Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая

— Ну так сколько?

— Я не решаюсь вам сказать.

— Триста тысяч франков?

Жозефина вздохнула.

— Шестьсот тысяч?..

Новый вздох Жозефины, еще более надрывный, чем первый.

— Признаться, вы меня пугаете, — сказал Бурьенн.

— Я всю ночь провела в подсчетах вместе с моей хорошей подругой, госпожой Юло, которая прекрасно разбирается в таких делах, тогда как я, да вы и сами знаете, Бурьенн, ничего в этом не понимаю.

— И вы должны?..

— Более миллиона двухсот тысяч франков.

Бурьенн отскочил назад.

— Вы правы, — промолвил он, на сей раз без всякой улыбки, — первый консул будет в ярости.

— Но мы признаемся ему лишь в половине долга, — сказала Жозефина.

— Так не годится, — произнес Бурьенн, покачав головой. — Раз уж на то пошло, советую признаться во всем.

— Нет, Бурьенн! Нет, ни за что!

— Но как вы добудете другие шестьсот тысяч франков?

— О! Ну, во-первых, я больше не буду делать долгов, от этого чересчур большие неприятности.

— Но другие шестьсот тысяч франков? — настаивал Бурьенн.

— Я выплачу их понемногу из своих сбережений.

— Вы не правы; поскольку первый консул не ожидает услышать о чудовищном долге в шестьсот тысяч франков, шуму из-за миллиона двухсот будет не больше, чем из-за шестисот. Напротив, чем сильнее будет удар, тем сильнее он ошеломит его. Он даст миллион двести тысяч франков, и вы навсегда рассчитаетесь с долгами.

— Нет, нет! — воскликнула Жозефина. — Не настаивайте, Бурьенн! Я знаю его, он впадет в свойственную ему бешеную ярость, а я совершенно не могу выносить его грубость.

В эту минуту послышался звонок, которым Бонапарт звал рассыльного, несомненно для того, чтобы узнать, где Бурьенн.

— Это он, — промолвила Жозефина, — он уже в кабинете. Идите скорее к нему, и, если он в хорошем расположении духа, вы…

— Миллион двести тысяч франков, не так ли? — спросил Бурьенн.

— Нет! Во имя Неба, шестьсот тысяч и ни су больше!..

— Вы так решили?

— Я вас об этом прошу.

— Ладно.

И Бурьенн бросился вверх по небольшой лестнице, которая вела в кабинет первого консула.

II

КАК СЛУЧИЛОСЬ, ЧТО ВОЛЬНЫЙ ГОРОД ГАМБУРГ

ОПЛАТИЛ ДОЛГИ ЖОЗЕФИНЫ

Когда Бурьенн вошел в большой кабинет, он застал первого консула возле письменного стола читающим утреннюю почту, которая, как мы сказали, была уже распечатана и просмотрена Бурьенном.

На первом консуле была форма дивизионного генерала Республики, то есть синий редингот без эполет, с золотым шитьем в виде лавровых ветвей, замшевые короткие штаны в обтяжку, красный жилет с широкими лацканами и сапоги с отворотами.

Услышав шаги секретаря, Бонапарт слегка обернулся.

— А, это вы, Бурьенн, — сказал он. — Я звонил Ландуару, чтобы он позвал вас.

— Я спустился в покои госпожи Бонапарт, генерал, полагая, что застану вас там.

— Нет, я спал в большой спальне.

— О, — воскликнул Бурьенн, — в кровати Бурбонов!

— Да, конечно.

— И как вам там спалось?

— Плохо; доказательство же этому состоит в том, что я уже здесь и вам не пришлось меня будить. Постель там для меня слишком мягкая.

— Вы прочли те три письма, что я отложил для вас, генерал?

— Да. Вдова старшего сержанта консульской гвардии, убитого при Маренго, просит меня быть крестным ее сына.

— И что следует ей ответить?

— Что я согласен. На крестинах меня заменит Дюрок; ребенка назвать Наполеоном, матери назначить пожизненную ренту в пятьсот франков, которая затем перейдет к ее сыну. Так ей и напишите.

— А что ответить женщине, которая, веря в вашу удачу, просит назвать ей три выигрышных числа для лотереи?

— Это сумасшедшая. Но, коль скоро она верит в мою счастливую звезду и, по ее словам, никогда прежде не выиграв, уверена, что ей повезет, если я назову три числа, ответьте ей, что в лотерею выигрывают лишь в те дни, когда ставки на нее не делают, доказательством чему служит то, что, ни разу не выиграв в те дни, когда ставки она делала, ей удалось выиграть триста франков в тот день, когда сделать это она забыла.

— Стало быть, я пошлю ей триста франков?

— Да.

— А последнее письмо, генерал?

— Я начал читать его, когда вы вошли.

— Продолжайте, оно будет вам интересно.

— Прочитайте его мне; почерк дрожащий, и он меня утомляет.

Бурьенн, улыбнувшись, взял письмо.

— Я знаю, что заставило вас улыбнуться, — сказал Бонапарт.

— Сомневаюсь, генерал, — возразил Бурьенн.

— Вы подумали, что тот, кто разбирает мой почерк, в состоянии разобрать любой почерк, даже кошек и прокуроров.

— Признаться, вы попали в самую точку.

И Бурьенн начал читать.

«Джерси, 26 января 1801 года.

Я полагаю, генерал, что теперь, когда Вы вернулись из Ваших великих походов, не будет бестактностью прервать Ваши каждодневные труды, дабы напомнить Вам о себе, ибо, хочется верить, мое восемнадцатилетнее пребывание в Аяччо не полностью изгладилось из Вашей памяти. Однако, возможно, Вы удивитесь, сколь незначительно обстоятельство, служащее темой письма, которое я имею честь писать Вам. Вы ведь припомните, генерал, что, когда Вашему покойному отцу предстояло забрать Ваших братьев из коллежа в Отёне, а оттуда отправиться в Бриенн, чтобы навестить Вас, у него не оказалось наличных денег; он попросил у меня двадцать пять луидоров, которые я с удовольствием одолжил ему. После своего возвращения он не имел возможности вернуть их мне, и, когда я покидал Аяччо, Ваша матушка надумала продать кое-какое столовое серебро, чтобы вернуть мне долг. Я отверг подобное предложение и сказал ей, что она расплатится, когда будет в состоянии сделать это, и что я оставлю г-ну Суире расписку Вашего отца, так что срок уплаты она вправе перенести по своему усмотрению. Я полагаю, что ей так и не представился благоприятный момент для того, чтобы, прежде чем грянула Революция, осуществить свое желание.

Вы сочтете странным, генерал, что из-за столь скромной суммы я отрываю Вас от Ваших трудов, но положение мое настолько тяжелое, что эта ничтожная сумма стала теперь для меня значительной. Изгнанный из отечества, я был вынужден искать прибежища на этом острове, пребывание на котором для меня ненавистно и где все настолько дорого, что нужно быть богачом, чтобы жить здесь, так что с Вашей стороны было бы огромным благодеянием, если бы Вы соблаговолили выслать мне эту небольшую сумму, которая прежде ничего для меня не значила».

Бонапарт утвердительно кивнул. Бурьенн заметил этот жест.

— Вы помните этого славного человека, генерал? — спросил он.

— Отлично помню, — ответил Бонапарт, — как если бы это было вчера: названная сумма была в моем присутствии отсчитана в Бриенне; помнится, его зовут Дюрозель.

Бурьенн взглянул на подпись.

— Да, в самом деле, — сказал он, — но здесь есть и второе имя, более прославленное, чем первое.

— И как же он себя именует?

— Дюрозель Бомануар.

— Нужно справиться, не из бретонских ли он Бомануаров. Это достойное имя.

— Я продолжаю?

— Несомненно.

Бурьенн стал читать дальше:

«Вы понимаете, генерал, что в возрасте восьмидесяти шести лет, после почти шестидесяти лет службы отечеству, причем без малейшего перерыва, тяжело оказаться изгнанным отовсюду и быть вынужденным укрываться на Джерси и жить там на незначительное денежное пособие, которое правительство предоставляет французским эмигрантам.

Я говорю "французским эмигрантам", ибо меня заставили стать одним из них; у меня и в мыслях не было бежать, и единственное мое преступление заключается в том, что я являлся старейшим генералом в кантоне и был награжден большим крестом ордена Святого Людовика.

Однажды вечером ко мне пришли, выломали дверь и убили бы меня, если бы я не услышал крики соседей, однако у меня хватило времени лишь на то, что бежать в чем есть. Понимая, что во Франции моя жизнь под угрозой, я бросил все, что у меня было — ценности и недвижимость, — и, не имея более места в отечестве, где приклонить голову, приехал сюда, чтобы присоединиться к высланному брату, который, будучи старше меня, впал в детство, и я ни за что не покину его. Еще здравствует моя восьмидесятилетняя мачеха, получившая отказ в праве на вдовью долю, которую я выделил ей из моего имущества, и сделано это было под предлогом, что все мое имущество конфисковано. Так что я умру банкротом, если ничего не изменится, и это приводит меня в отчаяние.

Признаться, генерал, я мало знаком с нынешней манерой письма, но, сообразно прежней, остаюсь Вашим покорным слугой,

ДЮРОЗЕЛЬ БОМАНУАР».

— Итак, генерал, что вы на это скажете?

— Я скажу, — чуть дрогнувшим голосом ответил первый консул, — что подобные дела, когда слышишь о них, глубоко волнуют меня. Этот долг священ, Бурьенн; напишите генералу Дюрозелю ответ, и я поставлю на письме свою подпись. Отправьте ему десять тысяч франков для начала, ибо я намерен сделать гораздо больше для человека, оказавшего услугу моему отцу: я позабочусь о нем… Но по поводу долгов, Бурьенн, мне надо поговорить с вами о серьезных делах.

И, нахмурив лицо, Бонапарт сел.

Бурьенн остался стоять перед ним.

— Мне надо поговорить с вами о долгах Жозефины. Бурьенн вздрогнул.

— Вот как, — сказал он. — И кто же уведомил вас о них?

— Глас народа.

Бурьенн наклонил голову с видом человека, который не понял сказанного, но не осмеливается задавать вопросы.

— Вообрази, Бурьенн, — нередко, забывшись, Бонапарт говорил старому товарищу «ты», — я отправился на прогулку с Дюроком, чтобы самому послушать, о чем говорят в народе.

— И вам сказали много дурного о первом консуле?

— Да меня чуть не пришибли за то, что я дурно высказывался о нем, — со смехом ответил Бонапарт, — и, не пусти Дюрок в ход дубину, я думаю, нас бы задержали и препроводили на караульный пост в Водонапорной башне.

— Однако все это не объясняет мне, каким образом среди восхвалений в адрес первого консула возник вопрос о долгах госпожи Бонапарт.

— Наряду с восхвалениями в адрес первого консула слышались и крайне неприятные толки о его жене. Люди говорили, что госпожа Бонапарт разоряет мужа своими туалетами, что она повсюду наделала долгов, что самое незатейливое из ее платьев стоит сотню луидоров, а самая скромная из ее шляпок — сто франков. Как ты понимаешь, Бурьенн, я всему этому не верю, но не бывает дыма без огня. В прошлом году я оплатил долгов на триста тысяч франков. Долги эти, как объясняют, накопились из-за того, что я не присылал денег из Египта. Допустим. Но теперь же все обстоит иначе. Я даю Жозефине шесть тысяч франков в месяц на ее туалеты. Я полагаю, что этого ей достаточно. Именно из-за подобных сплетен лишилась популярности несчастная Мария Антуанетта. Бурьенн, тебе следует узнать у Жозефины, как обстоят дела с долгами, и разобраться с ними.

— Вы не поверите, — ответил Бурьенн, — как я счастлив, что вы сами коснулись этого вопроса. Как раз сегодня утром, когда, теряя терпение, вы ждали меня, госпожа Бонапарт просила меня поговорить с вами о неприятном положении, в котором она оказалась.

— Неприятное положение?! Бурьенн, что вы под этим подразумеваете? — спросил Бонапарт у своего секретаря, перестав обращаться к нему на «ты».

— Я полагаю, что ей сильно докучают.

— Кто?

— Кредиторы.

— Кредиторы? Я считал, что избавил ее от кредиторов.

— Да, но это было год назад.

— И что же?

— За год положение полностью изменилось. Год назад она была женой генерала Бонапарта, сегодня она жена первого консула.

— Бурьенн, этому нужно положить конец! Я не желаю больше слышать подобные толки.

— Я того же мнения, генерал.

— Необходимо, что именно вы взяли на себя заботу расплатиться со всеми.

— Согласен. Дайте мне необходимую сумму, и, ручаюсь, все будет быстро улажено.

— Сколько вам нужно?

— Сколько мне нужно?.. Ну… Видите ли…