Мост Вечности

Катерина Снежная

Мост Вечности

Воспоминание

Мое самое яркое воспоминание из детства – черно-белый кролик.

Все происходит на светском вечере. Летняя ночь под мириадами звезд. Кругом много покрытых скатертями столов. Они украшены красными букетами и хрустальными цветными фужерами. Официанты подают на белоснежном фарфоре угощение. Негромко играет оркестр, и на танцевальной площадке кружатся многочисленные пары. Некоторые взрослые едят, болтают, смеются, пьют.

Маленький пушистик на руках дяди. От того, что дядя такой большой, а заяц крошечный, меня охватывает трепет. Как же! Он раздавит его. Он держит крепко-крепко.

Нельзя.

Все любят красивое. Меня в этом убеждает множество необычайных вещей в моей жизни. Дома, машины, женщины, предметы искусства, но не животные. Конечно, они содержатся в зверинцах или маленьких зоопарках, но даже мой отчим туда никогда не заходит. Наблюдает со стороны или из окна. Приближение арктиков более, чем на три-пять метров приводит к беснованию любой фауны. Исключение – дядя Ниршан. У него есть лабрадор. Зверюга, катающая меня зимой на плюшке по территории нашего парка.

В следующую секунду мужские пальцы сжимаются. Я вижу как! Напряженно наблюдаю, со страхом дожидаясь, когда белый кролик с черными кружками вокруг глаз начнет моргать, кусаться, затем вытаращится, высунет маленький язычок и замрет. Может быть, издаст жалобный писк.

Меня начинает трясти от малейшего шевеления фаланг его пальцев. Я сама вытаращиваю глаза, высовываю кончик языка и теряю дар речи.

Дядя разжимает большой и указательный пальцы, животное лихорадочно дергается. Я сипло делаю глубокий вдох.

– Максима, ты так испугалась подарка? – смеется мужчина и протягивает. – Это же кролик. Зайчик.

Тот зайчик был вполовину меня ростом. И я хватаю его, радостная и счастливая от нежданной развязки. Он мой. Он спасен. Будет жить ушастый. Но на этом везение заканчивается. Зверь дергается, лупит лапами по кружевам на оборках белого платья, рвет когтями и вырывается из моих маленьких рук. Выпрыгивает и дает деру, вызывая общий переполох.

Я готова расплакаться. Ведь там, в парке, есть собаки. Его могут поймать и убить.

– Не волнуйся, – дядя берет меня на руки и поднимает на уровень взрослых лиц.

Его пальцы гладят меня по голове и по щеке. Рука теплая, гладкая, огромная. Размазывает по пухлым щекам катящиеся слезы, пока я разглядываю дремучую темноту парка.

– Он выроет нору и будет там жить. Видела, какие у него сильные лапы?

Глаза у дяди голубые, а волосы золотые. Он носит бороду, как будто старый, и это смешно.

– Так что смотри не упади в нее, когда вырастешь – зло шутит мой отчим, не в тон успокаивающим словам дяди. – Максима, где твоя нянька? Тебе давно пора быть в кровати.

Мой опекун, Гуй Ли, очень строгий и совсем не такой, как дядя. Он всегда ругает меня, всем недоволен и никогда не играет со мной. Никогда. У него много важных дел. Я не боюсь его, но стараюсь не попадаться лишний раз на глаза. Как говорит очередная нянька, я его сплошное разочарование и горе горемычное. Я не знаю, что это значит, но в целом не слушаю их. Он вообще невеселый. Нужно сказать, что все знакомые мне арктики по большей части очень невеселые дяди.

– Я не знаю, – отвечаю я и снова смотрю на обожаемого мною доброго дядю.

Вообще-то, я знаю, и он знает. Но мы оба молчим и обмениваемся понимающими взглядами. Мы видели, как она ушла с одним из гостей в глубину парка. Зачем? А какая разница?

– Давай, я тебя провожу до спальни, вьяна, – говорит дядя, чем вызывает у отчима недовольную гримасу.

– Не называй ее так, – велит он, окидывая нас гнетущим взором.

У них странные отношения. Непонятные. Кажется, они не любят друг друга, не терпят, но, тем не менее, дядя часто бывает у нас дома.

От приказа отчима я ощущаю, как дядя чуть сильнее прижимает меня к себе, и его рука, что гладила щеку, теперь поддерживает мою спину.

– Хочешь, чтобы я звал ее таухуа?

Отчим не сводит взгляда, скупо кивает.

– Пора ей знать место.

Слова вырывают из ноздрей дяди оглушительный вдох-выдох. Красивое лицо становится строгим. Он поджимает губы. Обычно он так делает, когда проигрывает в шахматы. Но я же знаю, что он поддается мне. А сейчас не понятно.

– Как скажешь, – цедит он и двигается со мной на руках в сторону дома.

И я уже не расстроена из-за хитрого кролика. Если будет жить в парке, так только лучше. Обязательно найду его домик и буду носить туда еду. На кухне у Дины всегда вдоволь моркови и капусты. Я уверена, что для кроликов овощи – лучшая еда в мире. Ему даже не нужно будет искать ее в опасном парке. Так что все у нас будет хорошо.

– А давай один раз сыграем, – предлагаю я, наслаждаясь тактом шагов дяди, тем, что он рядом. – Ну один разочек, всего один, такой малюююсенький. Премалюсенький.

Я вижу по дернувшемуся уголку рта, что он почти согласен. Когда он так делает, то соглашается на мои просьбы.

– Кажется, ты прошлую не доиграла?– вспоминает он, улыбнувшись.

– Фу-у-у, там все.

– Разве?

– Не интересно.

Обнимаю его за шею и, подлизываясь, тыкаюсь носом, прижимаюсь сильно, насколько есть сил. Чувствую кожей его щетину, запах, жар.

– Дядя, в два хода шах и мат.

– Да неужели? А я видел там иные варианты.

Его руки прижимают крепче, и я чувствую, как тело сотрясается от смеха.

– Одну новую, ну вот такую, – отрываясь, показываю пальцами два миллиметра.

– Детский мат?

Закатываю глаза, ну что я маленькая? Зачем мне хоть детский, хоть дурацкий.

– Быстрые шахматы, – поясняю я свою задумку.

Мы почти у комнаты. Заходим внутрь. Нянька уже приготовила все ко сну и, видимо, вывела меня пожелать спокойной ночи отчиму, чего так и не случилось. Зато я увидела дядю Ниршана. Последние месяцы он бывал у нас реже, и я соскучилась.

– Пять минут на умывание и пижаму. Если не успеешь, играть не буду, – сообщает дядя, а сам садится к шахматному столику и расставляет фигуры.

Так я и поверила. Сияю, как солнечные лучи на воде.

– Я быстро, – хватаю ночнушку и скрываюсь в ванной.

Спустя пять минут я плюхаюсь в широкое кресло, стоящее под углом к креслу дяди и вытягиваю босые ноги на его бедра. Под спиной гора мягких подушек. Перед глазами нетронутая шахматная партия.

– Черные!

Я улыбаюсь, разглядывая доску, и мы начинаем играть.

Больше всего в шахматах я люблю победу. Кому нужны тонкости от наслаждения процессом в моем возрасте, когда есть победа. Она случается редко и от того сладкая.

За ней дядя, признавая поражение, обычно хлопает меня по лодыжке и даже может щекотать. Я смеялась и пиналась в ответ, пока возмездие не оканчивалось бросками подушек из-за спины.

Тот вечер казался особенным. Я только–только освоила защиту каро-канн. В быстрых шахматах на каждый ход есть только четверть часа, так что дядя оказался не готов. Поэтому, когда он попытался схватить меня, ему не удалось. Я мгновенно вскочила и, сверкая улыбкой и пятками, метнулась в угол спальни, за кровать, под нее.

– Победа!

– Ты смухлевала.

Он нагнал, подхватил на руки и уложил в кровать.

– Выиграла, – смелась я, отбиваясь от беспощадной щекотки, задыхаясь от смеха.

– Ты ответишь, вьяна. Защита в дебюте черными, вот, я тебе покажу.

Неописуемо приятно побеждать взрослого. Шахматам меня начал обучать дядя в четыре года. Мы играли несложные партии.

Я заливалась смехом, пытаясь вырваться и ускользнуть от вездесущих беспощадных пальцев, пока он случайно не схватил меня за руки и не прижал.

В первые секунды я не поняла, что происходит. Мир обрел оттенки интенсивного вишневого. Все вокруг окрасилось, завораживая серебристыми переливами паутины, так, что я вмиг застыла. В душе разлилось чувство мягкой радости, как восхитительная жидкая карамель на языке. И все тело пронзали силы эмоционального пробуждения, захотелось утонуть в нем. Я ахнула от восторга.

Дядя резко отпустил. Так что я бухнулась на кровать и осталась лежать. С широко раскрытым ртом и распахнутыми глазами. А надо мной стоял он. Расстроенный, потрясенный, рассерженный.

– Прости, – бросил он пропавшим голосом, повернулся и вышел из спальни, так ничего больше и не сказав.

Афон

События похищения и последующих лет скитаний практически выветрились из моей детской памяти. Много позже я узнала, насколько мне не повезло родиться от таухуа, взятой насильно из брака. Мой опекун, известный арктик, нарушил закон. Ему приглянулась моя мать, и он забрал ее, когда она была беременной. Когда пришел срок, родилась я. Она восстановилась и стала его женой. Отец ушел в повстанцы, а меня определил на Афон. И с тех пор все меня звали Максом. Так было проще братьям.

Шли годы, полные постов, дыма кадила, свечей, молитв и трезвона колотушки, будящей каждое утро в шесть на литургию. Моими куклами стали кошки, ловящие змей, игровыми – молельные залы и хорос. Люстра в виде круга, которую опускали вниз, и я в нем молилась. А келья – моей могилой.

Чужих здесь не привечали. Если кто и останавливался из паломников, то только на сутки, и всегда были люди мужского пола. Нам запрещалось общаться с ними. Даже показываться на глаза. За это отец Кирилл наказывал особенно строго. Все, о чем я мечтала, это вырваться с острова. Туда, где настоящая жизнь, где люди живут, работают и любят. А не только с утра до ночи молятся. И однажды этот день настал.

После трапезы под чтение молитв, что случалось два раза утром и днем, отец Кирилл позвал меня. Я послушно шагала рядом, заложив руки за спину, толкая коленками черную рясу и думая, до чего же жарко. А у большинства братьев еще и бороды до пояса. Как можно терпеть такой зной, попивая кофе и ракию?

– Тебе пора в большой мир, – наконец произнес он, как обычно прямо, без вступления.

– Да? – сказать, что я удивилась, ничего не сказать.

Я вдруг пришла в ужас от орды нахлынувших мыслей и потенциальных проблем. Где я буду жить? Чем я буду заниматься? Я буду учиться дальше, после выполнения своей миссии? Кто меня дальше будет опекать? Ведь я несовершеннолетняя.

– Тебе семнадцать, и ты стала женщиной, – сообщил он после некоторого замешательства.

Так вот он о чем. О месячных. Только сейчас увидел? Так уже два года как…

На острове нет женщин, и, нужно признать, я тоже нахожусь здесь на нелегальном положении. Не знаю, чем уж обязаны эти монахи моему отцу, раз они пошли на такое. Но мне пришлось три раза в неделю в течение десяти лет ездить на материк чтобы ходить в школу и помогать по хозяйству Элени. Она-то меня всему и научила. Поездки выходили всегда короткие, под строгим надзором одного из братьев, ведь в чем-чем, а в женских делах братья не разбирались. И вообще, без благословения отца Кирилла ничего не делалось.

– Что со мной будет? После.

Глупый вопрос. Ничего со мной не будет. Меня затачивали все десять лет лишь на одну миссию, а затем я, вероятно, буду свободна. Наверное.

– Когда придет время, я скажу,– отец Кирилл остановился на мысе острова. – Когда ты найдешь его, мир сильно изменится, и тогда я смогу тебе открыться.

Я стояла рядом и пинала высохший ком травы. Афон довольно каменист, ветреный и удаленный.

– Что будет, если я не найду Мост Вечности?

Вопрос терзал меня больше всего. Ведь вся моя миссия состояла в том, чтобы найти его. Что нереально сделать обычному человеку. А я и не была такой.

Много лет назад, когда на Землю пришли арктики, мир изменился. Арктики наши предки. Им удалось обрести бессмертие. А мы обрели врагов. У них имелись свои взгляды на мир и его устройство. Они все изменили. Люди жили старым укладом только на одном материке – в Австралии. А всем остальным пришлось покориться и подчиниться.

Больше всего страдали девушки. Бессмертные оказались весьма любвеобильными. Они содержали огромные гаремы, называя своих женщин «таухуа». Школьное образование во всем мире было разделено на мужское и женское, где и происходил отбор красавиц. Вот почему я не училась в обычной школе, а в частной числилась мальчиком. Если даже кто и догадывался, что у меня между ног не перец с бубенцами, они помалкивали. Ведь ненависть к захватчикам тлела повсеместно, особенно в мужских кругах.

Технологии конечно продвинулись. Конфликты, голод, войны, все это ушло, равно как и главенство мужского населения. Если им и доставались женщины, то второй сорт, не понравившиеся, не прошедшие отбор в элиту. А рожать дочерей всем страшно. Так страшно, что браки заключались, чуть ли не с пеленок. Таким теперь был мир.

И все-таки был. Живой, настоящий, человеческий. Пусть и с примесью говна, то есть арктиков.

– Случилось кое-что, – произнес мой наставник и протянул четки с крестиком из кипариса и маленький потрепанный книжный томик. – Несколько дней назад погиб твой отец.

Это и плохая новость и одновременно никакая. Я взяла крест и книгу. «Фауст» Гете. Я никогда не знала отца. Для меня он просто был тем, кто зачал меня. Мы с ним виделись-то всего три раза.

– Тебе придется продолжить его дело, – отец Кирилл улыбнулся. – Пакуй сумку, Максима.

Девятью днями ранее

Ловить шпионов. Месяцами охотиться на ублюдков, что мечтали уничтожить их, о нет! Ниршан Линь не ощущал себя агентом Бондом, так некогда любимым человечеством. Вовсе нет. Но по долгу службы, работая замом главнокомандующего, отвечающего за безопасность пяти континентов, принадлежащих арктикам, ему приходилось бывать в самых разных ролях, а не отсиживаться в кабинете.

Когда доходило до особых случаев, он вел дела сам. И нынешний случай был таким.

Почти пять лет они охотились за шептуном и не могли его поймать. Босс Ниршана, Велигор Янчжун и глава внешней разведки Гуй Ли решили, что может быть и не стоит тратить ресурсы на поимку террориста. Лучше посмотреть, куда он приведет.

Шептуны – опасные люди со специальными умениями, одаренные сверх меры. За все эти столетия, они появлялись то там, то здесь, пытаясь нанести урон бессмертным. Выступая на стороне людей, они до глубины души ненавидели арктиков. Очень часто среди них встречались монахи, святые, бодхисаттвы, те, кто служил человечеству и тратил все силы, чтобы изгнать обидчиков. Арктикам было все равно. На Транспрану (их новую родину) они вернуться не могли, пытались, но попытки закончились провалом.

Так что незримая война между супергероями людей и арктиками из года в год копила напряжение. Пока однажды кто-то из шептунов не раскололся про Мост Вечности.

Бессмертные крепко задумались, а не ужесточить ли требования и поимку шептунов. Ведь Мост – единственная дорога на Транспрану. Пуповина, дарующая бессмертие и могущество в обоих мирах. Путь, позволяющий ходить туда и назад, но, к сожалению, тот дом больше не был пригоден к проживанию. Хотя пока и питал энергией.

– Повторим еще раз, – произнес Киф Ли, главный по коммуникациям и слежению специалист в их группе. – Ты водитель, я рядовой. Остается капитан, прапорщик и еще один рядовой. Кто-то из них троих.