Пропавший хворост

Роберт Оболенский

Пропавший хворост

Холодный свет лампы падал на лица, дети сидели разинув рты, а я подытожил:

– Так мы с вашим отцом и встретились, – закончив историю, потрепал младшего по волосам и потянулся к диодной лампе над кроватью.

– Но дядя, Энди, – надул губы младший из братьев, – а как…

– Да, а что вы делали потом? – перебил его старший.

– Потом расскажу, а на сегодня всё. Спать! – сказал я и выключил свет.

В дверях остановился, две пары глаз горят огнем: да спать вы точно не будете.

– Значит, хотите еще одну байку на ночь?

– Да-да! – вскрикнул младший из братьев и тут же притих, когда старший больно ткнул его локтем в бок, а я приложил палец к губам и, тихо шикнув, присел на край кровати.

Поправил одеяло, обвел застывшие лица взглядом и начал рассказ:

– Это было задолго после всполохов на горизонте и громоподобного рева с небес.

– После падения бомб?

– Угу, – кивнул я старшему и продолжил, – прошло два года, ушла копоть с небес и пришла стужа. Наступила долгая зима, которую мы прозвали крысиной.

– Почему так? – нахмурил брови младший.

– Не перебивай, – толкнул его старший.

– Будете ссориться, я рассказывать не буду, – пригрозил я.

– Нет-нет, – взмолились дети.

– Хорошо, тогда лежите спокойно и слушайте.

Натянув одеяло до самых ушей, они замерли в ожидании, а я начал сначала:

– Всполохи огня на горизонте и громоподобный рев, всё это в прошлом. Шел 2089 год от рождества Христова и, что куда более важно – третья зима, которую на острове прозвали крысиной. Это не научный термин и не шутка, просто факт. Ведь в первые года после ушли все запасы продуктов, что оставались от прежнего мира, позже съели и кошек с собаками. А к третьей зиме перешли на отлов крыс, которые в невиданном изобилии сновали по некогда великому поселению, что располагалось между рекой Гудзон и проливом Ист-Ривер.

– А как же вода, пришедшая на землю? – глядя на меня снизу вверх, прошептал старший из братьев.

– Именно так, – кивнул я и подсел к ним ближе, – и вода тоже.

– А что вода? – поднялся на локтях младший и в ожидании широко раскрыл рот, словно был на приеме у дантиста.

– Вода пришла, – сказав, я обернулся.

В просвете под дверью было видно, как преломился свет, наверно, их мать вернулась.

– Дядя Энди, а что с водой? – потянул меня за рукав младший.

– Ах да, – я тихо кашлянул в ворот. – На первый год с большой воды пришли волны, размеры их были невиданные. Они обрушивались на берега, сметая всё на своем пути, а уходя, оставляли за собой разруху и осколки того, что за всю историю в океан когда-то попадало. К Третьей зиме они стихли, но от великого города осталась лишь малая полоска суши, всё остальное смыло, затопило или исчезло в костре былой войны. Город тот назывался Нью-Йорк, полоску суши в былые года звали Манхеттен.

– Какое-то дурацкое название, – скривился старший и тут же нырнул под одеяло, когда я погрозил ему пальцем, предвещая щелбан.

– И мы так считали, – улыбнулся я, – потому так его уже давно никто и не называл. Новых названий была масса: наши звали его Селедкой, китайцы Драконом. Другие общины, вероятно, по-другому, но с ними мы мало общались. Разве что с евреями из Театрального района, которые заняли всю площадь Таймс, и мало что общего имели с театром, кроме названия.

Вновь улыбнувшись, я продолжил:

– Но не о том речь. Главное, что некогда густонаселенный остров теперь опустел, и лишь редкие очаги жизни наводняли стены его величественных зданий. Каждая из общин занималась своим географически обусловленным промыслом. Но как бы ни менялась погода на острове, неизменным было одно. Евреи торговали, китайцы мухлевали, а мы с моим партнерами Ринатом и Копченым занимались поставками хвороста.

Увидел вопрос в глазах и тут же уточнил.

– Хворостом и горючкой называли всё, что способно гореть, но особенно ценилось натуральное дерево, – кашлянув, прикрыл рот ладонью и сглотнул сгусток.

А про себя подумал: «Кажется, опять регресс болезни начался».

– Нам мама о них не рассказывала, – нахмурил лоб старший.

– Это было задолго до нашего с мамой знакомства, – коротко ответил я и продолжил, – основная сложность в добыче хвороста таилась в его расположении. Тут я позволю себе историческое отступление.

– А что такое зима? – широко зевая, спросил малыш Джеки и, сладко потянувшись, устало опустился на подушку.

– Это когда снег идет и очень холодно, – уточнил я.

– Как утром, когда съедобная вода на траве?

– Нет, намного холоднее.

– Не, на острове так холодно не бывает.

– Что ты пристал к дяде Эндрю, он про другой остров говорит, – снова ткнул в бок младшего Брюс.

– Вопросы, это нормально, – сказал я. – Могу на каждый ответить, но тогда историю уже не расскажу.

– А где эта Селедка находится? – не унимался Джеки, потирая маленькими кулачками глаза.

– Тсс, помолчи! – шикнул на него брат и ткнул в бок так, что младший мигом проснулся и чуть подскочил на кровати.

А я улыбнулся, выдержав паузу, выслушал жалобу младшего и, не обращая на братские склоки внимания, продолжил:

– Так вот, отступление… В прошлом люди были помешаны на сохранении природы, экологии. Нет, не все конечно, сначала обеспеченные. Но в большинстве своем всё это было лишь на показ. Так или иначе, людей настолько заразили идеей экологии, что вся мебель, которую можно было встретить, была из переработанных отходов. Пластик, стекло, перечислять можно бесконечно.

– Но вы искали горючку, – подал голос младший, гордо вытянулся, задрав подбородок, так словно раскрыл тайну века. И тут же вздрогнул от шика старшего.

– Да, именно так, Джек. И самая лучшая горючка была в домах богатых людей.

– Почему? – надув щеки, спросил младший и покосился на брата, но тот лишь устало покачал головой.

– Так как только они могли позволить себе мебель из настоящего дерева.

– А где эти богатые жили? – стараясь говорить тише, спросил старший.

Накинув на плечо плед, я вновь глянул на просвет под дверью. На кухне слышен был звон перебираемой посуды, а тень их матери нет-нет да мелькала мимо двери. Приложив палец к губам, я дал братьям знак, и те мигом залезли под одеяло.

– В этом вопросе и кроется сложность. Ведь богатые жили в башнях, размер их был неописуем, а верхушки терялись в облаках. Вообще, заселенную довоенными людьми башню, можно как торт разделить по слоям. На подложке жили самые бедные – первые десять-двадцать этажей. Выше в начинке, уже побогаче. А вот нужная нам горючка была у богачей возле самых небес – этаж восьмидесятый, а порой и дальше – за сотый и более.

– Ух, ты! – лицо старшего вытянулось от удивления.

– Прям как вишенка, – вторил ему младший.

– Да, Джек, – кивнул я глядя на младшего, – и до этой вишенки было ой как нелегко добраться. Но мы свое дело знали. У Рината была карта, на которой мы помечали все свободные от горючки дома крестом. А у Копченого был блокнот с распечатками из архивной клиентской базы их строительной компании и конкурентов, – я тут же понял, что сейчас польются вопросы и поспешил приложить к губам палец.

– Так мы и работали, отмечали красной линией маршруты к домам с горючкой на карте, а крестами помечали уже ободранные. Обдирали – это не только термин, но и полное описание работы. Всё было так. Найдя нужный дом, мы прятали наши сани рядом, поднимались по лестнице на нужный этаж, а когда находили горючку, бросали ее прямо из окна на улицу. Потом спускались, собирали всё в сани и везли в нашу общину.

– Дядя Эндрю, – прошептал Брюс, – так почему обдирали-то?

– Иногда это была мебель, но часто приходилось отдирать деревянные панели с пола и стен, – так же тихо ответил я. – С мебелью было проще, она разбивалась при падении, и легко было собрать горючку, а вот выброшенное по частям надо было порой собирать по всей улице.

– Наверное, у вас было много врагов или… – Брюс замешкался, подбирая слово.

– Да, конкурентов у нас было в достатке, но не о том речь. Главное, это горючка, Брюс. Ободрав этаж, мы наполняли сани и шли торговать. Что-то разменивали у китайцев на готовую еду и необходимые в деле товары. Но большую часть оставляли на обогрев и торг с евреями с Таймс.

– Китайцы – это в Панту? – нахмурил лоб старший.

– Да. А откуда ты знаешь?

– Мне мама рассказывала, – гордо ответил Брюс.

– Что такое Панту? – спросил уже полусонный Джек.

– Так китайцы назвали район… – начал отвечать я, но щелкнул дверной замок, и в комнату вошла их мать.

Я не стал участвовать в детских спорах и быстро ретировался на кухню. Выкурил одну или две, пока она их укладывала. Налил себе Поповки на два пальца и тихо цедил. Вскоре дверь вновь щелкнула механизмом, и Элизабет аккуратно прикрыла за собой дверь в комнату сорванцов.

– Уложила?

– С трудом, – сухо отрезала она и, поправив платье, спросила, – опять рассказывал им старые байки?

– Им полезно знать историю.

– Знаю я твои истории, Андрей, на сказки они мало похожи.

– Эндрю, – поправил я.

– Как скажешь, но давай ты не будешь торопиться с правдой, они еще дети, и я не хочу лишать их детства, – указав на меня пальцем, уточнила их мать, – особенно из-за твоих сказок на ночь.

– Какой мир – такие и сказки.

– Они малыши еще, Эндрю.

– Эти малыши скоро вырастут и в море со мной ходить будут. И чем больше знать будут, тем больше шансов у них выжить.

– И какая это уже кружка? – составляя вымытую посуду на сушку, спросила она невзначай так, как могут говорить это только женщины.

– Кажется, третья, – потупившись в бокал, я добавил, – за вечер.

– Не боишься отравиться?

– А это не Симоновка, я у этого мудака больше вообще ничего брать не буду, – затушил бычок в пепельнице из обрезка консервной банки и подлил себе еще на два пальца.

– А на Поповку откуда?

– Компас запасной разменял.

– А не щедро?

– Там не одна бутылка была.

– Ясно, – ответила она и, более не произнося ни слова, пошла к себе в комнату.

– Скоро достроят новую землянку, и тогда съеду, – сказал я ей вслед, а она лишь молча кивнула и прикрыла за собой дверь в спальню.

Скорее бы море стихло, вроде только неделя прошла на земле, а уже засиделся. Ох, эти мысли, устал – подытожил я, налил еще на два пальца в стакан и закурил.

За окном протяжно выли ветра, казалось, порывы усиливались с каждым разом, зло хлопали в затянутое пленкой окно, пробуя землянку на прочность без устали. Представив, какой там сейчас холод, я невольно вздрогнул и почувствовал, как по спине пробежал холодок. Отхлебнул из стакана и невольно вспомнил тот, канувший в историю день, когда я от голода ослаб настолько, что даже легкий мороз пробирал до костей. А я волок за собой по рыхлому и мокрому снегу груженную горючкой байдарку, что служила нам санями.

Дальше трех шагов ничего не видно, так силен был буран. Помню, как дойдя до пересечения с Бауэри со Спринг, забрался вглубь полуразвалившегося дома и, запорошив байдарку снегом, спрятался в подсобке некогда известного мне магазинчика по ремонту шмотья, от которого ныне ничего и не осталось, кроме красного кирпича, да так мною любимого округлого угла дома, что в причудливом архитектурном ансамбле тянулся от второго до четвертого этажа, и со стороны напоминал элемент крепостной башни.

Пыль, поросшие инеем швабры, и я на коврике из сбитого в кучу серого рванья.

Где сейчас Копченый с Ринатом? Может на высотке застряли. Или вовсе затерялись в буране?

Подложив под голову одно из треснутых пластиковых ведер, и не заметил, как провалился во мглу. Проснувшись, долго толкал дверь, снега намело так, что завалило по пояс. Дверь не поддавалась, пришлось сорвать ее с петель и ползком к байдарке. А как откопал, нацепив на себя упряжь, прорывался в сторону Панту.

На небе звёзды, в каждом окне мгла. Тишина такая, что страх берет. Когда идешь, кажется, что кто-то прямо за спиной. Оборачиваешься, кашляешь. Белый всполох вырывается изо рта, и слышно как отзвуки кашля эхом гуляют по улице. Сил нет, снег схватился от мороза. Рвешь сугробы, клянешь себя за оставленные у парней снегоступы и содрогаешься от каждого своего шага. Хруст от них такой, что аж в ушах звенит. А в голове лишь одна мольба ходит кругом: «Лишь бы никто на хвост не упал, след не заметил».

Пройдя пересечения с Брум, я резко встал на месте, прислушался. Редкие снежинки падают с неба, с залива набегает на город туман, извещая о скором потеплении. А я стою как вкопанный, тревожно вслушиваясь во мглу. Слышу, как хрустит, и уже в душе знаю – не эхо это и не мираж.

Обернувшись, вижу двоих, идут прямо по следу – между нами жалкие десять метров. А вот и третий показался из-за угла: глаза голодные, лица осунувшиеся, одежда – сплошные лохмотья, сшитые невпопад лоскуты да тряпье, висят на них как на вешалках. Стараясь создать преграду, я встал правее лодки, нащупал на поясе нож, а в кармане револьвер с пустым барабаном.

Нет, лучше топорик, и тут же вспоминаю что он под брезентом в дальнем конце лодки.

– Может, договоримся? – голос у меня сиплый, словно не мой.

– Ботинки и Куртку снимай, – сказал тот, что слева.