Помоги проекту - поделись книгой:
В крупнейшем гербарии нашей страны, в Ботаническом институте имени В. Л. Комарова Академии наук СССР в Ленинграде, хранятся миллионы листов гербария, и некоторые листы — по полторы сотни лет и более. В помещениях поддерживается постоянная температура. Чуткие приборы следят за влажностью воздуха. Бдительные сотрудники в белых халатах постоянно просматривают коллекции: не завелась ли на них плесень, не точат, ли их вредный жучок и моль. При первых же признаках опасности персонал поднимается по тревоге и начинается карантинная операция. Попробуйте-ка провезти через государственную границу гербарий без карантинного сертификата. Ничего не выйдет: на страже наших полей и гербариев стоит государственная таможенная служба.
Аккуратно смонтированные на картоне, положенные в листы мягкой и прочной бумаги (так называемые рубашки), сложенные стопками в выдвижных ящиках специальных шкафов, листы гербария хранятся как сокровище. Да это и в самом деле сокровище: в гербарий вложен колоссальный труд тысяч людей.
Вы открываете «рубашку» и разглядываете гербарный лист. Так называют не лист растения, а лист картона, на котором засушенное растение прикреплено. На строго определенном месте приклеена большая этикетка. На ней, как в паспорте, приведены все необходимые сведения: помер по системе хранения, название растения, фамилия впервые описавшего этот вид автора, фамилия собравшего это растение ботаника или коллекционера. Потом сообщается, где, в каком районе, на какой абсолютной высоте, в каких условиях местности собрано это растение и когда. Целая анкета. Сверху на этикетке стоит название учреждения, которому коллекция принадлежит. Так что гербарий — дело сложное и серьезное, ценное и необходимое.
Вы работаете с гербарием, аккуратно перекладываете листы и читаете этикетки. Вот экземпляр, собранный самим Карлом Линнеем в XVIII веко. Вот растение, собранное великим путешественником прошлого века Н. М. Пржевальским в Центральной Азии. Вот экземпляры, привезенные сюда в прошлом столетии О. А. Федченко из Алайской долины, академиком В. Л. Комаровым из Маньчжурии. Пожалуй, нигде больше не найдешь такого собрания автографов великих естествоиспытателей и путешественников, как в гербарии. А рядом может лежать экземпляр, на этикетке которого стоит и ваше скромное имя.
Ботаники мира должны понимать друг друга. Растения же каждый народ называет на своем языке». Во избежание языкового барьера и приоритетно-патриотических обид ботаники договорились все растения называть на мертвом языке — на латы-пи. По-латыни же составляются и описания новых видов, так называемые диагнозы. Их публикуют в специальных журналах, и любой ботаник мира может прочитать их.
Ботаник, собирающий гербарий:
А — вид сзади, Б — вид спереди
Сбор гербария — увлекательнейшее занятие. Поглощенный этим делом ботаник может забыть все на свете. И уж конечно, он забывает о том, как выглядит со стороны. А выглядит он презабавно, особенно когда собирает мелкие растения. Ползая на четвереньках, он вглядывается в растущие перед ним былинки, осторожно извлекает их цз земли, сдувает с корешков песчинки, любуется добычей, аккуратно расправляет листочки, бережно укладывает растение в лист гигроскопической бумаги.
И только много времени спустя он может спохватиться, что стоит коленями в болоте или на острой щебенке, что спина затекла, а затылок перегрелся на солнце. Но самому-то сборщику гербария в рабочий момент все остальное глубоко безразлично: перед ним — объект научного исследования.
Ботанику легче найти новый вид, чем доказать, что этот вид действительно новый. На суше планеты одних только высших — листостебельных — растений более 300 тысяч видов. А сколько споровых — лишайников, водорослей, грибов! И во всем этом чудовищном многообразии разобраться было бы совершенно невозможно, если бы не система, по которой вся эта пестрая армия растений упорядочена. Ботаники-систематики классифицируют все многообразие растений по признакам сходства и различия. Только не по всяким признакам — бывают ведь уроды и среди растений, — а по наследственно закрепленным, повторяющимся в потомстве. По этим признакам и устанавливаются группы растений. Внешне не очень похожие друг на друга подсолнух, одуванчик и полынь, например, по сходному строению цветков и соцветий включаются в одно семейство — сложноцветных. Название семейства — это фамилия растения, и есть целый перечень признаков, по которым эта фамилия устанавливается. Сами же полынь, подсолнух и одуванчик — это входящие в семейство роды, а родовые названия — это, образно говоря, отчества растений. Но те же полыни бывают разными — однолетними и многолетними, зелеными и седыми, с листочками разной формы. Это все разные виды, названия которых составляют как бы имена растений.
А чтобы узнать имя, отчество и фамилию растения, ботаники составили специальные определители. По целой системе ключей — постепенно отпадающих признаков — можно добраться до названия и описания любого растения, включенного в определитель. Самый большой определитель — 30-томная «Флора СССР». По этому грандиозному справочнику можно определить названия более чем 17 500 растений, живущих на территории нашей страны.
А если в определителях найденного растения не оказалось? Значит ли это, что вы нашли новый вид? Пока нет, даже если вы правильно пользовались ключом к определителю. Этот вид может быть уже описан в периодическом журнале. А иногда известный вид переименовывают, и старое название становится синонимом. Нужно перерыть многие специальные отечественные и зарубежные журналы, просмотреть массу листов гербария в фондовых коллекциях Ленинграда, Парижа или Лондона. И только тогда можно надеяться, что найденный вами вид — новый. Но и после этого нужны проверки и проверки. А когда сомнений уже нет — описывайте новый вид. По-латыни и по-русски. Придумывайте ему название. Можете назвать вид чьим-нибудь именем или фамилией. Можно окрестить его и по географическому названию того места, где растение найдено. Или по внешнему признаку самого растения. Или воспользоваться местным названием и латинизировать его. Как угодно, по только так, чтобы название тоже было новым.
«Редкая» находка
А бывает и так: неопытный ботаник находит растение, которого он никогда не видывал. В душу закрадывается сладкая мысль: «новый или редкий вид!» Беглое перелистывание определителей и справочного гербария к диагностическим результатам не приводит. Сладкая мысль об «открытии» притупляет внимание и ослабляет тормозящие центры. Коллеги широко оповещаются о редкой находке. Им с гордостью демонстрируется гербарный лист и сообщается о предполагаемом названии нового вида. И вдруг выясняется, что вид этот — самый банальный, давно известный и описанный. А причины конфуза — небрежность и торопливость. Тут уж лучше сто раз отмерить, не отрезая. И уж само собой разумеется, лучше заранее исходить из предположения, что никакой это не новый вид. Так оно надежнее. И разочарований меньше.
Представьте себе, что люди стали бы часто менять имена и фамилии. И нигде бы этих изменений не регистрировали. Вот была бы путаница! Приходится иногда переименовывать и растения. Для этого существуют специальные правила. Во избежание путаницы с названиями и переименован и ими ботаники мира заключили международные соглашения. Одно из них называется «Международный кодекс ботанической номенклатуры». В нем 75 статей. Да еще приложения, советы, дополнения. Целая книга — ботаническая конституция. В ней-то и оговорены все правила для наименования растений. Сложные это правила, но обязательные и нужные.
Новые виды находят не так уж часто. И все же находят. Иногда находят в старых коллекциях, чаще — в природе. Новые виды — это один из результатов поисков растений ботаниками.
Эти поиски идут давно и во всех направлениях. Ботаники собирают растения везде, куда могут добраться. Наверное, никому не удастся подсчитать даже приблизительно, сколько гербария собирают ботаники мира. Или одного Советского Союза.
А зачем все это? Кому нужна эта дорогостоящая погоня? Этот законный вопрос может задать любой неботаник. Ответ на этот вопрос не однозначен. Во-первых, если мы не будем знать окружающую нас природу — а растения составляют неотъемлемую ее часть, — то неизвестно, чем это кончится. Незнание чревато опасными последствиями. Значит, надо знать. Так сказать, на всякий случай. И, узнавая, одновременно удовлетворять любознательность, отличающую, помимо всего прочего, человека от животного. Во-вторых, растения нужно знать и для пользы дела. Ведь растения бывают пищевые, кормовые, лекарственные. Они могут служить сырьем для технических, химических и других производственных целей.
Всем известен, например, женьшень — растение, содержащее активные стимулирующие вещества. Женьшень редок и дорог. Когда его выращивают на плантациях, он не дает и половины того количества конечного продукта, которое содержится в дикорастущих экземплярах. Почему? Ответа ждут от ботаников-биохимиков. Но вот Афганистан стал продавать один из растущих в горах видов гипсофилы, которую называют также качимом. Качим растет в горах и, как утверждают покупатели, содержит почти те же активные начала, что и женьшень. Но женьшеня мало, а качима много. Есть он и у нас в Средней Азии. И не один вид, а много. Какой из них ценный? Ответа ждут от ботаников-биохимиков. А потом возникает новый вопрос: где этот ценный качим растет и в каком количестве? И снова вопрос будет адресован ботаникам, но уже ботаникам-географам. А строителям нужен сапонин. Это пенообразователь. Без него пенобетон дорого обходится и плохо получается. Сапонин же содержат некоторые растения. Какие? Где они растут? Какова их масса? Возможна ли промышленная их добыча без ущерба для природы? Отвечай, ботаник. А фармакологам нужен инкарвиллин… и так далее.
Но и это не все. Где-то ценное растение живет и размножается, а в другом месте его нет, хотя оно там и необходимо. Посадили, а оно не растет, хотя все, казалось бы, похоже: и климат, и почвы. Почему не растет? Отвечай, ботаник-растениевод, ботаник-интродуктор. А в другом месте вода стала размывать берега, ветер стал развевать ценные почвы, пески стали наступать на поля и жилища. Что-то случилось с природой, где-то разладился четкий ее механизм, в котором все взаимосвязано. И здесь ботаник включается в «ремонтную бригаду». Он знает биологию растений, особенности связей растительности со средой, и он найдет правильное решение, как «отремонтировать» природу.
К ботанику обращаются животноводы, почвоведы, строители, медики, пожарные, текстильщики, агрономы, представители десятков профессий. Даже космонавты. Как сделать, чтобы можно было долго жить в изолированном космическом аппарате, не создавая в нем громоздких запасов пищи, кислорода и воды?
И ботаники проделывают массу трудоемкой работы: разводят быстро размножающиеся водоросли, изучают процессы их жизнедеятельности, измеряют выход белка и кислорода на единицу объема бассейна… Но и это далеко не все.
Это вопрос не о численности армии ботаников. Она известна. Это вопрос о другом.
Охотники за растениями — это слишком образное, а потому и не совсем точное определение. Ботаники — охотники более широкого профиля. Их интересуют и флора, и растительность. А разве это не одно и то же? Оказывается, нет. Хотя и флору, и растительность изучает наука бога ника. По ботаника — старая наука, и за столетия своего существования она успела изрядно раздробиться на ряд узких, специализированных разделов. У каждого раздела ботанической науки постепенно более четко определился свой объект исследования, появились свои методы изучения. Постепенно эти разделы превратились в самостоятельные ботанические науки. Вместо одной ботаники, еще полтораста лет назад существовавшей в монолитной неделимости, образовалось несколько ботанических наук — целая их федерация. Морфология изучает форму растений и их органов, анатомия — особенности их внутреннего строения, физиология — процессы жизнедеятельности растительных организмов; палеоботаника изучает растительный мир нашей планеты в далеком геологическом прошлом, а экология изучает растения не сами по себе, а во взаимосвязи с той средой, в которой они живут.
Флору изучают систематики-флористы. Это они собирали и изучали гербарий, описывали новые виды, составили определитель, в котором описано более 17 500 видов растений, живущих в СССР. И все эти растения составляют
Одни растения распространены широко, почти по всей суше планеты, другие встречаются реже и только в определенных районах, а третьи вообще уникальны и за пределы узкого участка не выходят. Флористы изучают области распространения отдельных систематических групп, наносят эти области (их называют ареалами) на карту в виде точек и контуров, сравнивают их между собой, анализируют и пытаются на этой основе выяснить историю формирования разных флор.
А растительность изучают геоботаники. Не отдельные растения, не их численность и состав, а растительные сообщества. Растения живут на земле не в одиночку. Они образуют заросли, скопления — леса, луга, степи, кустарниковые рощи и т. д. В таком сообществе растения связаны сложными отношениями друг с другом и с окружающей средой. Такие взаимосвязанные сообщества называют растительными группировками, или фитоценозами. Вот они-то и представляют собой объект изучения для геоботаника. А все сообщества в совокупности образуют
Итак, мы узнали кое-что необходимое о ботанике. И о ботаниках, которых оказалось так много. И о цели их труда. С этим запасом знаний теперь можно двигаться дальше.
САМЫЕ НУЖНЫЕ РАСТЕНИЯ
Отгремели первомайские праздники. Среднеазиатская весна в разгаре. Солнце бьет в окна так свирепо, что приходится опускать на окнах циновочные шторы. В квартире приятная прохлада, а в прохладе и думается лучше.
Подумать же есть над чем: наступил экспедиционный сезон. И хотя каждую весну сборы в дорогу идут по одной и той же известной схеме, подумать о предстоящем сезоне совсем не мешает. Давно миновали те времена, когда за меня думало мое начальство. Тогда мне предстояло лишь собрать свой рюкзак, свернуть спальный мешок и без опоздания явиться к погрузке. Сейчас эта личная сторона сборов не требует никаких размышлений. Все делается автоматически. Я брожу по квартире, похожей из-за разбросанных вещей на лагерный бивак, и по заранее составленному списку упаковываю личный экспедиционный багаж. Эта процедура сопровождается знакомым чувством раздвоения. Пока сборы не начались, весь я был здесь, в кругу повседневных городских дел и интересов. Но вот начались сборы в дорогу, и мыслями я уже там, в горах. Так повторяется каждую весну. Так и сейчас. Вот, например, программа полевых исследований на сезон. Она составлена, обсуждена, утверждена Ученым советом. Но я-то знаю, что любая такая программа подвергнется в процессе работы неизбежным изменениям. И надо заранее прикинуть, как рациональнее организовать работу при разных поворотах экспедиционной судьбы. А программа в этом году сложная. Каждый человек на учете и загружен до предела. Предстоит комплексное ботанико-географическое обследование высокогорных земель, подлежащих орошению и хозяйственному освоению. Речь идет не о пустяках, а о кормовой базе для животноводства, о важнейшей для республики экономической проблеме. Промахов тут быть не должно. И, укладывая свой экспедиционный скарб, я все время возвращаюсь мыслями к тому, что задача экспедиции вливается в общую народнохозяйственную задачу.
Газеты сообщают, что закончена проходка тоннеля от Вахша. Когда Вахш перекроют, вода пройдет по тоннелю под горным хребтом и будет подхвачена мелиораторами в Яванской долине. Эта долина получает так много солнечного тепла, что травы там зеленеют даже зимой. Собственно, только зимой и зеленеют: уже сейчас, в мае, там настолько жарко, что травостой начинает выгорать. Зато зимой и ранней весной там можно по зеленому травостою пасти скот. На этих зимне-весенних пастбищах Южного Таджикистана веками держалось огромное поголовье. Но ведь досадно, что жаркое летнее солнце приносит только зной и засуху. При таком обогреве великолепно пойдет тонковолокнистый хлопчатник. Нужна лишь вода. И вот теперь эту воду дадут. Вахшскую воду. В Яванской долине появятся тысячи гектаров новых хлопковых плантаций. Но ведь они появятся на месте тех самых зимних пастбищ. А чем же кормить зимой тысячные отары овец? Выхода два: перебазировать скот на зиму в другое место и получить прибавку урожая трав для запаса зимних кормов. Перебазировать скот, может быть, удастся на сухое Памирское нагорье, где зима малоснежна и возможен круглогодичный выпас. Чтобы поднять урожайность пустынного травостоя, и собираются обводнить нагорные пастбища. О том, как реагируют на обводнение разные ботанические типы пастбищ, мы кое-что знаем. Но не все. Надо узнать побольше, положить на подробную геоботаническую карту подлежащие обводнению массивы, рассчитать их урожайность после орошения (на этой основе экономисты подсчитают, рентабельно ли все предприятие с обводнением) и предложить гидромелиораторам рекомендации по каждому типу пастбищ. Работы, как говорится, только поворачивайся. Определенно не случайно наша программа, связанная с обводнением высокогорных пастбищ, такая напряженная в этом сезоне.
Впрочем, все сезоны оказываются напряженными, и нынешний — лишь один из многих.
Мысль ускользает в сторону: не забыть бы проверить перед отъездом, получена ли партия пикетажек. Это карманные полевые дневники, записные книжки в жесткой обложке с гнездом для карандаша, с подшитой в конце пачкой миллиметровки, кальки и отрывных листов, с кармашком, смонтированным на переплете, и с целым паспортом на титульном листе. Там указываются ваши фамилия, имя и отчество, учреждение, название экспедиции, сроки начала и окончания дневника, а также набранное типографским шрифтом обращение, в котором просят нашедшего, в случае утери дневника, вернуть его по такому-то адресу. Адрес вписываем сами; но все же надеемся, что пикетажку мы не потеряем. Это было бы ужасно.
Некоторые инструкции для экспедиционных работников начинаются словами: «что не записано, то забыто». Это верно. Какой бы емкой ни была человеческая память, все удержать она не сможет. Сколько раз бывало, что самые яркие впечатления, казалось бы незабываемые, постепенно тускнели, а затем и вовсе стирались из памяти, потому что поверх старых наслаиваются все новые и новые впечатления, тоже требующие запоминания. Пикетажка незаменима. В ней записывается буквально все: результаты научных наблюдений, даты переездов с места на место, беглые впечатления, цифры, списки растений, мелькнувшая мысль, требующая проверки. В пикетажке записывают даже личное; по ней видно лицо исследователя. Мне доводилось видеть в пикетажках лирические стихи, юмористические зарисовки… да мало ли что нужно бывает записать в пикетажку. В пей записываются схемы маршрутов, профилей, почвенных разрезов. Потеряв пикетажку, можно свести к нулю итог работы целого месяца, а то и двух. Недаром и переплеты на пикетажках делают яркими, выделяющимися на любом фоне, чтобы в случае чего их легче было найти. Помню, один сотрудник обронил пикетажку на каменистой осыпи, довольно скоро хватился, и после этого весь отряд два дня прочесывал осыпь в поисках такого ценного документа.
Да, пикетажки — вещь серьезная. Забывать о них нельзя. Потом снова возвращаюсь мыслями к предстоящей работе.
А обойтись нельзя без пищевых растений и без кормовых тоже, поскольку вегетарианцев на свете явное меньшинство. Эти растения — основа нашей жизни. И там, где их не хватает, делается все, чтобы их было больше. И делают это ботаники — растениеводы, иптродукторы, фитомелиораторы, агротехники.
Температурная поясность в горах Средней Азии — это природная основа не только для естественных, по и для культурных растений. В жарких долинах сеют хлопчатник, выращивают виноград, персики, хурму, гранат, бахчевые и цитрусовые культуры. В. предгорьях и низкогорьях сеют хлеб, сажают овощи, картофель, садовые культуры. Чем выше, тем меньше ассортимент культурных растений, тем более холодостойкие культуры выращиваются. На долю среднегорий приходятся хлебные, огородные да некоторые садовые культуры — яблоня, груша, вишня, иногда абрикос, тутовник, грецкий орех. А в высокогорьях ассортимент суживается до очень скудного набора зерновых. Такова, в общем, «температурная лестница».
Но есть в Средней Азии сухие горы, где не хватает атмосферной влаги, где осадков выпадает так мало, что они не могут обеспечить сток в реках. Такие горы называют аридными. Там все культуры возделываются на поливных землях, а вода в реках образуется главным образом за счет тающих ледников и иногда снежников. Это Центральный Тянь-Шань, Памир и горы по берегам реки Зеравшана. Есть и полусухие (семиаридные) горы, где осадков побольше, где возможны бесполивные (богарные) посевы хлебов и где атмосферная влага дает кратковременную прибавку воды в реках. Бывают и влажные (гумидные) горы — Западный Тянь-Шань, хребты Гиссарский (южный склон), Петра Первого, Дарвазский. Они перехватывают основную часть доходящей сюда с океанов атмосферной влаги, и осадков на их склонах выпадает много, растительность пышная, культуры не требуют полива, а реки заполняются не только талой, по и дождевой водой.
Разница в уровне осадков между аридными и гумидными горами огромная: в самых сухих высокогорьях (Памир) выпадает иногда меньше 100 миллиметров осадков в год, а в самых влажных (Тиссаро-Дарваз) — иной раз более 2000 миллиметров, в среднем же больше 1200. К тому же осадки выпадают по-разному: в одних горах их максимум приходится на холодное время года, в других — на теплое, а в третьих они выпадают равномерно, небольшими порциями, в течение всего года. А разный режим осадков толю должен учитываться при подборе культур.
Таким образом, самые нужные нам растения распределяются по горам и в вертикальном разрезе — по температурным поясам, и в горизонтальном — по горным районам разной увлажненности, и во времени — по режиму выпадения осадков. Это — основа районирования культур. Если растениевод не будет придерживаться этой основы, то посаженные им не в том районе и не на той высоте культуры погибнут или обойдутся очень дорого.
Вполне понятно, что труднее всего растениеводам приходится в сухих, аридных, горах, где без полива ничего путного не вырастить. Естественная растительность там засухоустойчивая (ее называют ксерофильной). Это пустынная или степная, очень скудная, разреженная растительность. Лугов там почти нет, только возле речек и родников. В этих горах и холодно и сухо, склоны крутые, а почвы каменистые, бедные. Там мало плоских поверхностей. а поэтому мало пахотных земель. И сельскохозяйственное положение в этих аридных горах складывается не очень веселое.
Во-первых, мало пахотных земель. Для создания здесь пашни нужна не только земля на сравнительно плоской поверхности, но и вода, которой эту пашню нужно регулярно поливать. Воду же надо отводить по склонам из горных рек, что и дорого, и технически трудно. Очень трудно и распахивать каменистые склоны: вспашка каждого участка обходится невероятно дорого. А раз мало пригодных под пашню участков, значит, засевать наш ню можно только пищевыми культурами. Раньше земель на Памире не хватало даже для хлеба и в муку подмешивали толченые сухие плоды тутовника, чтобы дотянуть с хлебом до следующего урожая. Тут уж не до кормовых культур.
Во-вторых, при сухом климате почти нет естественных лугов, а значит, нет сенокосов, нельзя запасти на зиму достаточно сена. Скот же нужно кормить круглый год. Летом еще куда ни шло: на пустынных и степных пастбищах горных склонов можно выпасать большое поголовье скота. А чем кормить это поголовье зимой, когда склоны покрыты снегом? И получается, что недостаток зимних кормов ограничивает поголовье, мешает развитию общественного животноводства.
В-третьих, дороги в горах трудные, длинные, и завозить корма в горы из других районов страны дорого. Если держать скот на привозных кормах, то мясо окажется таким дорогим, что его и есть не захочется.
Итак, завозить корма нерентабельно, выращивать их негде, естественных сенокосов тоже нет, а запасать корма на зиму все-таки нужно. Без этого важнейшая отрасль экономики — животноводство развиваться не сможет.
Где же выход? Его искали всюду. На осыпях, например, часто растут высокие грубые травы. Их выкашивали вручную, но этого грубого сена хватало ненадолго. Пытались эти травы силосовать, но мелкий рогатый скот (козы, овцы) придерживался на этот счет собственного вкуса и от силоса категорически отказывался. Пробовали скармливать скоту солому после обмолота хлебов. Но что это за корм? От него не разжиреешь, да и самой соломы при ограниченности пахотных земель маловато.
Положение представлялось безвыходным. Скот систематически недоедал, и в аридных горах укоренилась даже своя мелкая, неприхотливая и очень малопродуктивная порода скота. С такой породой нечего было и думать о выходе на передовые рубежи хозяйствования.
И все-таки выход был найден. Так уж всегда бывает, что когда очень нужно, то выход находится.
Нашел его ботаник-луговод Худоер Юсуфбеков, теперь доктор сельскохозяйственных наук, член-корреспондент Академии наук Таджикистана, а тогда молодой научный сотрудник Памирского ботанического сада. Юсуфбеков — памирец, проблемы кормов знакомы ему с детства, природу родного края он знал досконально, а теоретические знания приобрел в институте и самообразованием. Так что вряд ли случаен выбор судьбы: человек хотел и умел работать, умел думать, знал, над чем стоит думать, и… додумался.
Сейчас уже трудно восстановить весь ход рассуждений исследователя, но основная мысль, судя по его трудам и рассказам, складывалась примерно так: на Памире сухо, почвы на склонах бедные, травы на естественных пастбищах грубые, малопродуктивные. Значит, надо преодолеть сухость климата, бедность каменистых почв и низкую продуктивность травостоев. Как это сделать?
Труднее всего преодолеть сухость климата. Для этого нужна вода. Но осадков на Памире очень мало, а в самое жаркое время года их и вовсе нет. Зато в это жаркое время энергично тают ледники, и в реках избыток воды. Нельзя ли этот избыток использовать с толком? В нижнем, земледельческом, поясе горы Западного Памира изрезаны каналами и арыками, по которым вода подается из рек на клочки пахотной земли. И в самое жаркое время лета эти арыки переполнены водой. Иногда излишек воды переливается через край и выплескивается на сухой склон. Если это происходит из года в год, тогда на заливаемом участке появляется зеленый травостой, сочный, совсем не похожий на тот, что растет вокруг. Значит, если поливать склон умышленно (а поливать есть чем — летом в арыках воды избыток), то травостой улучшается.
Собственно, ничего нового в этом не было. Об этом знали и прадед, и дед Юсуфбекова, и его отец. Более того, разведывательные поливы и посевы кормовых трав на малюсеньких земельных участках высокогорной пустыни Восточного Памира делались и учеными, например старейшим советским ботаником-памироведом Иларией Алексеевной Райковой. Еще 30 с лишним лет назад на полях Памирской биостанции она начала травосеяние и селекцию кормовых трав, причем для восточнопамирских условий довольно успешно. (Нелишне заметить, что свои экспедиционные и экспериментальные работы в высокогорьях профессор И. А. Райкова, впервые посетившая Памир в 1923 году, продолжает до сих пор!) Новым у Юсуфбекова было научное осмысление режимов речного стока и осадков на Западном Памире, выяснение причин стихийного возникновения лугов при случайном сбросе воды (оказалось, что семена луговых трав приносит на пустынный склон поливная вода), а главное — мысль об умышленном создании лугов на пустынных склонах.
Начались эксперименты, описания, учеты урожайности трав при разных режимах орошения. Выяснилось, что при сбросе воды из оросительных арыков на пустынный склон урожайность повышается, качество травостоя улучшается, но… медленно. Только на шестой год полива пустынная растительность превращается в луговую, минуя степную стад, ню. Это очень долго. Корма нужны как можно скорее, ждать некогда.
А если посеять семена луговых трав? Пахать каменистую землю под посев трудно и дорого. А если не пахать, а просто подсеять по целине, предварительно залив ее излишками воды? Ботаник Юсуфбеков знал, что каждое растение имеет свой водный режим. Пустынные растения — полыни, прутняк, терескен — это ксерофиты, привыкшие к скудному увлажнению. Значит, если резко увеличить увлажнение, ксерофиты не выдержат конкуренции с подсеянными мезофитными (влаголюбивыми) луговыми травами. И снова опыты с разными травами, при разных режимах увлажнения: и при поливе в течение всего лета, и при поливе только до середины лета (ведь нс везде же излишки поливной воды одинаковы).
Следовало продумать и технику сброса воды. Ведь при больших уклонах вода может размыть склон и тогда вместо пользы — один вред. Постепенно был выработан простой и эффективный способ: вода через водосливы подавалась на склон тонким слоем, как говорят, напуском. Один поливальщик за день таким способом мог оросить до 15–20 гектаров склона.
Помню, как в те времена Юсуфбеков буквально дневал и ночевал на участках. Даже палатку поставил у самого их края, хотя тут же, в сотне метров, была его комната в доме Ботанического сада.
Результат оказался блестящим: к концу первого же сезона такого подсева был получен урожай луговых трав, да какой!150 центнеров высококачественного сена с гектара, тогда как с одного гектара пустынной целины снимали не более 4 центнеров грубого сена! А главное — пахать не нужно, камни со склона убирать тоже не нужно. Надо было только подсеять многолетние травы по залитому склону один раз в 10 лет и следить за режимом полива. Земель, пригодных для такого активного залужения, на Западном Памире много. К тому же через несколько лет после образования лугового травостоя самые грубые почвы превращались в плодородные. И когда метод был научно обоснован, экспериментально доказан и доведен до конкретных хозяйственных рекомендаций, было принято решение освоить подобным методом на Памире 13 тысяч гектаров склонов, то есть превратить 13 тысяч гектаров горной пустыни в сенокосы. Сухость климата на этом этапе исследования была преодолена.
Казалось бы, просто: сухо — так полей, плохой травостои — подсей хороший, бедная почва — удобри ее. По до этой простоты лгало додуматься (хотя и это немало). Надо было проверить и испытать все: и ассортимент трав, и нормы высева, и режим поливов, их технику на крутом склоне (не забывая об опасности эрозии). Следовало учесть и резервы поливной воды в разных районах, и чисто инженерные проблемы строительства водоотводных арыков на рыхлых грунтах склонов, и биологию луговых и пустынных растений, их долголетие, характер корневых систем. Учитывалась и физика горных почв, их водопроницаемость, подверженность размыву. Нужно было испытать разные травосмеси, чтобы выбрать оптимальные для разной высоты и для разных районов. Необходимо было учесть решительно все последствия такого активного вмешательства в природный процесс. А для всего этого нужны были годы.
Годы шли. Работа продолжалась и расширялась. Методы улучшения сенокосов и пастбищ разрабатывались для разных почв — песчаных, мелкоземистых, щебнистых, даже для каменистых осыпей. На камнях, раньше голых, серых и бесплодных, зазеленели люцерновые сенокосы. То, что оказалось хорошо для Западного Памира, не подошло для еще более сухого и холодного Восточно-Памирского нагорья. Пришлось искать особый выход из положения, так как здесь не оказалось в избытке воды. Ее было мало, поскольку на огромной высоте ледники тают медленнее. Не хватало воды и потому, что речная сеть здесь реже, а значит, и вести воду от рек при обширных пространствах нагорья нужно намного дальше, чем на западе. В конце концов выяснилось, что в почвах нагорья очень долго сохраняют всхожесть семена пустынных растений — терескена, розовоцветковой полыни, галечного ковыля. И если раз в несколько лет полить пастбища водой, то эти семена дают дружные всходы. Сенокоса при этом не получается, но зато урожайность пастбища повышается вчетверо. И способ дешевый, и воды на один полив в несколько лет хватит. И удобрения здесь следовало вносить другие, так как и химизм почвы, и режим осадков, растворяющих минеральные удобрения, тоже были другими. А потом надо было искать пути улучшения кочкарных лугов Памира, лугово-степных пастбищ Алайской долины. И найденные раньше приемы улучшения тоже не годились: там были свои природные особенности. И экономические. От них ботаник тоже не имел права отмахиваться.
А потом все надо было проверять в производственных условиях. Одно дело — на делянке, совсем другое — на больших площадях колхоза. Для начала надо было убедить колхоз, что от новшества будет не хуже, а лучше, и это тоже было непросто. А потом уж результаты агитировали сами за себя, потому что в производственных условиях они оказались не хуже, чем на делянках.
Параллельно решались и теоретические вопросы. Весь этот труд можно было выполнить, сплотив вокруг проблемы коллектив молодых энтузиастов-исследователей. И такой коллектив был создан.
Итогом этих исследований явилась монография X. Ю. Юсуфбекова «Улучшение пастбищ и сенокосов Памира и Алайской долины», высоко оцененная учеными (в качестве докторской диссертации, блестяще защищенной автором) и практиками. Был найден дифференцированный, экономичный и эффективный подход к решению проблемы зимних кормов в условиях аридных высокогорий. И сухость климата, и сложный рельеф, и бедность почв были преодолены. И что же? Работа закончена? Ничуть не бывало. Она продолжается. Проблем ведь больше, чем исследователей.
Улучшаются пастбища и на Тянь-Шане. Там тоже кормовая проблема стоит остро, хотя и не так, как на Памире. Дело в том, что в Центральном Тянь-Шане осадки выпадают равномерно, небольшими дозами в течение всего года. И вообще осадков на Тянь-Шане в несколько раз больше, и их хватает для развития степной, а иногда и луговой растительности там, где на Памире могут существовать только горные пустыни… Есть пустыни и на Тянь-Шане, на сыртах — нагорьях, лежащих выше облачного слоя и поэтому сухих. Но в целом с кормами там никогда не складывалось столь драматического положения, как на Памире. Хотя бы потому, что там нет такого засушливого лета. Но там свои проблемы.
Во-первых, кормов все-таки меньше, чем нужно для постоянно растущего поголовья. Значит, надо увеличивать урожайность естественных травостоев и создавать искусственные. Во-вторых, небольшие порции летних дождей приводят к засолению почв и ухудшению пастбищных кормов. Нужно, следовательно, урегулировать водно-солевой режим. Многовековой бессистемный выпас в Киргизии привел к засорению пастбищ непоедаемыми травами. Это в-третьих. Есть и в-четвертых, и в-пятых… И все это нужно было выправлять с учетом специфики каждого высотного пояса, каждого горного района, так как при пестроте природных условий в горах единого метода улучшения не придумаешь.
Всю эту работу на Тянь-Шане ведет большой научный коллектив ботаников-кормовиков под руководством академиков И. В. Выходцева и Н. И. Захарьева. Ботаники Киргизии заложили на разных высотах стационары, где ведутся многолетние наблюдения за поведением травостоев. Они испытывают посевы, подсевы, удобрения, поливы, осушение, промывку почв, влияние микроэлементов. Подробнейшим образом изучается химизм кормовых растений, испытывается различная агротехника. В одной книге всего и не перечислишь. Практические результаты оказались вполне соизмеримыми с затраченными усилиями. Труды кормовиков Киргизии получили заслуженное признание и ученых, и практиков.
Ботанико-кормовые исследования проводятся и в других горных районах Средней Азии: Л. П. Синъковским и Г. Т. Сидоренко— в долинах и среднегорьях Западного Таджикистана, Героем Социалистического Труда академикохм И. Т. Нечаевой — в Туркмении… Всюду ботаники-кормовики ищут способы вырастить побольше очень нужных населению кормовых растений, без которых никак нельзя обойтись.
Помните, мы говорили о том, что раз на Памире мало пахотной земли, то на ней вынуждены сеять хлеб как самую необходимую культуру? Так вот, этот высокогорный хлеб имеет свою особую историю и… не совсем ясное будущее. В 1916 году известный ботаник и путешественник Николай Иванович Вавилов, впоследствии академик, путешествовал по Восточной Бухаре. Он изъездил буквально весь свет, изучал культурные растения, собрал богатейшую их коллекцию, а главное, создал целую школу великолепных специалистов — растениеводов, генетиков, селекционеров. Но это все потом. А в 1916 году, путешествуя по горам Дарваза и Памира, Николай Иванович обратил внимание на два разных обстоятельства: на крайнюю бедность населения, питавшегося не столько хлебом, сколько тутовой мукой, и на сами хлебные злаки. Это были пшеница и ячмень, по они были совсем не похожи на известные сорта. Урожай они давали небольшой, ниже среднего, но были, удивительно устойчивы к ранним заморозкам, не полегали под ветром и белков содержали много. Позже Николай Иванович искал эти сорта в других районах Азии, но не нашел. Памирские сорта оказались уникальными. Они были итогом местной народной селекции и были включены в богатейшую отечественную коллекцию хлебных злаков как исходный материал для дальнейшей селекционной работы.
Поделиться книгой: