Помоги проекту - поделись книгой:
В тот момент, когда мир перестанет покупать, это сияние начнет тускнеть.
Адам Сторигард такое уже видел.
Сторигард – экономист из университета Тафтса в Медфорде, штат Массачусетс – использует огни мира для измерения перемен в экономике, особенно в тех случаях, когда другие источники данных ограничены. Как оказалось, освещение тесно связано с потребительской экономикой и, подобно выбросам углекислого газа, имеет тенденцию усиливаться, а не ослабевать, по мере развития энергоэффективности и «зеленых» технологий. Мы живем на постоянно светлеющей Земле.
Если не принимать во внимание редкие исключения, то и площадь освещенной территории, и общая яркость страны – ее сияние – соответствуют размеру ее экономики. Численность населения страны имеет гораздо меньшее значение. Например, в Бангладеш плотность населения выше, чем в Нидерландах, но гораздо больше неосвещенных районов; в Канаде и Афганистане проживает одинаковое количество людей, но Канада намного ярче. Свет мира, как и многие результаты человеческих усилий, распределен отнюдь не равномерно.
Освещение – это то, что мы покупаем, то есть мы потребляем свет. В общем и целом, больше экономической активности означает больше освещения по той простой причине, что производство и потребление большинства товаров и услуг происходит либо в помещении, либо ночью, при включенном свете. «Человечество, как правило, использует столько искусственного света, сколько может купить примерно за 0,7 % ВВП», – писала команда экспертов по световому загрязнению в журнале
Когда потребительская экономика замедляется, свет тускнеет. Это может происходить стремительно. Используя данные, собранные спутниками, Сторигард и его коллеги измерили яркость быстро развивавшейся Индонезии непосредственно перед тем, как она погрузилась в финансовый кризис в 1997 году; год спустя страна стала тусклее на 6 %. В Зимбабве экономика рухнула на разорительные 50 % за первое десятилетие XXI века, и в результате страна резко потемнела.
Как потеря света выглядит на земле? «Люди не так часто ездят; легковых и грузовых автомобилей и тому подобного становится меньше, – говорит Сторигард. – А далее предприятия, верно? Некоторые из них открываются именно по вечерам. Если у вас есть скопления ресторанов или такие места, где люди собираются на открытом воздухе с освещением и вывесками, то, выйдя из бизнеса, они вряд ли будут включать свет».
Этот эффект сильнее всего проявляется в развивающихся странах, но даже богатые места начинают тускнеть по мере снижения потребления. В 2012 году, после долгого экономического затишья, город Детройт начал выключать часть уличных фонарей, чтобы сэкономить деньги, и это вдобавок к тому, что чуть ли не половина из них были к тому моменту разбиты или сломаны. Ближе к окраинам, где светятся торговые центры, автосалоны и сетевые рестораны, начинают появляться темные кварталы – представьте себе Финикс с его десятками заброшенных гипермаркетов. «Я бы не удивился, увидев, что в некоторых городах США иллюминация отступила к деловым центрам», – говорил Сторигард.
Некоторые из самых ярких видимых из космоса отдельных огней – нефтяные и газовые скважины (на них тоже есть факелы, вроде того, что Джон Гленн видел на нефтеперерабатывающем заводе недалеко от Перта). Среди мест, полных таких факелов, можно выделить Баккеновскую формацию в Северной Дакоте – одно из крупнейших месторождений нефти и газа в США. Скважины здесь расположены настолько плотно и занимают такую большую площадь, что ночью с орбиты пейзаж кажется почти пиксельным. Нефтяные и газовые компании неохотно останавливают (или, как говорят на отраслевом жаргоне, «затыкают» –
Из-за этого могут исчезнуть целые города. В 1998 году ночью с орбиты вряд ли был видел свет на крошечной стоянке грузовиков в Илакаке, остров Мадагаскар. Но затем в том году поблизости обнаружились большие залежи сапфиров и рубинов, и через пять лет поселок Илакака превратился в яркое пятно света, окруженное вырытыми вручную шахтами с названиями вроде
Вообразите Чикаго, где на 90 % меньше света. Или даже представьте себе, что в большинстве американских городов освещение уменьшилось в три, а то и в пять раз. Представьте Мадрид или Милан с их сверкающими улицами и площадями, потемневшие наполовину. Нарисуйте мысленно картину Шанхая, где разноцветное сияние залитого прожекторами горизонта отбрасывает радугу на реку Хуанпу, или площади Хатико в Токио, купающейся в свечении гигантских видеоэкранов, а затем представьте себе эти места «остывшими» и затененными. Вообразите Лондон настолько тусклым, что окружающая его автомагистраль М25 больше не различима из космоса. Как бы выглядела жизнь в таких городах, если бы резкое снижение потребления омрачило земной шар?
Это было бы похоже на обычную ночь в Берлине.
«По крайней мере, если судить по измерениям со спутника, Германия намного темнее, чем большинство других богатых мест, – отмечает Кристофер Киба, физик и исследователь светового загрязнения в Немецком исследовательском центре геонаук GFZ[4]. – Думаю, пока что мы не вполне понимаем, почему это так. Отчасти это связано с уличными фонарями, но в какой-то мере и с культурой».
«Я тот, кто с ночью был знаком», – писал поэт Роберт Фрост. «Это определенно обо мне», – говорит Киба. Он любит рестораны при свечах, и даже когда лето простирается далеко в осень, как это часто бывает в наши дни в Берлине, на нем не увидишь признаков загара. Его одежда – черного и серого цветов; он носит футболку с надписью «Потому что каждому дню нужна ночь». В пять лет он уже знал о световом загрязнении, ведь его семья жила в маленьком городке к югу от Эдмонтона; он легко мог заметить разительный контраст между ночным небом на юге и городским свечением небосвода на севере.
Берлин, по словам Кибы, придерживается политики «не больше света, чем это разумно и необходимо».
Уличные фонари включаются только с наступлением настоящих сумерек, а не при первом намеке на закат, как в других городах. Площади, которые блистали бы белым в Лондоне или Лас-Вегасе, Риме или Сеуле, отличаются здесь мягким зернистым светом винтажной фотографии, снятой на смартфон. Вывески магазинов и уличная реклама, как правило, менее крупные и не столь броские, как в других городах. Даже стоя в особенно яркой части Берлина (рядом с освещенной прожекторами мемориальной церковью кайзера Вильгельма, разбомбленной во время Второй мировой войны и трогательно сохраненной в частично разрушенном состоянии), Киба смог бы насчитать вдвое больше звезд, чем в большинстве центральных кварталов других мегаполисов.
До недавнего времени в Берлине было более сорока тысяч газовых фонарей – больше, чем в любом другом городе. Хотя их постепенно заменяют более яркими энергоэффективными лампами, многие берлинцы недовольны этим и предпочитают золотое свечение газовых ламп – мягкое почти до неприличия. По мнению Кибы, это явный признак того, что городские жители не обязательно считают яркое освещение идеальным.
В берлинских парках вообще нет искусственного освещения. «Ты чувствуешь, что идешь в очень темное место, и поначалу это пугает, – объясняет Киба. – Кажется, что, оказавшись там, ты ничего не сможешь разглядеть». Однако ваши глаза быстро привыкают к темноте, и что же вы видите? Людей. Подростки собрались вокруг скамейки, на их лицах отражается голубой свет от экранов телефонов. Мужчины и женщины гуляют одни или со своими собаками. Парочки шепчутся во мгле. «Берлинцы почему-то лучше других свыклись с темнотой», – говорит Киба.
Ночь редко бывает совсем уж черной. В 1900 году американский этнограф Уолтер Хоф рассказал на научном конгрессе в Париже о «многочисленных проявлениях света в природе, помогающих обитателям Земли в ночные часы». Конечно, все мы знаем Луну и звезды, хотя большинство из нас живут под небом, почти лишенным звезд из-за светового загрязнения. Но Хоф напомнил своей аудитории, что есть и другие примеры: северное и южное полярные сияния; зодиакальный свет, представляющий собой туманный конус на горизонте, возникающий в результате отражения солнечных лучей от космической пыли; магеллановы облака, пара галактик, различимых в виде пятен света в южном полушарии; электрически заряженные люминесцентные облака; фосфоресцирующие растения, грибы, минералы, воды и «эманации газов»; светлячки на суше и в море – 150 видов, которые, как тогда уже было известно, испускают свет. «Под чистым ночным небом пустынь Аризоны атмосфера кажется наполненной звездным туманом; можно разглядеть очертания возвышенностей на расстоянии многих миль, определить время по циферблату часов и без особых проблем идти по тропе», – говорил Хаф. Он отметил, что при определенных обстоятельствах одна только планета Венера отбрасывает достаточно света, чтобы его хватало путешественнику, идущему по открытой местности. (Киба однажды написал в твите, что если бы у него имелся список вещей, которые нужно успеть сделать в жизни, то среди них был бы пункт «увидеть свою тень от Венеры»).
Более черная ночь в мире без покупок оказалась бы полезна во многих отношениях. Участившиеся в последнее десятилетие исследования светового загрязнения показали, что многим живым существам необходима естественная темнота для благополучного существования, включая, вероятно, и людей. Некоторые жуки-скарабеи – существа, известные тем, что они катят шарики навоза в свои гнезда, чтобы прокормить потомство, – ориентируются по положению Млечного Пути в ночном небе. Жуки буквально теряются без него, а ведь сегодня Млечный Путь невидим во многих местах, поскольку он размыт свечением неба, исходящим от источников, расположенных порой в сотнях километров. Более трети землян больше не видят Млечного Пути там, где они живут. Учитывая то, что это отпечаток нашей собственной галактики в ночном небе, то, быть может, мы тоже в некотором смысле потерялись в космосе?
А вот еще один пример воздействия светового загрязнения: в конце июня, когда ночь опускается на просторы озера Эри, метеорологический радар фиксирует зловещее облако, быстро растущее в темноте. Затем оно начинает двигаться в сторону Кливленда, штат Огайо. «О Боже», – пишет в Твиттере местный диктор новостей.
Это облако состоит из миллионов – возможно, даже миллиардов – подёнок. Хорошая новость заключается в том, что эти мухи, безвредные для людей и являющиеся излюбленной пищей рыб и других существ, снова вылупляются в огромных количествах после тех десятилетий, когда озера и реки на востоке США были слишком загрязнены токсинами для выживания этого вида. Плохая же новость состоит в том, что мухи теперь тянутся прямо к источникам светового загрязнения – «световым бомбам», как выразился один энтомолог, – таким как Кливленд, где они ошибочно принимают освещенный прожекторами асфальт и припаркованные автомобили за воду с лунными бликами, напрасно откладывают яйца на суше, а затем умирают. Сегодня ученые подозревают, что искусственное освещение негативно сказывается на популяциях самых разных видов по всему земному шару. Тем временем Всемирная организация здравоохранения называет нарушение сна у людей вероятной причиной рака, а некоторые исследования связывают световое загрязнение с депрессией, ожирением и другими проблемами со здоровьем.
На осенних улицах Берлина листья окрашиваются в осенние цвета – красный, оранжевый, желтый, – но там, где ветви висят близко к уличным фонарям, некоторые части деревьев остаются зелеными гораздо дольше. С искусственно освещенной стороны у дерева лето, а с темной – осень. Никто пока еще не знает, дорого ли обходятся деревьям такие эффекты. Что можно сказать более определенно, так это то, что берлинская темнота действительно приносит пользу некоторым видам. «Берлин – очень важное место для соловьев», – говорит Киба. Численность популяции этой неприметной коричневой птицы, знаменитой своим ночным пением, сократилось вдвое в некоторых частях Европы за одно только последнее десятилетие; но в Берлине она по-прежнему широко распространена. Это объясняется в том числе тем, что в Берлине все еще есть ночь для серенад.
Уже много лет существует технологическое решение, позволяющее уменьшить как световое загрязнение, так и то ошеломляющее количество энергии, которую мы тратим на освещение своей жизни. К сожалению, этого оказалось недостаточно, потому что наши огни – часть нашего потребительского мышления.
Если вы сбрасываете пластик в океан, отравляете почву отходами горно-обогатительных предприятий или выделяете углекислый газ в атмосферу, то последствия будут проявляться годами, если не веками, затрудняя решение этих проблем. Иное дело световое загрязнение. «Вы можете его буквально выключить», – говорит Кевин Гэстон, британский эколог, изучающий эффекты искусственного освещения. – Вернуть по крайней мере часть утраченного довольно легко».
То же самое касается и экономии энергии. В то время как «зеленые» технологии медленно развиваются на многих фронтах, энергоэффективные светодиоды (
Вместо этого происходит обратное. По мере того как светодиоды набирают популярность, появляются все новые признаки того, что мы тратим сэкономленные на электроэнергии деньги на покупку дополнительного освещения. Бум в «медиаархитектуре» (речь об огромных видеоэкранах, демонстрирующих изображения на фасадах зданий), сейчас происходит по всему миру. Отличным примером служат две башни Международного молодежного культурного центра в Нанкине, Китай: 700 000 светодиодов освещают стены шестидесятиэтажных зданий, на которые также направлены установленные на земле прожекторы. «Могучие огни» на мосту Эрнандо де Сото в Мемфисе, штат Теннесси, – это десять тысяч лампочек с управляемой цветопередачей, охватывающих всю конструкцию моста. На знаменитой Банхофштрассе – фешенебельной торговой улице в Цюрихе, Швейцария, – только за последние пять лет количество видеоэкранов увеличилось более чем в сорок раз. Аналогичный бум декоративной иллюминации наблюдается в частных дворах и домах.
«Если мы улучшим энергоэффективность всего наружного освещения, перейдя на светодиоды, но увеличим общее количество рекламы и прожекторов, то навряд ли сможем сэкономить много энергии в масштабе страны или всего мира», – говорит Киба.
Когда Киба и его коллеги изучили изменения количества и яркости источников искусственного света по всему миру в период с 2012 по 2016 год, то обнаружили, что большинство мест постепенно становятся ярче. Лишь несколько стран тускнели, и почти все они находились в состоянии войны либо агонии экономического упадка, то есть это были такие места, где потребление замедлилось.
Можем ли мы вновь стать теми, кто знаком с ночью?
В последние десять лет многие британские города и городские районы начали экономить деньги, приглушая свет поздно вечером или даже выключая его. Недавние исследования не показали никаких изменений в количестве дорожно-транспортных происшествий или увеличения уровня преступности. (Некоторые данные свидетельствуют о том, что преступность даже снизилась в общинах, уменьшивших освещение.) Большинство людей просто не знали или не замечали того, что уличные фонари выключены. «Эти уличные фонари – такая вещь, которая вообще-то не имеет большого значения», – сказал один бармен, регулярно заканчивавший работу ночью в одном сельском английском графстве.
То, что возвращение темноты может остаться почти незамеченным, не должно нас удивлять, считает Киба. Большинство посетителей Берлина не осознают, что город необычайно тускло освещен, если только им специально не говорят об этом; когда Вена приглушала свет на 50 % в течение одного часа каждую ночь, почти никто, кроме астрономов, не обратил на это внимания (а астрономы были в восторге). Также интересно, что срок службы светодиодных ламп часто соответствует тому времени, через которое яркость лампы падает более чем на 30 процентов – именно тогда большинство людей замечают, что лампа больше не работает должным образом.
Что мы действительно замечаем, так это саму ночь. В британских опросах, проведенных там, где свет приглушили, наиболее частой реакцией была радость от возможности любоваться ночным небом; когда загрязнение воздуха и световое загрязнение резко уменьшились во время пандемии, люди в самых разных городах планеты с восторгом заговорили о самых красивых звездах, которые они когда-либо видели в своей жизни. Распространение искусственного освещения по всему миру в прошлом веке называлось «завоеванием ночи», и, как и любое завоевание, оно было сопряжено не только с приобретениями, но и с потерями. Когда уличные фонари впервые начали распространяться по Японии, один автор беспокоился, что японцы разучатся ценить тени. Когда в 1860-х годах Париж стал первым
В 1998 году, через тридцать шесть лет после своего первого обращения вокруг Земли, астронавт Джон Гленн вернулся в космос. Он стал свидетелем преображения ночного мира: почти каждый из городов и поселков планеты теперь – «город огней». Тем не менее Перт и его жители снова включили для него всю доступную иллюминацию. На этот раз слова Гленна не были записаны центром управления. Однако, по свидетельствам его коллег-астронавтов, когда его космический корабль вновь пролетал над городом, Гленн сказал: «Вау. Перт намного больше, чем в последний раз, когда я его видел. – А затем добавил: – Ладно, ребята, теперь можете их выключить».
Мир, переставший покупать, – темное место, и, возможно, время этой идеи уже пришло.
Тем не менее есть нечто символическое в том, чтобы вернуться в темноту, которая тревожит нас.
Повсеместное освоение огня около полумиллиона лет назад было одним из важнейших моментов в эволюции человека, а изгнание ночи и освещение темноты электричеством до сих пор считается важной вехой в его развитии. В Великобритании даже те, кому нравилось гулять при свете ярче засиявших звезд, также переживали, не станет ли это шагом назад для цивилизации и прогресса. Во время пандемии было даже что-то жутковатое в пропавших со спутниковых снимков нефтяных скважинах. Это напоминало то, как звезды исчезают с наших ярко освещенных ночных пейзажей.
Первые дни после того, как мир перестанет ходить по магазинам, будут отмечены той же двойственностью. Повсюду распространятся тишина и спокойствие, ощущение растягивающегося времени и возвращения старого уклада жизни. На столах все еще будет еда, а в шкафах – одежда. Это мирная, ностальгическая, возможно, даже слишком тихая картина. А за ней будет нарастать мучительное ощущение того, что грядут гораздо, гораздо более тяжелые времена.
II
Коллапс
6
Конец роста – не конец экономики
В Торонто стоял благоуханный полдень, когда я сказал Питеру Виктору, что расходы канадских домохозяйств за сутки сократились вдвое. Виктор – экономист и вышедший на пенсию профессор Йоркского университета – удивленно вздернул брови. Голоса исторических деятелей, вновь и вновь призывавшие нас к более простой, не столь материалистичной жизни, вроде бы никогда не упоминали о том, что произойдет, если мы ответим на их зов. Последствия додумывали экономисты. Как только вы перестанете покупать, говорили они, экономика начнет сокращаться. Неизбежным результатом этого станут схлопнувшиеся рынки, свирепствующая безработица, заколоченные витрины магазинов, разорванные цепочки поставок и даже, возможно, бесчинства толпы и голод.
Виктор согласен с этой оценкой – в какой-то степени. Будучи специалистом по моделированию изменений в экономике, он регулярно строил симуляции рецессий, депрессий и обвалов рынков на своем ноутбуке. Если говорить о потреблении, то исследования Виктора четко показывают, насколько значительная часть совершаемых нами покупок зависит от гораздо более крупных экономических факторов, таких как цены, налоги, распределение богатства, процентные ставки и так далее. Усильте или ослабьте эти факторы тем или иным образом (что в значительной мере подвластно правительствам), и вы можете назначать победителей и проигравших в экономике или даже переключать ее судьбу между состояниями бума и катастрофы. Виктору известно, что прекращение покупок может ввергнуть экономику в штопор. Он также знает, что в этой картине есть нечто большее, чем просто общий развал. Можно предпринять шаги, чтобы не допустить превращения кризиса в коллапс.
«Посмотрим, что получится», – сказал он и застучал по клавиатуре.
Виктор использует подход системной динамики, впервые предложенный профессором Массачусетского технологического института Джеем Форрестером в 1950-х годах. Он предназначен для изучения связи переменных друг с другом в системах, которые мы ввиду их сложности не можем всецело охватить мысленным взором. Сегодня мы погружены в такие системы, заставляющие нас постоянно справляться с непредвиденными и непреднамеренными результатами наших действий. Некоторые из таких случаев привлекают внимание всего мира: продажа диких животных на рынке в Ухане через три месяца приводит к остановке мировой экономики. Чаще же они проходят незамеченными, беспокоя только тех, кто хорошо осведомлен о фактах. Например, когда технологический прогресс удешевил солнечную и ветровую энергию, эти возобновляемые источники должны были составить конкуренцию ископаемому топливу, но этим дело не ограничилось. Компании, занимающиеся ископаемым топливом, начали применять возобновляемые источники энергии в производстве нефти и газа. Другими словами, энергия ветра и Солнца использовалась для того, чтобы сделать ископаемое топливо более конкурентоспособным.
Система, которую изучает Виктор, – канадская экономика. Уже более десяти лет он строит ее модели на своем компьютере, добавляя деталь за деталью, как будто собирая корабль в бутылке. Используя последнюю версию, разработанную в сотрудничестве с британским экономистом Тимом Джексоном, он может одним нажатием кнопки выстраивать связи в пространстве и времени. Как повлияет сегодняшнее повышение налоговой ставки на выбросы парниковых газов через тридцать лет? Виктор и его ноутбук могут сделать обоснованный прогноз.
Однако его цель с самого начала состояла в том, чтобы ответить на другой вопрос: возможно ли при экономике, которая растет очень медленно, не растет вовсе или даже сокращается, все же иметь приемлемую для жизни систему, причем еще и капиталистическую? Виктор давно переехал в Канаду, но родом он из Великобритании, поэтому темной музой его исследований стала бывшая премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер. «Железная леди» была одной из самых видных защитников капитализма, однако ее взгляд на него был мрачным. Она описывала ту экономическую систему, которую мы знаем сегодня как тотальную идеологию – своего рода тюрьму, хотя и удобно устроенную для многих ее узников. Ее видение нерегулируемых рынков, индивидуализма, частного предпринимательства и строгой экономии опиралось на постоянный экономический рост и получило название доктрины
«Это был такой отупляющий взгляд на мир», – говорит Виктор.
И этот взгляд на мир остается преобладающим.
«Легче представить конец света, чем конецкапитализма»,
– гласит недавно ставшая расхожей фраза. Вопрос роста лежит в основе дилеммы потребителя, ведь единственный аргумент, якобы доказывающий невозможность сокращения потребления, заключается в том, что это приведет к прекращению роста. Бесконечное расширение потребительской экономики является целью политиков всех уровней, от городских советов до президентских кабинетов, и все идеи, от создания национальных парков до новых иммиграционных законов и решений о приемлемости той или иной смертности от
Это странно, считает Виктор, ведь низкий или нулевой экономический рост был нормой почти на всем протяжении истории человечества.
С древних времен и до XVIII века мировая экономика росла очень медленно – вероятно, в среднем на 0,1 % в год. Почти весь этот ежегодный прирост был обусловлен постепенным увеличением численности населения. Если в обществе становится больше людей, то производится и потребляется больше товаров и услуг, и экономика расширяется. Однако объем товаров и услуг на человека из года в год практически не менялся. Если бы вы жили в любую эпоху до конца 1700-х годов, вы, вероятно, довольствовались бы примерно таким же количеством вещей, как ваши родители, бабушки и дедушки или даже прадедушки и прабабушки. Более того, многое из вашего имущества, включая одежду, перешло бы вам от них.
Только вместе с промышленной революцией в начале 1800-х годов экономическое производство на душу населения резко пошло вверх. Затем, в течение ста лет с 1913 по 2013 год, ежегодный глобальный рост ускорялся в тридцать раз быстрее, чем на протяжении большей части истории. С каждым годом вещей выпускалось и продавалось все больше и больше. Так родилась потребительская экономика.
Идея о том, что рост должен быть главным показателем экономического успеха, возникла еще позже. Ближе к концу Великой депрессии русско-еврейский иммигрант и блестящий экономист Саймон Кузнец заложил основы американской системы национальных счетов. Впервые появилась возможность установить, как сильно экономика США сократилась во время краха – вдвое. Это открытие помогло вдохновить Новый курс Франклина Рузвельта, который в значительной мере являл собой попытку восстановить экономику посредством государственных расходов, в том числе путем раздачи денег потребителям.
Показатель общего объема экономического производства страны, который предложил Кузнец, стал известен как валовой внутренний продукт, знакомый сегодня многим под аббревиатурой ВВП. К 1950-м годам влиятельные экономисты приняли рост ВВП в качестве волшебного решения векового вопроса о том, какая доля экономических благ должна доставаться инвесторам и предпринимателям, а какая – трудящимся и обществу в целом. Наконец-то, казалось, нашелся способ увеличить богатство каждого, не отнимая его у богатых, чтобы отдать бедным, и этот способ заключался в том, чтобы каждый год повышать количество денег и вещей на человека. Сторонники вскоре стали описывать «ростоманию» как «прилив, поднимающий все лодки».
И все же у ВВП с самого начала были и критики, в том числе сам Кузнец. Благосостояние нации «едва ли можно оценить», просто измерив национальный доход, заявил он в своем первом докладе Конгрессу США по этому вопросу. Он особо отметил, что его новая статистика почти ничего не говорит о распределении богатства. Например, Великая депрессия показала, что, хотя приливы и отливы роста действительно поднимают и опускают большинство лодок, некоторые из них поднимаются намного выше, чем другие, или же опускаются намного ниже, в зависимости от структуры общества и экономики. Кузнец также признавал, что экономический рост не всегда создается равным.
«Цели „большего“ роста должны уточнять, что именно будет расти больше и ради чего»,
– напишет в он позже в
Позже ему вторил Роберт Ф. Кеннеди в речи, произнесенной им всего за три месяца до его убийства в 1968 году, когда он вел президентскую кампанию. Говоря, что материальная нужда в США сопровождалась еще большей «нуждой иного рода: нереализованностью, бесцельностью существования, унижением достоинства»[5], Кеннеди осуждал ВВП как неадекватный показатель состояния нации. «Слишком много и слишком долго мы приносили в жертву материальному накопительству наши личные качества и наши общие ценности», – сказал он. Он отмечал, что ВВП состоит, кроме всего прочего, из рекламы сигарет, машин «скорой помощи» [увозящих жертв автокатастроф], домашних систем безопасности, тюрем, уничтожения заповедных лесов, разрастания городов, напалма, ядерных боеголовок и бронетехники, используемой полицией для разгона демонстрантов в американских городах. «В него не входит ни красота нашей поэзии, ни крепость наших браков, ни интеллектуальный уровень наших публичных дебатов, ни добросовестность наших публичных должностных лиц. Он не может считаться мерой ни нашего ума, ни нашей отваги, ни нашей мудрости, ни наших знаний, ни нашего милосердия, ни нашей любви к родине.
Короче говоря, ВВП – это мера всего, за исключением того, ради чего стоит жить»,
– говорил Кеннеди.
Современные критики ВВП – а их с каждым днем становится все больше, начиная от нынешнего президента Всемирного банка и заканчивая крепнущим движением «антирост» – расширили область проблем, обозначенных Кузнецом и Кеннеди. Плодами экономического роста жители планеты по-прежнему пользуются крайне неравномерно. Хотя некоторые более бедные страны, например, Китай и Индия, набирают силу по отношению к историческим победителям этой игры в Европе, Северной Америке, Австралии и Японии, важно не преувеличивать ситуацию. Если бы богатство, ежегодно производимое глобальной экономикой, распределялось равномерно, каждому на земле досталось бы 12 000 долларов. В Канаде и США, где проживает всего пять процентов населения мира, средний доход на 400 % выше этого показателя.
Даже по мере того, как неравенство между странами постепенно уменьшается, оно усугубляется внутри них. Как отметил французский экономист Томас Пикетти, это наиболее очевидно проявляется (на бумаге, конечно; в реальной жизни это бывает довольно трудно увидеть) не среди 1 % богатейших людей мира, а среди 0,1 % самых богатых. В США доход этой тысячной части населения после уплаты налогов вырос за последние сорок лет на 420 %, в то время как ВВП на душу населения увеличился всего на 79 %. (Более бедная половина американских рабочих получила прирост лишь на 20 %.) В последние годы этот гипервысший класс подкрадывается к доходам в сто раз более высоким, чем в среднем по стране. Доходы в США, по словам Пикетти, «распределены почти так же неравномерно, как это где-либо и когда-либо наблюдалось». Но даже в гораздо более равных странах, в частности, в Западной Европе, богатейшие 10 % граждан по-прежнему зарабатывают гораздо больше, чем беднейшие 50 %.
Со времен Роберта Ф. Кеннеди утверждение о том, что ВВП должен научиться вычитать, подкрепляется длинным списком странностей и непонятностей. Когда правительства закачивают деньги налогоплательщиков в обанкротившиеся банки, как это делалось в годы Великой рецессии, это увеличивает ВВП. Неэффективность, тратящая деньги на достижение результатов, которых можно было бы добиться дешевле, хороша для ВВП. Как отметил финансовый журналист Дэвид Пиллинг, ВВП вырос бы, если бы каждая мать перешла от грудного вскармливания своих детей к покупке молочных смесей – вопреки рекомендациям почти всех педиатров на планете. Замена добровольцев в мире оплачиваемой рабочей силой была бы потрясающей новостью для экономического роста. Во время пандемии коронавируса бизнес по производству масок, вентиляторов, средств индивидуальной защиты, вакцин, алкоголя и программного обеспечения для виртуальных совещаний был одним из немногих ярких пятен, хотя все эти продукты можно считать маркерами отчаяния или изоляции. Аморальные любители легкой наживы, накапливавшие жизненно важные ресурсы во время пандемии, а затем наживавшиеся на повышении цен, делали доброе дело с точки зрения роста ВВП.
В 2019 году Новая Зеландия стала первой страной, официально отказавшаяся от ВВП как основного критерия экономического успеха, а Шотландия и Исландия заявили, что планируют в качестве главного показателя отслеживать благополучие граждан. Многие другие страны и регионы в настоящее время также отслеживают ИПП – Индикатор подлинного прогресса (англ.
Два десятилетия исследований показывают, что ВВП и ИПП движутся разными путями. Во-первых, подлинный прогресс растет медленнее, чем ВВП. Во-вторых, ВВП и ИПП обычно увеличиваются вместе по мере развития экономики страны, но только до определенного момента. В самых богатых странах мира ВВП резко вырос после Второй мировой войны, в то время как ИПП с середины 1970-х годов медленно ползет вверх или вообще стагнирует. Последние несколько десятилетий сильнейшие потребительские экономики мира плохо справляются с задачей превращения экономического роста в более удовлетворительную жизнь своих граждан.
На данный момент нет ни одного утверждения о преимуществах роста, которое не подвергалось бы критике. Например, аргумент о том, что экономический рост вывел миллионы людей из нищеты, неоспорим: меньший процент населения земли живет в крайней нищете, чем это было до эпохи быстрого роста. Хотя доля бедных людей ниже, чем когда-либо прежде, тем не менее общее число бедных увеличилось. После двух столетий растущей экономики сегодня в мире столько же нищих, сколько в начале XIX века было людей на планете вообще.
Сидя под любимым дубом в славный денек в своем сонном районе, Питер Виктор не испытывал особенного удовольствия от необходимости шокировать свою компьютерную модель Канады прекращением покупок. Чтобы смоделировать мой сценарий, Виктор сначала снизил «предельную склонность к потреблению», как это называют экономисты, – показатель того, какую часть от каждого дополнительного заработанного доллара среднестатистический человек направит на потребление. Если склонность канадцев к потреблению останется такой, какой она была на протяжении большей части первых двух десятилетий XXI века, то через пятьдесят лет они будут потреблять на 170 % больше, чем сегодня. (Если такое увеличение кажется невообразимым в столь богатой стране, как Канада, просто представьте, что типичная канадская семья, ныне зарабатывающая 60 000 долларов в год, вдруг получила возможность вести образ жизни семьи с доходом около 160 000 долларов.) Виктор снизил этот показатель на 50 % – симуляция внезапного отказа от экономики, движимой потреблением.
Затем он внес еще несколько изменений, чтобы убедиться, что шопинг не вернется. Обычно, когда потребление замедляется, мощные экономические силы пытаются снова его ускорить. Правительства предлагают снизить налоги и начинают тратить государственные резервы на программы создания рабочих мест, такие как ремонт дорог и мостов. Банки предлагают кредиты и займы по самым низким процентным ставкам. Магазины и рестораны снижают цены. Но если желание тратить деньги попросту наполовину ослабло, то ничто из этого не сработает. Виктор выглядел встревоженным дурными предчувствиями.
Его курсор завис над кнопкой
Мгновение спустя появились различные графики, их линии изгибались вверх и вниз или прыгали туда-сюда. Виктор принялся изучать их. Уровни безработицы и долга настолько высоки, что буквально зашкаливают, прокомментировал он. Инвесторы теряют огромные суммы. Среднестатистическое домохозяйство в конечном итоге будет отдавать в виде налогов 60 % своего дохода правительству, изо всех сил пытающемуся удержать цивилизацию от сползания в средневековье. Хотя численность населения продолжает увеличиваться, через пятьдесят лет после того, как мир перестанет покупать, канадцы будут потреблять почти на 300 % меньше, чем если бы все оставалось как прежде; то есть значительно меньше, чем даже сегодня. Примечательно, что в этом хаосе выбросы парниковых газов продолжают расти, хотя и гораздо медленнее, чем могли бы. В общем и целом, модель предсказывает ряд серьезных рецессий с короткими (и довольно загадочными) промежутками улучшений между ними.
Виктор откидывается на спинку кресла. Яркий, как красный бархат, виргинский кардинал то улетает, то возвращается на ветви любимого дерева Виктора. В мире без покупок ему, быть может, скоро придется спилить его на дрова.
«Думаю, что так вы, возможно, убьете капитализм»,
– говорит он.
Запущенная Виктором симуляция прекращения шопинга напоминает две вещи. Одна из них – экономический кризис, вызванный коронавирусным локдауном. Другая – более старый сценарий, разработанный Виктором и названный им «Катастрофа отсутствия роста». В этом сценарии Виктор представил внезапную остановку экономического и демографического роста в Канаде. Его результат – резкое снижение ВВП, стремительное увеличение безработицы, серьезный государственный долг и усугубляющаяся бедность, а единственный позитивный фактор – снижение выбросов парниковых газов на 14 %. Сценарий прекращения покупок, отмечает Виктор, еще хуже. «Это объясняет, почему политики придают столь большое значение росту потребления, – говорит он. – Доход каждого человека проистекает из чьих-то расходов. Если мы все сократим расходы, то доходы снизятся. Намеренное и резкое замедление темпов роста сопряжено с серьезными опасностями».
В этой истории есть кое-что еще.
Экономисты, как и защитники окружающей среды, обладают, как это называет Пикетти, «чрезмерно развитым вкусом к апокалиптическим предсказаниям».
Поскольку эпоха высокого экономического роста создала мир, который мы знаем сегодня, то эти два явления часто считаются неразрывно связанными: конец одного означает конец другого. Однако когда Виктор впервые начал работать с моделями канадской экономики, он вскоре пришел к еретическому выводу: обойтись без роста вполне реально.
Давайте рассмотрим, предлагает он, замедление потребления на четыре процента – то, что можно назвать сценарием вялого шопинга. «В культуре, где принято стремиться потреблять, это не тривиально», – уточняет Виктор. Он вводит новые данные. Результат – не полная катастрофа, но продолжительная рецессия со знакомыми проблемами потери рабочих мест, инвестиций и государственных доходов.
Виктор склонился над ноутбуком, чтобы внести еще некоторые коррективы. Когда люди потребляют меньше, спрос на товары и услуги ослабляется, поэтому экономическая активность падает. Работы становится меньше. Чтобы избежать массовой безработицы, Виктор разделяет оставшуюся работу между как можно большим количеством людей.
Он сокращает рабочий день, чтобы большинство людей трудились четыре, а не пять дней в неделю. Затем он замедляет темпы роста канадского населения, которое в настоящее время увеличивается только за счет иммиграции; этот шаг также ограничивает число людей, находящихся в поиске работы. (Поскольку люди постоянно стареют, выпадая из числа занятых, то некоторых новых иммигрантов все же получается трудоустраивать.) Далее Виктор увеличивает «зеленые» инвестиции, способные создавать рабочие места и доходы при одновременном снижении объема ресурсов, затрачиваемых на товары и услуги, которые мы все еще склонны потреблять. Он также корректирует налоговые ставки, чтобы более равномерно распределить то богатство, которое все еще производит экономика.
В конце концов Виктору удается удержать безработицу в исторических границах, обеспечить достаточный уровень жизни для большинства людей и снизить давление на климат и окружающую среду даже больше, чем за счет сокращения потребления – он пожал плоды как «декаплинга», так и «антироста». Безработица все равно время от времени подскакивает, даже в его сглаженной модели, но, направляя больше государственных расходов на малоимущих (и оставляя меньше другим сферам, таким как образование и армия), бедность удается контролировать. По крайней мере теоретически, потребление и рост можно затормозить, причем, вероятно, довольно резко, не столкнувшись с коллапсом: «медленнее согласно замыслу, но не катастрофичнее», как описывает это Виктор в своей книге «Управление без роста» (
Такие процессы не происходят автоматически: это результат решений, принимаемых людьми во власти: в нашем случае Виктор – великий кукловод, но в реальной жизни этим бы занимались политические лидеры и правительственные чиновники. Существуют и гораздо более неприятные варианты. Так, при меньшем количестве рабочих часов и доходов, правительства могут позволить и тому, и другому сконцентрироваться в руках небольшой привилегированной группы. Они могут позволить бедности и безработице усугубиться, чтобы защитить инвесторов. Объем несовершенных покупок сам по себе может быть распределен несправедливо: людям, которые и так не потребляют лишнего, все равно, вероятно, придется сократить расходы, чтобы избавить потребляющих чрезмерно много от необходимости строгой экономии. Все вышесказанное, на самом деле, больше соответствует глобальному обществу потребления, каким мы его знаем.
Модель «Вялый шопинг» похожа на один из недавних сценариев Виктора под названием «Устойчивое процветание». В ней рост ВВП постепенно снижается почти до нуля в течение пятидесяти лет. Используя те же инструменты, при помощи которых он запрограммировал четырехпроцентное снижение потребительских расходов, он смог предотвратить серьезное ухудшение уровня занятости, одновременно сократив рабочее время и неравенство в доходах. Государственный долг все-таки вырос, но лишь до уровня, который в значительной мере преодолевался в реальном мире без угрозы экономического коллапса. Общее благосостояние домохозяйств продолжало увеличиваться, хотя и меньше, чем при более мощном расширении экономики.
Является ли при этом система все еще капиталистической? С учетом активной политики перераспределения богатства многие – особенно в США – назвали бы систему Виктора социализмом. Тем не менее даже в этом сценарии есть инвесторы. Они зарабатывают меньше денег, чем сегодня, но не намного меньше, и разделение прибыли между бизнесом и рабочими остается в исторически нормальных пределах. Между тем выбросы углекислого газа в сценарии «устойчивого процветания» достигли нуля менее чем за четверть века – гораздо раньше, чем это возможно в растущей экономике при сосредоточении внимания на возобновляемых источниках энергии и зеленых технологиях для замедления изменения климата.
Виктор подчеркивает, что модели несовершенны. Упомяну лишь одну критически важную оговорку: они не могут предсказать, примут ли люди те масштабные изменения, которые он в них вносит. Тем не менее каждый инструмент, применяемый Виктором к его модели, уже опробован высокоразвитыми странами, в том числе, если говорить о самых свежих примерах, для предотвращения массовых страданий или взрывного социального недовольства во время пандемии. Похоже, мы действительно можем начать замедлять потребительскую экономику, намеренно и в любой момент.
Конечно, мой мысленный эксперимент не предполагает такого пошагового смягчения. Напротив, в нем мир резко перестает делать покупки, и последующее падение оказывается внезапным, стремительным, затяжным и тяжелым. Чтобы узнать, что происходит потом, нужно отправиться куда-то, где люди уже пережили подобное.
Например, в Финляндию.
7
Начинается катастрофа потребления, а катастрофа повседневной жизни заканчивается
Восьмилетняя девочка, чьи светлые волосы потемнели за позднюю осень с ее короткими днями, наблюдает, как отец разделывает половину свиньи на кухонном столе. На девочке домашняя одежда. У двери стоит ее единственная пара туфель, которые она никогда не надевает в доме и которыми она будет пользоваться, пока те не развалятся. Она то восхищается, то чувствует отвращение к крови и кишкам перед ней, обнаженному свиному мозгу, похожему на чудесный розовый коралл.
Это напоминает сцену из далекого прошлого: Вторая мировая война или Великая депрессия, период до эпохи изобилия, брендов и быстрой моды. Иные детали, однако, более современны. Домашняя одежда девушки включает в себя забавную куртку из искусственного меха с тигровым принтом. В углу кухни притаились видеомагнитофон и телевизор.
В своей спальне она держит светящуюся волшебную палочку – сувенир из субтропической Флориды, куда они два года назад отправились всей семьей из черной финской зимы, чтобы посетить Диснейленд.
Варпу Пёйри – миллениалка, хранящая эти воспоминания, – кажется слишком молодой, чтобы помнить столь тяжелые экономические времена в одной из самых богатых стран мира. Пёйри сидит со своей малышкой Розой в кафе «Аалто» на изящно оформленной эспланаде, идущей от гавани к самому сердцу Хельсинки – столицы Финляндии. Кафе названо в честь архитектора и дизайнера Альвара Аалто и пронизано его особым видением потребительской культуры, сочетающим строгие модернистские линии с теплом кожи, дерева и медно-желтого света от подвесных светильников. Это красота холодной страны, и финны вокруг нас одеты в осеннюю одежду скорее по привычке, чем по необходимости; в погоду, которая стоит снаружи – аномальную жару в октябре, – трудно поверить.
Пёйри – инженер и создательница блога Her Finland, посвященного финскому образу жизни. Но в 1990 году она была девочкой и росла в маленькой, опоясанной лесом общине Кухмойнен. Как и большинство детей, она не очень серьезно относилась к макроэкономике. Она играла в полях и лесах, посещала крошечную школу и любила классический финский мультфильм «Муми-тролли». «У меня действительно было лучшее детство, какое только могло быть», – говорит она. Только когда ее мать начала приурочивать поездки семьи за продуктами к срокам годности на упаковках мяса, чтобы купить их за полцены, она осознала наступавшую на них бедность.
Внезапно половина Кухмойнена оказалась безработной. Ее матери и отцу посчастливилось сохранить работу, но теперь им приходилось содержать обанкротившихся бабушку и дедушку по отцовской линии. «Я до сих пор не знаю почему, ведь мы не говорим о деньгах – это характерная финская особенность, – объясняет Пейри. – Но они жили не по средствам». Всего несколькими месяцами ранее ее семья считала рыбалку и рубку дров простыми удовольствиями деревенской жизни; теперь же они полагались на них ради пищи и тепла. Они засеяли огромный огород овощей, такую же большую картофельную грядку и наполнили «холодильник – гроб» – отдельно стоящую морозилку – дичью и мясом лося. Больше никаких поездок в Диснейленд. Вместо этого самым ярким воспоминанием года будут свиные мозги.
Финская депрессия началась в 1990 году и продолжалась четыре года, хотя для реального подъема экономики понадобилось семь лет. Это была самая большая «потребительская катастрофа» (падение потребительских расходов на душу населения на десять и более процентов) в богатой демократической стране за последнее время.
«Это было очень, очень, очень тяжело», – говорит Лассе Яаскеляйнен, работавший в то время финансовым журналистом в Хельсинки. В 1980-х годах фондовые и жилищные рынки Финляндии взлетели под действием пьянящего коктейля из финансового дерегулирования, легкого кредитования, обильных инвестиций и постоянной веры в то, что бум не закончится. Как и в остальном богатом мире, это была эпоха яппи (
Поделиться книгой: