«Телевиденье нас пудрит…»
Телевиденье Нас пудрит Телепудрами И раскрашивает С помощью теней, Им не главное, Чтоб были мы премудрыми, Им картинка В телевизоре главней. А гример Колдует кистью И тампоном, И таким меня увидит Белый свет, И смотрюсь, бывает, я Ален Делоном, А по сути разговора — Пустоцвет. «Не другие причины…»
Не другие причины, Не размеры грудей — Западают мужчины На блядей, на блядей. Ах, какое богатство, В ком есть это чуть-чуть, Неприкрытое блядство — Не притворство, а суть. Это хищное женство Нараспах, напоказ, Обещают блаженство Не в раю, а сейчас. И не вечного ради, А взглянул — и в шалаш! И да здравствуют бляди — Вечный двигатель наш. «Ах, Австрия…»
Ах, Австрия, Родина венских сосисок И венского вальса На все времена! И носит на фраке Достоинств список, Как орден, Великая эта страна. Ах, Австрия! Австрия, Время застолий. И струдель по-венски, И шницель неплох! И Моцарт, И Штраус, И песни Тироля, Но плохо, что Гитлер И Захер-Мазох! «Дом собирался…»
Дом собирался Как бы на авось, Какой в нем чепухи Не накопилось! История сама Не поскупилась — Все, что прилипло, То и прижилось. И я, владелец Этого позора, А вообще — Творения венец, Гляжу поверх Бессмысленного сора, Вытягивая шею, Как птенец. «Официальные визиты…»
Официальные визиты, Глава страны летит с женой, И тут главнее список свиты, А не какой у нас портной. Но хоть в команде ей не светит Ни первой быть и ни второй, «Ассошиэйтед пресс» отметит И украшенья, и покрой. Такая нотная эпоха, Решит программа новостей, Не Лора Буш одета плохо — Одеты плохо Ю-Эс-Эй. «Мы все (почти!) в Москве нечаянны…»
Мы все (почти!) В Москве нечаянны, Никто (почти!) Не зван Москвой, И я въезжал в нее с окраины — Троллейбус пятьдесят восьмой. Речной вокзал, И давка адская, Никто в Москве меня не знал, И улица Зеленоградская, А дальше — свалка и канал. А я сидел вполне раскованно, Сидел и складывал слова, А щас в троллейбусе рискованно — Со мной знакома вся Москва. Сейчас в Москве Преуспевающей Того, неузнанного, нет, А этот, В центре проживающий, Он старше стал На сорок лет. Щипач
«Сладкий миг, Когда ваш кошелек Переходит в надежные руки, То ли пухлый, А то ли пустой! Обучился я этой науке, Только глупый считает — Простой. Дело в данной конкретной Минуте, Это — вспышка, И я — виртуоз! Не на всяком трамвайном Маршруте Мой конкретный проходит Гипноз. На Зацепе сажусь по привычке, И уже ваш лопатник — ничей! Пальцы — что? Ну не больше отмычки, Скрипачи, у них пальцы ловчей. Для меня вы — Как бык на корриде. Мое дело, пока толкотня, Чтоб вы видели всё В лучшем виде И не видели только меня. Я ни в чьей не нуждаюсь защите, И в ментовке когда, В тупике, Я же чистый — ищите, ищите! — Кошелек ваш давно на Щипке! И гуляет во мне, трали-вали, Этот вечный трамвайный сквозняк! То, что делают в „Лесоповале“, Не похоже на мой проходняк». «Я не поеду в Эмираты…»
Я не поеду в Эмираты, В их шестизвездное житье, Они — не сваты мне, не браты, Там все на свете не мое. Я не поеду в Эмираты, Не соблазнюсь на кураже На их дешевые караты И на красавиц в парандже. Я не поеду в Эмираты, Поскольку чтобы в два конца — Моей не очень-то зарплаты Хватает только до Ельца. «Не помню даже…»
Не помню даже — Это он или она, Гармошка концертино Запомнилась одна. Он был учитель музыки (А может быть, она), «Веселые ребята» — Вот в какие времена! Гармошка итальянская, И класс за ней поет «Легко на сердце» — Этот марш До сердца достает. А он под пенье на доске Рисует нотный стан И пишет ноты Те, что знать Я не хочу, болван. А на плацу идет футбол, И музыка, она — Не бог весть что, И вообще Футболу не равна. Ах, если б знала музыка, Она бы и ни дня Не потерпела при себе Неверного меня! «Все-то праздники…»
Все-то праздники Свои, а и чужие — Их же было И без Кристмаса Полно! Как зависла над стаканами Россия, Так и лупим Новогоднее вино. Разлетелись на тусовки, На рыбалки — Рождество, и Новый год, И Старый год, Нарядили мишурою Елки-палки, Тут и скоро Клара Цеткин подойдет! Две недели Беспробудного веселья, Сам я тоже Над стаканом зависал! И с отвычки, Неуверенно, с похмелья, Еле-еле вот Бурчалку написал. «Тук-тук-тук…»
Тук-тук-тук! — У соседа стучат Топором, Этот стук Раздается железно И мешает водить По бумаге пером, Но соседу-то Это полезно. Тук-тук-тук! — У соседа стучат Топором, На Крещенье — И то не гуляют, Но три тысячи Туков — И выстроен дом, И уже новоселье Справляют. А я все же пером По бумаге вожу, Иногда и случается Завязь, Но реально от этого, Честно скажу, — В лучшем случае Чья-нибудь Зависть. «Не делайте вид…»
Не делайте вид, Что Марининой нет, Не делайте вид, Что Устиновой нет! Устинова есть, И Маринина есть, А Бунина Редко кто хочет прочесть. Маринины есть, Потому что нужны Всему населению Нашей страны. А кто станет спорить, Что наша страна Довольно порядочно Населена? Вот станет на место Планетная ось, Так мы и к Толстому Вернемся небось. «Мы над Доном ходили парами…»
Мы над Доном Ходили парами, Были девочки В белых платьицах, И не знали, Что станем старыми, Что жизнь покатится И закатится. Но мы — ростовские, Незакатные, И мелькают В моих развалинах Эти платьица Аттестатные, Все в оборочках Накрахмаленных. «Телеграмм поздравительных…»
Телеграмм поздравительных Не дочитан пасьянс, На аншлаге закончился Мой последний сеанс. Завяжу с честолюбием, Научусь отдыхать, Надоело собачиться, Надоело пахать. Стопка чистой бумаги Полежит на столе, Я не вижу читателей, И не вижу издателей, И не вижу ровесников — Их нет на земле. Ну а если не выдержу В небе вашего «бис!», Ненадолго, как радуга, Выйду из-за кулис. «Книжек больше не читаю…»
Книжек больше не читаю, Потерялся интерес, Но заместо физзарядки Я читаю «Спорт-экспресс»! А и пишут, Ну поэты! Что там эти ста сортов Наши все Агаты Кристи В ихних книжках Про ментов! И стишок, Прошу, поверьте, А не духом и не сном — Не газетная реклама В промежутке подписном. Элла
Луиз, Рэй Чарльз — Какой иконостас! — Красавчик Дюк, Божественная Элла! Америка умела слушать джаз, Играть и петь — Поверьте, что умела. Наверно, были дети и мужья, А не было — вполне земное дело, Но рядом с Эллой Кто мы — вы и я, Когда она — Ну, одним словом, — Элла! Она — переворот, и приворот, Увидела, пришла и победила, И никогда не пела Мимо нот — Порядок нот Сама и утвердила. Явилась — И осталась на земле Истоком джаза и его итогом, Мария Магдалина И Пеле, Мисс Музыка, Назначенная Богом. «Нам плохо, если холодно…»
Нам плохо, если холодно, И плохо, если жарко, Нам плохо, если голодно, И плохо от приварка. Зимою — плохо в гололед, И мы живем скользя! Но плохо жить, Как наш народ, Не значит, что нельзя. «Как мне ездилось тогда…»
Как мне ездилось Тогда на трамвае! И заботами Тогда не грузили, И Москва была Совсем не такая, Иномарок не япо — Навозили. Как мне ездилось Тогда на трамвае! Газировка — три копейки — Все лето, И трава была На Трубной живая, Представляете, Зеленого цвета. Как мне ездилось Тогда на трамвае! Всюду люди Целовались по скверам. И жена моя Была молодая, Да и сам я был Тогда пионером. «Тур от-кутюр…»
Тур от-кутюр Давал парад В стране, Где пьют денатурат, А нам — до лампочки, Ведь мы — не парижане! Прет-а-порте — Вот мой портрет, До от-кутюр Мне дела нет, И я ношу простые джинсы От Армани. Тут подсказали мне мои, Что джинсы есть из Вереи И из других Сугубо русских регионов, И у кого, мол, ни спроси — Мол, носят брюки на Руси, А джинсы — это для вообще Ален Делонов. «Откуда взялся этот чертов вирус…»
Откуда взялся Этот чертов вирус Гонконгского Раскрученного гриппа, Скосившего меня Своей косой? Возможно, что чихнула Итальянка, Когда мы в Рим Летели бизнес-классом? Но я и бизнес-классом не летаю, И вообще три года не летал! А если он забрался бы на север И смёл бы Нефтяные все качалки, И в мире Встали все автомобили! И Филя не купил бы Примадонне Лазоревого цвета «бентли», да? И та бы Не явилась на тусовку, Чтоб с Галкиным Людей попрезирать. Но это же — Чудовищное дело! Гонконг за это Должен отвечать! «Куплю Троянского коня…»
Куплю Троянского коня И, как положено герою, Простых троянцев заманя, Такой нехитрый, Въеду в Трою. Я заплачу втридорога, Как вообще и существую, И я пошел на Беговую, В конюшню эту, на бега. Ну, сразу конюхи ко мне: — Да ради Бога! Да любого — Хоть вон того, хоть вороного, Договоримся о цене. Я должен был Их огорошить — Они не поняли меня! Ведь я ищу не просто лошадь — Ищу Троянского коня. «Я ждал чего не надо мне…»
Я ждал, Чего не надо мне От вас, Что было бы Всей жизни Перекрас, А я, Как будьготовский Пионер, Живу, Не нарушая Интерьер. Закладки в книжках, Тапочки в углу — Зачем такому Новую метлу? И хорошо, И ангел улетел, И вышло все, Как я того хотел. «Кто дал тебе такое право…»
Кто дал тебе Такое право — Мне путь Указывать перстом? Что делать, Сам я знаю здраво, И что — сейчас, И что — потом! Кто сделал так, Что ты — судья Моих поступков И задумок, Ну кто он, Этот недоумок? Ах, недоумок этот — Я! «Папы папствуют долго…»
Папы папствуют долго, Оставаясь в тени, Чувство высшего долга Продлевает их дни. Ватиканского дома Ритуал нарочит, Но отсюда по миру Голос Бога звучит. Но земное невечно, И кончается плоть, И усопшего папу Призывает Господь. И весь мир христианский Здесь, у гроба, ревет, Даже Древнего Рима Некрещеный народ. Я, по собственной воле Представляя Москву, Иноверец как будто, А и тоже реву. «Ни протекции, ни профессии…»
Ни протекции, ни профессии, А две дочери и жена, Заявился в Москву за песнями, А Москва никому не должна. Поначалу и не заметили, А никто и не звал меня, Но аукнул, и мне ответили, Сумму прописью отслюня. К небожителям не приблизился, Не обиделся на Москву, Но не прогнулся и не унизился, Так вот рядышком и живу. Что положено — то получено, И хотя и не суперстар, Прогибаюсь в одном лишь случае — Залезая в свой «ягуар». «Клипы, клипы…»
Клипы, клипы, Клипы, клипы! Драки, выстрелы и кровь! Сиськи-письки, Стоны, всхлипы — Безразмерная любовь. Черт ли в съемках Этих смелых! Потому как весь расклад — Для девиц Половозрелых И обкуренных ребят. А кому все эти попки Откровенно режут глаз, Есть еще другие кнопки — Есть трансляция из Думы (Тугоухи, тугодумы!) — Пресловутый «Думский час». Ничего-то нет для нас! «Где не было снега…»
Где не было снега — Сугробы до крыш, Взялись за лопаты Мадрид и Париж. А вместо морозов, Где снег был всегда, Пороги домов Затопила вода. Залиты дождями Зимой Лужники, А в Африке дети Играют в снежки. Им, детям, любая Беда — не беда, Но наша планета Пошла не туда. И липкий по мне Расползается страх — Ведь я не умею Ходить на руках. «Пока идет по первому „Бригада“…»
Пока идет по первому «Бригада», И кто-то смотрит Эту лабуду, Канал шестой: Тольяттинская «Лада» Лоб в лоб дерется На московском льду. Играют уголовников Актеры, Смените кнопку — Это же мура! Играют хоккеисты, А не воры, Самих себя — Вот это да — игра! «От юбилея до юбилея…»
От юбилея До юбилея Живу я скромно, Других жалея. От круглой даты До новой даты Солю томаты, Перчу салаты, А если часом Без круглой даты Пойду куда-то, Она: куда ты? И понимаю — Не виноваты, Они такие, А мы — женаты! Они такие, Вот так, ребяты, А не пойти ли Мне в депутаты? «Мы семейные люди…»
Мы семейные люди Со стажем, Но, бывает, о личном своем Мы друг другу чего-то Не скажем, А где надо — И вовсе соврем. Я не делаю в доме Дебошей И не лезу в пузырь С чепухой! Я — хороший? Конечно, хороший И на десять процентов Плохой. И вот это другое, Плохое, В тайниках оставляю своих, Потому что нас — двое, Нас — двое, И не делится все на двоих. Иногда нам довольно Утайки, А когда попадаем впросак, Сочиняем нелепые байки. А без этого — как? А — никак. Фонари
Сюда мы ездили годами, Не любопытствуя, ей-ей, Вдруг очутиться в Амстердаме, В квартале красных фонарей. В подвальных барах — дринк и пицца, А наверху, в любом окне, Вам продают совокупиться, Договорившись о цене. Прочь, прочь отсюдова скорей! Здесь с циклом о Прекрасной Даме Блок неуместен в Амстердаме, В квартале красных фонарей. «День рождения…»
День рождения, День рождения — Это в общем-то Заблуждение! И не столько нам Лет вообще, Если ложка Стоит в борще, Ну а если Не устоит, Был бы, знаете, Аппетит! «А ни росточка и ни всхода…»
А ни росточка и ни всхода, И ямб давно не ворожит! Стихов неясная природа Добру и злу не подлежит. Потом кошачьими шагами Чуть слышно рифма забредет, И закружит слова кругами, И совершит переворот. Там чудеса, Там леший бродит, Русалки девственность блюдут! Стихи приходят И уходят, Ты — ни при чем, Авось придут. «А там далеко-далеко…»
А там, Далеко-далеко, Птица кричит козодой, Змей бубновый летает, Бумажный! И крапива ноги жжет, И я — молодой, А не этот, Скучный и важный. И дорожки туда Заросли лебедой, Небо синее Заволокло хмарой, А на старых фотографиях Я такой молодой, А на новых — До чего же старый. «День прибавляется в Москве…»
День прибавляется в Москве! И с елки, С веток и с макушки, Еще не убраны игрушки, А зданий черные верхушки Видней на утренней канве. От Сахалина до Москвы, И за окном, И кругосветно День прибавляется заметно, А жизнь — увы! Увы, увы! Мойка, 12
Ах этот дом, Магнит моей души! Меня сюда пригнало, Как этапом! Сажусь к столу, Велю себе: пиши, Макай перо В чернильницу с арапом. Обиды нет, И сам я — из повес, Но как-то так Все подошло к пределу. Должно, Сейчас волнуется Дантес, Убью его! А ежли не по делу? За окнами — Холодный зимний свет, Мистерия Закончится к обеду, Нет ревности И ненависти — нет, Но честь велит — Я еду. Еду. Еду. «Еще я не пришел…»
Еще я не пришел, Но я приду! Нет ничего на свете Приворотней, Чем очутиться снова, Как в бреду, У Пушкина На Мойке, В подворотне. Сарай каретный, Дворня, беготня, И встали под оглоблю Вороные! Ждем барина, И все мы — крепостные, Карамзина считая и меня. Вот-вот карету выкатят за ним, И заскрипят полозья По сугробам, И тронемся и мы с Карамзиным В Тригорское, За Пушкиным, За гробом. «Как просто все…»
Как просто все, А и непросто, А как бы даже и хитро: Футбол. Бессонница. Непруха. Луна. Сокольники. Метро. Когда-то здесь Гуськом стояли На дутых шинах лихачи, Потом — с протянутой рукою — На постаментах — Ильичи. Потом — с нехитрым провиантом Нас провожал военкомат В один конец, Но возвращались Мы с Божьей помощью назад. И закружились, закружились — Ученье, девочки, дела! Как просто все, А и непросто — Глядишь — А жизнь-то и прошла. «А мы с ним вроде как дружили…»
А мы с ним вроде как Дружили, Сперва беседой Увлеклись, По переулкам покружили, На что-то денег одолжили И незаметно разошлись. И все случилось очень просто, Меня по прихоти ветров С ним свел какой-то Перекресток Сказать друг другу: «Будь здоров!» И в суете забот и улиц Мы и сошлись, и разминулись, И оказалось как-то вдруг, Что в сочиненьях Дней летящих Так много слов Ненастоящих, Таких, как это слово — «Друг». «Я ничего от вас не скрою…»
Я ничего от вас не скрою, Не много в памяти храня, Военной тайны не открою — Все это лично про меня. На всем пути моем былинном Одной из первых тайн войны Была бутылка с керосином, А танкам было хоть бы хны! Еще — сто грамм, Глоток отваги, Ну, за вождя, За отчий дом! Мы скоро, верные присяге, И эту тайну унесем. «Проснешься, а давленье — двести…»
Проснешься, А давленье — двести И в голове — вчерашний смог, И провалиться мне на месте, Что ты не в шутку занемог. А ты и градусник поставил, Поскольку шкура горяча, И дядя самых честных правил Явился в образе врача. Чему и радоваться нам бы, Но вспоминаешь, черт возьми, Что жил создатель этих ямбов Всего до тридцати семи! «Новолуния, новогодия…»
Новолуния, новогодия — Это лично мои угодия! И когда еще я был юн, И когда мне, ох, столько лет — Сколько справил я новых лун, Сколько встретил я новых лет! И весною сады в цвету — Это лично мои сады, Журавлиный клин на лету — Вместе с небом — мой, до звезды. Вот такой я, иже еси, Император всея Руси. «Что писание, что чтенье…»
Что писание, Что чтенье — Одинаковое зло! Среди всех, Куда ни шло, Есть два-три стихотворенья, Вызывающих волненье, Остальное же число — Это словоговоренье, А другие сочиненья — В лучшем случае — Уменье. То есть Просто ремесло! «Ну, все соберутся…»
Ну, все соберутся, Когда припечет, Стоять при свечах — Небесспорный почет, Ну, скажут дежурные, В общем, слова: Мол, память, мол, Будет, мол, вечно жива, И тот, кто мне сроду Руки не пожал, Признает прилюдно, Что, мол, задолжал! Профком или, кажется, Как там, Литфонд, Напомнит про песни, Напомнит про фронт. Звонки из других городов Зазвонят, Присев на минутку, Друзья сочинят Заметку В «Вечернюю типа Москву»… Кончайте! Я, может, еще поживу. Кастинг
Я шел на кастинг. Нужен был поэт, И к офису народу подвалило! Я понимал, Что шансов, в общем, нет, Да и жена по-тихому пилила. Я стал в хвосте, И не было понта, Шел дождик, Было слякотное лето, Вода стекала под ноги с зонта Промокшего до ниточки поэта. И счастлив был, В троллейбус пересев, Что дотерпел До встречи с режиссером, И, несмотря на конченый отсев, Он мне сказал: «Я вас беру Дублером!..» Глядят мои портреты со стены, И лет прошло, И дождиков немало! Я, кажется, прошел У всей страны, А вся страна На кастинге стояла. «Дети родятся красивыми…»
Дети родятся красивыми У некрасивых отцов, Этих и тех изменяется Соотношение! Лишь потому, Что в конце-то концов Есть еще женщины — Нашей земли украшение. И мужики, Для которых важней Красоты Сила и власть, — Хорошо, что не ленятся, Ищут красавиц И дарят невестам цветы, Ищут красавиц И все на красавицах женятся. «Своя у каждого звезда…»
Своя у каждого звезда, Но все завязаны со всеми, И кто-то водит поезда, И кто-то врет в программе «Время». Ментам ответственность дана Стоять до головокруженья Там, где поставила страна, — В аду дорожного движенья. Полет поэтов и орлов — Совсем-совсем иные сферы! Руководить движеньем слов Не могут милиционеры. Но разблюдовка такова, И в ней поэтам нету места, Слова, они и есть слова, А на дворе — эпоха жеста! «Да, наше времечко сурово…»
Да, наше времечко сурово, Стрельба идет еще пока, И я хочу замолвить слово В защиту органов ЧК. Да, миллион они убили, А может, два, Да кто считал? Но все же были, Были, были — И кто от гриппа Отлетал. «Декабрь зачеркнули…»
Декабрь зачеркнули, Январь зачеркнули, Осталось полдела — Февраль зачеркнуть, Мы в марте бы лыжи В кладовку вернули И солнцу велели В окно заглянуть. Да здравствует лето И свист свиристелей! Зима — это слишком Для южных людей! Меняю двенадцать Февральских метелей На ровно двенадцать Июльских дождей! «Друзья, которых нет…»
Памяти Аркадия Вайнера
