Тайна Мёртвого Озера

– Как же я испугалась, – всё, думала, – концы! – фургон сейчас рухнет с обрыва, и мы с ним вместе!

– А я? Я чуть не умерла со страху! Если бы не дядя Юстас!..

– Знаешь, папа, ты у нас настоящий герой!

– Ладно вам, нашли героя. Я сам перепугался не меньше вашего.

– Это ещё что! Однажды в грозу молния в сосну попала – здесь неподалёку, на холме, так сосна факелом вспыхнула – поутру только чёрные головешки остались. И ливень не помог. А то в двух шагах от амбара в землю ухнула, ещё чуток и разгребали бы мы угольки.

– Ты, Густав, мне детей не пугай. Нечего. Этой мельнице никакие молнии не страшны.

– Видно чёрт порушил плотину в поднебесье – куда такая прорва? – льёт да льёт! Один ливень кончился, другой зарядил. Вот, верьте слову, – денёчка два-три такого дождика, и развезёт дороги – ни проехать ни пойти. Ни обоза тебе из города, ни телеги из деревни – тишь да благодать.

– Оно б неплохо отдохнуть недельку, – вздохнул Большой Клаус, самый молодой из подмастерьев.

– Обрадовался! – окоротил его рассудительный Гюннар. – А не приведи Господь, вода снесёт запруду? Только-только ведь починили, двух месяцев не прошло. Забыл? Всю плотину по камешку собирать пришлось, створки заново тесать, стену по-новой возводить. Вспомнишь, аж холодом обдаёт!

– Не накаркай!

– Э-э, друзья, разговор-то мимо нас проскакивает. Ну-ка, давайте, выкладывайте, что у вас тут стряслось?

– Что стряслось? – переспросил Густав. – А шут его знает, что стряслось! Тебе объяснять не надо, сам знаешь, строилось здесь всё основательно, на века – дуб морёный, булыжники неподъёмные – да пусть хоть сорок дней хлобыщет ливень – устоит плотина.

– Да не туда ты разговор уводишь! – перебил хозяина Маленький Клаус. – Вот ты, Юстас, мужик трезвый, толковый, книги разные читал, – ответь – есть на самом деле колдуны, или так только – сказки рассказывать да детишек пугать?

– Ты с самого начала ему расскажи! – похоже, здешние подмастерья были с хозяином на равных.

– Если с самого начала, то про капурёх рассказать надо. – Ни с того ни с сего, налетело этих тварей видимо-невидимо. – Носятся над мельницей, в самые уши лезут, будто рассказать о чём хотят, пищат противными голосами. Ну, думаем, не к добру.

И точно – не к добру, в разгар работы стало вдруг большое мельничное колесо – не сломалось, не заело, просто стало, без всякой причины. Как в землю вросло. Выходим – батюшки! – Никто сроду такого не видывал – вода над каскадом на лету замёрзла, будто в стекло обратилась, языком ледяным над камнями нависла. А на самом большом камне человек стоит нездешний, незнакомый – сам высокий, тощий, в чёрном длинном, до пят, плаще, с чёрным капюшоном до бровей надвинутым. Стоит, и руками вот так делает, а под его руками вода в запруде словно суп в котле кипеть начинает. – Мы, вроде взрослые мужики, силой Бог не обидел, но перепугались так, рассказать совестно! Только Маленький Клаус смелым оказался, кинулся к незваному пришельцу: – "Эй, ты что это на нашей мельнице хозяйничаешь!" – А тот усмехнулся криво – уж как мы эту усмешку под капюшоном разглядели? – из-под бровей как зыркнет, и ноги у нас намертво к земле приросли. Потом рукой как взмахнёт, злым голосом что-то как гаркнет – и всю воду из запруды аж в небо взметнуло, створки плотины в мелкие щепы изломало, камни из земли напрочь повывернуло, – а колдун исчез, словно не было. Чудо ещё, колесо цело осталось.

– Да, нехорошие дела стали твориться. Про южные-то земли много чего рассказывали, мы, дураки, не верили. А вот теперь что-то непонятное и у нас начинается.

– А скажите, – не смог удержаться Андерс,– не водилось ли прежде в вашей запруде рыбок таких маленьких, узеньких, что ночами в воде светятся?

– Как же не водиться, зря что-ли народ о нашей мельнице сказки рассказывает? Ещё как водились! На плотвичек похожи, только поменьше. У них ещё плавничок будто пёрышко золотое на спинке трепещет. Такие они по ночам в ручье хороводы водили – залюбуешься, про всякий сон забудешь. Только после того колдуна распроклятого ни рыбёшки не осталось Да что рыбёшки, – лягушки горластые, и те поначалу повымерли. Потом, правда, объявились. Если здесь на денёк-другой останетесь, услышите, какие они песни распевают. Громче наших лягушек ни в одном пруду не найти.

О, а дождь то, глядите, кончается. Славненько. Я, грешным делом, боялся, опять на неделю зарядил. Вон и луна выглянула. Если завтра дорога подсохнет, дела пойдут. Хорошо пойдут дела, потому как без хлебушка никто не живёт. Через денёк-другой должен обоз дворцовый прийти – за мукой для королевской пекарни. А не успеешь это зерно смолоть, глядишь, и другие о нас вспомнят – закрутится колесо – только сам успевай поворачиваться.

Ливень и в самом деле сначала превратился в редкий беззлобный дождик, а там и вовсе иссяк. Где-то у самого горизонта слабо рокотал далёкий гром да посверкивали зарницы, а здесь над головой распахнулось во всю ширь ночное небо. Из-за тяжёлых тополиных крон выплыла огромная луна и наполнила всё вокруг колдовским нездешним сиянием. Запруда, и ручей, и мельница, и громада водяного колеса – всё казалось исполнено какой-то тайны.

Глухо застонала ночная птица и беззвучная серая тень перечеркнула окно. Что-то заскрипело, что-то всхлипнуло…

Разве могли ребята усидеть под крышей, когда тайна звала их, притягивала словно магнит?

Никто не стал их отговаривать, загонять в постель. Мельник усмехнулся в усы и достал с полки огромный стеклянный фонарь, похожий на скворечник, только велел держаться с огнём подальше от амбара.

За порогом вода оказалась повсюду – она чавкала на глинистой тропке под башмаками, стекала холодными струйками с ветвей за шиворот, под ногами хрустели обломанные бурей ветки. Старое узловатое грушевое дерево лежало поперёк тропы, вывороченное с корнем. Пришлось перелезать через него, передавая друг-другу фонарь.

Пока добрались до запруды, вымокли насквозь. По тихой глади разлилась дрожащая лунная дорожка. Теперь рядом с ней заплясало жёлтое пятно фонаря.

Долго вглядывались ребята в тёмную глубину, но ничего, кроме ивовых листьев, сорванных ветром, в воде увидеть не смогли. Ни единый всплеск не нарушил покоя, ни одна рыбёшка не мелькнула – да что там, даже клопика водяного или водомерки не было видно. Хотя, может, они просто спят? На миг всем вспомнилось то, мёртвое озеро, и холодок страха пробежал по спине – вся эта лунная красота увиделась такой уязвимой и зыбкой. Неужели и сюда протянулась цепкая рука Нихеля?

Но тут где-то близко, вначале тихо и нерешительно, а потом громко и призывно заквакала

невидимая лягушка. Ей ответила другая. И вдруг грянул такой оглушительный лягушачий хор, что ребята поняли – мельник прав, утверждая, что нет нигде лягушек голосистее, чем здесь.

И, тотчас же, – Андерс даже голос потерял от волнения – мелькнула в черноте крохотная золотая искорка. На самом деле это что-то живое, или просто колыхнулось отражение фонаря?

– Да погасите же его! Быстрее!

Метте, не раздумывая, скинула с плеч тёплый платок и набросила на фонарь.

– Нет, показалось.

– Да вот же она! Вот! – Ильзе наклонилась так, что чуть не свалилась в воду. – Справа под корягой!

Все дружно вытянули шеи, пытаясь заглянуть под нависший над ручьём толстый корень. И увидели! – В узкой щели между вросшими в дно замшелыми булыжниками шевелили прозрачными плавничками три крохотные – не больше мизинца – рыбёшки. И от каждой, словно от язычка пламени, шёл тёплый золотистый свет.

– Ну, теперь дело за малым – поймать, да в банку.

– Нет, Андерс, – качнула головой Метте. – Не всё так просто. А вдруг эти рыбки-единственные, что здесь остались?

– Ну, так что?

– А то. Не зря же рассказывают легенды про мельницу эту, про запруду, про ручей. Не простое это место.

– Магическая линза?

– Почему нет? Вроде Лесного озера. Что, если поймаем мы этих рыбёшек, и вся здешняя красота моментально исчезнет – вода превратится в мёртвую воду, мельница в заброшенную хибару. А всё из-за нас.

Ребята так живо представили себе эту картину, будто снова очутились среди мёртвых елей, и повеяло откуда-то затхлым духом той мёртвой воды.

Андерса невольно передёрнуло от озноба. – Да, об этом я как-то не подумал.

– А ты вообще у нас редко думаешь, – не смогла не поддеть брата Ильзе.

Андерс только отмахнулся от вредной сестры. – Получается, мы сами, своими руками сделали бы то, чего колдун добивался? Ничего себе! Но ведь может и так получиться, что рыбок этих здесь полным-полно? Отловим мы пару-другую, ни запруде, ни мельнице не убудет?

– Ты что ж, пересчитывать их сейчас будешь? Нет, самим этот вопрос решать нельзя, – подытожил спор Гийом. – Вот вернёмся домой, всё что видели, что слышали, расскажем Элис, а уж она что-нибудь непременно придумает.

На том и порешили, и ещё немного полюбовавшись на резвящиеся в воде золотые искорки, отправились спать.

А утром погода совершенно разгулялась – яркое солнце сияло на голубом, не омрачённым ни единым облачком, небе. Когда ребята продрали глаза, работа уже кипела вовсю. Старая мельница давно простилась с тишиной, всё в её глубине скрипело, сотрясалось, ворочалось, и сыпалась с лотка белоснежная мучица – только успевай мешки завязывать, да подставлять под них спину.

Перебрасываясь весёлыми шутками и пудовыми мешками, трое дюжих молодцов в считанные минуту загрузили фургончик.

– Эй, – окликнул наших друзей Маленький Клаус, – не устали ещё слоняться без дела? Подсобили бы чуток. – Он кивнул на последний оставшийся на траве мешок. – Давай-давай, не тушуйся, навали дружно! А мы поглядим. – Ребята приняли вызов. Но, увы, как они вчетвером ни тянули, ни толкали, ни пихали неподъёмную тяжесть, сдвинули они её разве что на волосок.

– Что, мелкота, мало каши ели? А ну, посторонись! – и Клаус, играючи, одной рукой отправил мешок на самый верх уложенного ряда.

Натянули распорками парусину, превращая телегу в полотняный домик на колёсах.

– Ну вот, славно поработали, можно и отдохнуть. На пороге в обнимку с тётушкой Линдой стоял Густав весь с головы до ног белый от муки. А из-за их спин выглядывала светловолосая и сероглазая девчушка лет пяти. – А вот и наша маленькая Мельничиха! – пробасил Густав. – Ну, Труда, не стесняйся, иди, познакомься с ребятами. И зови их к столу.

Но Труда засмущалась и нырнула за бабушкину юбку.

– Балуют здесь все её сверх всякой меры. А кого ещё баловать? – Он подхватил внучку на руки, подкинул высоко, поймал и закружил. Внучка визжала от радости.

– Дети мои выросли и отправились искать счастья в чужих краях, будто здесь нельзя быть счастливыми. Ну да что поделать – не каждому по душе такая ломовая работа.

– Ты не прав, – словно продолжая бесконечный спор, возразила жена, – просто, у каждого человека своё призвание, чужого счастья никому не навяжешь. Вот и она вырастет, захочет жить по-своему.

На столе уже стояли огромные миски с чечевичной похлёбкой, в которой плавали огромные куски копчёной грудинки, а рядом горой лежали огромные ломти свежеиспечённого хлеба. К такому завтраку ребята не привыкли. Неужели возможно человеку столько съесть и не лопнуть? Но, глядя, с каким аппетитом мельничный народ всё это наворачивает, друзья наперегонки заработали ложками. Конечно, куда им было угнаться за Маленьким Клаусом, который два раза хлеб макнёт, два раза куснёт и подставляет пустую миску для добавки. Или за Гюнтером, который ел обстоятельно и неторопливо, да ложкой зачерпывал зараз по пол-миски. Ну, да чтобы с ними за столом ровняться, надо было, как они, с рассвета мешки поворочать.

Отдуваясь и пыхтя, ребята выползли из-за стола, и тотчас тётушка Линда отправила их гулять. – Нечего вам тут в духоте сидеть, вон погода чудная какая! А мы с Юстасом ещё пивка выпьем, поболтаем – в кои-то веки такие гости.

Труда уже успела освоиться с ребятами, а теперь спешила показать им всё, что считала на своей мельнице самым интересным. Вместе они слазили на пыльный чердак, где под стропилами вниз головой висели летучие мыши. Пробежались по мосткам над каскадом, мостки дрожали и пружинили под ногами, а внизу, так глубоко, что сердце замирало от страха, на зелёных камнях бурлила и пенилась вода. Покормили одуванчиками двух пушистых крольчат – белого с чёрными ушками и чёрного с белым пятнышком на лбу. Потом просто бегали наперегонки, хохотали, качали девчушку на качелях и сами взлетали чуть не в самое небо. Ловили крохотных лягушат с малюсенькими хвостиками и выпускали их в лужу за сараем. И сами не заметили, как настало время обеда.

Тётушка Линда пошла звать их к столу. Она, явно была расстроена: – Сколько всего поломала эта гроза! Вот и столб, на котором аисты гнездились, рухнул. Жаль. И действительно, старый столб, который "на счастье" врыл в землю ещё дед Густава, валялся в траве, почерневшее колесо рассыпалось трухлявыми щепками, а хворост, из года в год заботливо приносимый в клюве и прилаживаемый поверх кучи веток, разлетелся по ветру.

– А как же аисты? – ужаснулась Ильзе. – Неужели погибли?

– Аисты уж лет пять, как забыли дорогу на нашу мельницу. Только столб для гнезда и оставался. Не хотят они почему-то прилетать сюда. Наша малышка и не видела их ни разу.

– Дедушка говорит, они очень большие, – поспешила просветить друзей Труда. – Даже больше нашего петуха! И больше кошки! А кошки они ни капельки не боятся! А телёнок больше аиста. И собака тоже. Или аист всё-таки больше? Дедушка, кто больше, аист или собака?

– Смотря, какая собака. – Султан и не сравнить, насколько больше, его вместо лошади можно в тележку впрягать. А Китси, сама понимаешь, Китси вся у меня в кармане поместится, разве что хвостик торчать будет.

– А если я гнёздышко им совью, они прилетят?

– Знаешь, какое им гнёздышко нужно? Во-от текущее! – Андерс развёл руки во всю ширь.

– Ну и что? Нас вон сколько! Вместе мы даже для Султана гнездо сделать сможем. Бабушка, дай мне потом хлебушка, я его в гнёздышко аистам покрошу, они хлебушек поклюют, и здесь навсегда останутся.

– Аисты, внученька, хлебушек не клюют.

– А что они клюют.

– Лягушек. Рыбок.

Бабушкин ответ расстроил Труду. Лягушек ей было жалко. Но и огромных белых птиц хотелось увидеть.

– Значит, они никогда сюда не вернутся? И я их никогда-никогда не увижу? – Девочка задумалась о чём-то своём, глазёнки её сразу стали грустными.

Разве мог Большой Клаус глядеть на это спокойно? Для того, чтобы утешить свою любимицу он готов был на всё. – Труда, солнышко, хочешь, я вырежу для тебя игрушечного аиста? Нет? Мы вместе с тобой раскрасим его белой и чёрной красками? А клюв и ноги – красной? А хочешь, мы вместо рухнувшего аистиного столба поставим новый? С тележным колесом для гнезда? На радость нашей малышке? Будущей весной полетят птицы из тёплых краёв, закружат над мельницей, и самая красивая пара, самая-самая красивая! – аист с аистихой опустятся на колесо, поглядят, как здесь уютно, как хорошо, пощёлкают клювами от радости, что нашли такое чудное место, и останутся навсегда.

Маленький Клаус неодобрительно покачал головой: – Ну что ты ребёнку голову морочишь? Заняться тебе нечем? Так Густав найдёт работу.

– А что тебе не нравится?

– Глупость твоя. То, что ты выдумал – пустая затея. Нет тут нигде никаких аистов. За сорок вёрст нигде нет. Впрочем, за сараем, помнится, лежит с зимы без надобности чуть не целый сосновый ствол.

– Только хотел немного побездельничать, на травке поваляться, нате вам! – проворчал Гюннар. – Ну, где там ваша сосна?

И после обеда закипела работа. Приволокли огромное отёсанное бревно, выкатили рассохшееся, но всё ещё крепкое тележное колесо.

Пока взрослые оттаскивали обломки, пока орудовали топорами и лопатами, дети, пошушукавшись меж собой, занялись своим, не менее важным делом. Они обошли дом и сараи, собирая какие-то пустяковины – пуговки, пёрышки, тряпочки, травинки. Андерс отстриг несколько волосков из хвоста пегой мельниковой кобылы, подумал, и отхватил рыжую прядь из гривы отцовского гнедого. Ильзе отыскала куст чертополоха, над которым кружили бабочки и шмели, и сорвала три самых больших, самых ярких цветка. Труда, поколебавшись немного, убежала к себе и вернулась, неся в ладони разноцветный стеклянный шарик со сквозной дырочкой – видно самое дорогое своё сокровище. Метте, повинуясь наитию и вспоминая уроки Элис, сплела из всего этого оберег и накрепко привязала его к ступице колеса. Гийом же, пока взрослые копали яму, и бревно лежало в траве поперёк двора, вырезал на нём охранные руны.

Гюннар поглядел-поглядел на ребят, и, неизвестно чего ради, всего скорей просто для смеха, притащил ведро воды из запруды и залил в яму, прежде, чем ставить столб. – Во! Здорово я придумал? – Пусть наш столб здесь корни пустит, тогда никакой буре его не выворотить!

Глава 8. К дядюшке Мартину!

В начале августа Хильде пришло письмо от Мартина, старшего её сына. Там на тридцати трёх густо исписанных страницах он горько жаловался, как тоскует по родным и любимым, сетовал, что чуть не каждую ночь снится ему милый старый дом, вздыхал, что всем сердцем хотел бы выбраться в Залесье, но, подневольный он человек, закрутился у дворцовой плиты и не может бросить свои кастрюли даже на один-единственный денёчек. А кончалось письмо коротенькой припиской, что мол, пусть он связан по рукам и ногам, но что мешает им самим, всем скопом от мала до велика нагрянуть в гости в Виртенбург? Или, если уж мать записала себя в старухи, хотя бы брату с невесткой и детьми? Ну, и Гийому, само-собой, – как-никак, и он родня. А если есть у детишек ещё друзья-приятели, да хоть бы и чёртова дюжина, можно всех заодно прихватить – дом здесь большой, места хватит. Выбирайтесь, выбирайтесь из своей берлоги, дорогие родичи, а то так всю жизнь в своём Залесье и просидите. Да не раздумывайте сто лет – осенью дороги развезёт, зимой снегом заметёт, а к весне и вовсе обо мне забудете. Никаких отговорок не принимаю, мало ли, что дел в деревне невпроворот, их всегда будет невпроворот. Неужто ради родного брата нельзя выкроить недельку-другую?

Ах, как хотелось ребятам хоть одним глазком поглядеть на Виртенбург – самый главный и самый большой город на свете! Ну, если не на всём свете, то уж на всём Севере – точно. А ещё – увидеть море! Что может быть в жизни важнее, чем увидеть море? Надышаться им, дотронуться до пенистых волн руками! Жить в стране, которую во всём мире называют родиной моряков и корабелов, и знать о бризах и штормах только понаслышке! О суровых капитанах, бесшабашных матросах и жестоких пиратах! О китах, дельфинах, акулах, медузах и морских драконах! – Разве это не обидно?

И была, конечно была, ещё одна немаловажная причина для поездки – где, если не в столице, куда приплывают корабли из чужедальних земель, где в музеях и богатых домах каких только не встретишь диковин, где по улицам бродят тысячи людей, где ещё можно узнать о заветных светящихся рыбках?

Говорят, в Виртенбурге и магазины такие есть, где торгуют всяческим зверьём – черепахами, попугаями, крокодилами, белыми мышами, обезьянами, тиграми и слонами. А уж рыбам всевозможным в стеклянных банках, которые называются аквариумами, и счёту нет.

И потом, с дядей Мартином стоит поговорить, дядя Мартин не последний человек в столице, он главный королевский повар, а значит – свой человек при дворе, всех там знает, все с ним считаются. В конце-концов, можно самим пойти к королю и напрямую обо всём ему рассказать. А уж король-то сообразит, кого позвать, кому приказать. Пусть созовёт всех своих министров, всех профессоров и учёных – наверняка, кто-нибудь из них знает, где можно раздобыть рыбок-золотое перо!

Всё это, путаясь и перебивая друг друга, ребята выложили перед своей учительницей.