Помоги проекту - поделись книгой:
Это одна сторона хлебного вопроса, ботаническая. Другая же, историко-географическая, заключалась в том, что граница земледелия в сухих высокогорьях оказалась удивительно высокой. На Памире, например, пшеница возделывается до 3500 метров абсолютной высоты, а ячмень — до 3800–4000 метров! На Кавказе на этих высотах лежат вечные снега, а здесь выращивают хлеб. Потом уж стало ясно, что причина такой альпинистской натуры хлебов — сухость. В сухом климате все растительные пояса в горах, так же как и нижняя граница снегов, сдвигаются кверху. Кверху сдвинулась и граница земледелия. В Тибете эта граница расположена еще выше. Памир с Тибетом — это высокогорные острова, на которых хлебные злаки оказались изолированными от культур, распространенных шике. Изоляция в течение тысячелетий сделала свое дело: тибетские и памирские ячмени и пшеницы стали уникальными, не похожими друг на друга и на любые другие ячмени и пшеницы (такие растения называют эндемичными).
После революции на Памир хлынул разносортный завозной посевной материал, и сейчас уже приходится тщательно отбирать и сохранять эти эндемичные сорта.
И наконец, третья сторона вопроса о высокогорном хлебе, экономическая. II. И. Вавилов не зря обратил внимание на нехватку хлеба в Восточной Бухаре в 1916 году. Пахотных земель на Памире и сейчас мало — всего 0,3 процента от общей площади, и хлеб сюда завозят. А на клочках дорогостоящей пашни продолжают по старинке сеять дешевые культуры — зерновые. Совсем как в 1916 году, когда дехканину нужно было рассчитывать только на себя. И тут экономисты поставили хлебную проблему высокогорий под сомнение.
Они подсчитали, что при замечательном, теплом памирском солнце, длинном лете (речь идет о земледельческом поясе) и дороговизне обработки горных почв каждый гектар пашни может давать вдесятеро большую прибыль, чем сейчас. Для этого вместо возделывания овощей или хлеба, который все равно приходится завозить, надо сеять здесь дорогие технические культуры, вроде табака, или садовые теплолюбивые, для консервной промышленности, — персики, абрикосы. Надо только привыкнуть к мысли, что традиционные хлеба и овощи невыгодны.
Это точка зрения экономистов.
Другая точка зрения, которую высказывают ботаники и агрономы-кормовики, тоже ничего хорошего высокогорному хлебу не обещает. Соглашаясь с экономистами насчет невыгодности посевов зерновых, кормовики предлагают свои соображения. Вкратце они сводятся вот к чему. Если на месте хлебов сеять технические культуры, то поголовье лишится соломы, все еще входящей в рацион скота зимой, и тогда важнейшая в среднеазиатских горах отрасль хозяйства — животноводство придет на Памире в упадок и прибыль от технических культур не перекроет убытков животноводства. Поэтому на бывших хлебных землях предложено сеять люцерну и другие кормовые травы, дающие по два-три урожая и не уступающие хлебным злакам по количеству белка. Тогда не придется завозить корма, как иногда приходится делать сейчас, и можно будет на мясе получать не меньшую прибыль, чем на табаке. Что же касается садовых культур, то для консервной промышленности хватит и тех садов, которые имеются. Нужно только привести их в более культурное состояние.
Насколько эти доводы справедливы, экономисты пока подсчитывают. Но тем временем в спор включились медики. Пока речь шла
Я рассказал о высокогорном хлебе не совсем ботаническую историю для того, чтобы показать, какими вопросами иной раз приходится заниматься ботанику.
Если вы когда-нибудь бывали в горных садах Средней Азии, то наверняка заметили, что сады эти не похожи на равнинные. И не только потому, что горные сады обычно лепятся на живописных террасах и удивительно красиво вписываются в горный пейзаж. Главное отличие — в самих садовых растениях. Деревья здесь не очень похожи на деревья. Стволы у них низкие, а крона настолько густая, что дерево скорее походит на огромный куст. Иногда из земли подымается большим пучком несколько стволов сразу, а иной раз ствол одни, по уже в метре от земли он начинает ветвиться. Впрочем, образование многочисленных и длинных побегов — это особенность почти всех деревьев, растущих в горах. За одно лето иной побег вымахивает на добрых два метра. Через год от него начинают ответвляться в большом числе боковые побеги, и они тоже спешат в росте. И так все время. Горные деревья очень быстро формируют крону. Уже через год после посадки они начинают цвести и плодоносить. Количество цветков и плодов, приходящихся на одно садовое растение, в горах во много раз больше, чем на растениях того же сорта на равнине. Вес плодов часто обгоняет механические возможности побегов, и сучья под тяжестью плодов ломаются. Приходится ставить подпорки. Смородина, крыжовник, малина, ожевика в горных садах бывают сплошь покрыты кистями. Плодики японской айвы пригибают побеги к земле. На топких, с палец толщиной, побегах привитой яблони — алма-атинского апорта висят огромные плоды, и побег приходится привязывать к крепкому шесту, чтобы не сломался. Вишня, алыча, тутовник (шелковица), густо облепленные плодами, производят осенью просто фантастическое впечатление.
Земли в горах всегда мало, и горные сады обычно многоярусны. Кусты посажены под деревьями, а между кустами часто сажают но пашне огородные культуры.
В горах с сухим климатом сады разбиты на поливе, и тогда всюду журчат арыки. А возле них буйно плодоносят абрикосы, персики, яблони, груши, тутовник, черешня, алыча, крыжовник, на земле в обилии уютно расположились ягоды садовой земляники. Все это цветет и плодоносит, разумеется, не одновременно, а в зависимости от породы, сорта, высоты местности. Чем выше, тем беднее набор культур. Виноград в Таджикистане редко плодоносит на высотах более 2200 метров, грецкий орех доходит до 2800 метров, абрикосы — до 2900 метров, яблони можно встретить на высоте 3100 метров. И чем выше, тем больше странностей в поведении садовых растений.
Обильное побегообразование, цветение и плодоношение древесных пород в горных условиях ученые заметили давно.
Одни объясняли это особым температурным режимом, другие — химизмом почв, третьи — комплексом горных условий (сказать так, конечно, проще всего, но это мало что объясняет…). Профессор Анатолий Валерьянович Гурский, дендрологу тонкий наблюдатель, проживший на Памире 26 лет, заподозрил, что причина всего этого — качество горного света. Не количество, потому что на равнинах солнечной тепловой энергии еще больше, а именно качественный состав солнечного спектра. Было известно, что, чем выше в горы, тем больше доля ультрафиолетовых (УФ) лучей в солнечном спектре. Замеры, сделанные с помощью специальных приборов, показали, что на высоте 2300 метров доля ультрафиолета превышает обычную для равнин норму в 1,5 раза, а на высоте 4450 метров — в 2 раза.
Надо было выяснить, как УФ влияет на растения. Поставили два разных опыта. При одном стали облучать различные растения Памира специальными лампами, дававшими УФ-излучение в жесткой части спектра (длина волны от 240 до 320 миллимикрон). Облучали такими дозами, которые считались смертельными для многих растений (в 4 раза выше нормы). Однако, к удивлению исследователей, горные растения не погибли. Но вести себя стали странно. Одни приобретали непривычно большие размеры, другие испытывали угнетение, третьи развивали уродливо громадные семена, корни или листья, а четвертые вообще не реагировали на дополнительное облучение. При этом одни и те же растения, взятые с разных высот, реагировали на УФ по-разному: равнинные растения погибли, среднегорные изменялись меньше, чем низкогорные, а высокогорные растения или не реагировали на «смертельные» дозы УФ, или реагировали слабо. Стало ясно, что, получая из поколения в поколение повышенную дозу природного УФ от горного солнца, высокогорные растения как бы закалились и благополучно вынесли катастрофическое увеличение ультрафиолета. Такую закалку назвали фотореактивацией.
При другом опыте стали не добавлять УФ, а полностью или частично отфильтровывать его специальными пленками. И снова обнаружились различные изменения в растениях, иногда благополучные, а подчас отрицательные.
Выяснились причины активного побегообразования, цветения и плодоношения растений в горах. Древесные и кустарниковые растения имеют большое количество точек возобновления. При нормальной (равнинной) дозе УФ-облучения из этих точек реализуется (трогается в рост) одна или несколько, а другие остаются как бы в резерве. В горах доза УФ возрастает, точки возобновления пробуждаются и пускаются в рост. Появляется много побегов, цветов, а значит, и плодов.
Казалось бы, все очень хорошо: дозируй УФ-радиацию и получай хорошие урожаи плодов. Но… многие растения реагировали на УФ отрицательно: угнетались, укорачивали побеги, приобретали уродливую форму. Действие УФ оказалось совсем не однозначным. Стало лишь ясно, что качественный состав света вызывает наследственные изменения у растений (их называют мутации) и является мутагенным фактором. Но сами изменения очень разные и до управления мутациями еще далеко. Для выяснения всех особенностей этого процесса были созданы научные учреждения по радиационной биологии на Кавказе и Памире.
Исследования продолжаются. Но уже сейчас сформулирована интересная мысль об оптимальной для растений высоте в горах. С высотой падает температура и повышается доля УФ в спектре, цо какого-то уровня повышается и увлажнение. Было высказано предположение, что максимальное развитие массы растительности в горах наблюдается там, где и температура, и увлажнение, и качество горного света достигают оптимума, наиболее благоприятной для растений дозы. Выше этого оптимального уровня становится голоднее, и доля УФ увеличивается настолько, что полезные (для нac!) качества растения угнетаются. А ниже становится суше, и количество УФ в солнечном спектре недостаточно для растений… Где лежит этот оптимальный уровень? В разных горах — на разной высоте. Профессор А. В. Гурский предположил, что в Памиро-Алае это диапазон высот от 2000 до 2500 метров. В Гималаях этот уровень должен быть чуть выше, на Тянь-Шане — чуть ниже.
Так ли это, покажет будущее. По уже и сейчас мы знаем, что свет может помочь лам управлять растениями. А может и помечать, наделать бед. Все зависит от уровня наших знаний.
Опасно обольщаться ложными перспективами. По еще опаснее не видеть перспектив, не искать их, боясь заблуждений. Сейчас перспективы горного земледелия и кормопроизводства вырисовываются все отчетливее, и в основе их — наши знания, приобретенные трудом многих научных коллективов. До недавнего времени горы в хозяйственных наметках оценивались скорее отрицательно, чем положительно: земли там мало, большие уклоны усиливают эрозию и ухудшают коммуникации, пестрота условий препятствует унификации агротехники, высота снижает урожай, почвы развиваются медленно, да к тому же с какими-то непонятными пока особенностями. И вообще часто приходилось слышать, что «горы — это неровности земной поверхности, мешающие передвижению по оной», и что лучше бы гор и вовсе не было.
Сейчас становится ясной и другая сторона особенностей горной природы. Пестрота условий — это возможности для возделывания многообразных культур, большие уклоны — это гидроэнергия и самотечное орошение, высота — это большие возможности влиять на процессы жизнедеятельности растений. А почвы? Но доказано, что даже самые неразвитые почвы можно быстро и дешево превратить в плодородные. Значит, со временем и хороших земель будет больше. Экономическая оценка гор постепенно менялась.
Все эти положительные черты горной природы стали чаще перечислять после начала сооружения крупнейших в Средней Азии электростанций — Токтогульской и Нурекской. Вот тут-то…
…Впрочем, это особый разговор. Дело в том, что осуществление этих грандиозных гидроэнергетических проектов непосредственно коснулось и ботаников. Когда началось строительство, ботаникам пришлось утроить свои усилия.
Во-первых, проектирование и строительство подобных сооружений происходит, как правило, без участия биологов и деятелей охраны природы. И напрасно. Ведь строительство плотины может повлечь за собой гибель уникальных памятников природы, в том числе и растительных. Например, строительство плотины на реке Нарыне на Тянь-Шане приведет к затоплению боковых ущелий, сходящихся к главной долине выше плотины. А эти ущелья как раз и являются убежищем для многих уникальных растений, сохранившихся с древних времен. Многие из них нигде больше и не встречаются. И раз уж ГЭС спроектирована без «ботанического надзора», пришлось срочно собирать растительные уникумы, описывать их окружение, документировать, наносить на карты, фотографировать обреченные на гибель редчайшие ботанические объекты.
А во-вторых, возникла проблема и пошире. Строительство этих ГЭС не только даст электроэнергию, по и позволит оросить огромные площади в предгорьях и на равнинах под хлопчатник и другие ценные культуры. А ведь именно на равнинах и в предгорьях расположены зимние пастбища. Следовательно, этих пастбищ будет меньше, и проблема зимних кормов обострится еще больше. Значит, надо перебазировать часть поголовья на зиму с равнин в сухие высокогорья, где снега мало и зимой возможен выпас. А за поголовьем будут переселяться и люди. А людям нужны еда, жилища, электроэнергия. Нужны будут капиталовложения и в пастбища, на которых скота прибудет. Их нужно будет улучшать и поддерживать в хорошем состоянии. В итоге возникает грандиозный план комплексного экономического развития высокогорий.
Таковы перспективы. И ботаники вносят и будут приумножать свой вклад в их реализацию.
РАСТЕНИЯ-ДРУЗЬЯ
И РАСТЕНИЯ-ВРАГИ
Однажды мне не повезло. Когда падение по склону закончилось, то и у меня, и у коня вид был плачевный: от скольжения по конгломератному откосу кожа местами свезена, глубокие ссадины забиты осколками камней, к тому же не было уверенности в том, что все кости у коня целы… Прихрамывая, я шел к ближайшему дарвазскому кишлаку и морщился не столько от боли, сколько от мысли, что придется пристрелить замечательного коня, если поднять его не удастся.
В кишлаке никакого медицинского или ветеринарного пункта не оказалось. Весь «медперсонал» представлял один старик, который умел лечить травами. К нему-то меня и свели. Положение было безвыходное — пришлось довериться этому недипломированному лекарю. Дед промыл мне ссадины, прочистил их свежеоструганной палочкой, мелко накрошил какую-то травку (я заметил только, что она из семейства сложноцветных), присыпал ею все побитые места и перевязал выстиранными лоскутами. Потом мы пошли к коню. Дед установил, что переломов нет. Перетянув коня в пахах лыком и туго затянув эту перевязь, дед поднял пострадавшего, и мы довели его до кишлака. В течение дня коня поили каким-то травяным варевом, а ссадины снаружи присыпали той же, видимо, травкой, что и мои. На том лечение и закончилось, если не считать корма для коня и чая с лепешкой для меня.
Результаты лечения оказались великолепными. К утру ссадины уже не болели, не кровоточили и выглядели явно заживающими. Я стал расспрашивать старика о травах, которыми он лечит. Посмеиваясь, дед сказал, что платы за лечение он не берет, но и объяснить ничего не может. Врачеванию травами его обучил отец, того — дед и так далее. Последовало что-то вроде рекламы фирмы, славящейся старинной доброй репутацией. По рассказу получалось, что, чем древнее был предок-врачеватель, тем большие чудеса он совершал. Правда перемешивалась с легендами, а дед явно уклонялся от сути вопроса. В конце концов он показал мне мешочки с травяной трухой, по которой поставить диагноз растения было никак нельзя. Где были собраны эти травы? Старик сказал, что они растут весной, а сейчас их нет. Не показал он мне и целых, нераскрошенных растений. Так я и уехал. Через два дня мы с конем уже работали как ни в чем не бывало. Но мысль о лекарственных травах, которыми «пользовал» старик, осталась.
При современных успехах научной медицины мы привыкли в лучшем случае снисходительно, а чаще недоверчиво относиться к медицине народной. Иногда народная медицина действительно служила для наживы недобросовестных и невежественных знахарей, не столько лечивших, сколько пользовавшихся темнотой пациентов. Никакого отношения к медицине эти знахари, разумеется, не имели. Но, как и во всем, в народной медицине есть свое здоровое начало. Это — знание природных средств лечения, испытанных многими поколениями. Известная тибетская медицина, например, почти целиком основана на химизме растений. И если отвлечься от иногда сопровождавших лечение заклинаний (своего рода психотерапия), то материальную основу — содержащиеся в растениях активные вещества — отрицать не приходится. Изучением опыта народной медицины сейчас всерьез занялись крупные ученые и целые научные учреждения (например, Всесоюзный институт лекарственных и ароматических растений). Народные средства лечения травами изучаются по всехМ правилам науки: из растений извлекают активные вещества, очищают их, подвергают химическому анализу, оценивают с физиологической стороны, определяют показания и дозировку и т. п.
Травами научная медицина не пренебрегала и раньше. Известные всем валерьянка, мятные лепешки и горицвет (адонис верна-лис) всегда были на прилавках аптек, а ведь эти лекарства целиком получают из растений. А сейчас в любой аптеке имеется целый отдел лекарственных растений. На полках теснятся коробки, пакеты, флаконы, пестрят надписи: кора крушины, корень валерианы, семена укропа, цветы бессмертника, ревень, мята, эвкоммия, ромашка, тысячелистник, шалфей, березовый гриб… Растения сушеные, экстракты из растений, настойки на растениях, отвары из растений — все идет для пользы лечения, но по совету уже не знахаря, а врача.
Каждый вид растения отличается от другого не только своим внешним видом, но и химическим составом. Есть даже специалисты, отличающие одну разновидность какого-нибудь растения от другой по запаху, а выражаясь научно — органолептическим методом. Запах ведь — тоже проявление химизма. В гоpax Средней Азии растет более 6000 видов высших растений. Из них многие сотни содержат биологически активные и полезные в фармакологии вещества. Богатейший резерв для медицины!
Известны растения, содержащие вещества дезинфицирующие, тонизирующие, возбуждающие, успокаивающие, глистогонные, заживляющие и т. п. Их используют при разных заболеваниях. В фармакологии появились новые препараты, полученные из среднеазиатских растений. Например, ипкарвиллин, который получают из растения инкарвиллеи и используют для инъекций при сердечной недостаточности. Или лагохилин, добываемый из зайцегуба. Дым некоторых сжигаемых растений дезинфицирует помещения, устраняет застоявшиеся запахи. Например, дым гармалы. В некоторых районах Средней Азии на этом основан даже своеобразный «сервис»: почетных гостей окуривают таким дымом. С ростом культуры подобное окуривание постепенно превратилось в некий ритуал. Помню одно научное совещание востоковедов в Душанбе. По широким лестницам современного здания поднимаются в конференц-зал участники совещания, съехавшиеся со всех концов страны. В здании абсолютная чистота. Дезинфицировать, собственно, нечего. А на лестничной площадке стоят, сияя улыбками, молодые парии с жаровнями и любезно окуривают входящих гостей дымом гармалы.
Одни растения сохраняют активные вещества в течение всей жизни, другие только во время цветения или плодоношения. Полезные нам вещества могут содержаться во всем растении или только в корне, стебле, листьях, цветах, плодах, семенах. Представляете масштаб поисков? Мало из многих тысяч видов отобрать химически подходящие растения. Нужно еще знать, когда и какие органы этих растений использовать. А это во много раз расширяет круг поисков лекарственных и других растений, полезных своим химизмом. Чтобы ускорить результат, бывает очень важно сузить этот круг.
Вот для этого и изучают опыт народной медицины: исследователю не приходится самому производить первый отсев материала. За него это сделали многие поколения народных врачевателей.
Когда речь заходит о лекарственных растениях, мне всегда вспоминается одна история.
О Мухаммадове я слышал на Памире давно от самых разных лиц. Говорили, что старик этот живет в горном кишлаке, читает и пишет по-арабски и пользуется славой врачевателя. Он великолепно знает травы, сам их собирает и успешно ими лечит. Об успехах лечения мне рассказывали всякие легенды, и приходилось только дивиться людской фантазии. По самым интересным, что и привлекло тогда мое внимание, было сообщение о том, что этот старик составил травник — своеобразный каталог трав, которыми он лечил. Как говорили, в этом травнике записывались все известные старику сведения о травах, месте их произрастания, целебном действии, способе лечения и т. д. Получить этот справочник или его фотокопию — значит дать фармакологам в руки ценнейший исходный материал. Перспектива была заманчивая. То, что рукопись написана арабской графикой, не могло быть препятствием: специалистов-востоковедов, владеющих несколькими восточными языками, я знал достаточно.
Начав поиски рукописи, я убедился, что слава — великая вещь. В вытянутом на восемь километров огромном кишлаке любой указывал мне путь к Мухаммадову. По все добавляли, что старик давно умер. Так оно и оказалось. Сын старика, пожилой ужо человек, был очень любезен. Он охотно рассказывал о своем знаменитом отце и давал понять, что и сам он кое-что в травах понимает. Конечно, не так, как отец, но все-таки…
Осторожно подвожу разговор к травнику. Нельзя ли его посмотреть? Хозяин охотно достает откуда-то потрепанную книгу, написанную арабской вязью, раскрывает ее, кладет на специальную резную подставку и начинает читать вслух. Через некоторое время замечаю, что читает он как-то странно: одну страницу читает долго, другую успевает прочитать за минуту. Глаза его то бегают по строчкам, то останавливаются, а то и вовсе закрываются. Начинаю понимать, что хозяин неграмотен и читает по памяти. А книга тут ни при чем. К тому же книга оказалась не рукописью, а литографированным изданием, как потом выяснилось, выпущенным в свет в Дели в 1910 году. Не то! Расспрашиваю о рукописи, о травнике. Хозяин говорит, что рукопись была, и не одна, но… Дальше последовала история о том, что в давние времена, когда на границе было неспокойно, старик спрятал рукописи в горах, а потом умер, и теперь их не найти. «Но если хорошенько поискать… Только для поисков нужны сродства…»
Нужными средствами я не располагал и решил подбить на это дело востоковедов. Те заинтересовались. Года через два мы снова оказались в этом кишлаке, уже со средствами. Хозяин был так же гостеприимен. Получив аванс, он назавтра принес несколько арабских литографий. Не то. Через день-другой принес еще. Опять не то. Потом появились рукописи. Востоковеды внимательно просмотрели их и некоторые купили. Но травника среди них не было. Еще через год востоковеды купили у того же хозяина несколько рукописей, в том числе две пожелтевшие общие тетрадки, исписанные арабской вязью. Это и был травник!
Написанный не очень грамотно, свод знаний лекаря, к сожалению, оказался бесполезным. Латыни старик, разумеется, не знал. Растения называл по-своему. Рисунков в рукописи не было. Идентифицировать упомянутые в тексте растения было совершенно невозможно. Пытались привлечь для расшифровки названий хозяина рукописей. Стали называть ему растения так, как они записаны в травнике, и просили его показать эти растения в натуре. Вот тут-то некомпетентность сына знатного лекаря проявилась в полной мере. Он или вовсе показать ничего не мог, или показывал нам нечто совершенно несусветное, полагая, что мы в здешних травах понимаем еще меньше. Не помогли и другие местные старики. Лекарь называл в рукописи травы не общепринятыми таджикскими или шугнанскими названиями, а совершенно по-своему, явно шифруя информацию.
Мне бы очень хотелось завершить этот рассказ сообщением о полном успехе. Но этого не было. К сожалению, конечно. Но не все же лекари так осторожны, что шифруют сведения о травах, которыми лечат. Когда-нибудь какому-нибудь любознательному ботанику повезет больше…
Идет заседание Ученого совета. На столе перед докладчиком бруски и кубики из пенобетона. Огромный куб он легко подкидывает на ладони. Опускает брусок в воду, а тот не тонет. Стучит по бруску молотком, брусок звенит, но не рассыпается. Сказочный строительный материал! И делают его с помощью сапонина — пенообразователя. Сапонин замешивают в бетон, начинается реакция с выделением миллионов пузырьков газа. И когда бетон застывает, он становится пористым и легким. А сапонин содержится в растениях. И многие такие растения живут в горах Средней Азии. Например, некоторые подушечные растения из семейства свинчатковых. Вот о них-то и говорил докладчик на Ученом совете. Сейчас эти растения выявлены и ведется учет их запасов, составляются карты их распространения. Потом начнется заготовка, а может быть, и введение их в культуру, и стройки получат сапонин.
Как нужны дубильные вещества, знает каждый. Но традиционные дубильные растения редки и медленно возобновляются. В горах же Средней Азии растет таран — дубильное растение из семейства гречишных, довольно быстро возобновляющееся. Этот таран так и называют — дубильный. Его много, во заросли его часто расположены в труднодоступных местах. Тогда ботаник С. X. Чеврениди решил ввести этот таран в культуру. И ввел… потратив на это полтора — два десятка лет жизни. Сейчас плантации тарана в Узбекистане успешно эксплуатируются.
Иногда с ботаниками соревнуются химики. Когда-то в нашей экономике остро стояла проблема каучука и гуттаперчи. Ботаники искали и испытывали на каучукопосность и гуттаперченоспость сотни растений. Наверное, многие помнят об одуванчике таусагыз, содержащем каучук. Или о гуттаперченосе эвкоммии. О них когда-то часто писали в газетах. Работа шла успешно, но… химики опередили: синтетические материалы оказались дешевле. Проблема каучуконосов получила другое направление — медицинское. Например, плантации эвкоммии сейчас используются в лекарственных целях: настойка коры эвкоммии снижает кровяное давление.
Растения-красители. Растения, дающие отбеливающие вещества. Ароматические растения. Да мало ли какое сырье поставляет промышленности растительный мир среднеазиатских гор! Из многих лишайников получают великолепные духи, например известную всему миру «Красную Москву». Леденцам придают радужные цвета при помощи красок, тоже полученных из растений.
А есть и растения — разведчики недр. Биохимики давно заметили, что химизм растений часто изменяется в зависимости от подстилающих пород. Если сжечь растения, собранные с какой-то, определенного размера, площадки, а потом подвергнуть золу количественному и качественному анализу, то по результатам иногда можно установить характер глубоко лежащих пород и без бурения. А иногда и без анализа можно — по самим растениям. Одни виды живут только там. где внизу залегают граниты, другие — где марганцевые руды, третьи указывают на присутствие в породах редкоземельных элементов, четвертые — грунтовых вод и т. д. Такие виды называют растениями-индикаторами. Появилась даже целая ветвь науки — индикационная геоботаника. Представители этой науки выявляют растения-индикаторы, изучают их химизм, распространение, а потом предлагают геологам эти материалы в качестве поискового критерия. И на этом часто экономятся миллионы, которые пришлось бы затратить на бурение вслепую.
Трудностей здесь, конечно, много. Особенно в горах, где уклоны местности приводят к усиленному подземному стоку не только воды, по и растворенных- в ней веществ. И это иногда запутывает картину и затрудняет диагноз по растениям-индикаторам. Но методы совершенствуются, и индикационная геоботаника уже дает практические результаты. В Средней Азии по растениям-индикаторам определяют степень засоленности почв и даже ведут гидрогеологическую разведку и районирование.
Закрепляют пески, удерживают ползущие по склонам осыпи тоже с помощью растений-друзей. Их много. Надо только их знать.
Ноне менее важно знать и врагов. А среди растений есть и такие.
Помните пушкинский анчар? Тот самый, ядом которого отравляли стрелы, чтобы поражать ими врагов? Так вот, все это было заблуждением: анчар не ядовит, а гибнут возле него потому, что анчар тенист, располагает к отдыху, а сам растет на местах, где из земли выходят ядовитые вулканические газы. Итак, анчар реабилитирован. Из ядовитого растения он возведен в звание растения-индикатора. Ио многие другие растения так и остались в разряде ядовитых. Их очень много. Есть они и в горах Средней Азии.
Вообще-то зловещее представление о ядовитом растении как о смертельном уступило место представлению более дифференцированному. Строго говоря, лекарственные растения тоже ядовиты. Содержащиеся в них активные вещества, полезные для одних, могут оказаться вредными для других. Вспомните, например, ошалевшую кошку, нализавшуюся валерьянки. Дело в строгом назначении и дозировке. Поэтому когда говорят, что такое-то растение ядовито, то указывают, для кого ядовито. Когда? Какой орган растения ядовит и что поражает этот яд у человека или животного? В какой дозе? И т. п. Целая анкета. Существует даже специальный раздел ботаники — токсикология растений. И согласно этой науке, ядовитыми считаются всякие растения, вызывающие даже малейшее расстройство функций организма человека или животных. Малейшее! Значит, не все ядовитые растения смертельны.
У вас заболела голова от запаха лилий — значит, лилия тоже ядовита. Для вас. А может, и для многих других. Дело в дозировке и степени расстройства. В малых дозах ядовитое начало может оказаться и целебным. Различны и пути воздействия ядовитых растений. Вот всем этим и занимается токсикология растений.
В горах Средней Азии токсикологам работы хватает, особенно тем, кто изучает ядовитые растения пастбищ и сенокосов. Животноводство — наиболее распространенная в Средней Азии отрасль, и с растительными отравлениями животных сталкиваться приходится часто. Иногда отравления скота носят массовый характер, и тогда нужно срочно выяснить носитель отравления и немедленно сменить место выпаса. Помню, как лет 20 назад в Дарвазских горах ко мне в отряд примчался на взмыленном коне районный зоотехник, прослышавший о пас, ботаниках. Нужно было срочно выяснить причину массового заболевания коней, табуны которых пасли в одном урочище. Подозревали растительное отравление. У несчастных животных, особенно у молодняка, изъязвлялась полость рта. и молодь гибла от голода. Мы выяснили, что виной всему был зеравтнанский молочай. В этом урочище его было особенно много. Взрослые лошади обычно избегали этого растения, а неопытная молодь, простоявшая зиму на сухом корме, стала с жадностью ощипывать сочные побеги молочая, и вот плачевный результат. Табуны тогда перегнали в другое, указанное нами место, где молочая не было, и новых отравлений уже не наблюдалось.
Замечено, что в Средней Азии скот чаще всего отравляется на пастбищах весной и в особенно влажных районах. Так сказать, закономерность во времени и в пространстве. В сухих районах — в Зеравшане, Центра льном Тянь-Шане, на Памире — ядовитых растений мало, почти нет. А вот в хребтах Западного Тянь-Шаня, в Гиссаро-Дарвазе, на весенних пастбищах Копетдага и предгорий Памиро-Алая ядовитых растений хватает. Почему так?
Дело в том, что на юге Средней Азии весна всегда влажная, а лето почти везде сухое, без осадков. Многие растения вегетируют только в это очень короткое влажное весеннее время, а летом засыхают. И для ряда этих растений-эфемеров ядовитость служит защитой от стравливания. После плодоношения некоторые из них утрачивают свои ядовитые свойства, как бы говоря: «Я свое дело сделал, теперь ешь меня». Например, в горах Средней Азии широко распространено зонтичное растение прангос кормовой (по-таджикски юган). Оно Образует обширные заросли на склонах гор. В этих югановых травостоях всадник может скрыться с головой. Так вот, юган ведет себя именно таким образом. Если к нему притронуться весной или ранним летом до плодоношения, то его мягкие перистые листья оставят на коже ожог. Этот ожог не напоминает крапивный, сразу его и не почувствуешь. По потом на пораженном месте появляются болезненные волдыри и долго сохраняются темные пятна. Один мой друг, геолог, получил такие сильные ожоги юганом, что слег в больницу. А после плодоношения юган становится абсолютно безвредным. Массу юган дает большую и поэтому считается сенокосным растением. Его вяжут в снопы и скармливают скоту зимой.
Почти все ядовитые растения сочны, лишены колючек или жестких тканей (именно такой облик имеют растения во влажных горах Средней Азии и растения-эфемеры на равнинах), и ядовитость — это их химическая защита. Некоторые растения как бы предупреждают скот об этом своем качестве неприятным запахом. Другие предоставляют скоту возможность набираться горького опыта. И скот обычно не трогает ядовитые растения, иначе отравления приобрели бы катастрофические масштабы.
А в сухих горных районах растениям и без ядовитости хватает защитных свойств: колючесть, жесткость тканей, опушенность, резкий эфирный запах и т. п. Это ксерофиты, засухоустойчивые растения. Химических мер защиты, кроме разве запаха, им уже не нужно.
А смертельно ядовитые растения? Есть в горах Средней Азии и они. Например, растущий в Западном Тянь-Шане аконит вызывает паралич сердца. У скота, конечно, так как нам и в голову не придет мысль жевать аконит. Или белена крохотная («крохотная» — это ее название), растущая на пастбищах Дарваза. Она вызывает у пострадавшего скота смертельное удушье. Джунгарский латук при сильных отравлениях скота тоже может вызвать смертельный исход, а ведь на Тянь-Шане это растение встречается часто. И так далее. Не стоит перечислять всех этих злодеев здесь. Для этого имеются специальные руководства.
Откуда берутся сорняки? И что это такое — сорняки? Например, люцерна — это сорняк или нет? На пастбище — нет, а в посеве пшеницы безусловно сорняк. Все относительно. Поэтому сорняк — это то растение, которое мешает основному назначению угодья — пастбищного, сенокосного, полевого. Поэтому и различают сорняки полевые и пастбищные. И появляются они соответственно разными путями. В посеве — от плохой агротехники. А на пастбище… тут сложнее.
Представьте себе непоедаемое скотом растение — жесткое, колючее, может быть, с резким запахом или просто невкусное. Оно одно. А вокруг — вкусные, поедаемые кормовые травы. Их-то скот и съедает. А грубый сорняк оставляет. И так — из года в год. Сорняк беспрепятственно размножается, и пастбище засоряется. На некоторых горных пастбищах Средней Азии до 75 процентов видов — сорняки, причем именно на тех пастбищах, которые стравливаются «без отдыха». Хорошие кормовые травы при таком неумеренном выпасе просто оказываются в менее выгодном положении, чем непоедаемые сорняки. А тут еще скот вытаптывает почву. Почва уплотняется, от этого повышается капиллярность верхних ее слоев, по капиллярам поднимаются вверх почвенные растворы, вода в сухом климате Средней Азии быстро испаряется, а соли остаются на поверхности. От соли кормовые травы редеют, и к старым сорнякам прибавляются новые — солянки, гиргензонии и прочие солевыносливые растения (их называют галофитами).
А бывает, что семена сорняков заносит вода. В поливном хозяйстве Средней Азии это обычное явление. Вдоль каналов, из которых берут воду, растут сорняки, плодоносят и осыпают семена в воду, а те с водой попадают на поля. Или на орошаемые кормовые угодья. И не поливать нельзя, и поливать опасно.
Есть в среднеазиатских горах такой злостный сорняк — повилика. По-латыни ее зовут «кускута», а по-таджикски — «бирджундак». Впрочем, этот на редкость опасный паразит живет не только в Средней Азии. Своими красноватыми побегами-плетями он опутывает стебли растений, присасывается к ним, как спрут, и сосет живые соки. Семян повилики производит удивительно много. Но избавиться от нее трудно не только поэтому, но и потому, что ее очень слоя;но выпалывать: рвать ее приходится вместе с жертвой, к которой она намертво присасывается, и стоит оставить на поле или в саду маленький усик-щупальце, как из него снова восстанавливается целое растение и… начинай все сначала. Такие широко известные сорняки, как сурепка, василек или подорожник, — пустяки по сравнению с повиликой.
Вообще борьба с сорняками приобрела значение мировой проблемы. Все острее ставится вопрос о питании стремительно растущего населения планеты, особенно населения развивающихся стран. А из-за сорняков на имеющихся полях и кормовых угодьях человечество теряет до 15–20 процентов всяческой сельскохозяйственной продукции. Это по данным ФАО — продовольственной комиссии при ООН. И в целом по планете. А по каждой стране? Не везде этот скорбный подсчет ведется. А главное, не везде ведется борьба с сорняками. Да и как ее вести, если не всегда изучена биология сорных растений, пути их заноса на угодья, не всегда мы знаем даже перечень сорняков и степень их опасности.
В Средней Азии этой проблеме уделяется внимание уже давно.
Известные ботаники И. Т. Васильченко, С. А. Никитин, И. А. Райкова составили не только перечень сорных растений Таджикистана и Туркмении, но и таблицы, по которым эти сорняки легко распознавать, и указатели мест, где эти сорняки особенно опасны. Это — первая инвентаризация. А дальше — разработка конкретных мер борьбы. Именно конкретных, так как для разных сорняков, и даже для одних и тех же, но в разных климатических условиях, требуются разные меры и сроки воздействия.
Как-то, лет 20 тому назад, в Министерстве сельского хозяйства Таджикистана шел разговор о борьбе с пастбищными сорняками. И некий «специалист» внес предложение: поручить борьбу чабанам. Они всегда ходят с длинными палками, так пусть они, как увидят сорняк, так и сбивают его палкой. Надо только дать указание. «Специалист» явно не представлял себе, что его «метод» равносилен стрельбе горохом по танку: на одном гектаре пастбища в горах иногда встречается до миллиона экземпляров сорных растений, причем многие из них палкой «не убьешь», а только ускоришь распространение их семян.
Ну а как же все-таки бороться? Главное — не вслепую, а со знанием дела, чтобы не стало хуже. Существует много проверенных конкретных путей. Одни сорняки уничтожают химическим путем: опрыскивают угодья гербицидами, выборочно уничтожающими сорняки и безопасными для полезных растений. Другие сорняки уничтожают более сложным путем: в точно определенное их развитием время уничтожают семенники, то есть скопления сорняков, продуцирующих массу семян, разносимых ветром или водой, или подкармливают и удобряют угнетенные сорняками кормовые травы, чтобы повысить их сопротивляемость и конкурентоспособность в растительных сообществах, или вводят «отдых» для пастбищ все в тех же целях, или применяют поливы, если сорняки ксерофитны. А иногда приходится даже выжигать всю растительность, чтобы заново восстановить угодье уже на более высоком культурном уровне. Можно применить и несколько приемов сразу. Все зависит от объекта борьбы и обстановки. А обстановка в горах пестрая, сменяющаяся и по высоте, и по горизонтали на коротких расстояниях. Нелегко разработать меры борьбы для всех сорняков и во всех условиях. И все-таки их разрабатывают. Вводятся пастбище-обороты, обводняются и удобряются пастбища, создаются специальные бригады по борьбе с полевыми сорняками, едут в горы научные экспедиции. Наступление сорняков кое-где удалось приостановить, а местами и вовсе ликвидировать.
А что было бы, если бы с ними не боролись? Я примерно представляю себе это грустное зрелище. Как-то экспедиционная судьба занесла меня в одно ущелье Шахдаринского хребта. Там возле кишлака была терраса, на которой столетиями выпасали кишлачный скот, — поляна гектаров так на десять. Росло население кишлака, росло и поголовье скота, а поляна для прикишлачного выпаса оставалась все той же. Описание растительности показало, что 87 процентов от общего числа видов и 96 процентов всей наземной массы травостоя составляли сорняки — коровяк, морина, корнеголовый девясил, различные солянки, колючие кузинии… Красочное, но печальное зрелище. Наверное, нечто подобное было бы всюду, если бы с сорняками не боролись.
Иногда говорят, что раньше сорняков было меньше, но погоня за поголовьем и перегрузка пастбищ за последние десятилетия привели к массовому засорению горных пастбищ. Это утверждение не совсем точно. Есть на Памире Сарезское озеро. Оно возникло в феврале 1911 года после катастрофического обвала. Воды реки Мургаб, подпружештые завалом, затопили долину и отрезали скотопрогонные пути ко многим горным пастбищам. В результате эти пастбища получили 60-летний отдых от выпаса, и все-таки сорняков там оказалось до 20 процентов от общего состава травостоя. Это через 60-то лет! Можно себе представить, что там было раньше!
А все-таки каких же растений больше в горах Средней Азии — полезных или вредных? Друзей или врагов? Даже если бы мы могли классифицировать таким образом каждый вид (а это невозможно: сорное в одних условиях растение может оказаться полезным в других, а ядовитое на пастбище — лекарственным в аптеке), ответить на такой вопрос было бы все равно нелегко.
Но попробуем прикинуть. Из 6000 видов высших растений, обитающих в горах Средней Азии, примерно 12 процентов составляют злаки. Среди них не бывает ядовитых и очень мало сорных растений. Около 10 процентов всей среднеазиатской флоры составляют виды из семейства бобовых. И среди них очень мало ядовитых и сорных растений. Очень многочисленные в Средней Азии представители семейств сложноцветных, маревых и крестоцветных — это около 30 процентов ее флоры. Около половины этих видов — ядовитые и сорничающие, то есть лишь иногда выступающие в роли сорняков, растения. Почти нет вредных растений среди древесных и кустарниковых пород, а их в Средней Азии около 8 процентов от общего числа видов. По флористическому подсчету (очень приблизительному) получается, что полезных (или безвредных, индифферентных) растений как будто бы больше. А по массе? Таких данных пока нет. Есть подсчеты по пастбищам. Например, на пастбищах Западного Памира 78 процентов надземной массы травостоя приходится на непоедаемую ее часть и только 22 — на полезную в кормовом отношении. Но ведь среди непоедаемых есть полезные— лекарственные, дубильные и другие сырьевые растения. И индифферентные тоже. К тому же не учтена масса древесных, кустарниковых и многих полукустарниковых растений, тоже встречающихся на этих пастбищах. Кроме того, сухой климат Западного Памира препятствует развитию сочных поедаемых трав, и в этом смысле пример не показателен. Уже в более влажном Дарвазе непоедаемая часть травостоя составляет не 78, а 43 процента. А в Западном Тянь-Шане по отдельным районам — всего 32 процента. Получается, что полезных растений все-таки больше. Полезных не в одном, так в другом отношении. За последние годы стали пускать в дело даже явно сорные, грубые, непоедаемые травы. Их силосуют, делают из них травяную муку, обрабатывают специальными дрожжевыми препаратами. И доля растений-друзей постепенно становится больше. Так оно и должно быть: ведь наши знания о растительном мире расширяются, а знания — они всегда на пользу.
Поделиться книгой: