете уже была машина «Минск», не помню номера, выглядящая как несколько металлических шкафов. Питалась она перфокартами, причём перфоратор уже выглядел как пишущая машинка с буквенными и цифровыми обозначениями клавиш. Где пробивать дырочки он уже определял сам. Но большой практики у нас там не было, всё же физический факультет, а не математический14. Там-то были и программисты.

В ОКБ завода ПУЛ была какая-то аналогичная машина. Помнится, вывод результатов она делала на бумажную ленту с перфорацией по краям шириной больше длины листа А4, причём символы прыгали в строке то выше, то ниже. Но на ней было трудно получить машинное время.

Зато там практически в полное моё распоряжение попала машина «Наири-К». Она выглядела как пульт управления космического корабля в фантастическом фильме. Или как пульт управления атомной электростанцией в нефантастическом, хотя, впрочем, сильно поменьше. Собственно, раза в два больше письменного стола. На самом деле множество маленьких лампочек, перемигивающихся на ней, когда она работала, мне были ни на что не нужны. Может, какие-нибудь наладчики могли их зачем-то рассматривать. Считывать с них что-либо я не умел. Работала она на своём собственном языке, но он был того же типа, что бейсик, фортран, фокал и пр.

Наконец, сильно не сразу, мне выдали машину «Электроника». Она была уже близка по концепции к персональному компьютеру. Сама машина занимала одну секцию в тумбе стола, высотой в обычный ящик в тумбе стола. Место остальных ящиков занимало квадратное устройство перфоввода и перфовывода. Причём с бумажными лентами. А к столу была принайтовлена электрическая пишущая машинка. Работала она так энергично, что весь стол (металлический, между прочим) трясся. На ней можно было набирать программу, а потом вывести на перфоленту, чтобы не набирать заново. И та же машинка печатала результат расчёта. При этой ЭВМ было несколько лент. Сперва нужно было заставить её считать небольшую по длине загрузочную ленту, которая позволяла ей читать всё остальное. Потом ленту с бейсиком. И потом свою ленту с программой, написанной на бейсике.

Ах, да, ещё до неё я успел некоторое время посчитать на продвинутом электрическом калькуляторе, который, кроме собственно расчётов, мог запоминать некую последовательность арифметических операций и даже имел какие-то команды типа «если… то», тем самым, это было что-то вроде ЭВМ, хотя очень медленной, с очень маленькой оперативной памятью и никакой постоянной.

Ещё больше был похож на персональный комп принесённый отцом домой «БК». Это была небольшая коробочка, к которой подключалась клавиатура. И можно было подключить и использовать как монитор телевизор.

Настоящим персональным компьютером был чехословацкий «Правец», а вот где я с ним познакомился, уже не помню. Кажется, уже в Москве. Он работал с магнитными дискетами ёмкостью 256 килобайт. А потом и с дискетами удвоенной плотности 512 килобайт. Постоянной памяти у него не было15, так что приходилось, как с «Электроникой», вставлять загрузочную дискету, потом дискету в бейсиком, потом со своей программой. Но уже был монитор16. Следующая модификация «Правца» имела постоянную память – жёсткий диск ёмкостью аж 10 мегабайт.

И, наконец, Аня с отцом съездили на конференцию в США в 1988 г., где коллеги организовали им возможность прочесть несколько лекций, а на полученную зарплату они вдвоём купили компьютер (за тыщу с небольшим долларов) класса IBM XT-286 и даже принтер к нему17. Матричный. Это который изображает символы с помощью иголочек и при печати громко жужжит. Монитор при нём был не чёрно-голубой, а чёрно-жёлтый, назывался «Геркулес» и имел нестандартную матрицу, несколько шире обычной18. Жёсткий диск был 20 Мб. Потом мы его заменили на 40. Когда сломался первый – в смысле, сломалась ФАТ, файл аллокэйшн тэйбл, в которой записаны координаты всех файлов, – мы его вручную починили за две недели, распутав, где какой файл начинается и кончается. Когда сломался диск в 40 Мб, починка заняла месяц. А потом появилась Виндоус, которая не разрешает лазить в ФАТ. Надо бы где-то рассказать, как именно они сломались тогда, но, наверное, нужно, наоборот, рассказ про компьютеры отсюда убрать. Не знаю.

Ситуация с колхозами

Возвращаясь к лаборатории в ОКБ завода ПУЛ, после окончания СГУ четверо выпускников появились на работе не одновременно. Полагалось приходить в течение какого-то срока, кажется, месяца, но за опоздание на всё лето санкций не применяли. Надо же отдохнуть перед работой. Однако всё оказалось не так просто. Я появился на работе первым, и мне сейчас же сказали: о! отлично, тут как раз скоро от лаборатории нужен человек в колхоз, ты и поедешь, на новенького. И тут пришёл мой друг Алик Хазанов. – Хм, – решил начальник, – нехорошо ведь наказывать за более раннюю явку на работу, а посылка в колхоз, как-никак, сходна с наказанием. Хоть и в некоей очерёдности, но это как наряды (на кухню, в армии, а не что надевать). Наряд в очередь – нормально, а вне очереди – наказание. Пускай едет тот, кто пришёл позже. Он и поехал.

Немного времени спустя в новой волне посылки в колхоз опять потребовали человека от лаборатории. И опять мне сказали готовиться морально и материально (в смысле, запастись соответствующей одеждой, если нету). И тут – хоп! – появляется Олег Горбунов. Так что поехал он. А в третий такой же раз поехал Сергей Курчаткин, появившийся позже всех.

А я в тот раз так и не поехал. Зато пришлось ехать зимой, когда вдруг тоже потребовался «доброволец». Но колхозы – другая история, лучше их описывать отдельно.

Омегатрон

Руководителем группы у меня был Сергей Николаевич Якорев. Он был из Сибири и иногда произносил не сразу понятные сибирские выражения, например, сказал мне как-то «рули шéметом», что означало «сбегай быстро». Ещё он любил выражение «что совой по пню, что пнём по сове», видимо, аналог выражения «что в лоб, что по лбу». Внешность он тоже имел соответствующую, сильно выше и шире меня (у меня рост чуть ниже среднего). Алик и Олег19 попали в группу рентгеноструктурного анализа. Наша группа из двух человек (включая руководителя) должна была заниматься Оже-спектроскопией, но пока спектрометра не было, анализировала разные образцы методом термического газоотделения. То есть какой-нибудь люминофор, предназначенный для работы в катодолюминесцентном индикаторе, помещался в пробирку и нагревался, а мы смотрели, какие газы выделяются и сколько, чтобы определить, хотя бы приблизительно, как он будет работать под электронным облучением – что из него может полететь неустойчиво прихимиченное, почему, скорее всего, он выйдет через некоторое время из строя. Для анализа мы собрали кустарную установку с омегатроном – кажется, омегатроны выпускались прямо тут же, на заводе, а может, и нет. Омегатрон – своего рода электронная лампа. В стеклянной колбе находится небольшой металлический кубик, не сплошной, а состоявший из шести отдельных сторон – электродов. На два из них подавалось напряжения для разгона электронов, и сквозь один из них стреляла электронная пушка. Она ионизировала газы, попавшиеся на пути пучка где-то в середине объёма куба. Два другие электрода увлекали ионы поперёк хода пучка, а через ещё два проникало магнитное поле, в третьем направлении, поперечном к тем двум. Под его действием траектории ионов искривлялись и они попадали или не попадали в приёмник. Это зависело от их соотношения массы и заряда, а также от приложенного напряжения. Напряжение постепенно менялось, и от полученной развёртки рисовался график – спектр, на котором можно было опознать пики разных газов. Некоторые сливались, но в целом, зная состав образца, можно было как-то разобраться. Не помню, пытались ли мы использовать эталонные образцы, или это при таком грубом методе было провальной затеей с самого начала. Но, помнится, какие-то пики мы пытались вычитать одни из других. Наверное, для опознания газов в случае, когда часть пиков сливались, а часть нет. Тогда можно было по индивидуальным пикам определить один из тех, что слились, и, вычитая, определить количество второго20. Конечно, количество это было только в сравнении с другими газами в данный момент времени – нагревать образец всегда одинаковым образом трудно. Но можно как-то проинтегрировать и оценить общее газоотделение.

Для создания в омегатроне магнитного поля он помещался в зазор между полюсами здоровенного подковообразного магнита, кажется на шесть с чем-то тысяч гаусс. Это был опасный предмет – он мгновенно портил часы, которые тогда были исключительно механическими, электронные появились позже. Кстати, не знаю, что будет с электронными часами в сильном магнитном поле. Может, и ничего. Но в механических шестерёнки намагничивались и переставали крутиться. Или маятник переставал качаться, примагниченный к ближайшей детали, не знаю. Сергей Николаевич испортил об этот магнит двое часов и стал, приходя на работу, тут же снимать часы и класть на стол, чтобы не сунуться к магниту, забыв их снять. Я тоже. А ещё мы повесили на установку плакатик: «Не трогать левой рукой!». Всем знаком приём техники безопасности электрика, стараться делать всё одной рукой, по крайней мере, не прикасаться двумя руками к возможному источнику напряжения, лучше вообще одну руку за спину заложить – потому что самый опасный удар электрическим током через две руки, ток идёт через сердце. Но именно левой рукой не прикасаться – это была загадочная надпись для посетителей. Они спрашивали, и мы объясняли, в чём дело – так их часы оказывались в безопасности от магнита. Ведь такой здоровенный магнит всякому хочется потрогать! Тут у нас, конечно, по видимости не были предусмотрены левши, которые, предположительно, могли носить часы на правой руке21. Но и они, получив разъяснение, могли сделать вывод.

Что касается катодолюминесцентных индикаторов, то люминофоры для них недаром были самыми многочисленными образцами для исследования газоотделения – отдел ОКБ, в который входила наша лаборатория, ими и занимался. Наивысшим достижением отдела было оборудование этими индикаторами большого экрана на Новоарбатском проспекте в Москве. Экран должен был быть виден днём, для этого в лампах, представлявших собой «точки» экрана, ставилась электронная пушка, как в кинескопе, то есть на тысячи вольт, но, возможно, вдобавок ещё и мощнее. Впрочем, может, и обычной электронной пушки хватало – в конце концов, она заставляла светиться не сравнительно большой экран кинескопа, а пятно размером в несколько сантиметров. Люминофор выгорал очень быстро, а еще часто лопался от тепловых напряжений цоколь, так что обслуживающая экран бригада только и делала, что меняла индикаторы, а завод их поспешно изготавливал всё новые и новые. Это были одноцветные индикаторы, трёх разных цветов с разными люминофорами. Но это отдел отличился таким достижением. Мне всё это рассказывали, я туда не ездил, и вообще непосредственно выпуском и тем более сбытом ни индикаторов, ни какой-то другой продукции не занимался, и вообще наша лаборатория была ни при чём. Только обслуживание производства: поиск причин брака. И до Оже, и после его появления. А в свободное время – занимался самим методом Оже. Забегая вперёд.

Социалистическое производство глазами инженера

Завод ПУЛ производил электронные лампы давно, и попал в обычную социалистическую ценовую ловушку: по нормам полагалось с течением времени снижать себестоимость продукции и цены на изделия, даже если изделия производятся давно и по одной и той же технологии. Рано или поздно производство становится невыгодным. Заводы один за другим отказываются от такого производства и перепрофилируются. Кто остаётся последним, тому этого сделать не дадут – лампы-то нужны! Остаётся много оборудования, вполне действующего, в которых они применяются, и требующего ремонта, а может, какое-то ещё продолжает выпускаться. Помню, на военной кафедре нам объясняли, что наш локатор лучше американского, хотя наш ездит на грузовике, а их – перетаскивается двумя солдатами – потому что у них он полупроводниковый, а полупроводники гораздо более подвержены действию радиации в случае ядерной войны, чем лампы… Правда, весь этот грузовик с РЛС сделается бесполезным при попадании в него одной пули, а попасть в него куда легче, чем в их чемодан22, но он, де, и не должен выезжать впереди армии. Нусутх. ПУЛ, оказавшись в роли, возможно, последнего, или одного из последних выпускающих лампы заводов, спасался двумя способами. Он сам изготавливал стекло для ламп, на это работал стекольный цех. Кроме ламп, продавалось стекло, и давало 40% всей выручки завода. Также он осваивал новые производства – в частности, эти самые катодолюминесцентные индикаторы.

Но ОКБ при заводе осваивало и другую новую по тому времени продукцию. Например, индикаторы на жидких кристаллах, которыми мы занимались в универе на курсовой. Или полупроводники. На жидких кристаллах делались, например, цифровые индикаторы для настольных часов. По размерам и форме такие часы напоминали мыльницу. Наручных электронных часов ещё не делали. Между прочим, я, как-то ошибившись в очередной раз при наборе номера на телефоне, предложил начальнику добавить в телефон такой индикатор, чтобы было видно, какой номер набираешь. Набор номера был дисковый, и очень легко недокрутить диск немного до нужной цифры. Но он сказал, никто такие телефонные аппараты покупать не будет. Зачем это нужно? Набирай номер аккуратно, и всё. А определение номера, с которого звонят, телефон тоже, естественно, не делал. Да и в каком виде он бы его сообщал? А теперь без индикации номера, который набираешь, трудно себе представить телефон, хотя и набор кнопочный, в котором труднее ошибиться.

В точности как нам в универе рассказывал директор завода «Тантал» Умнов. Он читал лекции, вроде как по управлению производством, а на самом деле просто рассказывал всякие занимательные случаи (сам сообщил, что студенты прозвали эти лекции «Я и моя биография»). В том числе об СВЧ печках, которые тогда начинал выпускать, а все его отговаривали – никто, дескать, не купит, у всех есть плиты, духовки… И так же, он рассказывал, его отговаривали когда-то от выпуска холодильников. Кому он нужен? Зимой вывесил авоську с портящимися продуктами за окно, и всё! Действительно, это была повсеместная практика, с форточкой. Даже был анекдот про Чапаева и Петьку, что они подставили лестницу и тырят эти авоськи. А тут милиция: «Вы чего тут делаете?» Чапаев не растерялся: «Да вот, новогодние подарки развешиваем!» – «Какие новогодние подарки?! До Нового года ещё месяц!» – «Ого! Вот это мы лопухнулись! Петька, снимай авоськи обратно!» А я ещё помню, как вороны приспособились расклёвывать нашу авоську, а мы стали вешать её не совсем снаружи, а между стёклами… А летом просто надо много, скажем, мяса не покупать – сразу сварить и съесть. А масло можно в миску с водой положить. А картошку в погреб. Между прочим, у нас был холодильник «Саратов-2»23. Маленький, вместо морозилки не отделённое от остального объёма микроскопическое решетчатое сооружение, но работал годами и десятилетиями. В отличие от современных.

Умнов был очень нервный, у него даже был бессмысленный автоматический жест, он кистью руки как бы рисовал в воздухе сложную кривую, проводя щепотью на уровне пояса, и перед лицом, всегда одну и ту же. Похоже, сам он этого не замечал, к его словам этот жест не имел никакого отношения. Об управлении производством он не рассказывал, скорее уж, о его планировании. Например, рассказал, что когда-то был в Финляндии и зашёл там в магазин электробритв. Просто там было пусто и можно было посмотреть, какие там электробритвы продаются. Покупать он не собирался, бритва у него была. К нему сразу подскочили два или три продавца и стали уговаривать опробовать их бритвы. Вы не покупайте, вы только попробуйте. Он попробовал – и купил. У нас тогда производились бритвы, в которых крутились ножи в форме пропеллера за толстой круглой решёткой, брили они не очень хорошо, да ещё иногда дёргали волоски. У меня тоже когда-то такая была. А у этих были так называемые плавающие ножи в форме тоже некоей решётки, скользящей за очень тонкой сеткой. Спустя некоторое время, рассказывал Умнов, он в министерстве встретил какого-то знакомого, который ему сказал, что они купили линию по производству таких бритв, «вот про которые ты всем уши прожужжал». И недорого, 10 тыс. $. Они, правда, пытались нам всучить ещё за 30 тыс. технологию производства сеток для этих бритв, но мы, конечно, не купили. Что мы, сетку сами не сделаем?.. Тут-то и начались проблемы. Если сетка тонкая, прорезается и выходит из строя. Если толстая, бритва бреет плохо и дёргает волоски. Оказалось, сетка довольно нетривиальная. У неё дырочки не круглые, а шестиугольные. Волосок зажимается в угол и срезается. А если дырка круглая, он, имея боковую свободу движения даже на краю дырки, вибрирует и сопротивляется. А шестиугольные дырочки не изготовишь штампом с иголочками, нужна фотолитография, как для электронных схем. В конце концов, сетки делать научились, но это потребовало научно-исследовательской работы и много времени. И уж наверное, обошлось дороже24.

Ещё он рассказывал забавный эпизод в связи с производством видеомагнитофонов, которое организовал на своём заводе. Там в основе стабильности протяжки магнитной ленты был вращающийся цилиндр. Они купили в Японии десять видеомагнитофонов, разобрали их на детали и стали измерять диаметр цилиндра, чтобы установить, какой должен быть разброс размеров. Оказалось, нулевой. Измерительные инструменты, которыми пользовались измерявшие, имели худшую точность изготовления, чем эти цилиндры.

Между прочим, про японские магнитофоны… впрочем, кажется, не видео, а обычные, звуковые… я слышал анекдот. Двое приятелей, побывавших в Японии, привезли каждый по магнитофону. Один зачем-то полез смотреть, как он устроен, вынул какую-то детальку – и, хлоп, все остальные рассыпались. Оказалось, они не держались ни на чём, кроме друг друга. Получилась головоломка, которую он никак не мог собрать. Не знал, что куда. Попросил у приятеля его магнитофон, чтобы посмотреть и собрать, как там. Не мог что-то разглядеть, попробовал подвинуть и рассыпал и его. Это, де, хитрые японцы так защитились от копирования своей техники. Но не знаю, насколько история правдива. Всё-таки собирать такие магнитофоны было бы сложновато, чинить – тем более. Да ещё изобрести надо. Чтобы всё нормально работало, держать на честном слове. Стоит ли оно того?

Что касается управления производством в изложении Умнова, вспоминается только один эпизод, и то за цифры не ручаюсь. Понадобилось директору десять новых станков. Послал заявку. Получил пять. В следующий раз в таком же случае послал заявку на двадцать станков. Получил семь. Тогда он недовыполнил годовой план. Получил выговор и пятнадцать станков. Не знаю, можно ли это отнести к управлению производством, и зачем это студентам. Разве что в порядке общей информации о состоянии дел в промышленности25.

На работе я услышал ещё больше таких занимательных историй из области промышленности. Например, про ФРГ. Заключили с ними договор о взаимных поставках техники, чтобы не тратить валюту. У них набрали в рамках договора какого-то оборудования, а они долго выбирали, листали каталоги, и, наконец, попросили на всю сумму отгрузить форвакуумные насосы. Производители насосов некоторое время очень гордились качеством своей продукции. Пока не оказалось, что немцы выливают из них машинное масло и используют, а сами насосы отправляют в металлолом26. Выбрали как сырьё, а не как оборудование.

С теми же немцами был другой обескураживающий эпизод. Они водили нашу экскурсию по машиностроительному заводу. Экскурсия была не на один день. И вот на второй день экскурсанты увидели, что там появилась ещё японская экскурсия, и, что интересно, от японцев некоторые цеха, которые нашим показывали, закрыли и их туда не водят. Почему так? – спросили они, ожидая, наверное, ответа вроде «мы вам доверяем больше», но дело было не в том. – Японцы, – сказали немцы, – только покажи им что, они через две недели будут выпускать это у себя. А вы хорошо, если через несколько лет раскачаетесь, когда мы уже будем снимать это с производства.

Настолько же обескураживающий ответ дал японец на японской выставке электронной промышленности в Москве, когда его спросили, как он думает, на сколько лет мы от них отстали в этой области. – Навсегда, – сказал он. Спрашивающий-то имел в виду всего лишь узнать, на уровне какой их давности мы находимся, ну, или, сколько лет нам потребуется для достижения их современного уровня. А он понял вопрос так, когда мы их догоним. В принципе, в его понимании вопрос был более существенным.

Забавные истории не обязательно касались каких-то дальних стран. Например, один сотрудник нашего завода поехал не далее как в Волгоград, осваивать технологию вакуумного заполнения жидкокристаллических индикаторов. Оно делается так. Индикатор без жидкого кристалла, для которого оставлена тонкая щель, помещается под вакуумных стеклянный колпак совместно с блюдечком с жидким кристаллом. Воздух откачивается, и индикатор автомат опускает краем в блюдечко. Когда под колпак впускают воздух, атмосферное давление загоняет жидкий кристалл в индикатор на предназначенное ему место. Освоив технологию, сотрудник привёз с собой одну такую установку с вакуумным колпаком и насосом. И стал обучать всех на ней работать. Через некоторое время для растущего производства потребовалось изготовить ещё парочку таких установок. Тут обратили внимание на то, что стеклянный колпак имеет хитрую форму. Не просто колпак, а с тремя выступами сверху, вроде закруглённых рогов. Да ещё нижний край у него в форме не окружности, а прямоугольника со скруглёнными углами. Нельзя ли обойтись без всего этого, чтобы проще делать колпак? Проконсультировались с тем сотрудником, как единственным специалистом, и он категорически настаивал, что именно такая форма совершенно необходима, иначе работать не будет. Всё же спросили и волгоградцев. Они долго смеялись и объяснили, что они, вообще-то, выпускают кинескопы. И что один списанный кинескоп использовали как колпак. На вакууме форма колпака практически не сказывается27.

Но была и про японцев аналогичная история. Они купили у американцев насос «на пробу», а на самом деле с целью скопировать и наладить производство. А там в цилиндре, во внутренней стенке, была небольшая каверна. Скорее всего, при отливке в металле был пузырёк. На производительность насоса маленькая каверна практически не влияла. Но осторожные японцы (помните историю Умнова про бритвы и сетки?) решили, что лучше каверну воспроизвести. Всё же, не будучи столь тупо суеверны, как тот наш педант, они не стали каким-то специальным инструментом выгрызать каверну на внутренней поверхности цилиндра, а сверлили снаружи отверстие и заглушали винтом, оставляя немного пустого места. Решили, что уж форма каверны не может играть роли. Американцы смеялись над этим решением рабски следовать оригиналу. А напрасно. Японцы, действительно, через две недели начали производство, а если бы стали испытывать пробный экземпляр насоса с каверной и сравнивать с насосом без каверны, потеряли бы ещё столько же времени. А время начала выпуска дороже лишней небольшой технологической операции. Потом можно всё выяснить по ходу дела, а сперва лучше так.

С этим копированием была история, подтверждающая невысокое мнение немцев о нашей способности к нему. Кажется, отец рассказал. Он был конструктор. У них купили металлообрабатывающий станок и пытались скопировать. Кажется, это был просто токарный станок, не с цифровым программным управлением, но с необычайно высокой точностью обработки изготавливаемых деталей. Скопировали его от и до, даже проанализировали материалы, из которых были изготовлены те или иные его узлы, и подобрали аналогичные советские сплавы. Изготовили. Работает, но нужной точности не даёт. Очень долго с ним возились. Ну всё в точности так, как у оригинала, и вот тебе. Через очень большое время выяснилось, что дело было «всего лишь» в технологии сборки. Его полагалось собирать с помощью динамометрических ключей, затягивая все резьбовые соединения до определённого усилия. А копию собирали обычными гаечными ключами, завинчивая всё до упора. Вероятно, от этого возникали какие-то напряжения, вибрации – и портили точность. Так что не так-то просто что-то скопировать, нужно уже быть на соответствующем уровне.

Например, попытались у нас на заводе скопировать японскую шахматную машинку, точнее, не саму её, а её индикатор. У неё он изображал шахматное поле с фигурами, но мог пригодиться для чего угодно. Предположительно, хоть для маленького телевизора, если быстродействия хватит. Машинка, между прочим, довольно хорошо играла в шахматы. Выиграть у неё смог только один человек. Случайно так совпало, на заводе ПУЛ работал чемпион СССР по переписке. Это, конечно, не то же самое, что чемпион, соревнующийся с соперниками в ограниченное часами время, но всё же. Он обнаружил, что у машинки большой, но всё же ограниченный запас запомненных вариантов игры, и нужно её сбить с толку каким-нибудь непредусмотренным ходом, например, взять и пожертвовать ферзя. Не для задуманной комбинации, а просто так. Тут у неё всё сбивалось, и она начинала играть довольно плохо. Впрочем, никто, кроме него, не мог и так у неё выиграть – всё-таки без ферзя тяжело. Но выигрышем у машинки все успехи и ограничились. Сделать такой же индикатор не удалось. Оказалось, по оригинальной технологии каждому элементу экрана (точке изображения) подходило с двух противоположных сторон два тонких проводочка из напылённого на поверхность экрана металла. Но технология на нашем заводе не позволяла изготовить столь тонкие и тесно расположенные проводочки. Меж тем для управления «точкой» на самом деле было достаточно одного провода на каждый пиксель экрана28. Решили одним и обойтись. Тут начались проблемы. При фотолитографии, с помощью которой из слоя напылённого металла вытравливались отдельные дорожки – провода, существенна чистота атмосферы на производстве. У японцев, по слухам, организуя электронное производство на некоем небольшом острове, накрыли его водяным куполом, вроде зонтика. В середине стоит труба и этот самый зонтик водяной из неё льётся, расходясь во все стороны. И всё ради уменьшения количества пыли. У нас же, хотя какие-то меры против пыли принимались, видимо, они были не того уровня. Когда речь шла о микросхемах меньшей площади, севшие случайно в процессе фотолитографии пылинки приводили, возможно, к браку отдельных микросхем, но достаточно большая часть их оставалась годной. А при сравнительно большой площади этого экрана непременно хоть одна пылинка на него попадала. Проводок прерывался и сигнал до «точки» не мог добраться. А организация изображения на этом экране была такова, что выпадение одной-единственной точки создавало на экране чёрный крест, в котором не работающая точка была в перекрестье. Если таких точки было две, два пересекающихся креста рисовали мрачную тюремную решётку. Несмотря на длительные попытки, не удалось изготовить даже одного-единственного экземпляра такого экрана, похвастаться успехами перед начальством в министерстве. Только зря хорошую машинку разломали.

Раз уж я взялся вспоминать про японцев, расскажу, что помню, о покупке у них линии производства индикаторов. Не помню уже, каких, катодолюминесцентных, жидкокристаллических, или ещё каких-то. Делегация, ездившая в Японию, посмотреть на месте, как у них работает такая линия, рассказала потом про это на заводе, а дальше слухи передавались. Я ни с одним из тех, кто ездил, не был знаком. Но, думаю, большого искажения не произошло. Первое, что их поразило, были просторные помещения. Все же знают, в Японии везде теснота. Остров небольшой29, много площади занимают горы, население огромное. Тогда, кажется, было 110 миллионов, в СССР – 250, а территория во сколько раз больше! Но оказалось, когда для производства нужно место, они не скупятся. В отличие от нас. Производство размещено в одноэтажном (!) здании, точнее, это квадрат, у которого одна сторона двухэтажная – там контора, а три одноэтажных. В середине квадрата зелёный двор для отдыха персонала. Единицы оборудования стоят на большом удалении одна от другой.

Это тут же сказалось. У них там была печка для отжига деталей индикаторов, с температурой внешней стенки 80°С. По нашим нормам полагается не выше 40°С. Японцы не поняли, какую она может представлять опасность. Вот же, на полу нарисована толстая красная линия, чтоб не подходили, табличка предупреждающая висит, что ещё надо? Наши не могли сказать откровенно, что у нас в цеху такая теснота, что никакая линия и табличка не поможет – там просто не протиснешься, не обжёгшись об печку. В результате отсутствия у делегации внятных аргументов японцы согласились добавить теплоизоляции на печку, но за наш счёт.

Второе, что удивляло, оказалось, японцы вовсе не всё подряд автоматизируют. Известно же, у них на сборке автомобилей роботы работают. Но они, видимо, делают это, только когда выгодно, а когда нет – и так сойдёт. И вот стоит рабочий и вручную обтачивает прямоугольные стёклышки30 для индикаторов, делая на них по краю фаску на вращающемся абразивном круге. Делает он это так. Берёт сразу двумя руками два стёклышка, прикладывает к кругу и делает одно непрерывное вращательное движение, длящееся примерно одну секунду. Вжжих! Откладывает стёклышки и берёт следующие… Делегация постояла возле него, засекла время на изготовления фасок на каком-то количестве стёклышек, и, потрясённая производительностью труда, отошла от этого не автоматизированного рабочего.

Кстати, читал я как-то, что на контроле микросхем там сидят японки и смотрят в бинокулярный микроскоп, выискивая брак. Только он настроен своеобразно. В каждый окуляр видна своя половина предметного столика, а вовсе не его середина. Так контролёрша, опять же двумя руками сразу, берёт двумя пинцетами сразу две микросхемы и кладёт под микроскоп, каждым глазом рассматривает свою микросхему и ускоряет работу вдвое. Или почти вдвое. Не знаю, правда ли это. Это я в интернете когда-то прочёл. Может, просто дефекты искали, совместив две в идеале одинаковые микросхемы в бинокулярном поле зрения.

А вот что мне на заводе рассказывали про аналогичную ловкость. В может, уже на работе в Москве позже, теперь не помню. Но такое впечатление, что всё-таки ещё в Саратове. Японский наладчик какого-то оборудования вовсю пользовался своим умением есть палочками, требующим управляться независимо двумя палочками одной рукой. У него был осциллограф, стоящий на полу на ножках, а экран на верхней его стороне. Он взял одной рукой сразу два щупа этого осциллографа и тыкал ими сразу в две выбранных точки на схеме, а другой рукой крутил ручки настройки на осциллографе. Очень быстро.

Что касается той линии производства индикаторов, японцы рассказали, что у них на ней работает сто человек. Но, когда они такую продавали в ФРГ, немцы попросили их предусмотреть рабочие места для двухсот. Наши подумали, и попросили перерассчитать для пятисот31. Опять же, не могли они сказать, что у нас части этой линии будут располагаться на разных этажах, а детали будут в лотках, нагруженных стопками на тележки, перевозить между ними, пользуясь грузовыми лифтами, что займёт, наверное, половину рабочего времени. Лифта ведь ещё дождаться надо. Да детальки по лоткам рассовать, лотки нагрузить, разгрузить… А если две тележки столкнутся, и всё рассыплется, детальки придётся отмывать, и не водой с мылом, а каким-нибудь трихлорэтиленом или четырёххлористым углеродом, да в ультразвуковой ванне… А что делать? Строить новое здание?

Крыша и свалка

Кстати, про здание. ОКБ – довольно современное здание, из стекла и бетона, но крыша у него была покрыта рубероидом, как у отцовского гаража в Саратове. И протекала. Я это знаю, так меня на некоторое время послали помогать рабочим, которые её чинили. Покрывали новым рубероидом, приклеивая его смолой. Мне, в основном, доставалась низкоквалифицированная работа: привозить бидоны с расплавленной смолой. Не знаю, какая у неё температура плавления, но точно гораздо выше 100°С. Её грели в печке, на улице, на территории завода. За время, пока я довозил бидон и поднимался с ним на крышу на лифте, смола оставалась жидкой. Крыша здания ОКБ устроена непривычно для меня, со скатами не наружу, а внутрь. Отверстия водосточных труб расположены в середине крыши и ведут сквозь здание. По краю крыши бетонный бортик. Кто-то мне объяснил, что для полупроводникового производства требуется стабильная температура, для поддержания которой на крыше собирались устроить бассейн. И даже построили так, но, подсчитав его вес, раздумали так нагружать конструкцию. Сомневаюсь. Скорее, эта идея родилась у кого-то при виде оригинального дизайна крыши. В перекурах рабочие играли в карты в трилистник, ставя буквально копейки. Это нечто вроде упрощённого покера. То ли новичкам везёт, то ли я достаточно хорошо умею блефовать, но за неделю или две работы я выиграл что-то около рубля32. А потом я мог более квалифицированно помогать отцу при аналогичной работе на крыше гаража! Впрочем, не помню, может, последовательность событий была обратной, и это работа на гараже помогла мне понять, что и как делается на крыше ОКБ.

Кроме колхозов, описанных в отдельном мемуарном произведении, что ещё было? Работу саму по себе описать трудно и неинтересны теперь всякие технические подробности. Да я и не помню, в каком люминофоре какое газоотделение получалось.

На территории завода имелась большая свалка. Иногда мы с руководителем группы там рылись в поисках, в основном, деталей для вакуумных систем, всяких фланцев и сильфонов. Рассказывали, когда-то свалка была за территорией завода и там могли рыться окрестные жители. Как-то раз какой-то кладовщик, наткнувшись у себя на складе на платиновую сетку, порядочный рулон, выкинул её на свалку. Она была какая-то тусклая, серая, грязная, и он решил, что она стальная, но уже ни на что не годная. Наверное, она была для изготовления электродов внутри электронных ламп. Потом кто-то спохватился, и стали искать по окрестностям, потому что на свалке сетки уже не было. Что интересно, вскоре нашли. Тогда вокруг завода были деревенские домики, с соответствующим хозяйством. Кто-то этой сеткой огородил курятник. Тоже не признал в ней дорогую вещь, но, в отличие от того кладовщика, оказался более хозяйственным человеком и нашёл ей применение. После этого свалку огородили общей стеной с заводом.

Один раз мы нашли на свалке целый вакуумный пост и приволокли, чтобы разобрать на детали. Тут вышел конфуз. Там был, как оказалось, ртутный манометр, довольно толстая трубка в форме буквы U. А мы не знали. В процессе разборки манометр перевернули, и вся ртуть вылилась на пол. Как она не вылилась раньше, ещё в процессе выкидывания поста на свалку, непонятно, так что ничего подобного мы не ожидали. Не говоря уже о том, кому пришло в голову просто взять и выкинуть такую опасную вещь. К счастью, пол в лаборатории каменный, а то деревянный, считается, надо в таком случае перестилать. А так мы поползали по полу и собрали всю ртуть – получилось примерно полстакана. Самые маленькие шарики собирали спичкой с каплей солидола на конце. Потом, на случай. если что всё же осталось, залили весь пол медным купоросом – он переводит ртуть в какое-то нелетучее соединение. Когда медного купороса на весь пол не хватило, добавили какой-то соли железа, уже не помню, какой. Медный купорос оставил на полу не отмывающиеся синие пятна разной интенсивности, а железо – жёлто-зелёные. Перемешавшись, они дали новые цвета. Пол стал похож на абстрактную картину. Сейчас сказали бы, что это реклама ЛГБТ.

Ещё в связи со свалкой и кладовщиком-пофигистом вспомнилось такое. Якорева попросили определить какой-то брак, предположительно вследствие неправильного отжига. Отжиг происходил в длинной трубе, через которую детали протаскивала лента транспортёра. На трубу снаружи надеты нагревательные катушки. Производственники подозревали, что расстояние между секциями нагрева слишком большое, и детали успевают остыть, пока едут между ними. Якорев пошёл на склад и получил там два длинных провода, из которых сам спаял термопару. Кажется, типа хромель-алюмель. Её кончик он прицепил к транспортной кювете на ленте и запустил в трубную печь, чтобы измерить неравномерность температуры. И получил такие результаты, что производственники за голову схватились: там не только неравномерность, там вообще температура была на 200° ниже требуемой. Они сказали, что его самодельная термопара врёт, не может такого быть. Она слишком длинная, – сказали они, – у неё на такой длине происходит падение напряжения, вот она и недооценивает температуру. – Никакого падения напряжения тут быть не может, – спорил Якорев, – измерение осуществляется по компенсационной схеме. Прибор сам повышает напряжение, пока не получит нулевой ток, и меряет не ток, а это самое напряжение, которое потребовалось для уравновешивания напряжения, создаваемого термопарой под влиянием температуры печки. – Ну, как хотите, но термопара ваша врёт. – Он принёс термопару в лабораторию и мы стали её калибровать: мерить с её помощью известные нам температуры. Кажется, это были жидкий азот, вода со льдом, кипяток и расплавленный паяльником припой. Оказалось, правы производственники. Термопара показывала совсем не то, что должна была. Дело было в том, что кладовщик выдал Якореву не те провода. Или один из проводов. На вид почти все металлы и сплавы похожи, кроме золота и меди и их сплавов, те всё же жёлтые. А в бирках, привешенных к катушкам с проволокой разных металлов и сплавов на складе был беспорядок. Не знаю, тот же это был кладовщик, что выкинул платиновую сетку. Наверное, уже другой. Просто у них традиции такие. Можно предположить лень, а можно – затруднение проверок воровства.

Отдел

Что касается общественной жизни отдела, в которой мы участвовали, она состояла, в основном, из похорон. В отделе было человек сто, почти все – женщины, многие пожилые. А в лаборатории меньше двадцати человек, и почти все мужчины. В основном, молодые. Естественным образом, когда у кого-то в отделе кто-то умирал, а молодых родственников-мужчин не хватало, кого-то из нас звали помогать нести гроб. Так я познакомился с обычаем раздавать на похоронах носовые платочки. Видимо, слёзы утирать. В первый раз пытался отказаться, говоря, у меня свой есть, но оказалось, отказаться нельзя, т.к. – обычай! Только много времени спустя я, уже живя в Москве, понял, что это не слёзы утирать, а взять горсть земли и бросить в могилу на гроб. Не запачкав руку. Почему не увидел этого ещё в Саратове, не знаю. То ли обычай на самом деле различается. То ли в Саратове помощники с работы доносили гроб до кладбища и отпускались восвояси. Но чтоб каждый раз? И никто на поминки не пригласил? Странно. Скорее, поминки вытеснены, как неприятные воспоминания. В вообще, кажется, не принято ни звать на похороны, в частности, на поминки, ни здороваться, придя. А то кто-то привычно поздоровается словами «добрый день», а какой же он добрый33.

Ещё был обычай обращаться за помощью при переездах, вещи таскать и грузить, но это уже в более узком кругу, не отдела, а лаборатории. Найти грузовик тоже была проблема. А потом в Москве я попал впросак, когда оказалось, что там такого обычая нет. Я позвал, коллеги пришли, помогли, но удивились. Поняли, что это у меня саратовский обычай, и на будущее намекнули, что можно нанять грузчиков.

Один раз намечалось было весёлое отдельское мероприятие, и то кончилось похоронно. По случаю юбилея отдела было организовано празднование в ресторане. А мы сочинили поздравительный текст (как мне вспоминается, в основном, собственно, я; да и не только вспоминается, где-то в бумажках даже текст попадался), который должен был произноситься примерно как актёры читают роли, ещё не разыгрывая сцен. В детском саду и в школе такая читка называлась почему-то «монтаж». При этом всё было в стихах, а по сюжету вместо поздравления предполагалось разыграть судебное заседание с обвинениями отдела, как бы как личности, только в обвинительных выражениях перечислялись всякие успехи и достижения. Такая шутка юмора. А адвокат под видом защиты, наоборот, наводил критику. Даже, помнится, судейские наряды были изготовлены, уже не помню, как они выглядели, но опасаюсь, что не слишком адекватно. Увы, читка не состоялась. Как раз умер какой-то из Генеральных секретарей СССР. Кажется, сам Брежнев. Это потом уж вошло в привычку, когда они стали помирать один за другим. Даже анекдот был, как диктор центрального телевидения говорит: «Дорогие товарищи! Вы будете смеяться, но советский народ опять постигла тяжёлая невосполнимая утрата». Да, ведь ещё была прелюдия, незадолго до Брежнева умер Суслов, и рассказывали, как на его похоронах Брежнев достаёт из кармана речь и зачитывает о дорогом покинувшем нас… Леониде Ильиче! Некоторое время так и продолжает зачитывать механически, потом всё-таки удивляется. Осматривает себя. – А, так это я по ошибке пиджак Суслова надел!

А в тот раз всё было предельно серьёзно. Празднование решили отменить в порядке всенародного траура. Однако вдруг оказалось, что ресторан не соглашается отменить заказ, утверждая, что что-то уже закуплено и чуть не приготовлено. В самом деле, отменять такое мероприятие очень невыгодно. В результате ресторан был, но не в порядке праздника, а как бы в порядке траура. Я туда не ходил, не знаю, как удалось сочетать юбилей отдела с трауром по вождю. Но почему бы и нет.

Лаборатория

В лаборатории было веселее. Правда, мы с Якоревым, по большей части, сидели у себя в комнате, которая была далеко от основного помещения лаборатории. Но мы иногда туда тоже приходили. А там молодые специалисты приобрели настольный хоккей и в обеденный перерыв азартно резались в него. Я, как я думал, играл неплохо – у нас такой дома был. Но против Курчаткина ничего не мог поделать. И никто не мог. Он играл в очень агрессивной манере, постоянно дёргая поле вбок при попытке забросить ему шайбу, а иногда таким рывком ухитрялся загнать шайбу в ворота противника. При этом громко восклицая что-нибудь вроде «я, я, голый король на хвост наступил» или, более понятно, «идите разомнитесь за сараями».

Сам он был из Аткарска, и один раз мы у него ночевали в Аткарске большой компанией по дороге в байдарочный поход. Но лучше я это опишу в отдельном воспоминании про спорт. Это я тут отметил, чтобы не забыть. Как у Новеллы Матвеевой:

Было тихо, очень тихо, —

Ночь на всей земле.

Лишь будильник робко тикал

На моём столе.

Было тихо, очень тихо, —

Тихий, тихий час…

Лишь будильник робко тикал,

Мышь в углу скреблась.

Было тихо, очень тихо, —

Дрёма без забот…

Лишь будильник робко тикал,

Мышь скреблась,

Сверчок пиликал

Да мурлыкал кот.

Было тихо, очень тихо, —

Тихий час теней…

Лишь будильник робко тикал,

Мышь скреблась,