Помоги проекту - поделись книгой:
День одиннадцатый: Кетура – парк Тимна – Эйлат. Дистанция 75 км.
В это утро они проспали свои полчаса до подъема. Когда за палаткой зазвенела посуда и раздались голоса Регины и Алексея, они проснулись одновременно, расцепили ночные объятия и тихонько засмеялись, тоже одновременно.
«Ну и шо делать будем, Александр Иваныч? Потерпишь до Эйлата?» – сказала она, приникая к нему, горячая со сна, и моментально поджигая в нем желание. «Богомила, ради Бога, они ж тут бродят в двух шагах!» – он сам себя прервал, уже целуя ее в губы, перекатываясь сбоку наверх, начиная движение рук… Она коротко ответила на поцелуй, потом уперлась ладошками в его грудь, отстранила: «Все-все! Остальное – вечером. Лишь бы человеческий хостель найти!» Она вздохнула. Он скатился вбок, нехотя остывая: «Найдем…»
Утром сад, где они встали вчера почти наощупь, выглядел просто сказочно. Восходящее солнце и легкий туман делали оливковые ряды, прочерченные вдоль ровных широких и мягких дорожек, иллюстрацией к какой-то сказочной книге. «Нарния? Средиземье? Где тут хоббиты?» – думал он, невольно улыбаясь и упаковывая вещи. Пришла откуда-то из-за деревьев Богомила, махнула ему издали рукой. Стоящая к ним спиной Регина словно затылком увидела эти их переглядывания, обернулась, прищурилась.
Пока завтракали, палатки сушились на утихших ночью же поливных шлангах, развернутые навстречу встающему и уже припекающему солнышку. «Ветра не было сегодня ночью, – задумчиво сказала Регина, вытирая хлебом тарелку. – Шо так, Леша?» – «Не знаю… У каждой пустыни тут свой характер. Да и скоро уже море. Сегодня много зелени увидим».
…Разогревались на ровном участке, и, что было ему странно, после вчерашних девяноста с лишним километров ноги не болели, а он чувствовал себя вполне отдохнувшим. Он крутил педали, смотрел по сторонам, дышал еще утренней свежестью, не успевшей сбежать от все сильнее припекающего солнца. Действительно, зелени стало больше. Казалось, пустыня неохотно отпускала их из своих шершавых рук, то там, то тут пропуская оазисы с пальмами, кусты вдоль дороги, все больше появлялось кактусов, все чаще мелькали кибуцы со шлагбаумами, другие мелкие городки и поселки.
Он шел за Богомилой, держа дистанцию, и ее фигурка на велосипеде притягивала его взгляд ото всех окрестных красивостей. Он словно впитывал ее в себя глазами, как по вечерам делал это кончиками пальцев, касаясь ее лица. Сегодня с утра мысли с отсчетами до конца похода и расставания удалось загнать куда-то глубоко внутрь, спрятать, закидать песком окрестных пустынь, и он катил, почти бездумно любуясь ей, наслаждаясь свежестью утра и ожиданием вечера. Он твердо решил – даже если приедут поздно, он найдет хостел или отель, и они уйдут на эти пару дней отдыха, что обещал им в Эйлате Алексей.
Вошли в затяжной подъем, лидеры исчезли за перевалом. Он держал Богомилу в прицеле прищуренных глаз, выжимал на пониженной, но отставал. Вскоре и она исчезла за изгибом дороги.
Он крутил свои семь с половиной и думал. То, что пряталось под спудом, вдруг выползло и властно заполнило его голову. Вот, как сейчас на этой дороге, он скоро окажется один. Один на один с собой. Потом – с семьей, со служением. Но, все равно, как будто один. Её не будет рядом. И что это будет значить для него? Что не будет этих танцев по ночам и вечерам? Не будет ее дрожи, пронзающей его тело и душу? Не будет сна в объятиях? Ну, все это он, наверное, переживет. Труднее будет с другим, с тем, что, не затрагивая его желаний, ввернулось штопором прямо внутрь: с Богомилой, едущей с ним рядом по Иудейской пустыне и говорящей так откровенно обо всем, о чем она думает и что так резонирует с его мыслями; с Богомилой, сидящей напротив него в кафешке Эйн-Бокека, вертящей в пальцах соломинку от коктейля и рассказывающей ему о своей жизни, от которой ему так хочется ее защитить; с Богомилой, которую он ловит взглядом каждый день по дороге, изо дня в день, каждый день… Шоссе было пусто, он на мгновение закрыл глаза, и ее фигурка моментально поплыла впереди него. Он вспомнил, как мальчишкой впервые пошел на рыбалку с пацанами постарше, как он сидел на берегу речки, смотрел на поплавок, а потом, вечером, когда, ложась спать, закрыл глаза, этот поплавок вдруг всплыл перед ним. И что бы он не делал, поплавок не исчезал. Как сейчас она. А дальше? Поплавок-таки исчез. А она? Исчезнет? Забудется? Растворится в приятном «вчера»?
Она ждала его наверху, спешившись, поставив ногу на камень у придорожной стены каньона. «Эй, раша! Гоу, гоу!» Ее смех, ее машущая рука опять загнали все мысли глубоко внутрь. «Все здесь и сейчас. Здесь и сейчас…» Он подкатил к ней, скрипнул тормозами, сорвал поцелуй с ускользающих губ. «Едем вниз?» – «Давай, ты первый. Тебе жеж нравится разгоняться на спусках…» Он благодарно махнул ей, ушел в спуск-вираж, который оказался серпантином на несколько километров…
…Они собрались на перекрестке у трассы 90, у таблички со стрелками. Направо – Эйлат, пятьдесят два километра. «Финишная прямая, – сказал Алексей, доставая мешочек с орешками, протянул. – Угощайтесь».
Пустыня отступила от них окончательно, спрятавшись за оазисы и финиковые рощи и только изредка выглядывая грозно вершинами хребтов справа, за поселками и деревьями. Слева потянулись горные хребты Иордании. Они проехали городок со смешным названием Йотвата, отдохнули на автобусной остановке у поселка Самар, где, как поведал им Алексей, до сих пор сохраняется анархо-социалистическое устройство жизни. «Я читал, что в этом кибуце общий счет, и у каждого есть карта с доступом к нему. Один парнишка прожил у них пару лет на испытательном сроке, получил карту и умотал в Штаты, сняв все сбережения. Они тогда еле оправились. А сейчас никого не принимают к себе, живут замкнуто»
«Замкнуто, – подумал он, ловя ее взглядом. – Да хоть как замкнуто, лишь бы не потерять ее, лишь бы просыпаться и видеть рядом ее лицо, чувствовать ее тело, лишь бы она не ускользала в свои воспоминания о монастыре, о потных руках, о десяти годах жизни отданных – зачем? Кому? Какому Богу нужны были эти десять лет, самых лучших, самых ярких? Замкнуто они живут, хм… Но не монастырь же? Эй, а чего тебя потянуло-то на эти мысли? Ты чего, тут собрался остаться? Фантазер ты, Олександр Iванвичу…»
Еще через пяток километров Алексей свернул направо, дождался всех. «Мы сейчас возле парка Тимна. Заедем туда, пообедаем. Там есть туалет, вода, вай-фай». Богомила картинно вскинула глаза и молитвенно сложила руки: «Святой вай-фай! Молись за нас, грешных!» Алексей необидчиво ухмыльнулся, продолжил: «Ну, кто захочет, можно и на экскурсию скататься. Место интересное. А сейчас айда вон к тем фигурам – фотографироваться!» И они помчались к гигантским статуям в египетском стиле – фараона, писца, жреца, еще каких-то персонажей, а оттуда – вверх, к здоровущему визит-центру, где устроились в тени большого здания, прямо на краю большущей клумбы.
«Я в парк не пойду, буду тут готовить обед. Хотите – сходите», – Алексей распаковывался, доставал продукты, горелку. Они умылись, набрали воды, решили сначала пообедать, а пока завалились на газон клумбы.
«Ишь, прям голубки… – Регина готовила бутерброды и поглядывала на них исподлобья. – Шо, Богомилка, Семену-то своему давно не звонила? Или деньги кончились?» Ну, это было слишком. Он встал: «Регина…» – «Та молчу я, молчу…» Богомила тронула его за руку – оставь. Он лег, закинул голову, уперся взглядом в выцветающее от жары небо… С гулом над ними прошел самолет, довольно низко. «С Эйлата летит. Близко уже», – оторвался от котелка Алексей. «Сколько?» – спросил он, припоминая расстояния. «Да километров двадцать пять осталось».
…Когда они сели обедать, к ним подъехала машина, откуда высунулся мужик лет тридцати пяти, безошибочно определив в них соотечественников: «Привет, ребята! Что, как вам парк, интересно?» – «Да мы еще там не были, собираемся после обеда» – «О, точно, приятного аппетита. Откуда путь держите?» Разговорились. Он с семьей ехал из Эйлата на Мертвое море, заскочил сюда, «увидел своих, ну и решил спросить, стоит идти сюда или нет». Порекомендовал им хостел в Эйлате, где они жили несколько дней: «Сошлетесь на Игоря, хозяин сделает скидку». Алексей попытался-было объяснить ему, что они стоят в палатках, но тот, «на всякий случай» уже нашел телефон и начал диктовать. Алексей записал, и он тоже забил номер в свой телефон, взглянул на Богомилу, приподнял брови…
Игорь укатил дальше, пожелав им удачного завершения пути, они закончили обедать, и Регина решительно сказала: «Я никуда не пойду. Тут поваляюсь». – «Так можно поехать на велосипеде. Груз кинуть и вперед», – Алексей махнул рукой в сторону шлагбаума. – «Та ни. Не поеду. А вы?» – Регина повернулась к ним. «А мы – поедем! Да, Саша?»
Они сняли багаж, крутнулись по площадке («Ну, так-то можно ездить!»), взяли в кассе билеты, посмеялись над теткой, которая сказала им на дорожку «Ноу слипен!», поехали по дорожке вглубь парка. Ехали рядом под палящим солнцем, молчали, смотрели на марсианский пейзаж вокруг. Все окрестные горы имели красный оттенок – от бледного до яркого, бордового. «Другая планета, – сказал он. – Богомила, мы на Марсе» – «Ага,– сказала она сонно, – а перед этим были на Луне, в кратерах»
Справа от них показался спиральный холм, он было хотел рвануть к нему по дорожке, но она остановила его: «Давай посмотрим, что подальше?» Поехали дальше. Жара угнетала, долина, казалась параболическим зеркалом, собирающим все солнечное тепло внутри, как в жаровне. Следующая гора привлекла их внимание глубокими тенистыми каньонами. «Поехали в теньке полазаем?» – «Поехали!» У горы спешились, увязнув в песке, затащили велосипеды в тенек и побежали сами, к ближайшему каньону. Отдышались. Он полез наверх. «Эй, ты куда? Я туда не залезу!» – «Залезешь, я помогу! Погоди, я гляну сейчас дорогу». Он забрался к самому тупику, взглянул наверх – высоко, но подняться можно, если распираться – стены шершавые, держат хорошо, друг от друга недалеко. Похоже на Перья на Красноярских столбах.
Вернулся за ней: «Пошли!», подал руку. «Ой, Сашко, що ти робиш зі мною?» Он выдернул ее за руку к себе, обнял: «Ты сможешь! Там, наверху, интересно!» Помог ей подняться до конца. «И шо? Шо мы тут делать будем?» – она огляделась: стены красного камня, как оплавленные, сглаженные эрозией, узкая полоска неба над ними. Он махнул вверх: «Полезем?» – «Та ты шо! – она картинно ужаснулась. – Та никогда!» – «Тогда лови меня» Он приподнялся метров на пять вверх в распоре, она замахала рукой: «Слазь давай, Сашко, прекращай, я тут одна не останусь!» Он спустился, снова обнял ее: «Трусиха! Ладно, пошли вокруг горы»
С соседнего каньона они, по уступам, как по лестнице, понялись под вершину, встали на краю в остатках тени, падающей сверху, он обнял ее за плечи, она обвила его за пояс. Помолчали. «Знаешь, тут, действительно, как на другой планете, – сказала она. – Как будто мы одни тут, забыли нас, улетели и оставили одних» – «Ага, – сказал он, – если не считать во-он того автобуса с туристами и вот этого одинокого велосипедиста, что крутит педали мимо нас». – «И это человек, читающий Экзюпери! – хлопнула она его по плечу. – Где твоя романтика?» – «Ты моя романтика». Он взял ее лицо в ладони, поцеловал, она ответила, обняла его двумя руками. Из-под ног посыпались вниз камушки.
Внезапно земля вздрогнула, как от взрыва, камни зашелестели вниз ручейком, она испугалась, прижалась к нему: «Ой, Сашко, шо це таке?» Гора словно гудела, резонируя каньонами. «Ракета улетела, ты же говорила…» – «Нет, правда, что это?» – «Думаю, военные испытывают оружие. Тут же баз полно» – «Ста-ашно…» Он сжимал ее в объятиях, ее слегка потряхивало, и ему вдруг сильно, до комка в горле, стало понятно, что человек, которого он обнимает сейчас – не случай, не ошибка, не приятный романчик на время похода. «Мы – как Адам и Ева, – сказал он, чтобы что-то сказать. – Война случилась, все погибли, а мы остались с тобой на этой горе одни». Она молчала, еще переживая испуг, он чувствовал, как бьется ее сердце. «Прямо здесь, на горе, в этих каньонах, мы можем с тобой остаться, чтобы зачинать новых людей. Только ведь все равно все повторится по новой – Каин с Авелем, потоп, Содом…» Она отняла руки, развернулась, пошла к камням-ступеням. Он догнал ее, остановил: «Прости, прости. Сказал что-то не то, не подумал. Прости». Она взяла его за руку: «Ты не виноват. Просто ты увлекся, а увлекаться опасно». Он глянул в ее зелено-голубые в крапинку глаза: «А я и не боюсь». – «Я боюсь, Саша… Ладно, пойдем вниз». Она улыбнулась, это получилось как-то с трудом, он заметил, в сердце кольнула игла: «Что не так? Что он не знает о ней?», а следом мысль: «А что он знает?»
Они больше не пошли никуда, вернулись к велосипедам, поехали обратно. Полтора часа пролетели, как их и не было. «Ну уж нет, были, – подумал он. –Были, и еще какие. Мы были вдвоем, мы были одни, мы почувствовали друг друга».
…На въезде в Эйлат, на КПП, где был вай-фай, он снова попытался позвонить домой. Не смог, оставил СМС: «У меня все нормально. Маршрут почти закончили, отдохнем еще несколько дней – и домой». Хотел написать привычное «целую» и не смог.
…В город въехали цепочкой, проскочили аэропорт, в центре города Алексей, который перед этим все махал рукой на море («Пляж там!») зачем-то потащил их вверх, от моря. Сначала они подъехали на автовокзал, узнать расписание, но тот оказался закрыт. После пары кварталов вверх Богомила не выдержала: «Алексей, стой! Скажи, куда мы едем?» – «Ну, так я жеж сказал, заедем в магазин, что подешевле». – «Но вот нам не надо в магазин, да, Сашко?» Он кивнул, стараясь отдышаться. Алексей растерянно молчал. «Мы тут постоим, подождем вас, – он тронул его за руку. –Мы, правда, вымотались…»
Когда Алексей с Региной укатили, ему еще пришлось успокаивать разбушевавшуюся Богомилу («Ну ты посмотри! В магазин! Подешевле! Нас и не спросил! А оно нам надо?»), потом он взял у нее телефон, позвонил Олегу, хозяину хостела. Тот ответил сразу, спросил, на сколько суток бронировать (они переглянулись: «На двое. И на двоих, один номер»), начал путанно объяснять, как к нему проехать с пляжа, они условились созвониться часа через два, может три, прервали связь. «Уфф… – сказал он озабоченно, – Проговорим сейчас все твои деньги, останешься ты без связи, будешь, как я, сидеть только на бесплатных вай-фаях» – «А! Не хвилюйся, – махнула она рукой. – Попрошу, положат еще». – «Кто? Семен твой?» – проглотил он вопрос, удивляясь ревности, вдруг всплывшей в нем. Она положила ему руки на плечи, заглянула в глаза: «Саш, все нормально?» Его вновь стеганула волна какого-то глубокого отчаяния, словно кто-то зажег в его голове эти красные цифры: «четыре». Четыре дня им быть вместе, на пятый они… Он сглотнул комок, отвел глаза, прижал ее одной рукой: «Все хорошо, Богомила. Потерпи. Скоро душ и постель». Она отстранилась, улыбнулась, чмокнула его в губы, мечтательно закатила глаза: «Скорей бы!» На смену горечи пришла нежность: «Всё будет…»
…К южному пляжу спускались долго и уже в глубоких сумерках, через весь город, потом уже и город кончился, пошли какие-то пирсы, пристани, освещенные прожекторами и заставленные машинами («Как во Владике, – подумал он. – И тут, кажется, японцев завозят»), проехали длинную стену океанариума с веселым улыбающимся дельфином, за ним пошли трейлеры, потянулся пляж. «Приехали!» – Алексей сошел с велосипеда, махнул им рукой, типа, подождите, исчез в сумраке, уйдя в сторону пляжа и моря. Пахло морем и йодом, но влажность не ощущалась. И было тепло, градусов двадцать. «А в пустыне уже бы подуло. И прохладнее было бы», – отметил он автоматически.
Появился Алексей, подхватил велосипед, они пошли за ним.
Площадка была небольшая, как раз под две палатки, справа и слева уже стояли дуговые домики, были растянуты тенты. Море лениво шевелилось метрах в десяти. На иорданской стороне, на горном склоне красиво горела россыпь огней какого-то города. «Ставим тут!» – указующе ткнул пальцем начальник.
Он скинул рюкзак с багажника, достал палатку, начал ставить. Потом помог Богомиле. Она ткнула его в бок – время! Он подошел к Алексею: «Леша, мы с Богомилой договорились насчет хостела, поживем там эти пару дней, окей?» Алексей оторвался от «керогаза», растерянно кивнул: «Ну, конечно… А вещи?» – «Ну, палатки и часть вещей мы тут оставим, а завтра приедем с утра. Если вы захотите по городу, или куда еще. Полдня мы тут подежурим, покупаемся, вас подождем…» – «Та-ак!» – Регина, похоже, тоже была обескуражена таким бесцеремонным «бунтом на корабле», потому только и повторила опять: «Та-ак!» Он пожал плечами, как бы говоря: «Ну да, так!» – «Ну, вы хоть поужинайте с нами?» – «Да, конечно, поужинаем». Богомила подошла к нему: «Сашко, давай свои вещи, я сумку освободила, накидаем, что нам нужно».
Когда ужин был готов, Алексей достал бутылку вина, купленного «в магазине подешевле», растерянно повертел ей: «Ну шо? Отметим финиш? Только… Не могу я ее откупорить. Сможешь?» – передал ему. Он взял нож, аккуратно надрезал пробку, вставил, начал проворачивать, пробка нырнула вниз: «Ну, теперь только внутрь» Справились, утопив пробку в бутылке, разлили по кружкам. «Ну, любi друзi, за завершение? Было не просто, не все дошли, – Алексей поднял брови. –Но мы дошли-таки!» – «Таки да!» – он поддержал Алексея. Выпили.
«Нет, так не пойдет! – запротестовала Регина. – От каждого – по тосту! И сейчас я скажу. Наливай, Леша!». Налили еще, Регина встала, подбоченясь: «За Лешу, за нашего начальника! Мы тут благодаря ему, и этот маршрут был великолепен! Да не все дошли. Некоторые сдулись сразу, некоторые – под конец, – она значительно посмотрела на Богомилу, потом на него. – Но, Леша, мы с тобой – молодцы!»
Он видел, как, готовая взорваться Богомила, вдруг прыснула, отвернувшись в сторону.
«Смейтесь, смейтесь! – Регина торжествующе подняла кружку. – За тебя, Леша!»
Отвлеклись, поели супчику, засобирались. «Э-э! А как же без тоста? Наливай, Алексей! – Регина, похоже, не собиралась выходить из куража. – Сашко, твоя очередь!»
Он поднял кружку: «Ребята, спасибо вам всем. Я ехал сюда, очень волнуясь – справлюсь ли? Все-таки, велопоходы – это не совсем мое. Да и сами видели, какой у меня накат. Скажу страшный секрет – входя в Иерусалим, я был готов сойти с маршрута, так я устал и так, мне казалось, я всех торможу. Но вы были очень добры и терпеливы ко мне, и за эти дни вы смогли заставить меня полюбить… – он сглотнул, бросил быстрый взгляд в сторону Богомилы, –…полюбить крутить педали и ехать вперед. Это, правда, лучше, чем перебирать ногами по равнине. Я обязательно сделаю у себя хороший маршрут, тоже на пару недель, и приглашу вас. А вы – приезжайте! – Он поднял кружку. – За вас, любi друзi!»
Они выпили, разлили еще. Богомила шагнула вперед, сказала: «Ну, я? Честно, я не готова была к такому. Я не ждала того, что мы сделали и таких условий не ждала. Но я рада, що всё закінчується. Рада, що змогла, – она бросила взгляд на него, он кивнул ей ободрительно, поднял большой палец.
«А я, вот, хочу выпить за твою жену, Саша! – вдруг встряла захмелевшая уже, похоже, Регина. – И мы к вам обязательно приедем, зовите!»
Он опрокинул кружку, проглотил вино пополам с комком, махнул рукой и пошел к велосипеду. Не оборачиваясь, сказал: «До завтра! Утром будем, к девяти. Спокойной ночи». Сел в седло, с силой сжал велосипедные ручки-грипсы. К нему подрулила Богомила, тронула за плечо: «Плюнь. Поехали». – «Поехали! Ты замыкай, у тебя задний фонарик».
…В магазине, неподалеку от пляжа, он взял водки, манговый сок, колбасы, сыра, хлеба, хлопьев и молока, вышел с пакетом, загрузил ей в сумку на багажнике. «Нет, ты шо, решил-таки даму споить?» Он кивнул: «Ага. А ты – как? Будешь водку или молоко?» Она тряхнула головой: «А то! Конечно, водку!»
Долго искали хостел, несколько раз перезванивали Олегу, ругали навигацию в телефонах, которая не хотела подключаться без сотовой связи, проехали по какой-то кольцевой Ха-Агас чуть ли не три раза, когда, наконец, вышли на нужную улицу и уткнулись в нужную дверь. Олег вышел им навстречу, открыл калитку, запустил во двор со светящимся бассейном, махнул рукой: «А вон, велосипеды за бассейн ставьте!» Он был, похоже навеселе, и поболтать с соотечественниками был тоже не прочь, в отличие от них, валившихся с ног. После намека он, с сожалением, прервал беседу, рассчитал их за два дня, показал общую кухню, душ, туалет, вручил ключи и наконец-то оставил их в покое.
Богомила рухнула на широкую загудевшую кровать, махнула ему: «Иди ты в душ, я потом». Он подхватил полотенце, чистые вещи, вышел.
Пока она мылась, он приготовил бутерброды, налил водку, понюхал – странно пахнет, травами какими-то. Она вошла, и он сел: «Богомила…Ты просто прелесть…» – «Шо? Вот видишь, и платье пригодилось, не зря я его столько таскала с собой. Нравится? Сама пошила!» – «Ты нравишься!» Он обнял ее, закружил, она поджала ноги: «Ой, стукнешь меня про що небудь!» Он посадил ее на колени, подал стакан: «Дама! Прошу меня простить, что не могу предложить вам чистого спирта, как вы заказывали, только эту рискованную водку, как бишь ее? «Ашкенази», ага! Она пахнет травками, а запить ее можно соком, если что. Ну? Лехаим?» – «Лехаим!» Они чокнулись, он опрокинул стакан – м-м, она еще и сладковатая! Что же это за водка не похожая на водку? А пошла легко.
Она встала с его колен, прошлась по комнате, вздохнула: «Хоть немножко пожить по-человечески, а, Сашко? А наливай еще!» Они выпили по второй, закусили бутербродами.
«Знаешь, – она села рядом на кровать, – я думала в кабинете у Олега, ну, когда заселялись, что я прямо там усну, у него на диване, когда он запустил свою песню про местную жизнь. А сейчас, после душа, я как будто родилась заново. А еще, если ты не заметил, трусики под платье я не надела».
Она запустила ему руку в волосы, он, вдыхая запах ее вымытого тела, поцеловал ее шею, осторожно повалил не кровать. «Нет, погоди!» – она вывернулась, отодвинула стол, щелкнула выключателем. Он сдернул покрывало, и они упали на широкий матрас, на белую простыню, сжимая друг друга и отдавая себя друг другу, как в последний раз. И когда ее опять пронзила дрожь, она, скользнув к нему сверху, прижавшись губами, которые он не закрывал ладонью, к его плечу, все выдыхала и выдыхала его имя, как стон: «Сашко… Сашко… Сашко…»
День двенадцатый: Эйлат, первый день отдыха.
Он проснулся, потому что замерз: «Что? Спальник сполз? Палатка открыта?» Потом сообразил, разлепил глаза. Окно возле большой двуспальной кровати было растворено, вчера Богомила дышала свежим воздухом, а потом они просто отключились. Она спала, завернувшись в теплое одеяло, только нос торчал и пучок черных волос, а ему остался только куцый остаток синтепонового чуда.
Он осторожно привстал, стараясь не скрипеть, закрыл окно, потом снова лег, нырнув под свой кусочек одеяла и потихоньку потянул. Она зашевелилась, отдав ему половину, приникла к нему: «Шо? Пора?» – «Прости, прости, я не хотел, спи!» – зашептал он ей в ухо, обнимая и согреваясь от ее теплого со сна тела. Она открыла глаза: «Не хотел?! Шо же ты не хотел, Сашко? – сжала в объятии. – Меня не хотел?» – «Как тебе такое в голову пришло? Тебя – и не хотеть?» Она засмеялась тихонько, снова закрыв глаза, подалась к нему: «Тогда чего ты ждешь?»
Он поцеловал ее долгим поцелуем, скользнул под одеяло, нашел губами грудь. Та напряглась, он сжал ее ладонями, переместился еще ниже, к животу, к подавшимся бедрам… Она застонала, выгнулась, впуская его, скинула ногой одеяло, прижала его голову руками: «Так, так…» Потом она словно перестала дышать, и когда она, наконец вздрогнула, как под напором ветра, он был готов и взлетел по ее телу вверх, вошел в нее, разгоняя дрожь до приступа, почти до эпилептических судорог. Она задышала стоном, впилась в него пальцами, обвила ногами, и он тоже почувствовал, что почти готов, что сейчас он взорвется, как морская мина, вошедшая в плотный контакт с кораблем… «Саша, на живот… Сделай это мне на живот…» – выдыхала она сквозь свои судороги ему прямо в ухо.
Когда он лежал, откинувшись и возвращая дыхание в пределы грудной клетки, она привстала на локте, спросила, подрагивающим голосом: «Ты же успел, да, Сашко? Ты успел? Скажи мне да!» Он помолчал, ему вдруг до головной боли, до сердечного спазма захотелось, чтобы он не успел, чтобы… «Да, Богомила, я успел».
…За окном послышался шум, она привстала, опустила окно вниз: «Тю! А на улице-то дождь!» Он повернул голову – и правда, за окном хлестал ливень, смывая пыль и грязь с их велосипедов, кипятя пузырьками воду в бассейне, брызгая им в постель…
«Я в душ. А ты пока валяйся». Она накинула свое чудное платье, столько дней прятавшееся в сумке, убежала, подхватив полотенце. Он лежал, глядя в окно, ловя рукой капли и не думая ни о чем, словно этот внезапный дождь смыл все его страхи, беспокойства и озабоченность.
Щелкнула дверь. Она, не снимая платья и брызгая волосами, скользнула к нему под одеяло, бросив полотенце на стул. Устроилась сверху, накинув одеяло, как плащ, подвигалась, наклонилась к его лицу: «Я ждала тебя в душе, а ты не пришел… Ну шо, дедушка, осилишь еще заход?» – «Не знаю… Попробуем?»
Когда она, обессиленная от своих электрических разрядов, упала на его грудь, он расчесал пятерней ее мокрые волосы, рассмеялся. «Шо? Що смішного знайшов ти в цьому серйозній справі?» Она подняла на него тоже смеющиеся глаза. «Удивительная ты, Богомила! – сказал он, отводя пряди волос от лица. – Начиная с имени и заканчивая оргазмами» – «О! там еще в серединке много чего удивительного! А сжечь меня уже не хочешь, как ведьму? А, инквизитор?» Он помотал головой: «Нет. Хочу хотеть тебя так всегда. И хочу знать тебя. Всю. Всю серединку твою». Она перекатилась с него на постель: «Ну… Может и узнаешь кое-что. Если захочешь». Он приобнял ее за плечи, укладывая мокрую голову себе на грудь, сказал: «Ну, можно начать с имени. Помнишь, ты обещала, тогда, в пустыне?» Она пожала плечами: «Я же говорила тебе, тут нет ничего особенного. «Богомила» – это «милая Богу», имя такое болгарское. Папа мой почему-то очень трепетно к Болгарии относился, вот и решил так назвать. В детстве все Милой звали, мама до сих пор так зовет. А потом, в школе уже, прилипло ко мне прозвище «монашка» из-за этого, представляешь?» – «Да уж… Можно писать кандидатскую по психологии «О влиянии имени на судьбу ребенка». Он пустил свои пальцы по ее лицу – лоб, брови, легкая горбинка носа, губы, подбородок… «А ты знаешь, что были такие люди – богомилы? В той же Болгарии, в десятом веке было такое религиозное движение». Она неопределенно мотнула головой: «Кажется слышала что-то. А что за движение?» Он пальцем поднял ее голову, подведя его под подбородок: «Они были похожи на манихеев. Так же верили в двойственность Божества, в доброго Творца, сотворившего душу и в злого Сатанаила, верховного ангела, сотворившего плоть. То, чем мы с тобой тут занимаемся, они бы не одобрили. Аскеты они были, отвергали все, что подпадало под их понимание зла – императорскую власть, церковную иерархию, таинства, канон, даже монахов. Ну, а секс – это вообще ужасный дар сатаны». Она вздохнула, потеснее прижалась к нему: «Сожгли бы?» – «А то! И не задумывались бы. Они потом еще по Европе распространили свое учение, как катары и альбигойцы». – «М-м! Так это они? Я про них читала что-то интересное!» – «У Достоевского?» – усмехнулся он и получил щелчок по носу: «Дурачок! Я же не только Достоевского читаю!» – «Охотно верю… А хочешь, я буду тебе ссылки на разные книжки присылать? Ну, то что мне понравилось?» Она подняла глаза, дольше обычного посмотрела на него, как бы изучая, как бы не решаясь задать какой-то вопрос. Потом просто сказала: «Давай. Мне кажется, это будет интересно».
Он подтянул с прикроватной тумбочки часы, поднес к глазам. «Сколько?» Он хмыкнул: «Как обычно…» – «Что, действительно?! Полпервого?» – «Ага». Он пощелкал по стеклу ногтем: «Пошли», она сморщила нос и противно, копируя Регинины интонации, сказала: «Шо-то вы, Александр, нагрешили где-то. Надо разобраться». Оба рассмеялись. Он потянулся к телефону: «Восемь». – «Восемь… – повторила она, глянула в окно. – А дождь-то кончился!»
Пока он собирался в душ, она пошла готовить завтрак из остатков вчерашнего пиршества: «Хоть колбаску поджарю, с сыром». Он вернулся, в комнате ее не было, но из окна уже тянуло вкусными запахами, и он выглянул в окно. Она возилась у плитки, все в том же платье, с сохнущими на выглянувшем солнце волосами. «Иллюзия семьи, иллюзия дома, – подумал он, и снова красные цифры зажглись в его голове: – До расставания осталось…»
Она, почувствовав его присутствие, подняла голову, махнула рукой: «Александр Иваныч, кушать иди! Захвати там из холодильника остатки?»
Он выгреб остатки сока, несколько батончиков халвы, полбулки нарезки, спустился. Богомила уже хлопотала возле стола, расставляла тарелки. Он присвистнул: «Откуда такое богатство?» Она улыбнулась довольно: «Похожа я на добытчицу? Пока ты плескался в душе, я тут познакомилась с твоими соотечественниками, они сегодня съезжают, вот и отдали нам остатки своих продуктов – десяток яиц, лук-чеснок, ветчину».
По лестнице сверху загрохотали шаги, появился какой-то мужик – одутловатое лицо, очки, майка, шорты. «А вот и Николай, познакомься!» Он сунул руку, пожал, поблагодарил за дары. «Да вы что! Это вы нас выручили! Не выбрасывать же добро!» Богомила, улыбаясь, кивала.
Николай убежал, они сели завтракать. Впервые за эти дни в походе он вдруг сказал: «Я помолюсь? Ты не против?» Она замахала руками: «Конечно, молись!». Он видел, как она склонила голову, закрыл глаза, произнес застольную молитву. Она размашисто перекрестилась, подняла глаза: «Ну, Александр Иваныч, смачного!»
…К береговой линии южной части города скатились быстро – даже из их хостела, расположенного на холме, была видна полоса моря. Катили, сворачивали на бесчисленных кольцевых перекрестках Эйлата, проезжали дома попроще и особняки, гостиницы и апартаменты – в этом курортном городке все было заточено под отдых. Каждое кольцо-перекресток было неповторимо: там – пальмы в круг, там кусты узорами, там абстрактные скульптуры, а в одном месте в кругу стояли бронзовые музыканты.
На кольце перед финишной прямой к южному пляжу они проскочили желтую подводную лодку. Она, проезжая мимо нее, махнула рукой, смеясь: «Смотри, yellow submarine! А вчера мы ее не увидели!» – «Да мы вчера вообще ничего не увидели»
Приехали они как раз к завтраку. Собственно, и Алексей и Регина только проснулись, но Алексей уже успел сварить молочный суп, который исходил парком под уже изрядно припекающим солнцем Эйлата. Они переглянулись, достали посуду, хором сказали: «Немного!» и рассмеялись. Выглянула из палатки припухшая со сна (и, похоже, со вчерашних остатков вина) Регина, буркнула что-то, что, видимо, означало приветствие. Они сели на песок, в тени большой соседней палатки, похлебали сладкого супа с лапшой и изюмом, пока ели, Богомила предложила подежурить до обеда: «Вы скатайтесь в город пока, а мы с Сашей тут побудем, покупаемся, присмотрим за вещами», потом собрала посуду, понесла мыть. Регина хмыкнула, проводив ее взглядом, повернулась к нему, открыла рот, а потом передумала. Может, потому что у него был такой безмятежный вид, а может по какой-то другой причине, но он это отметил. «Обсуждали… – подумал он, раздеваясь до пляжного состояния. – Ну да, а о чем еще говорить-то было после их вчерашнего демарша?»
«Ладно. Мы тогда катнёмся часа на три, ну, может на четыре. Отдыхайте» – Алексей натянул футболку и шорты, и они уехали. Вернулась Богомила, усмехнулась: «Ушли в увольнение?» – «Ага». Она переоделась в своей (теперь там жила Регина) палатке, оттуда прямиком побежала к морю: «Я первая!» Он, устроив голову в тени, лежал на коврике, наблюдал за ней и улыбался.
Она вернулась мокрая, тряхнула на него водой, он крутнулся на коврике, вскочил, обнял ее, всю мокрую, прохладную, обездвижил, потянулся к губам… «Пусти, пусти, медведь! – она уклонилась, выскользнула из его рук, побежала опять к морю, развернулась, махнула: Пойдешь?» Он оглянулся на палатки, на их лежащие велосипеды, пошел.
Вода была абсолютно прозрачной и совсем не холодной. Тут и там между ногами сновали рыбки, словно соскочившие с экрана мультфильма про Немо – желтые, синие, пятнистые. «Смотри, смотри, Богомила, там украинский флаг проплывает!» Она хохотала, пыталась поймать рыбок руками, потом забралась на какой-то коралл, встала, замерла, вглядываясь в воду. Он подплыл, она замахала руками: «Стой, не баламуть воду!» Он замер, тоже привстав на какой-то каменный то ли гриб, то ли мозг. «Сашко, ти подивися, яка краса!» – «Ага!» Но он смотрел на нее. Он был близко, на расстоянии вытянутой руки, и видел, как ее странные зелено-голубые глаза изменились, словно обрели цвет этого моря («И совсем оно не красное, смотри! Кто придумал такое название?» – сказала она ему сегодня, когда они подъезжали к пляжу вдоль береговой линии), и ему даже показалось, что она сейчас продолжит меняться, превращаясь в русалку, потом махнет рукой, как она делала, когда, оборачиваясь в пути, видела его, пялящегося на нее сзади, потом плеснет хвостом и уплывет вдаль, к Иордану, или к Египту. Он тряхнул головой, перевел взгляд вглубь, в воду. А там, действительно, было на что посмотреть – желтые, красные, фиолетовые кораллы самых причудливых форм заплетали свои узоры под его ногами, сам он стоял на самом настоящем лабиринте, а кругом, тут и там, из углов этих кораллов выглядывали длинные черные иглы морских ежей (он передернул плечами, покосился на свои босые ноги), в глубине, под кораллами колыхались тоже разноцветные водоросли, и кругом, во всю спокойную длину, плавали самые разные рыбки… «Глянь, скат!» – Он проследил за направлением и, правда, увидел темный уплывающий парус ската, снова взглянул на нее. Солнце подсушило ее плечи, красно-медные от израильского солнца, она, вглядываясь в воду, повела ими, обхватывая себя руками, и в его голове вдруг всплыло: «У Грушеньки, шельмы, есть один такой изгиб тела…». «Ах, Федор Михайлович, знаток роковых женщин и роковых изгибов! – подумал он. – А ведь и правда, какие у нее гибкие плечи! Как будто они крылья за собой прячут. Так вы, сударыня, не русалка, оказывается!» Она почувствовала его взгляд, словно вынырнула из созерцания прибрежного дна, посмотрела на него: «Шо, Сашко?» И потом, словно прочитав его мысли: «Хороша україньска дивчина?» И – плюх! – окатила его каскадом брызг, а сама, откинувшись на спину, ушла торпедой от него, от берега…
После они лежали рядом, сунув головы в укорачивающуюся тень палаток, загорали, глазели на других отдыхающих, обсуждая их, пили остывший чай и жевали батончик халвы, извлеченный из заначки. Потом она задремала, а он подумал, что все это удивительно легко – вот так вот лежать на пляже за тысячи верст от дома, под чужим жарким солнцем у чужого теплого и ласкового моря, рядом с человеком, которого ты знаешь от силы две недели, а как будто бы – ты тут всю жизнь, и человек этот всегда был с тобой рядом, и ты улавливаешь его мысли, попадаешь с ним в резонанс – и плоти и духа, и, если не думать о том, что «до» и что «после», кажется, это и есть маленькое счастье, свой персональный «день сурка», который никогда не кончится…
Он просеивал песок, извлекая из него обломки кораллов, самые красивые он откладывал рядом на коврик («увезу с собой»), а песок ссыпал в горку, которая уже превратилась в пирамидку, когда сверху над ним раздался голос Алексея: «А могут и не пропустить эти кораллы через границу, у них с этим строго». Он поднял глаза, увидел бесшумно подошедшего начальника, Регину, извлекающую из сумки на багажнике пакет с продуктами, махнул им рукой, окатив себя остатками песка: «Уже вернулись?» – «Ага. Не скучали?» – «Какой там! Водичка отличная!» Алексей скинул шорты, футболку, прихватил маску и с разбега бросился в мелкие ленивые волны – рассматривать обитателей прибрежных вод. Регина, поплескавшись на мелководье, тоже растянулась в тени палатки загорать. «А мы решили, что еще на денек задержимся тут, – сказала она в небо, лежа рядом с ними. – Там, в Тель-Авиве, всего двадцать, а тут обещают двадцать девять, и море теплее». Они переглянулись с Богомилой, он улыбнулся: «Да здравствует Эйлат! Значит, уезжаем не завтра вечером, а послезавтра?» – «Ага, – Регина скосила на них глаза. – Переедете на пляж или в хостеле останетесь?» – «В хостеле» – «Ну и ладно. Я хоть высыпаюсь одна в палатке». Богомила приподнялась на локте: «А ты приезжай к нам? Хоть помоешься в душе нормальном». – «Вот еще! – фыркнула Регина. – Тут вполне себе нормальный душ есть, так что спасибо, конечно, но не надо!» Богомила пожала плечом, легла.
…После обеда (они нехотя от жары похлебали какой-то легкий супец) они с Богомилой засобирались в город. Регина спала, они махнули Алексею и покинули пляж. По тротуару, мимо которого они педалили, шли отдыхающие, многие из которых болтали на русском. Один, заметив их, выскочил на дорогу, замахал руками, закричал: «Эй, люди, где взяли велики в прокат?» Богомила, объезжая его, буркнула «Excuse me, please», потом, отъехав, обернувшись, сказала: «Иногда хочется казаться еврейкой или американкой, но тебя упорно вычисляют». Он усмехнулся: «Славянская интуиция?»
В центре кипела курортная жизнь, народ бродил по магазинам, сидел в ресторанчиках и кафе, устремленно двигался на городской пляж и расслабленно – с пляжа. «Ну шо, Сашко, давай твоим родным подарки покупать будем? – предложила она. – Раз уж мы тут. Ты про косметику говорил, типа с Мертвого моря?» Он кивнул: «Ага». Она сошла с велосипеда, показала рукой: «Ну вот, например, магазинчик. И я заодно тетушкам куплю чего-нибудь». Вывеска была на русском, что их уже не удивляло, как и русские продавщицы. Она выяснила у него, что он хочет и для кого: «Жене? Младшой дочери? Сестре?», а потом долго выясняла у продавщицы особенности и цены, перебирала крема, мыло, скрабы, складывала в кучки. Он стоял, прислонившись к полке, смотрел на нее и отвечал что-то невпопад, улыбаясь на ее деловитость, так что она даже рассердилась: «Нет, ну вы посмотрите на него! Ты слышишь меня, Александр Иваныч?» Рассчитавшись и собрав пакеты, они вышли из магазина и медленно покатили в сторону хостела, он ехал и думал: «Ну, не удивительно ли? Она покупала подарки для его семьи, а вот он, смог бы он купить для ее мужа, если бы он у нее был, например, часы? Пожалуй, нет. А она – без проблем» И ему нравилась в ней эта легкость и свобода, эта способность принимать все как есть. Но за всей этой безмятежностью он чуял глубокую ранимость и оголенный нерв и видел, как мелькает в ее сине-зеленых глазах отблеск грусти, даже тоски. Там, в магазине, когда он это словил, ему захотелось подойти к ней, обнять и увести оттуда, ничего не покупая, но он не смог объяснить себе этот порыв, и сейчас, крутя педали вверх, в их район («их район»!), покачивая пакетом с подарками на руле, он снова ощутил приступ тоски предстоящего расставания, до комка в горле, до отчаянного желания заорать во все горло, чтобы выплеснуть с криком всю эту боль – и свою и ее. Но он, конечно, промолчал. «Мужчины ведь не кричат и не плачут, так ведь, Александр Иваныч?»
Они закинули пакеты в номер, она рухнула на кровать, закрыла глаза: «Полежу». Он присел рядом: «Хочешь, поспи? Я посижу рядом». – «Ага». И она отключилась. А он смотрел на нее, на ее разгладившееся от сна лицо, которое он изучил наощупь, и взглядом он делал сейчас то же самое – впитывал каждую ее черточку, каждую трещинку обветренных губ, гладил взглядом ее длинные и тонкие плечи, и не желание обладать загоралось в нем, а что-то другое, странное, полузабытое – вот женщина, которой нужен он. Может быть на время, но нужен. И она нужна ему. А там, дома, кому нужен он вот так? Когда это было, в какой такой прошлой жизни, в каком прошлом веке? А ведь было? Он закрыл глаза, с трудом вызвал в себе образ жены. Да, было. И он пытался это сохранить. И что?
Он потихоньку встал, укрыл ее пледом-покрывалом, она вздохнула, но не проснулась. Этот вздох снова сжал его сердце, он вышел, тихо притворив дверь, поднялся на террасу дома, оперся об ограду. Чужой город, казалось, дремал в спадающем жаре раннего вечера, окрестные дома словно вымерли. Он открыл скайп, вызвал жену. Та не отвечала. Что ж, тем лучше. Меньше вранья. Упал в кресло, прикрыл глаза…
… Он шел по пустыне и снова был один. Только лысые сглаженные холмы, солнце над головой и он – пешком, без велосипеда. Ему нужно было успеть, он догонял кого-то, и он знал, что там, впереди, он нужен. Там нужна его помощь, его руки, его умения. Холм за холмом он преодолевал, надеясь разглядеть с верхушки очередного что-то впереди, но впереди всегда были лишь эти холмы, однообразные холмы Иудейской пустыни. На одном из холмов он встал на колени и глянул в небо: может, там он увидит что-то? Но небо было ослепительно пустым, даже равнодушно-пустым, никакой подсказки, никаких знаков. Он оперся ладонями в дорогу, потом лег в нее, загребая пыль, уткнулся в нее губами и носом, как в подушку… Если небо молчит, если молчит пустыня, где искать ответ? В конце пути? Ведь есть же он, конец пути, где его ждут, где он нужен? Значит, надо вставать и идти, вставать и идти…
Она разбудила его, бесцеремонно устроившись у него на коленях и поцеловав его в губы. Кресло опасно скрипнуло под двойным весом, и она вскочила, легкая, веселая, словно заряженная. «Сашко, ты хотел погулять? Пойдем, пройдемся?» Он встал, потер лицо, словно стряхивая с него пыль пустыни, улыбнулся ей: «Сейчас… Только умоюсь».
Гуляли недолго, район был неинтересным, дома кругом да пара магазинчиков. В центр они идти не захотели. Зашли в магазин, долго выбирали чего-нибудь на ужин и на утро, но все равно купили наугад. Вернулись, она взялась за ужин, разжарила какие-то замороженные пирожки, которые оказались булочками из слоеного теста, съели их под фруктовое молоко, запили чаем. Потом он мыл посуду, а она убежала в душ («Душ! Душ! Можно мыться, сколько хочешь!»), он поднялся в номер, пощелкал пультом, брезгливо пролистал центральные каналы, поймал «Дождь», оставил. Она вошла, прилегла рядом, глянула на экран: «Шо там, Сашко?» – «Да все то же, Мила. Мир хочет войны, война хочет нас. А все что нам нужно, это…» – «Любовь?» Она обвила его, нависла над ним, полотенце соскользнуло с волос, упало рядом, на подушку. «Любовь – это то, что у нас есть, да, Сашко?» Дыхание ее было горячим, а голос вдруг сел, добавив хрипотцы, и он нырнул лицом в ее грудь, сминая-сдергивая с нее ее платье, как кожуру. Последнее, что он успел сделать, пока волна желания не захлестнула его с головой, – это нажать на кнопку пульта телевизора, погасив дебаты о политике на «дождевом» канале…
…Они лежали рядом, глядя в потолок, молчали. Ему вдруг нестерпимо захотелось закурить, и это было так странно – он бросил курить лет двадцать пять назад. Еще в прошлой жизни. Да какой там прошлой – позапрошлой!
Она повернулась к нему, провела рукой по его лицу, задержалась на морщинках у глаз, потом взъерошила ему волосы. «Скажи, Сашко, почему мне не нравятся молодые мужчины? Вот, знаешь, есть такой Руслан у нас, ему лет тридцать пять, ну, почти мой ровесник. Мы с ним катаемся уже пару лет на велосипедах, он и сюда мне помог собраться, настроил все, рюкзак дал, а вот, как коснется он меня, меня аж коробит всю. Не могу представить себя с ним, как с тобой». – «А он этого хочет?» – Он повернулся к ней, они лежали в сумерках, лицом к лицу, смотрели в глаза друг другу. «Хочет ли он? – она усмехнулась. – Сам как думаешь? Он только об этом и говорит постоянно. Какой он одинокий и несчастный, как давно у него не было женщины, как ему хочется тепла…» Он снова пустил пальцы в путешествие по ее лицу, помолчав, сказал: «А может тебе это в нем и не нравится? Вот это стремление найти мамочку? Ты же не мамочка, а, Богомила?» – «Нет… – она привстала на локте, оторвавшись от его руки, взяла его ладонь в свою, горячую. – Думаешь, я уже забила на замужество, раз мне тридцать девять? Не думаю о семье? Но Руслан… Нет, это не тот случай. С ним удобно, он может помочь в походе, но, Боже, как же он утомляет со своим нытьем! Он каждый день пишет мне эсэмэски с рассуждениями о жизни, и о любви, и об одиночестве своем, но мне его совсем-совсем не хочется жалеть, и я чувствую себя просто стервой, которая его использует и дин
Помолчали еще, потом он спросил: «А что Семён?» Она хмыкнула, повернула его лицо к своему, взглянула в глаза: «Точно хочешь знать?» – «Хочу. Если ты хочешь рассказать». Она отпустила его, уперлась взглядом в люстру, темневшую на белом квадрате потолка. «Семён – монах. И все, что с ним есть – это только постель». Он снова ощутил укол в сердце, как тогда, в Эйн-Бокеке, в кафе. Монах – и бывшая монашка. Ну конечно. А что еще могло войти в её жизнь? Она снова взглянула на него: «С Семеном всё было относительно просто до последнего времени. Он никогда не оставит своего места. Но он всё больше хочет меня контролировать. А я хочу от него только одного. И чем это закончится, я не знаю. Знаю только, что порвать с ним я бы могла легко, если бы… – она вздохнула. – Да что об этом говорить, Сашко? Если мы не можем ничего изменить…» – «Не можем? Или не хотим?» Она промолчала. Он снова спросил: «Ты сказала: «До последнего времени». Что-то изменилось?» Её глаза блестели в темноте. «Да. Этот контроль. Как будто я его собственность. Знаешь, мне раньше очень хотелось, чтобы любимый мужчина всегда был рядом, не отпускал меня одну надолго. А сейчас это меня раздражает. Может, я просто привыкла к этой свободе, великой и ужасной? Может, мне уже не надо ничего, кроме того, что есть?» Он обнял её, прижал к себе. Его заливало желание защитить, спрятать её укрыть от всех этих вопросов, желающих её мужчин, бесконечного круга, по которому она ходила эти годы…
Так они и уснули, убаюканные тишиной не отвеченных вопросов, повисших в воздухе, у белого потолка под люстрой, уснули, сжимая друг друга в кольце рук, словно цеплялись друг за друга, как за какой-то шанс, выданный им на эту ночь, в этом чужом для обоих городе.
День тринадцатый: Эйлат, второй день отдыха.
Еще не открыв глаза, он понял, что один в постели. Потянулся рукой к подушке – да, точно… После этого разлепил глаза, сел. Окно было открыто, тянуло запахами уже привычной еды – ветчина, вчерашние слоеные булочки. Он улыбнулся, спрыгнул с кровати, вышел, подхватив по пути полотенце…
Завтракали молча, просто смотрели друг на друга, словно запивали этими взглядами что-то. Потом он положил свою руку на её, как тогда, в кафе: «Богомила…» Она вскинула брови: «Шо?» – «Красивое имя» – «Та ничего красивого. Просто «милая Богу». – «Не только Богу, – он погладил её руку. – А давай сегодня вечером возьмем вина, мяса, запечём на углях?» – «На свидание приглашаете, Александр Иваныч? – она усмехнулась. – А давай, якщо хочешь».
В комнате он притянул её к себе, но она положила ему руки на плечи: «Давай до вечера, Сашко?» И поцеловала его мягко в губы, взъерошила волосы. Он нехотя отпустил её: «Давай… якщо хочешь».
Доплатили еще за сутки подъехавшему Олегу («Ну как? Все устраивает? Может, нужно что?»), поехали уже привычной дорогой вниз, к морю: кольцевые перекрёстки, мост через сухое русло реки, желтая субмарина, музыканты в кругу, океанариум… Они ехали рядом, болтали о каких-то мелочах, и этот фон, это синхронное движение, это почти касание друг друга словно кокон окутывало их, вырывало из контекста похода, из контекста всей их прошлой жизни, из будущего «завтра», когда они должны будут сесть в автобус, чтобы разлететься потом в разные стороны. Он улавливал этот кокон каким-то шестым чувством, краем мысли, боясь разрушить его, вызвав вновь красные цифры обратного отсчёта.
В лагере стояла тишина. Никаких завтраков, запахов, движухи. «Ого! – сказал он, подкатывая велосипед к палаткам. – Никто нас не ждёт, не вглядывается вдаль с тревогой? Время-то уже пол-одиннадцатого, так-то». Зашевелилась его палатка, хрустнула песком, вжикнула молнией. Лицо Алексея было опухшим от сна, а голос – хриплым: «Скільки часу, кажеш? Ух ты!» Он снова нырнул обратно, повозился и вылез, уже одетый в купальные плавки: «Пойду нырну, чи шо…» Потом заколебалась палатка Богомилы, выпуская Регину. Он взглянул на неё, усмехнулся: «Регина, доброе утро! Похоже, посидели вы вчера неплохо». Та откашлялась: «Угостили вчера нас шашлыком соседи. Арабы, кстати. Вина выпили немного, а легли, вот, поздно. Ладно, я пойду в душ». И она, дернув из палатки сумочку, побрела по береговой линии к кафе, где были бесплатные душ и туалет.
Он кинул взгляд на Богомилу, та не могла скрыть улыбку: «Расслабились, пляжные люди! Купаемся?» – «Ага!» Они нырнули по палаткам переодеваться и потом помчались в воду, поднимая кучу брызг, плавали, штурмовали высокие кораллы, чтобы с них рассматривать обитателей моря, загорали в тени тента, что он натянул на канате берегового ограждения…
Завтрак они слегка поковыряли, а вот обед съели, даже с добавкой. После обеда Алексей и Регина поехали в город («Мы ненадолго. Часика через полтора-два вернёмся»), а они остались охранять стоянку. «Що то я втомилася, Олександр Іванович, від цього пляжного відпочинку, – Богомила расслабленно шевельнула рукой, роняя на него песок. – И купаться уже неохота. Кажется, что надо человеку для счастья? Солнца, моря, пляжа – а получишь всё это – и понимаешь, нет, не то». Он поймал её висящую руку, положил к себе на грудь, продекламировал, не открывая глаз: «Движение – все, конечная цель – ничто, о как же им слабо опять заставить нас играть в своё лото…» – Помолчав, добавил – Песенка такая была хипповская, в дни моей молодости» – «Я, наверное, тогда пела на клиросе». Он усмехнулся: «В десять лет? Вряд ли. Ты еще в куклы играла…»
Поделиться книгой: