Помоги проекту - поделись книгой:
Одно за другим слетали перья с тела гокко, а хитрый квезал втыкал их между своими. В несколько минут его оперение стало вдвое пышнее, и вскоре эта тщеславная птица уже могла похвастаться самым элегантным костюмом. Хвост квезала из нефритовых перьев волочился, точно длинный вопросительный знак, тело сверкало нежными переливами синего и зеленого, как небо и леса страны майя, а грудь переливалась всеми красками вечерней зари.
Гордо вошел он в круг птиц страны майя. Сперва все прежние претенденты на королевский титул онемели, но потом началось бурное ликование. «Ура!» «Ох!» «Ах!» — раздавалось по всему лесу. Некоторые от восторга распустили хвосты, другие издавали громкие крики. Все были поражены, все завидовали.
Галач-Уиник, Великий Дух, был очень доволен переменой, которая произошла со скромной и прежде неприметной птицей. Великий Дух потребовал тишины и громко провозгласил: «Я назначаю квезала королем птиц!»
Птицы с радостными криками толпились вокруг квезала и поздравляли его. А потом все полетели по домам и оставили квезала выполнять свои королевские обязанности. Дел у квезала оказалось столько, что ему было некогда вернуть перья, взятые в долг у гокко.
Однажды птицы слетелись на собрание на дерево Чака, гумбо-лимбо, и кто-то вдруг обратил внимание, что среди них уже давно не видно гокко. Никто не встречал его со дня выборов короля. Птицы заподозрили недоброе, решив, что квезал что-то скрывает, и начали искать своего исчезнувшего товарища.
Они нашли гокко в самой глубине леса, под кофейным кустом. Он был совершенно голый и чуть живой от холода. Птицы напоили его бальче (медовой водой), и он немного оправился. Когда к гокко вернулась способность разговаривать, он поведал птицам о коварном обмане, которым запятнал себя квезал. Гокко все время повторял: «Пу-у? Пу-у?», что на языке майя означало: «Где он?» Все птицы очень сочувствовали гокко и решили, что каждая должна подарить ему по нескольку перышек, чтобы он мог прикрыть наготу. Желая вернуть мужество этому несчастному, пересмешник пропел ликующую руладу.
Вот почему у гокко такое красивое оперение, вот почему он постоянно сторожит дороги страны майя. Он все еще ищет квезала, коварно похитившего его перья. Он всегда выбегает навстречу путникам и кричит: «Пу-у? Пу-у?» — «Где он?»
Это красивое старинное предание вместе с другими легендами, рассказывающими о жизни птиц, передавалось из уст в уста, пока наконец их все не записал сеньор Рамон Кастильо Перес, один из немногочисленных в Гватемале любителей птиц и природы. Его пересказ этих легенд произвел такую сенсацию среди этнографов, археологов, орнитологов и прочих, что многие виды птиц были взяты под охрану закона. К их числу относится и необыкновенно красивый квезал, который в эпоху величия майя считался богом воздуха и святым символом. К сожалению, его полуметровые хвостовые перья шли на церемониальные головные уборы и вскоре квезал практически был истреблен.
Оказалось, что эта птица не может жить в неволе и, наверное, именно поэтому изображение квезала служит сегодня символом независимой Гватемалы. Его изображение можно найти на государственном гербе, на марках, на деньгах, одеялах, платьях, головных уборах. На спине моей рубашки тоже красовался белый вышитый квезал. Но живого квезала, этого сверкающего легендарного алмаза высокогорных дождевых лесов, мы искали безуспешно. Мы искали его по всей Гватемале. Осмотрели множество старых дуплистых деревьев, но не увидели даже кончика его пера. Песня квезала больше не входит в репертуар мелодий, исполняемых в гватемальских десах.
В тот день, когда моя жена Харриет приземлилась на аэродроме Аврора в столице Гватемалы, мы совершенно забыли о дерзком квезале. Нам предстояло знакомство с Гватемалой — страной вечной весны, и, в частности, с окрестностями озера Атитлан, которое великий английский биолог Джулиан Хаксли назвал красивейшим из всех озер мира.
Пиа и я хотели порадовать Харриет чем-нибудь необычным, что запомнилось бы на всю жизнь. Мы выбрали поездку верхом, намереваясь прокатиться по склонам вулкана Агвас на маленьких индейских горных лошадках, потомках гордых андалузских скакунов. Оттуда мы могли показать Харриет зубчатую линию горизонта и обширные дали с рощами пиний и кофейными плантациями, банановыми рощами и маисовыми полями, маленькими убогими деревушками и громадными стадами коров, пасущихся на горных склонах. Что может быть прекраснее прогулки верхом по извивающейся по желтым и зеленым склонам сказочной горной тропе над синим сверкающим озером!
Но тощая лошаденка, которой выпала честь везти мою жену, неправильно истолковала выраженные ей дружеские чувства и укусила, а вернее, просто цапнула всадницу за колено. Поездку пришлось временно отменить. Но если вступление и оказалось неудачным, оно компенсировалось позднейшими впечатлениями.
Мы кружили на машине по разбитой петляющей дороге, спускались в тенистые долины и поднимались на гребни, где взгляду открывались головокружительные дали. Кондоры и королевские грифы скользили на неподвижно раскинутых крыльях над 33 вулканами Гватемалы, из которых многие еще продолжают ворчать, пророча беду. Огромные птицы проплывали над редкими хвойными лесами, над залитыми солнцем альпийскими лугами, над душными дождевыми лесами с их влажной и ядовитой зеленью. Они скользили вдоль широких рек нагорья, по которым водные растения, точно острова, плыли к Тихому или Атлантическому океану, вдоль холодных горных потоков и ручьев, текущих по склонам вулканов, вдоль берегов озер, окаймленных индейскими деревушками, жители которых носят одежду, сверкающую всеми цветами радуги, от темно-красного и шафранно-желтого до синего и фиолетового. Потомки древней культуры майя ходят по-прежнему босиком. Число их далеко превосходит число индейцев всех других государств Центральной Америки. Население Гватемалы почти на шестьдесят процентов состоит из лиц чисто индейского происхождения.
Прохладным ясным утром под звенящие трели птиц мы любовались озером Атитлан, окруженным высокими вулканами Толиман, Атитлан и Сан-Педро. На Острую вершину Толимана нанизалось большое облако, которое в зеркальной глади озера казалось колечком дыма, надетым на острый нос ведьмы. В шестистах метрах под нами виднелись крыши поселка Панайачел. Кричали петухи, звонил церковный колокол.
Многие шведы не преминули бы сравнить эту красоту со шведским лапландским озером Вирихауре, которое так же часто меняет^ цвет, как и священное озеро Атитлан. Атитлан означает «многоводное», оно занимает кратер вулкана, имеющий 26 километров в длину, 18 километров в ширину и 300 метров в глубину.
По берегам озера расположено двенадцать деревень, названных именами двенадцати апостолов. К поселку Панайачел плыли на лодках индейцы. Они стоя управляли лодками, выдолбленными из стволов кедра или авокадо. Только жители Санта-Круса и Сан-Хуана имеют обыкновение грести, сидя на корточках.
Мелкие илистые заливчики на западном берегу озера густо заросли тростником, водорослями и хвощами, и, конечно, там гнездится множество птиц. Крякают утки, качаются на ветвях султанки, щиплют зелень лысухи, всевозможные цапли гарпунируют карпов и пресноводных крабов, летают голубые зимородки, из звездчатки высовываются головки змеешеек.
Три десятилетия назад здесь была обнаружена совершенно неизвестная птица, которая не встречалась больше нигде в мире. Это была гигантская поганка{42}. Индейцы майя знали ее уже много веков назад и называли Пок по издаваемым ею звукам. Эта большая птица, достигающая в длину более полуметра и весящая два килограмма, занимала значительное место в их рационе. И все-таки, несмотря на охоту на гигантских поганок, в 1960 году их еще насчитывалось около двухсот. Но к несчастью, в это время начали рекламировать озеро Атитлан как объект для туризма и запустили туда крупного окуня для спортивной ловли. В результате недомыслия и погони за прибылью естественное равновесие было нарушено. Птенцы гигантской поганки сделались добычей прожорливой рыбы, которая к тому же конкурировала с птицами в отношении озерной пищи. А индейцы, увеличившие сбор тростника для крыш, сильно сократили возможность поганок прятать свое потомство в его густых зарослях. Летом 1965 года оставалось не более восьмидесяти гигантских поганок. К этому времени они уже принадлежали к самым редким птицам западного полушария.
Повсюду — в деревнях, городах, на бензоколонках и в других официальных местах — пестрят афиши с изображением гигантской поганки и текстом на двух языках — майя и квиче. Неужели нашелся человек, начавший борьбу за охрану природы, за спасение животного, которому в Гватемале грозила гибель, человек, поверивший, что к птице, кричащей «пок, пок» на озере в стране майя, отнесутся с должным пониманием? К птице в матовом темно-коричневом оперении, с черной шеей, большим белым клювом с черной поперечной полоской и почти незаметным хвостом? Кто же он, этот человек, который пытается спасти жизнь птиц на озере Атитлан?
Этим человеком оказалась американка Анне ла Бастилле Боуэс. Она была настолько очарована крупной родственницей эверглейдской гигантской поганки, что поселилась в Панайачеле. Она печатала очерки о птицах в гватемальских газетах, популярно рассказывала о птице, превратившейся в нелетающего великана. Она так Заинтересовала жизнью птиц патера Хуана Мигуеля, что он прочел в церкви проповедь, призывающую к спасению этой необычной водоплавающей птицы. Радио и телевидение поддержали энергичную женщину. Она читает в школах лекции об охране природы. Индейцы сообщают миссис Боуэс свои наблюдения. От Международного совета по охране птиц и Международного союза охраны природы она получает помощь на изучение экологии гигантской поганки. Озеро Атитлан объявлено национальным заповедником. Но запущенная для спортивной ловли рыба продолжает оставаться опаснейшей угрозой для птиц. Ведь окуней-то предупредить невозможно…
Анне ла Бастилле Боуэс показала нам, как ей удалось отгородить каменной стеной большой залив в лагуне Сан-Педрог в этом заливе прожорливый окунь не угрожает птицам. Первый же год насиживания за защитным валом дал блестящие результаты.
— Так речь идет вот об этих бесхвостых утках? — спросила меня моя плохо разбирающаяся в птичьем мире супруга, первой увидев гигантскую поганку. Посмотрев в мощный телеобъектив в указанном ею направлении, я даже смутился, но тем не менее, конечно, был счастлив увидеть в квадратике видоискателя создание, находящееся на грани исчезновения. Несмотря на проливной дождь, мы, сидя в лодке, несколько минут наблюдали, как гигантская поганка успешно занималась рыбной ловлей. Нырнув в первый раз, она выскочила из воды с рыбешкой длиной в десять сантиметров, второй раз ей попался краб, в третий — снова рыбка. Потом она таинственно исчезла в озере, не оставив ни следа, ни пузырька. А мы, быстро гребя, поспешили укрыться от знаменитого атитланского шторма-чокомила. Каждый вечер со склонов вулканов со всех сторон на озеро налетает сильный ветер. И появляются большие волны, опасные для лодок.
На другой день мы имели счастье наблюдать фантастические танцы гигантских поганок во время их брачных игр. Хлопая и размахивая своими крохотными крыльями, две поганки танцевали на водной глади. «Пок-пок, пок-пок», — доносилось из густых зарослей тростника.
Прошлое и будущее на Галапагосах
Необычен был этот летний вечер! Высокие опунции, словно изгородь, окружали причал, на который мы вышли из бело-синей пластмассовой лодки, осевшей под тяжестью нашего снаряжения. Канделябровые кактусы вздымали свои «руки» к низкому облаку, висящему на темно-голубом экваториальном небе. По тропинке, посыпанной гравием, шныряли красные и синие килехвосты{43}. Любопытные пересмешники слетали с кустов, чтобы познакомиться с нами.
На веранде биологической станции щебетал рой темных дарвиноных вьюрков{44}, несколько ручных галапагосских голубей клевали крошки поджаренного хлеба. Откормленная ящерица, поднявшись на задние лапки, выклянчивала мух: она была так избалована, что отказывалась сама добывать себе пропитание.
Но самое удивительное зрелище мы увидели, войдя в комнату. По обеденному столу среди тарелок и приборов ходила живая серая цапля, ветеран Академической бухты. Ее внушающий уважение клюв был желт, как старая газета. Неподвижный взгляд цапли говорил нам о том, что она не одобряет наше вторжение.
В стропилах из сухого кактуса свила гнездо пара пересмешников, которые злобно преследовали дарвиновых вьюрков, одинаково ручных и в доме, и на улице. Из кухни, опережая девушку с подносом в руках, явились две морские игуаны, похожие на драконов.
Человек, боящийся пресмыкающихся, был бы уже подходящим клиентом для психиатра.
Капитаном этого ковчега был, однако, не старик Ной, а красивый молодой англичанин Роже Перри. И правил он своим ковчегом, не стоя на капитанском мостике, а живя на биологической станции имени Чарлза Дарвина на Санта-Крусе, втором по величине острове архипелага Колон, как официально называются Галапагосские острова.
Когда мы прокомментировали столь необычный прием, Перри тут же провел нас на кухню. В каменном загоне перед кухонным окном ползали на своих толстенных ногах семь слоновых черепах (Testudo elephantopus). Мы их потревожили, и они, поджав колоннообразные ноги, втянули головы в панцирь, из которого с шипением вытеснился воздух.
Пока черепахи ужинали перезревшими плодами папайи, мы в непроглядной тропической ночи закусывали маслом, сыром, селедкой, хрустящими хлебцами и кое-чем покрепче.
Испанские авантюристы, которые в конце XVI века плавали на вулканический архипелаг, находящийся в Тихом океане примерно в тысяче километров от берегов Эквадора, называли его Ислас-Энкантадес, что значит «Зачарованные острова». Их назвали так потому, что эти острова всегда было трудно найти. Мореходы рассказывали, будто острова передвигаются по поверхности океана, словно играют с капитаном в прятки. Иногда они исчезали в пучине моря, точно пытаясь спастись от грозных извержений вулканов. Течение в проливах между островами очень сильное, а искусство навигации в те времена было несовершенным.
Галапагосские острова и в наши дни считаются одной из сложнейших навигационных линий. В мае 1965 года один самолет вылетел из Гуаякиля и взял курс на Галапагосы. Пилот не заметил пятнадцать крупных и множество мелких островков, несмотря на то что они занимают площадь в семь тысяч квадратных километров и расстояние между крайними островами достигает 300 километров. Часы шли, стрелка, показывающая запас горючего, опускалась все ниже, пассажиров охватила паника. На последних каплях горючего пилоту все-таки удалось дотянуть до берега.
Примерно тогда же четверо человек отправились на моторной лодке из Пуэрто-Айора на рыбную ловлю. Спустя несколько месяцев рыбаки, промышлявшие тунца, нашли эту лодку уже полусгнившей недалеко от острова Кокос, то есть севернее на тысячу километров.
Когда мы ехали на Санта-Крус, нам по пути попалась лодка, полная веселых, поющих и весело приветствовавших нас людей, которые отправлялись на воскресную рыбную ловлю. Они вернулись лишь спустя сутки, а их лодка до половины была полна воды, рыбы и лангустов. Испуганные рыбаки умирали от жажды.
Зачарованные острова, ненадежные воды…
Вот уже несколько лет многие из Галапагосских островов объявлены заповедниками (по инициативе эквадорского правительства). Власти Эквадора запретили убивать или ловить слоновых черепах, наземных игуан, или друзоголовов, морских игуан, пингвинов и многих других животных. Теоретически этим животным, населяющим территорию с небольшим количеством жителей и посещаемую крайне редко, уже не должно грозить истребление. Альбатросы, морские котики, морские львы и нелетающие бакланы должны вроде бы мирно плодиться.
Но на таком большом расстоянии от столицы к запретам относятся недостаточно серьезно и на всем архипелаге никогда не было человека, который бы следил за тем, чтобы предписания правительства проводились в жизнь. В результате несколько разновидностей слоновых черепах, морских игуан и килехвостов уже исчезли, и, может быть, вовсе не из-за присущей человеку жажды истребления, а только потому, что островитяне разрешали своим домашним животным свободно пастись, где им вздумается. В наши дни наибольшая опасность фауне Галапагосов грозит от коров, ослов, коз, одичавших свиней, собак, кошек, крыс и мышей, то есть от животных, которых завезли на архипелаг и выпустили там на свободу (с умыслом или без) буканьеры, китоловы и первые колонисты.
В 1959 году отмечался столетний юбилей знаменитого труда Чарлза Дарвина «О происхождении видов», в котором изложена его теория эволюции, во многом основанная на изучении им галапагосских вьюрков и слоновых черепах. К этой знаменательной дате было приурочено создание Международного фонда Чарлза Дарвина для Галапагосских островов. Правление этой организации находится в Брюсселе. Кроме ЮНЕСКО ее поддерживают Фонд мировой фауны и Международный союз охраны природы и природных ресурсов. Правительство Эквадора отнеслось с большим пониманием к целям создания Фонда Чарлза Дарвина и в тот же год объявило Галапагосские острова заповедником, охраняемым законом.
Наибольшее значение для исследования Галапагосов и для эффективной защиты их фауны и флоры имело открытие научной биологической станции в Академической бухте. Роже Перри может принять там до 24 исследователей и студентов — геологов, экологов, метеорологов, океанографов, ботаников. Все они одинаково желанные гости. Главная инициатива во всем исходит от ЮНЕСКО.
Раз в неделю школьники Санта-Круса пробираются сквозь заросли кактусов на трехчасовую лекцию по биологии (это предмет, о котором они раньше даже не слыхали). Вот темы некоторых из лекций: общая характеристика природы Галапагосских островов; вулканическое происхождение; течение Гумбольдта и Панамское течение; уникальные климатические условия.
Демонстрация дарвиновых вьюрков, имеющая цель показать их сходство и различия, была такой интересной, что дети отказались от перерыва. Детей учат, почему так важно не нарушать естественное равновесие, что имеется в виду под сохранением и истреблением животных, какие функции выполняют в природе птицы и насекомые, что именно о создании мира понял здесь Чарлз Дарвин.
До открытия биологической станции имени Чарлза Дарвина дети, живущие на островах слоновых черепах, и в глаза не видели этих животных. Энтузиазм детей нашел отклик и у родителей, и, по-моему, можно утверждать, что отныне здесь не будет убито ни одной слоновой черепахи, по крайней мере на Санта-Крусе, единственном острове, где сохранилось еще относительно много этих животных.
Благодаря биологической станции наладилась связь между островами, а также с Эквадором. Раньше же пароходное сообщение с Гуаякилем было крайне нерегулярным. Через несколько лет на острова хлынет поток туристов и предметов первой необходимости.
К таким вещам надо относиться реалистически, и лично я думаю, что люди, животные и природа от этого только выиграют. Если жир и масло будут доставляться на самолетах, никому не придется убивать слоновых черепах, чтобы сохранить свою жизнь…
В честь корабля, на котором совершил свое путешествие Дарвин, старое рыболовное судно, переоборудованное для работы ученых, тоже названо «Биглем». С шестью учеными и командой из четырех человек «Бигль» может неделями кружить между островами. Связь со станцией в Академической бухте поддерживается по радио. Присутствие «Бигля» в старых пиратских водах внушает всем уважение. Благодаря «Биглю» установлено, что на острове Пинсон, или Дункан (у всех островов архипелага два названия, официальное эквадорское и историческое английское), сохранилось около сотни слоновых черепах, которые раньше считались там истребленными. На Эспаньоле (Худе) были обнаружены две особи в хорошем состоянии. На Сан-Сальвадоре (Джемсе) после пятидневных поисков экспедиция нашла трех слоновых черепах, из которых одна была совсем молодая. Было обнаружено, что на Санта-Фе (Баррингтоне) не осталось ни одной черепахи и что у своеобразных наземных игуан этого острова перспективы выжить весьма незначительны из-за того, что козы погубили здесь всю растительность. «Бигль» получил задание убрать оттуда этих убийц, и надо полагать, что принятые меры окажутся эффективными. Каждое новое наблюдение, каждое открытие имеет большую ценность, поскольку фауна, и в особенности «доисторические» рептилии, на всех островах отличаются друг от друга, хотя расстояние между островами совсем незначительное. Благодаря «Биглю» ученые совершают много экскурсий и экспедиций. В результате их работы составляются карты неисследованных внутренних районов необитаемых островов.
Незадолго до моего отъезда в западное полушарие одна газета поместила заметку о планах и маршруте моего путешествия. Через день в мой почтовый ящик упало толстое письмо. В нем говорилось: «Если вы попадете на Галапагосские острова, где у меня живет племянница Глория Люндберг (она единственная шведка на Санта-Крусе), я была бы Вам признательна, если бы Вы передали ей этот конверт…» Я получил так же еще несколько писем к тем, кто волею судьбы оказался переселенцем в предполагаемый рай Зачарованных островов.
Знаменитый американский зоолог Уильям Биб опубликовал в 1926 году книгу о Галапагосских островах, которая быстро разошлась по всему миру. К сожалению, Биб слишко часто употреблял в ней слово «рай». Из-за этого на «райские» острова хлынула волна эмигрантов, среди которых было много и скандинавов, особенно норвежцев. Все предприятие окончилось трагически. Острова оказались раем только для биологов и других ученых. Большая же часть эмигрантов вынуждена была вернуться на родину, в том числе и моя корреспондентка. Другие остались, не побоявшись распространенных там болезней. Горстка выносливых людей живет там до сих пор.
Мать Глории Люндберг умерла в Швеции в 1960 году от тропической лихорадки, которую получила на Галапагосских островах. Конверт, который я должен был передать ее дочери, содержал материнское наследство — 310 крон, которые отправительница не хотела посылать почтой или через консульство… Письмо заканчивалось так: «Р. S. И еще одно. Деньги следует передать Глории лично. И с глазу на глаз. Это ее собственные деньги». Мы дали обещание так и сделать и теперь с интересом ждали встречи с соотечественницей, которая вот уже 30 лет не покидала Зачарованных островов.
Аромат свежего кофе привел нас к серому домику на холме. Дом и огород были огорожены каменной изгородью. С холма открывался чудесный вид на залитую солнцем бухту. Перед домом скандинавского типа кактусы и скалезия образовали непроходимые заросли.
Глория весело приветствовала нас на безупречном шведском языке. Она была взволнованна и о многом расспрашивала, особенно интересуясь- событиями в мире. Тоску по Швеции она делила со своим семнадцатилетним белокурым сыном Гуннаром и тремя младшими детьми. В ее рассказе о тридцати годах, прожитых на Санта-Крусе, было много слов о тяжелом труде, но ни разу в нем не прозвучала горечь. Постепенно мы заметили, что стол покрыт совершенно новой скатертью ручной шведской работы, что в вазе лежит еще теплое печенье и что наконец-то мы остались с Глорией одни. Согласно полученным директивам, мы передали ей конверт с материнским наследством. Станет ли оно основанием для долгого-долгого путешествия через океан домой, в Швецию, прочь от этой бесплодной борьбы с кактусами, сорняками и крысами?
Позже мы узнали, — что эти деньги были пересланы шведскому консулу в Гуаякиле — возвращение домой началось.
Среди осыпей и нагромождений лавы стоит другой серый дом, тоже окруженный каменной изгородью, по которой шныряют сотни ящериц. Большие опунции и канделябровые кактусы подступают к самой ограде, словно хотят перевалить через нее. Галапагосская флора собирается взять реванш за битву, проигранную сорок лет назад храброй норвежской чете — Андерсу и Сельви Рамбек.
В доме было уютно, на всех стенах — книжные полки. У 68-лет-него Андерса во рту был всего один зуб — когда до зубного врача в Гуаякиле тысяча километров, постепенно становишься беззубым. Его лицо было морщинистым и изможденным. Но ни он, ни его жена не хотели покидать остров. Ему тут нравилось, а теперь, в старости, он первый раз в жизни получил хорошую работу. И какую работу! Он «главный смотритель черепах» на биологической станции. В свободное время он удит рыбу или, закатывая штаны до колена, прямо руками ловит лангустов. Сельви разводит кур леггорнов и пишет мемуары. Может, какое-нибудь издательство и купит ее рукопись о прибытии первых норвежских переселенцев в рай и о бегстве последних из ада, каковым обернулись Галапагосские острова для большинства искателей счастья.
После создания Фонда Чарлза Дарвина правительство Эквадора учредило резерват на западной, незаселенной части острова Санта-Крус, площадью в тридцать тысяч гектаров. С большим энтузиазмом и чувством ответственности за своих подопечных управляет этим заповедником коренной житель Галапагосов Мигуель Кастро. Преодолев невероятнейшие трудности, он «застолбил» тридцатикилометровую границу заповедника просекой, шириной в тридцать метров и в течение двух лет произвел «перепись населения». По данным этой переписи, на территории заповедника пасется 980 экземпляров Testudo elephantopus. На краю панциря у них выпилен значок. Систему этих значков человеку непосвященному понять так же трудно, как систему дырочек на перфораторных карточках.
Деятельность одичавших свиней за последние годы уменьшилась настолько, что теперь вид недавно вылупившихся черепашек уже не воспринимается как диковинка. За один только год там было убито 400 поросят. Охота в зарослях кактусов и кустарника ведется с помощью специально обученных собак. Прежде, как только черепаха зарывала в песок свои семь — десять яиц, свиньи тут же выкапывали их. Слоновые черепахи, подобно морским, приползают на побережье и там откладывают яйца в песок или в рыхлую землю, сохраняющую постоянную влажность.
Если свиньи случайно и пропускали какую-нибудь кладку, эти яйца все равно, как правило, бывали раздавлены стадами одичавших ослов, которые свободно гуляют по всему острову. Ослы часто валяются на песке на спине, чтобы таким образом избавиться от клещей и других паразитов. Стремясь к тому, чтобы процент гибели яиц сократился до минимума, Мигуель Кастро обносил каменным заборчиком те места, где черепахи отложили яйца.
Наши вещи были навьючены на четырех ослов. Два из них тащили лагерное снаряжение, а два других везли хрупкий груз, состоящий из фото- и кинокамер, магнитофона и штатива. Фру Фридель Хорнеман, уроженка Финляндии, муж которой, норвежец, находился в Норвегии, сын изучал электротехнику в Калифорнийском университете, а дочь работала гидом в Хаммерфесте, любезно предоставила в наше распоряжение трех своих лошадей. На них мы и совершили семичасовой переезд в глубь острова.
Все утро мы преодолевали тропу, поднимавшуюся от пляжа на склон вулкана. Перед нами раскинулись светло-зеленые владения фермеров — четырехугольные вырубки в темном покрове леса. А по другую сторону синел морской горизонт, ограниченный мглистыми контурами вулканов на соседних островах. Ландшафт и там и здесь был непривычен для наших глаз. Местность была сухая, глыбы базальтовой лавы уже начали разрушаться под действием окисления и выветривания, превращаясь в красноватую землю, способную пока что взрастить лишь кактусы и сорняки.
Чем выше мы поднимались, тем реже попадались кактусы, их сменили скалезия и кустарники. У вершины вулкана круглый год сыплет мельчайшая морось — гаруа. Из-за нее деревья закутываются во влажные одежды из мхов, лишайников и развевающейся по ветру хиландсии — «испанского мха». Бесстрашные распевающие во все горло пересмешники, молчаливо семенящие маленькие голуби и канареечно-желтые дарвиновы вьюрки придавали лесу сказочный облик.
На склоне вулкана среди кустарника и высокого, осыпанного цветами гибикуса, прячется бедная и убогая деревушка эквадорских переселенцев Белла Виста, состоящая из маленьких дощатых домиков. В нескольких километрах за деревней на склоне вулкана виднелось небольшое бунгало, возле которого стояла 65-летняя женщина и поджидала нашу колонну. Живые черные глаза скрывались за большими стеклами очков в тонкой оправе. Длинные черные волосы были зачесаны в узел. Певучий норвежский акцент. Во всем облике женщины не было заметно следов борьбы со стихиями, неведомыми жителям севера.
Вокруг ее замшелого старого деревянного домика зрели плоды папайи весом в несколько килограммов, гигантские грейпфруты и огромные плоды авокадо. Мы увидели также гроздья бананов, кофейные кусты, картофель, горошек, помидоры, апельсины, ананасы. Внутри домика было тесновато, так как со временем комнаты наполнились книгами, которые скрашивали одиночество хозяйки. Но все же здесь еще было достаточно места, чтобы сердечно принять гостей.
Когда мы прибыли к фру Хорнеман, она как раз щедро делилась своим оптимизмом и жизненным опытом с бельгийским семейством Ду Руа, которое вот уже десять лет живет внизу, на побережье, и вполне разделяет с фру Хорнеман ее оптимистическое отношение к жизни на архипелаге. Это семейство живет тем, что собирает и продает бабочек, мотыльков, жуков и других насекомых. В сачок отца семейства постоянно попадается что-нибудь новенькое; когда он устает от этой охоты, то спускается в морские гроты и ловит там редких рыб, раков и крабов.
Пока фру Хорнеман готовила на плите завтрак, к ее дому поднялись несколько молодых людей немецкого происхождения с соседнего острова Санта-Мария (Флореана). Вокруг стола столпились, рассматривая содержимое своих сачков, двенадцать человек. Хозяйка беседовала со своими гостями на немецком, английском, французском, испанском и смешанном шведско-норвежском языках.
В обычные дни компанию фру Хорнеман составляют овчарка Рик, питающаяся в основном бананами, которые она сама чистит, четыре кошки, предпочитающие плоды авокадо, и три лошади по кличкам Девочка, Кикки и Лилли, лакомящиеся грейпфрутами и плодами папайи. Этот прирученный животный мир тоже приспособил свои привычки к жизни на Галапагосах…
Лошадки не спеша одолевали тропу, идущую по склону вулкана. Они то скользили по глинистой жиже, то постукивали копытами в проходах между высоченными глыбами лавы, давным-давно выброшенными из недр земли. Мы проехали мимо бедной деревушки Оксиденте с заросшими сорняками банановыми и кофейными плантациями. Последняя на склоне деревня, Санта-Роза, произвела на нас унылое впечатление своими серыми лачугами новых переселенцев, ржанием тощих лошадей, ревом немногочисленных ослов, путаницей лиан и замшелыми стволами деревьев.
Мои терпеливые попутчицы Пиа и Харриет пригибались в седлах под ветками и воздушными корнями и ежились от летящей мороси, которая серебристыми бусинками оседала на лицах. Постепенно морось сменилась холодным проливным дождем. Мигуель Кастро уехал с ослами вперед. Чтобы мы знали, по какой тропе ехать, он отмечал путь чем-нибудь из нашего провианта. Одну из тропинок он, например, отметил, привязав к ветке курицу.
На седьмом часу пути одна из наших лошадок неожиданно поднялась на дыбы, захрапела и повела себя так странно, что мы никак не могли объяснить себе ее поведения. Вдруг из высокой травы послышалось шипение. Солнечный луч, пробившийся сквозь висящий влажный мох, упал на выпуклый предмет, похожий на серый камень. Первая увиденная нами слоновая черепаха поджала свои толстые ноги и втянула голову в панцирь. Нам был виден только ее нос, зажатый в темноте панциря между передними ногами.
Мы начали высказывать всевозможные предположения о ее возрасте. Может быть, эта черепаха вылупилась из яйца еще при красном сиянии извергающегося вулкана в те далекие годы, когда Бетховен бродил по Вене, вынашивая замыслы своих симфоний? Не так-то легко определить возраст этих вневременных созданий.
Местность снова изменилась, теперь она больше походила на парк с большими полянами. Иногда игра света и тени и переливы красок напоминали романтические пейзажи лиственных лесов Готланда. Соловья с успехом заменял пересмешник, в неярком свете сверкали красные тираны{45}. Вдоль и поперек тянулись широкие тропы с объеденной травой, как будто между деревьями прошла сенокосилка.
Здесь и были пастбища слоновых черепах. Здесь жили животные, которых мы искали. Этот уголок хотелось назвать райским, но поколения безжалостных китобоев, пиратов, искателей кладов и переселенцев, десятками тысяч уничтожавшие беззащитных животных, научили черепах быть осторожными и при приближении двуногих существ укрываться в панцирь. Ведь это единственный, доступный черепахам, способ защиты.
Мы с удовольствием сползли с лошадей. После столь длительного и непривычного пребывания в седле у нас дрожали руки и ноги, ныли бедра, а седалища горели огнем. Но никто не жаловался. Вид, открывшийся перед нами, был необычным и величественным.
Красная и зеленая палатки были натянуты между замшелыми деревьями, спальные мешки разложены на мягкой и сочной траве.
Сквозь тучи проглянуло вечернее солнце, и страна черепах запылала оранжевым светом. Под котелком потрескивал огонь. Мигуель Кастро быстро расправился с петухом, который всю поездку просидел на спине у осла. Перья и пух были ощипаны и обнажился старый жесткий остов. Помощник Мигуеля нырнул в заросли с ружьем в руках. Тишину нарушили два глухих выстрела, и стрелок вернулся с двумя поросятами. Обед на завтра был обеспечен.
В сумерках на натянутую от палатки веревку села сова. Рядом с лежащими ослами стрекотали сверчки. В крохотном, затянутом полигонией болотце крякали галапагосские шилохвости. На холме за нашей палаткой всю ночь жалобно звучал концерт качурок. Эти морские птицы, проводящие большую часть времени над пенными волнами, любят холмистую местность. Здесь они вырывают себе в земле норы, откладывают в них яйца и высиживают потомство, а также поют свои грустные песни, которые рождают среди людей страх перед привидениями, легенды о покойниках и детские сказки.
Несколько слоновых черепах подошли к илистому берегу болота и глубоко зарылись во влажную землю. Поблизости подстерегали добычу серые цапли. Круглая луна отражалась в мокрых панцирях. Где-то вдали угадывался шум прибоя. Казалось, будто мир создан только вчера…
В течение следующих дней мы насчитали сорок слоновых черепах. Мигуель Кастро пропилил зазубринку на панцирях двух великанов. Один из них весил около 125 килограммов, другой наверняка более 200. Длина их превышала метр, возраст — не одна сотня лет. Мигуель Кастро показал нам, как он определяет пол своих подопечных, перевернув их на спину. У самки нижний щит ровный, а у самца — вогнутый. Это имеет известное значение при спаривании.
Снимая одинокого патриарха, поедавшего большие пучки травы, (у черепах нет зубов, и трава заглатывается непрожеванной, но края челюстей перерезают траву, как ножницы), я оказался свидетелем поразительного содружества между рептилией и птицей. Мне уже случалось видеть, как черные и красные тираны садятся на спину черепахи, чтобы немного прокатиться; да и пересмешник не пренебрегал таким видом транспорта. Но они катались не только ради удовольствия. Тут же неожиданно появился дарвинов вьюрок (затрудняюсь сказать, какой именно из тринадцати видов), опустился на спину черепахи и подпрыгал к переднему краю панциря. Когда черепаха подняла голову, держа во рту пучок травы, мне показалось, что вьюрок пытается стащить у нее несколько стебельков. Я решил, что они необходимы вьюрку для постройки гнезда. Но вьюрок отпрыгнул обратно, передохнул и снова бросился к голове черепахи. Все это время черепаха держала голову поднятой высоко вверх, словно наблюдая за моими действиями. Мне стало не по себе от ее застывшего взгляда. Оказалось, что вьюрок склевывал клещей, присосавшихся к шее и уголкам рта черепахи. Несколько раз он даже забирался под панцирь, очищая складки на шее. Мигуель и раньше видел проявление подобного симбиоза и был уверен, что черепаха нарочно вытягивает голову и шею, чтобы вьюрок мог добраться до всех паразитов.
Подобную дружбу я наблюдал и раньше. Самый известный пример — это, безусловно, содружество египетской цапли с коровами, буйволами, зебрами и другими копытными.
Невольно мне вспомнился тот месяц, который я десять лет назад провел на острове Комодо. Там по призрачной земле, покрытой сухой травой, красными вулканическими породами и редкими пальмами, ползали гигантские трехметровые вараны, внушающие своим видом священный ужас. На Комодо время тоже как бы остановилось, и эволюция там тоже не коснулась некоторых видов животных.
Даже странно, насколько подобная архаичность в наш век атома и космоса может очаровать фотографа-анималиста и наполнить его священным трепетом. Почему же? Объяснение прежде всего надо искать в воспоминаниях детства, в книгах с фантастическими рисунками вымерших животных — страшных ящеров, гигантских птиц и т. п. В изображениях мира до появления человека, когда природа принадлежала только самой себе.
Следует, однако, подчеркнуть, что за желанием встретиться с чем-то приближающимся к детским впечатлениям, за стремлением к изначальному никогда не скрывается презрение к человеку. Ведь нельзя презирать человека, постоянно восхищаясь его подвигами — будь то в снегах Антарктики или в тропических дебрях, его фантастической способностью приспосабливаться даже к самой суровой природе.
Может быть, больше всего фотографа-анималиста привлекает нетронутость. Он стремится увидеть животных и растения в их истинной нетронутой среде. Именно поэтому ему и не по душе оправданное с коммерческой или с технической точки зрения, а иногда и просто бесцельное присутствие туристов. Он предпочитает общество людей, знакомых с данной средой, связанных с ней и зависящих от нее, тех, которых иногда презрительно называют «туземцами». Это эгоистично, не спорю. Но это профессиональный эгоизм, диктуемый работой и необходимый для того, чтобы фотограф-анималист добился поставленной перед собой цели, вернее говоря, чтобы он мог стремиться к той цели, которую ему никогда не достичь.
Неожиданно в кустарнике закричал осел. Один из наших ослов ответил на его крик, и тут же наш лагерь окружила шумная толпа школьников. Учитель ехал верхом на взмыленной храпевшей лошади. Его жена с младшим отпрыском, одетым в военный шлем, ехали на осле. Другой осел тащил вьюки с котлами и палатками.
Школьники Санта-Круса совершали первую экскурсию в заповедник слоновых черепах. Они пришли из деревни Оксиденте, расположенной на склоне вулкана. Молодой учитель хотел показать своим ученикам те удивительные существа, которые дали архипелагу свое имя. Пастырь слоновых черепах Мигуель Кастро был счастлив до слез и тут же на лоне природы прочел школьникам импровизированную лекцию. Он рассказал внимательно слушавшим детям о старых замшелых гигантах, весящих по 250 килограммов, о только что вылупившихся из яиц черепашках величиной с ладонь, о черепашьих яйцах, которые инкубируются в земле по семь — десять штук в течение восьми месяцев, о немногочисленных детенышах, которым удается выбраться из-под корки засохшей земли, об одичавших свиньях, пожирающих яйца и молодых черепашек…
Он выступал перед благоговейно слушавшей, жадной до знаний аудиторией того поколения, которое увидит, как претворится в жизнь цель — спасение прошлого ради будущего, цель, во имя которой и был создан Фонд Чарлза Дарвина. Две шипящие слоновые черепахи иллюстрировали эту лекцию. Они были совершенно невозмутимы и щипали траву в полном убеждении, что им не грозит никакая опасность. В эту минуту Галапагосские острова действительно были зачарованными… Зачарованными доброй волей людей.
Там, где не движется время
Поделиться книгой: