ТУ-184

– Ну, покажись, какой ты есть, – с нескрываемой радостью произнес мой проводник, когда мы очутились в небольшой как бы и комнатке из плит вместо стен с небольшим окном – лазейкой, через которое с улицы проникал тусклый свет.

– Да какой, – усмехнулся я, – обыкновенный.

– Я уж и не надеялся, что остались нормальные люди.

Я уже понял, что с парнем не так, но он сам решил объясниться.

– Я верил, что не все деградировали. Со мной вышел несчастный случай при бомбежке, хотя некоторые сказали бы, что это последствие излучения.

У парня этого левая половина тела: нога, и в особенности рука были, как будто парализованы. Ногой он владел, ходил, почти не хромая, но вот рука висела плетью, не помогая в работе совсем.

– Меня зацепило осколком, попало в позвоночник, а вот излучение странным образом меня не искалечило, я имею в виду, так как оно выкосило остальных. Но ты не пострадал, я погляжу, ни телом, ни духом, ни мозгами.

При этом он мотнул головой в сторону, откуда раздавались свирепые вопли и удары по железу.

Я же не стал распространяться о своих умственных способностях. Мне даже пришла в голову шальная мысль, а, может, парень этот ничего и не заподозрит. Я решил помалкивать, тем более что паренек этот мне понравился.

Я дни напролет представлял себе встречу с живым человеком. Вот моя мечта и сбылась. Мой новый знакомый представился Костей, Константином. По моей просьбе он назвал и полное свое имя Савинов Константин Александрович.

Костя был лишь на полголовы ниже меня, то есть был он сто семьдесят приблизительно. Сразу бросалась в глаза его худоба. Левая сторона его, особенно выше пояса как бы усохла. И, наверное, питания парню было недостаточно.

Черноволосый, со смуглым лицом, он был хорошо одет, что подсказывало, Костя тоже пользуется услугами местных магазинов.

Я долго смаковал его имя, просил несколько раз повторить его, рискуя показаться слабоумным. Я пробовал на память речь, она так величественно звучала в разрушенном мире, и моментально стерлись в сознании долгие месяцы одиночества. За минуту всего до того, как потекла наша беседа я жил еще в безбрежной, бездонной пустыне, а потом вдруг оказалось, что жажда утолена и к воде даже не тянет.

Мы обменялись вопросами – самыми главными и замолчали. Неожиданно, в один момент все, что накопилось сказать, о чем надеялось и мечталось – рванулось вперед и перехватило дух, оказавшись уже ненужным. Поэтому мы стояли друг перед другом и молчали.

– Чем занимаешься? – наконец нашелся я. – Чем питаешься. Как вообще самочувствие. Костя?

– Да нормально, – ответил Костя, – наладилось все как-то. Огородик засадил, овощами перебиваюсь.

– Да что это за еда! А тушенка, консервы бывают в рационе? Костя отвел глаза и, остановив взгляд на чем-то за пределами комнатки, сказал:

– Раньше питался тушенкой, потом эти, лысые, мешать стали.

– Им же думать нечем.

– Как сказать. Планировать, что-то серьезное организовывать они не могут, но они сообразят, как оборвать чью-нибудь жизнь. Знаешь, они ведь друг друга едят.

– Эти трое – еще не все?

– Что ты! Таких еще человек тридцать или сорок. Они не говорят, они как обезьяны. Собираются по двое, по трое и сидят на земле, общаются жестами.

– Город ведь большой, разве тридцать этих оболтусов весь город контролируют?

– Я не рискую выходить далеко от своего убежища, потому что, если им попадешься на глаза, в покое не оставят. Они быстро бегают, не чувствуют боли.

Как-то раз я спрятался от них в одной квартире. Как хорошо, что я не в подвале спрятался, откуда бы не было выхода, а в подъезд забежал. Они могут сидеть в засаде бесконечно. Лично меня хватило на два дня. Железная дверь на задвижке; им не под силу было ее открыть, но они расположились на площадке перед дверью, а двое дежурили во дворе.

– Забавный малый, прячется зачем-то – размышлял я, слушая Костю, – но как замечательно, что есть, кого послушать. Куда мне торопиться? Куда НАМ торопиться, беседовать можно до бесконечности, пока не одолеет сон или пока не заурчит в желудке.

– Вот такой расклад, – заключил Костя, – под дверью двое и во дворе столько же, то есть четыре лысые обезьяны.

От такого сравнения я покатился со смеху.

– А как их еще назовешь? – улыбнулся Костя, – создания безмозглые.

– Но охрану-то держали исправно, – вставил я словцо.

– Этого не отнять. Знаешь, как я от них отделался? Когда я понял, что они не уйдут вообще, надеясь, наверное, что все равно я выйду, я устроил им новогодний фейерверк. Тем двум, что ждали под окнами. У меня с собой всегда спички и петарды.

– Петарды? – удивился я.

– Вот, смотри, – Костя достал из кармана брюк горсть черных палочек. Я взял с его ладони пару штук, а он продолжил.

– Я носить их стал с собой, потому что знал уже, что они боятся разных громких звуков. Я немного подготовился перед выходом на балкон. В кружку налил одеколон из флакона, что нашел в шкафу в той квартире, поджег его. И вышел. Да, я взял из шкафа несколько книжек в мягкой обложке.

Поджег книгу, держа ее над пламенем страницами вниз. Когда она запылала, я чиркнул о коробок петарду и бросил ее к ногам моих охранников. Потом швырнул пылающую книгу. В общем, постарался произвести неразбериху в лагере врага.

Ребята заметили меня сразу, как только я открыл дверь на балкон, слух у них завидный и обоняние. Ты знаешь, они ведь на манер собак носом след берут, не так умело, но все же умеют. Думаешь, как они квартиру-то, в которой я спрятался, определили. Унюхали, паразиты.

Ну, да ладно, заметили. И тут рванула первая петарда, потом прилетела в дыму и огне книга, уже под взрыв второй петарды, а там и третья хлопнула. К этому времени разгорелась новая книга, и я запустил ее вниз. Мои друзья взвыли и помчались прочь.

Не дожидаясь, когда охрана моя под дверью отправится взглянуть, что происходит на улице, я, рискуя подвернуть, или сломать ногу прыгнул с балкона с третьего этажа. Хотя, если подумать, подвернутая нога лучше, чем пробитая голова.

Я сбежал и не знаю, долго ли меня караулили под дверью, это как будто и не важно, главное, что не кинулись по следу. С тех пор я не отхожу далеко от своего убежища.

– Где оно? – оживился я, – покажи.

– Пойдем, – коротко сказал Костя. Мы снова отправились в путешествие по подземным коридорам, то совершенно темным и глухим, то чуть освещенными, там, где луна бросала свет через щели. Костя хорошо знал дорогу, а я хорошо видел в темноте, так что двигались быстро. Шли мы недолго и вскоре очутились в Костиной квартире.

– Не понял, – признался я, – как так, шли по подземелью, а очутились в квартире.

– Это первый этаж рухнувшего дома, моего родного дома. Я жил тут раньше, только двумя этажами выше на третьем. Теперь весь дом, все этажи, что были сверху, кроме первого, превращены в жуткое месиво из железа и бетонных плит.

– Как бы в один прекрасный день тебя не придавило.

– Будь оно не крепко, давно бы уже обвалилось.

– Это точно, – согласился я и вдруг вспомнил, – А где твой огород?

– Рядом, на улице, но туда идти опять через подвалы. Когда дом и весь район наш разнесло взрывами, где-то рухнули бетонные перекрытия, где-то перегородки между канализационными тоннелями. Получилась система переходов. Но куда проще, конечно, ходить по земле, никого не опасаясь.

– Войну бы им объявить, – вздохнул я, – Я ведь, Костя, тоже дом свой не смог оставить, там – в Подгорске. Только моему дому повезло больше. В моем распоряжении вообще целый дом, не квартира в две комнаты, а двадцать четыре двухкомнатные квартиры, считай по четыре на площадке, три этажа, два подъезда.

Я обошел неспешно Костину квартиру. Заглянул на кухню, в ванную, в спальню. Было все в порядке: мебель, коробки какие-то, гора теплых вещей и вообще много разной одежды. Диван.

– Костя! – я не удержался от восторга и даже хлопнул его по плечу, не сильно, а по-дружески, сильно нельзя было, парень исхудал очень. – Друг ты мой, я тебе такое сейчас скажу! Поехали, давай, со мной! Зачем тебе, чего ради пропадать тут. Четыре дня, и мы дома, места нам с тобой хватит. Ох, как хватит, даже останется. Собирайся, давай-ка, без разговоров. Велосипед тебе, надеюсь, найдем.

– Велосипед то велосипед, – Костя пристально смотрел на меня, потом отошел к окну, наполовину заваленному с улицы кусками шифера.

– Леша, – Костя повернулся ко мне, – я не могу.

– Ну, а что тебя держит, лысые? Мы от них в два счета отделаемся.

– Леша, у меня здесь сестра. Я не понял, что он имеет в виду.

– В подвале. Ее завалило во время бомбежки.

– Ничего не понимаю, – признался я.

– А мы по-другому сделаем. Идем.

Я видел прекрасно, каких усилий стоило Косте открыться. Мне не обидно, мне совестно стало, что парень, не зная моей миролюбивой натуры, ввел себя в заблуждение, решив хотя бы на миг, что я могу оказаться врагом его чувств и переживаний.

Мы снова шли через разломы в бетонных плитах. На этот раз путь был совсем коротким, он почти сразу и закончился, это был только спуск по двум лестницам, но все равно через разломы. Но за это время, я успел кое-что выяснить. Вернее, высказаться о том, что бросилось в глаза в Костиной квартире. Вернее, наоборот – не бросилось.

– А как ты себе еду готовишь, я имею в виду, не сырьем ведь ты ешь.

– На огне. Ты в спальне перегородку видел? Я сам сделал ее; там, за ней – дрова, уголь и печка небольшая. В потолке дыра, я туда вывел дымоход.

– Хлопотно, – только и сказал я, представив, на сколько проще дело обстоит у меня дома.

– Тут, – сказал он, когда попали в бывший подвал.

Сейчас он был на половину завален неподъемными бетонными плитами. То, что осталось, не завалено – выглядело как глухой каменный мешок, не больше Костиного зала. Четыре стороны, их и стенами-то все не назовешь, одна сторона – завал, вторая с дверью, через которую мы вошли – напротив; справа бетон, слева – бетон до потолка, но как раз под потолком в стене, в бетоне зияла черная дыра, величиной чуть больше головы с неровными краями и обнаженными стержнями арматуры. В подвале этом горели две керосиновые лампы по стенам, так что было вполне светло.

– Света, – встав на стопку кирпичей, позвал в это окно Костя, – мы пришли.

– Наконец-то, – с облегчением кто-то негромко сказал по ту сторону окна. – Он нормальный, как ты и говорил?

– Да. Поговоришь с ним?

– Конечно, только пусть поближе подойдет. Костя освободил мне место, спрыгнув с кирпичей.

– Вперед, – тихо сказал он, – познакомься с сестрой, поговорите о чем-нибудь.

Я медленно поднялся по кирпичам к окну, и почему-то, невероятно смущаясь, наверное, оттого, что не мог видеть собеседника, тихо поздоровался в окно.

Из глубины этого нового каменного мешка, который казался из-за бетонной преграды совершенно непостижимым, как такое возможно вообще, неужели можно так безнадежно быть замурованным, так вот, оттуда – из темноты со мной поздоровались, а потом обратились с просьбой.

– Дайте мне руку, я хочу убедиться, что Костя не обманул меня, что действительно кто-то выжил еще.

Из темноты возникла рука, вернее кисть только, в свете керосиновых ламп хрупкая и бледная, и без сомнения женская.

Я совершенно не подозревал, как восприму прикосновение женских пальцев минуту назад, что там говорить, я понятия не имел, испытаю ли вообще что-нибудь. Даже и когда я их увидел, ничего не испытывал, видел их – тонкие пальчики и все. Потом мои пальцы встретились с ее, как-то неловко даже наткнулись на них, но спустя секунду, руки слились в рукопожатии. И тут произошли два события, которые неведомы мне были никогда раньше.

Я обнаружил с ужасом, какие эти пальцы холодные, как они замерзли. А потом появилось сначала только желание, выросшее мгновенно в потребность – пальцы эти согреть, и согревать их даже когда они согреются.

Потом произошло третье событие. Нет, конечно, вся жизнь сплошные события, четвертое, пятое и много других, но повороты закладываются скорее на предыдущих событиях, на последующих они развиваются и крепнут. Но, именно то – третье событие оказало на меня действие посильнее первых двух, хотя и их-то значение, цена их была много выше моего понимания.

Мою руку накрыла вторая ее рука. Женщина сжала мою руку обеими руками и грела свои пальцы. Я услышал, что она плачет.

– Как же вы попали в эту клетку? – спросил я ее, но вопрос этот можно было смело задать и обоим сразу. Потому меня устраивал и Костин ответ.

– Когда начинались бомбежки, многие спешили спрятаться, хотя бы в подвалах. Мы бы просто не успели добраться до бомбоубежища, это не очень близко. На войне – как на войне, случается всякое, вот и случилось. Света добралась до подвала раньше меня, раньше многих, но от взрывов дом наш развалился на части, засыпало все входы-выходы, и многих завалило, даже и в подвале, вот, где плиты обрушились, завалены плиты. К счастью, сестра осталась жива.

– К несчастью! – всхлипывала женщина. – Какая же это жизнь?! Она уже могла говорить, а мы слышать ее.

– Костик говорит иногда, что прошел час, а мне тут кажется, что четыре. Он говорит, прошел день, наступила ночь, а мне кажется, неделя прошла. И кажется мне, что война закончилась не месяцы, а десятки лет назад. Мне же, наверное, лет шестьдесят, я даже думаю, что я паутиной обросла, что на мне мох и лишайники растут. Хотя Костя недавно поздравил меня с тридцатилетием, месяц или полтора назад.

– На прошлой неделе, – возразил Костя, – всего только на прошлой неделе.

– Как вы там живете? – вырвалось у меня.

– Да вот, живу как-то. Взаперти.

– Без света, в сырости, в бездействии?

– Не знаю, – ее руки не выпускали моей руки на протяжении всего разговора, – я как будто и привыкла. А знаете, к чему привыкла? Нет, не к жизни тут в темноте, я привыкла к битвам со временем. Я давлю его, давлю, убиваю, уничтожаю это время, в которое ничего не могу сделать руками.

Сырости тут нет. Костик принес мне бессчетное количество теплых вещей, ими я затянула все стены и пол. У меня тут вполне уютно. Есть своя керосиновая лампа. Керосином меня снабжает Костик. Я полностью на его обеспечении: керосин, еда, книги.

– Вы читаете! – обрадовался я.

– Раньше постоянно, но потом глаза, знаете, слабеть стали. А еще, я заметила за собой опасную привычку. Жуткая, страшная реакция психики. Я почувствовала как-то раз, что сознание меркнет, и я погружаюсь в мир книги. Блуждаю там внутри, радуюсь с героями, страдаю. И однажды настолько ушла в воображаемый мир, что не сразу и сообразила, что меня кто-то зовет: Костя зовет.

– Она сидела, уткнувшись в стену, – сказал Костя, – я звал ее полчаса. Представляешь, ужас мой? Сидит сестра и не видит ничего. Улыбается, шепчет что-то. Если бы лампа погасла, я и не знаю, как бы ей помог.

А тут вижу через окошко, вот это окошко – сидит и не отзывается. Так я просунул досточку и по плечу ее шлепнул, раз да другой, потом изловчился и по спине ее прошелся.

– Я ничего этого не чувствовала, – откликнулась Света. Я была так далеко. Так глубоко.

Когда пробились, наконец, ко мне его крики, когда я вернулась, меня затрясло всю. Слезы, стон, сама чуть не закричала. Знаете, Алексей, почему мне там нравилось? Я ведь там себе уже дом обрела, представляете, каково мне было возвращаться.

И тогда зареклась я читать. По началу могла еще картинки глядеть, в журналах, в энциклопедиях, потом бросила и это занятие. А потом я перестала зажигать свет. Костя ругается, а я все по-своему делаю. Но он прав, свет зажигать нужно.

– Еще бы, – откликнулся Костя, – ослепнешь там совсем.

– Да не в том дело, – возразила Света, – я ведь, Леш, снова начала видеть сны, уже наяву. Я снова стала уходить в себя. Раньше редко, теперь все чаще встает перед глазами видение, воспоминание какое-нибудь из прошлой жизни. Я останавливаю взгляд и иду за ним. Я в него шагаю и начинаю осматриваться. К счастью, пока что контролирую мысли и далеко не захожу. Но это, ведь, начало конца. Темнота тут повсюду и всегда, я все равно проиграю. У меня сдают силы.

– Успокойтесь, пожалуйста, – попросил я. Чувствуя бесконечную скорбь в ее голосе, я сам чуть сдерживал отчаяние.

– Мы ведь теперь втроем, ребятки. Давайте вместе что-нибудь придумаем. Неужели не поддается, этот чертов камень? Костя, это ты тут пытался пробиться?

– Каждый день хоть немного, а покрошу бетон, но ты видишь, вот все чего я добился одной рукой.

– Подожди-ка, а вещи, одежду, лампу керосиновую, как вы внутрь просунули.